Противоречивый дебют

Противоречивый дебют

Молодая женщина, которую весь мир знает как Дору, впервые пришла на консультацию к Фрейду летом 1898 года, когда ей было 16 лет, и начала лечение психоанализом два года спустя, в октябре 1900-го. По прошествии 11 недель, в декабре, когда бо2льшая часть анализа еще оставалась незавершенной, она прервала курс. Тем не менее уже в середине октября Фрейд сообщил Флиссу, что у него новый случай, 18-летняя девушка, и этот случай легко открывается уже существующей у него коллекцией отмычек – эротическая метафора, смысл которой он не потрудился объяснить.

В начале 1901 года, после ухода Доры, Фрейд быстро записал историю ее болезни, закончив работу 25 января. «Это – самое деликатное из того, что я до сих пор написал», – объявил основатель психоанализа, позволив себе похвалить себя, но тут же разрушил свою радость ожиданием всеобщего неодобрения. Он не сомневался, что его статья будет отпугивать еще больше обычного. «Но ведь, – прибавил Фрейд с характерной смесью самоуверенности и стоического смирения, – исполняют свой долг и пишут не на день». В конечном счете он опубликовал историю болезни Доры только в 1905 году. Эта задержка не принесла ему практически никакой выгоды: основатель психоанализа смог добавить лишь описание интересного визита, который бывшая пациентка нанесла ему в 1902 году, – визита, изящно завершившего неудачу мэтра.

Причины таких долгих размышлений до конца не ясны. У Фрейда были все основания опубликовать историю болезни Доры как можно быстрее. Поскольку он считал ее фрагментом рассказа, в котором объяснения группируются вокруг двух сновидений, то, «по существу, это продолжение книги о сновидении» – практическое применение «Толкования сновидений». Он также предложил поразительную иллюстрацию вклада неразрешенного эдипова комплекса в формирование характера Доры и ее истерических симптомов. Фрейд объяснял задержку разными причинами, в частности врачебной тайной, но все это выглядит не очень убедительно. Он был явно расстроен критическим отношением к статье своего друга Оскара Рие, а также разрушением своей самой страстной дружбы. «Я отозвал мою последнюю публикацию, – писал он Флиссу 11 марта 1902 года, – потому что прямо перед этим я утратил в тебе последнего слушателя». Эта реакция представляется несколько преувеличенной: Фрейд должен был понимать, что данный случай содержит много полезного для тех, кто интересуется психоанализом. Более того, этот случай превосходно укладывался в схему его собственных клинических публикаций. Дора страдала истерией – той разновидностью невроза, на которой было сосредоточено внимание психоанализа с середины 90-х годов ХIХ века, а фактически (со случая Анны О.) почти двумя десятилетиями ранее. Вне всяких сомнений, случай Доры имел особое, в чем-то даже сверхъестественное значение для Фрейда. Впоследствии, ссылаясь на него, мэтр постоянно переносил данный эпизод с 1900 на 1899 год – явный симптом какой-то невыявленной навязчивой идеи. Сдержанность Фрейда указывает на личные причины, по которым этот случай смущал его и по которым он воздержался от публикации.

Ярким свидетельством того, что основатель психоанализа чувствовал себя не слишком свободно, является предисловие к его описанию случая Доры: оно необычно воинственно даже для того, кто никогда не чурался жаркой полемики. Он решился опубликовать эту историю болезни, писал Фрейд, чтобы объяснить сопротивляющейся и несведущей публике пользу анализа сновидений, а также его связь с пониманием неврозов. Не подлежит сомнению, что первоначальное название статьи, «Сновидение и истерия», как нельзя лучше отражает смысл, который вкладывал в нее Фрейд. Однако реакция на «Толкование сновидений» показала, несколько обиженным тоном отмечает он, до какой степени неподготовленными оказались специалисты к восприятию истины: «Новое же всегда вызывало изумление и сопротивление»[124]. В конце 90-х годов, говорит Фрейд, его критиковали за то, что он не предоставлял информацию о своих пациентах… Теперь же он предполагает, что его будут порицать за излишнюю откровенность. Но врач, который публикует истории болезни пациентов, страдающих истерией, должен погружаться в подробности их сексуальной жизни. Таким образом, первейшая обязанность врача – соблюдение тайны – вступает в противоречие с требованиями науки, которой необходима откровенная, свободная дискуссия. Правда, он сделал все возможное, чтобы читатели не узнали настоящее имя Доры.

Из-за такой непростой атмосферы Фрейд не был готов сразу приступить к делу. Он жаловался, что в Вене имеется немало врачей, которых отличает похотливый интерес к материалу, который он собирается представить. Они захотят прочитать «такую историю болезни не в качестве вклада в исследование психопатологии неврозов, а как предназначенный для их увеселения роман». Вероятно, так оно и было, но несколько неуместная горячность Фрейда дает основания предположить, что его отношения с Дорой были более неприятными, чем он подозревал.

Запутанные сексуальные отношения в жизни Доры могли удивить и даже шокировать самого искушенного читателя. Возможно, только Артур Шницлер, лишенные иллюзий рассказы и пьесы которого описывали сложную хореографию эротического бытия, мог бы вообразить подобный сценарий. Две семьи исполняли тайный балет потворства своим чувственным желаниям – под маской самой строгой благопристойности. Главными действующими лицами были отец Доры, процветающий интеллигентный фабрикант, страдавший от последствий туберкулеза и от сифилиса, которым заразился до женитьбы, пациент Фрейда, приведший к нему дочь, а также ее мать, судя по всему неумная и необразованная женщина, посвятившая всю свою жизнь домашнему хозяйству, и старший брат девушки, с которым у нее были напряженные отношения и который в семейных спорах всегда становился на сторону матери, тогда как Дора могла рассчитывать на поддержку отца[125]. Важную роль в драме также играли члены семьи К., с которой родные Доры и она сама были очень близки: госпожа К. заботилась об отце Доры, когда тот тяжело болел, а Дора присматривала за маленькими детьми К. Несмотря на некоторый разлад в семье Доры, на первый взгляд действующие лица этой истории принадлежали к двум респектабельным буржуазным семьям, по-дружески помогающим друг другу.

На самом деле это была лишь видимость. Когда Доре исполнилось 16 лет – она к этому времени превратилась в обаятельную и красивую молодую девушку, – будущая пациентка Фрейда вдруг объявила о неприязни к господину К., который до сей поры был ее любимым старшим другом. За четыре года до этого у нее начали проявляться некоторые признаки истерии, в частности мигрени и нервный кашель. Теперь ее недомогания усилились. У некогда живой и привлекательной девушки появился целый набор неприятных симптомов: к кашлю и истерическому шепоту (афонии) добавились периоды депрессии, иррациональная агрессивность и даже мысли о самоубийстве. В конечном счете Дора дала объяснение своему странному поведению: господин К., которого она любила и которому доверяла, во время прогулки сделал ей любовное предложение, и она, глубоко оскорбленная, дала ему пощечину. К. решительно отверг обвинение и сам перешел в атаку на девушку, заявив, что Дору интересуют только плотские утехи и она возбуждает себя чтением распутных книг. Отец Доры был склонен верить господину К. и считать обвинения дочери фантазиями. Но Фрейда, который взялся лечить девушку, удивили противоречия в рассказе ее отца, и он воздержался от каких-либо выводов. Это был самый доверительный момент в отношениях Фрейда с Дорой, которые были окрашены взаимной враждебностью, а также некоторой черствостью со стороны психоаналитика. Фрейд предложил дождаться рассказа самой Доры.

И ожидания оправдались. Как выяснилось, ее отец сказал правду лишь об одном: жена не доставляла ему сексуального удовлетворения. Однако, несмотря на адресованные Фрейду жалобы на плохое здоровье, разочарование супружескими отношениями он компенсировал страстным романом с госпожой К. Эта связь не была тайной для Доры. Наблюдательная и подозрительная девушка была убеждена, что обожаемый отец отказался поверить в ее отчаянное обвинение по собственной, непристойной причине: отдавая ее господину К., он мог и дальше беспрепятственно оставаться в связи с его женой. Однако существовали и другие подводные течения эротического характера. Рассказывая об этой незаконной связи, Дора наполовину сознательно становилась ее соучастницей. Прежде чем прервалось лечение, продолжавшееся 11 недель, Фрейд обнаружил у Доры страстные чувства к господину К., к своему отцу и к госпоже К. – и эти чувства она частично подтвердила. Детская влюбленность, инцест и лесбийские желания боролись за первенство в ее подростковой психике. По крайней мере, именно так Фрейд интерпретировал сказанное Дорой.

По мнению основателя психоанализа, аморального предложения господина К. абсолютно недостаточно для пышного букета истерических симптомов Доры, которые появились еще до того, как ее ранило недостойное поведение отца. Фрейд полагал, что даже более ранняя травма, о которой рассказала ему девушка, тоже не стала причиной истерии. Наоборот, он считал ее реакцию доказательством того, что ко времени неприятного инцидента истерия уже существовала. Когда Доре было 14 лет, за два года до того, как господин К. сделал ей непристойное предложение, он подстерег ее в своем кабинете, внезапно обнял и страстно поцеловал в губы. Реакцией Доры на это стала тошнота. Фрейд истолковал это отвращение как извращение аффекта и смещение ощущения; весь эпизод казался ему ярким примером истерии. Об эротических притязаниях господина К. Фрейд бесстрастно заметил: «…пожалуй, это была ситуация, способная вызвать у 14-летней нетронутой девочки отчетливое ощущение сексуального возбуждения», отчасти вызванное прикосновением эрегированного мужского члена к ее телу. Но Дора сместила свое ощущение вверх, к горлу.

Фрейд не намекал, что Доре в 14 лет следовало уступить настойчивости господина К. Или, если уж на то пошло, в 16… Но он считал совершенно очевидным, что подобное «столкновение» должно порождать определенное сексуальное возбуждение и что реакция Доры была симптомом истерии. Такая интерпретация естественным образом следует из представления Фрейда о себе как о следователе-психоаналитике и критике буржуазной морали. Стремящийся сорвать ложные покровы благопристойности и верный идее, что в современном ему обществе сексуальность огорожена почти непробиваемой стеной из смеси неосознанного отрицания и сознательного лицемерия, особенно среди представителей состоятельных классов, Фрейд в буквальном смысле слова считал себя обязанным истолковать резкое неприятие Дорой господина К. как невротическую защиту. Он встречался с этим человеком и нашел его милым и симпатичным. Однако неспособность основателя психоанализа понять чувства Доры свидетельствует о недостатке эмпатии, что характерно для всего этого случая. Он отказывался признавать потребность подростка в надежном проводнике в жестоком и эгоистичном мире взрослых – в ком-то, кто поймет ее шок от превращения близкого друга в пылкого поклонника, разделит возмущение грубым попранием ее доверия. Этот отказ также указывает на общую неспособность основателя психоанализа смотреть на эротические эпизоды с точки зрения женщины. Дора очень хотела, чтобы ей поверили, чтобы ее не считали лгуньей или фантазеркой, чтобы Фрейд внял ее рассказу, а не оправданиям отца. Но он не был готов к восприятию ее точки зрения…

Случаи сексуальной агрессии господина К. были не единственными эпизодами драмы Доры, к которым Фрейд не сумел отнестись с сочувствием. Почти принципиально не желая принимать сомнения Доры относительно своих толкований, он неизменно интерпретировал ее отрицания как скрытые подтверждения. Согласно сложившейся практике того времени, впоследствии измененной, он предлагал немедленные и безапелляционные объяснения. Настаивая на том, что девушка была влюблена в отца, Фрейд воспринимал ее «самый решительный протест» как доказательство верности своих предположений. «Нет», которое слышишь от пациента после того, как его сознательному восприятию впервые представлены вытесненные мысли, лишь констатирует это вытеснение и его решимость, меряет, так сказать, его силу. Если это «нет» не истолковывать как выражение беспристрастного мнения, на которое больной все-таки не способен, а обойти его стороной и продолжить работу, то вскоре появляются первые доказательства того, что «нет» в таком случае означает желанное «да». Таким образом, Фрейд навлекал на себя обвинения в бесчувственности и, более того, в догматичном высокомерии: профессиональный слушатель, он в данном случае не слушал пациента, а укладывал его рассказ в заранее определенную схему. Эта явная претензия на всезнание заслуживает критики. Она указывает на уверенность Фрейда в том, что все психоаналитические интерпретации автоматически верны, независимо от того, принимает их пациент или отвергает. «Да» означает «да», а «нет» тоже означает «да»[126].

Толкования Фрейда создают впечатление, что он воспринимал Дору скорее не как пациентку, которая просила о помощи, а как вызов, на который нужно дать ответ. Многие его действия оказались полезными. Рассказывая об отношениях отца с госпожой К., Дора настаивала, что у них связь, и одновременно заявляла о его импотенции – это противоречие разрешила она сама, откровенно признавшись Фрейду, что ей хорошо известно: существует не единственный способ получить половое удовлетворение. По поводу неприятных симптомов – нарушение речи, першение в горле – Фрейд сказал Доре, что она, вероятно, думает об оральном сексе, или, как он деликатно выразился на латыни, сексуальном удовлетворении per os, и девушка косвенно подтвердила правильность его толкования – кашель исчез. Но почти раздраженное утверждение Фрейда, что пациентка подтвердила предложенные им психологические толкования, само по себе требует объяснения. Ведь в 1900 году мэтр уже знал о том, что сопротивление неприятным открытиям вполне предсказуемо (психоаналитик проникает в такие уголки психики, которые пациент годами скрывал от солнечного света), даже если он еще не понял, что давление на больного является технической ошибкой. Впоследствии он будет не таким требовательным и властным – отчасти это результат уроков, полученных от Доры.

Решительные и при этом пространные толкования, которые Фрейд обрушил на Дору, имели диктаторский оттенок. В первом из двух разоблачительных снов девушки речь шла о маленькой шкатулке с драгоценностями, которую мать хочет спасти во время пожара, но отец протестует, говоря, что спасать нужно детей. Слушая рассказ Доры, Фрейд обратил внимание на шкатулку с драгоценностями, которую мать, по всей видимости, так высоко ценила. Когда он спросил свою юную пациентку об ассоциациях, она вспомнила, что господин К. дарил ей подобную вещицу, довольно дорогую. Фрейд напомнил Доре, что слово Schmuckk?stchen – шкатулка для драгоценностей – часто используется для обозначения женских гениталий. «Я была уверена, что вы об этом скажете», – ответила девушка. Мэтр не удивился: «Это значит, что вы это знали. Теперь смысл сновидения становится еще яснее. Вы сказали себе: «Мужчина преследует меня, он хочет проникнуть в мою комнату, моей «шкатулке для драгоценностей» угрожает опасность, и если случится беда, то виной тому будет папа». Поэтому в сновидении вы создали ситуацию, которая выражает противоположное, опасность, от которой вас спасает папа. В этой области сновидения вообще все превращается в противоположность; вскоре вы услышите почему. Тайна, однако, связана с мамой. Какое отношение к этому имеет мама? Она, как вы знаете, раньше была вашей соперницей в борьбе за благосклонность папы». Фрейд продолжает свое толкование еще на целую страницу – мать Доры будет заменена на госпожу К., а отец на господина К., и именно господину К. Дора готова подарить свою «шкатулку» в ответ на его необычный дар. «Итак, вы готовы подарить господину К. то, в чем ему отказывает жена. Здесь у вас мысль, которая старательно должна вытесняться, которая делает необходимым превращение всех элементов в их противоположность. Как я вам это уже говорил до этого сновидения, а сон вновь подтверждает, что вы пробуждаете прежнюю любовь к папе, чтобы защититься от любви к господину К. Но что доказывают все эти усилия? Не только то, что вы боитесь господина К., но и что еще больше вы боитесь самой себя, своего искушения ему отдаться. Стало быть, этим вы подтверждаете, насколько сильной была к нему любовь».

Фрейд не был удивлен реакцией Доры на свои рассуждения: «Разумеется, в этой части толкования ей участвовать не хотелось». Но вопрос не в том, было ли толкование мэтром сна Доры правильным или просто оригинальным. Главное – его настойчивый тон, его отказ принимать сомнения Доры иначе, как удобное отрицание неудобной правды. Таков был вклад Фрейда в полное фиаско.

Разумеется, неудача – признанная и непризнанная – является главной особенностью этого случая, но, как ни парадоксально, именно неудача способствовала тому, что он занял такое важное место в истории психоанализа. Как нам известно, Фрейд использовал его как пример применения толкования снов в лечении психоанализом и как подтверждение открытых им правил формирования снов. Более того, этот случай превосходно иллюстрировал сложность истерии. Однако одна из главных причин того, что в конечном счете Фрейд опубликовал историю болезни Доры, заключалась в его неспособности удержать трудного пациента.

В конце декабря основатель психоанализа анализировал второй сон Доры, который опять-таки подтверждал его гипотезу, что она все это время неосознанно любила господина К. Но в начале следующего сеанса Дора небрежно заявила, что сегодня пришла в последний раз. Фрейд воспринял неожиданную новость спокойно и предложил использовать этот оставшийся у них час для продолжения психоанализа, с новыми подробностями истолковав девушке ее сокровенные чувства к человеку, который ее оскорбил. «Она слушала, не пытаясь по своему обыкновению возражать. Она казалась взволнованной, самым любезным образом попрощалась с теплыми пожеланиями к Новому году и – больше не появилась».

Фрейд истолковал ее жест как акт мести, усиленный невротическим желанием причинить вред самой себе. Дора рассталась с ним в тот момент, когда его надежды «на успешное завершение лечения достигли наивысшей точки». Он спрашивал себя, удалось бы ему удержать девушку на лечении, если бы он преувеличивал ценность ее присутствия и таким образом оказался заменителем для страстно желаемой ею нежности. «Я этого не знаю». Единственное, в чем основатель психоанализа не сомневался, звучало так: «Я всегда избегал играть роли и довольствовался менее притязательным психологическим искусством». Затем, 1 апреля 1902 года, Дора снова пришла к нему, предположительно чтобы попросить помощи. Фрейд, наблюдая за ней, пришел к выводу, что это всего лишь предлог. Девушка сообщила, что все это время, за исключением одного эпизода, она чувствовала себя лучше. Дора виделась с госпожой и господином К. и получила от них признание – все, что она о них рассказывала, было правдой. Но теперь, уже на протяжении двух недель, она страдает от лицевой невралгии… По признанию Фрейда, эти слова вызвали у него улыбку: ровно за две недели до ее прихода в газетах появилось сообщение о присвоении ему профессорского звания, и поэтому он мог интерпретировать ее боли как разновидность самонаказания за то, что девушка когда-то дала пощечину господину К. и теперь перенесла свою ярость на него, своего психоаналитика. Фрейд сказал Доре, что прощает ее за то, что она лишила его возможности полностью излечить ее. Но похоже, он так и не смог до конца простить самого себя.

Растерянность, в которой пребывал Фрейд после того, как Дора отвергла его помощь, напоминала его состояние летом 1897 года, когда оказалась несостоятельной теория совращения как причины неврозов. Первое поражение стало основой для далеко идущих теоретических открытий. Теперь мэтр бросил вызов неудаче, исследовал ее причины и сделал гигантский шаг вперед в развитии техники психоанализа. Фрейд честно признался, что ему не удалось вовремя совладать с переносом; он забыл об осторожности, «необходимости обращать внимание на первые признаки переноса». Работая с Дорой, Зигмунд Фрейд только начинал осознавать эмоциональную связь между психоаналитиком и пациентом. Предположения о наличии такой связи он вскользь высказывал в «Предуведомлении», написанном совместно с Брейером, а его письма к Флиссу конца 90-х годов свидетельствуют, что Фрейд уже заметил, хотя и не до конца осознал это явление. Теперь, при работе с Дорой, он по каким-то причинам не смог использовать то, что начинал понимать. Похоже, этот случай окончательно прояснил для него данный вопрос – но уже после того, как все закончилось.

Переносом называют стремление пациента, иногда подспудное, а зачастую открытое, наделить психоаналитика качествами любимых (или ненавистных) людей из своего прошлого либо настоящего в реальном мире. Фрейд теперь понимал, что этот психологический трюк, «предназначенный стать наибольшим препятствием для психоанализа», становится «самым мощным его вспомогательным средством, если удается каждый раз его разгадать и перевести больному». Однако он не обнаружил этого в процессе работы с Дорой, по крайней мере вовремя, и пациентка сознательным и не слишком приятным для него образом продемонстрировала цену подобного небрежения. Не заметив ее «увлечения» им самим, которое являлось лишь переносом тайных чувств, испытываемых девушкой к другим людям, Фрейд позволил осуществить в отношении себя месть, которая предназначалась для господина К. «Таким образом, она проиграла важную часть своих воспоминаний и фантазий, вместо того чтобы воспроизвести их в ходе лечения». Это неизбежно привело к неудаче психоанализа.

Фрейд полагал, что внезапное прекращение лечения повредило Доре – как бы то ни было, она находилась на пути к выздоровлению. Но пострадал и сам психоаналитик. «Тот, кто подобно мне пробуждает злейших демонов, – признавался он в самой высокопарной фразе своего рассказа, – которые, не будучи полностью усмиренными, живут в человеческой груди, чтобы их победить, должен быть готовым к тому, что он и сам не останется невредимым в этой борьбе». Но, зная о понесенном ущербе, Фрейд не мог точно определить его – слишком глубокой была нанесенная рана. Он понимал, что не сумел распознать перенос чувств Доры на себя, но еще хуже было то, что он не сумел распознать перенос своих чувств на Дору: явление, впоследствии названное мэтром контрпереносом, ускользнуло от его самоанализа.

Контрперенос, как позже определил его Фрейд, возникает у врача «в результате влияния пациента на его бессознательные чувства». В результате постоянного самоанализа изучение самого себя превратилось у него практически во вторую натуру, однако возможное влияние пациентов на психоаналитика никогда не занимало значительного места в размышлениях Фрейда или статьях по технике психоанализа[127]. Тем не менее он не сомневался, что контрперенос является коварным препятствием для доброжелательной нейтральности психоаналитика – и сие препятствие необходимо выявить и устранить. Врач – как было строго сформулировано в 1910 году – должен распознать в себе и преодолеть этот контрперенос, поскольку каждый психоаналитик продвигается лишь настолько, насколько это позволяют ему делать собственные комплексы и внутреннее сопротивление. Но, как показывает поведение Фрейда во время сеансов психоанализа с Дорой, сам он не был надежно защищен от ее попыток соблазнения и от ее раздражающей враждебности. Таким оказался один из полученных уроков: Фрейд мог поддаваться чувствам, которые иногда затуманивали его восприятие как врача[128].

Тем не менее именно при описании этого случая основатель психоанализа заявил о независимости опытного наблюдателя, который может черпать информацию из мельчайших движений или реакций пациента. «Кто имеет глаза, чтобы видеть, – писал он во «Фрагменте анализа одного случая истерии», – и уши, чтобы слышать, убеждается, что смертные не умеют скрывать тайну. Тот, чьи губы молчат, выдает себя кончиками пальцев; из всех пор лезет измена»[129]. Когда Дора лежала на кушетке перед психоаналитиком, рассказывая о своих страданиях дома, вспоминая о взаимоотношениях с семьей К. и пытаясь разгадать смысл сна, она все время теребила маленькую сумочку, открывала и закрывала, засовывала в нее палец. Фрейд тут же истолковал этот жест как пантомиму мастурбации. Однако эмоциональную реакцию мэтра на Дору прочитать сложнее, чем ее действия с сумочкой. «Разумеется, – однажды признался он Эрнесту Джонсу, – очень трудно или даже невозможно распознать истинный психический процесс в себе самом».

Было бы наивным предполагать, что Фрейд влюбился в симпатичного трудного подростка, какой бы привлекательной ни казалась ему девочка. Наоборот, его общее отношение к Доре было скорее негативным. Наряду с явным интересом к ней как к очаровательной истеричке, мэтр проявлял некоторое нетерпение, раздражение, а в конце и откровенное разочарование. Его обуревало сильнейшее желание излечить пациентку. Именно эту страсть Фрейд впоследствии станет отвергать как враждебную процессу психоанализа. Но при работе с Дорой он находился под воздействием своего желания. Зигмунд Фрейд был абсолютно уверен, что выяснил правду о ее извращенной эмоциональной жизни, но девушка не примет эту правду, даже несмотря на то, что он доказал целительную силу убедительных объяснений. Разве он не избавил пациентку от нервного кашля при помощи толкования? Фрейд был прав насчет нее, он в этом нисколько не сомневался и чувствовал сильнейшее разочарование оттого, что Дора оказалась полна решимости доказать, что он ошибся. Удивительным в истории болезни Доры нужно считать не то, что мэтр отложил ее публикацию на четыре года, а то, что он ее вообще опубликовал.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.