Глава XII. Пребывание в Японии

Глава XII. Пребывание в Японии

Принятие нас в Нагасаки. – Неудача в ожиданиях. – Меры предосторожности японского правительства. – Съезд с корабля посланника, для житья, на берег. – Описание Мегасаки, местопребывания посланника. – Переход «Надежды» во внутреннюю Нагасакскую гавань. – Отплытие китайского флота. – Отход двух голландских кораблей. – Некоторые известия о китайской торговле с Японией. – Наблюдение лунного затмения. – Примечания об астрономических познаниях японцев. – Покушение на жизнь свою привезенного нами из России японца. – Предполагаемые причины, побудившие его к сему намерению. – Прибытие дамио или вельможи, присланного из Иеддо. – Аудиенция посланника у сего вельможи уполномоченного. – Совершенное окончание посольственных дел. – Позволение к отплытию в Камчатку. – Отбытие «Надежды» из Нагасаки.

Оскорбительная предосторожность, с каковою поступают в Японии с иностранцами, довольно известна. Мы не могли надеяться, чтобы приняли нас благосклоннее, нежели других народов, но думая, что имеем с собою посланника, отправленного монархом могущественной и соседственной нации сего столь боязливого в политических отношениях народа, с одними дружественными уверениями, ласкались не только некоторым исключительным приемом, но и большею свободою, которая могла бы долговременное наше в Нагасаки пребывание сделать приятным и не бесполезным. Мы полагали, что шестимесячное наше бездействие вознаградится, по крайней мере, приобретением сведений о сем, так мало известном государстве. Посещающие оное в продолжение двух столетий голландцы поставили себе законом не сообщать свету никаких об нем известий.

В течение ста лет явились два только путешественника, которых примечания об Японии напечатаны. Хотя оба они находились в государстве сем короткое время, однако, описания их важны, поелику они суть единственные со времени изгнания христианской веры из Японии, после чего иезуиты уже никаких известий об оной доставлять не могли. Но сии путешественники не принадлежали к голландской нации, коей не обязана Европа ни малейшим сведением о японском государстве. Что же бы такое удерживало от того голландцев? Не боязнь ли строгого за то японцев мщения? Не зависть ли или политика? Первая причина могла бы достаточно быть к извинению, если бы японцы, вознегодовав на сочинения Кемпфера и Тунберга, которые толмачам, шпионам их правления, очень известны, запретили действительно голландцам писать об их государстве. Но сего никогда не было.

Голландцы не доставили даже и посредственного определения положений Фирандо и Нагасаки, где они так долго имели свое пребывание. Кемпферова копия с худого японского чертежа есть единственная известная в Европе карта Нагасакского залива. Они не сообщили никакого описания даже и о положении островов, находящихся в близости Нагасаки, а тем менее еще о лежащих между сим и Формозою, мимо которых плавают они двукратно каждый год на двух кораблях. Невозможно думать, чтобы японцы почли объявление о точном положении стран сих непростительным преступлением. Итак, чему приписать глубокое их молчание? Бесспорно не благоусмотрительной, но самой мелочной и вовсе бесполезной политике, которая духу 18 столетия совсем противна и республиканскому правлению не свойственна. Претерпела ли хотя малый урон торговля англичан оттого, что они свободно обнародывают описания всех посещаемых ими стран? Что выиграли голландцы от ненавистного их хранения тайны? Состояние английской и голландской торговли известно каждому. Дальнейшее сравнение оной нимало здесь не нужно.

Я прошу читателя извинить меня в сем невольном отступлении от настоящего предмета, к которому опять возвращаюсь.

Мы крайне обманулись, надеясь получить от японского правительства большую свободу, ежели каковою пользуются голландцы, которая, впрочем, казалась нам вначале столь презрительною, что мы с негодованием отказались бы от оной, если бы предлагаема была с условием не требовать большей. Но и в сей отказали нам вовсе. Время пребывания нашего в Нагасаки по справедливости назвать можно совершенным невольничеством, коему подлежал столько же посланник, сколько и последний матрос нашего корабля. Из сего ясно видно, что никто из нас, а особливо из находившихся всегда на корабле, не был в состоянии приобрести какие-либо, хотя бы и недостаточные, о сей стране сведения. Единственным к тому источником могли служить толмачи, которые, во всю бытность на берегу посланника, не смели к кораблю приближаться[71].

По сей причине не могу я удовлетворить читателя обстоятельным описанием сего государства, хотя пребывание наше продолжалось в оном более шести месяцев. Я намерен только рассказать здесь те происшествия, которые нарушали иногда тишину нашего заточения. Большая часть оных не заслуживает особенного внимания; но я не хочу и таковых пройти в молчании, поелику все, относящееся до малоизвестного государства, любопытно. Сверх того, простое, но верное представление случившегося с нами может некоторым образом привести прозорливого читателя к общим заключениям.

Не излишним поставлю я упомянуть, во-первых, о нашем невольничестве и о явной к нам недоверчивости японцев, не оставляя, впрочем, и оказанных посланнику нашему разных преимуществ, которым не было до того в Японии примера.

Первое доказательство строгой японцев недоверчивости состояло в том, что они тотчас отобрали у нас весь порох и все ружья, даже и офицерские охотничьи, из коих некоторые были очень дорогие. После четырехмесячной просьбы позволено было, наконец, выдать офицерам ружья для чищения, но и то поодиночке; спустив довольное потом время, выдали только несколько вместе. Полученные обратно ружья, не быв долгое время чищены, оказались по большей части испорченными. Впрочем, офицерам оставлены были при них шпаги, каковым снисхождением не пользуются никогда голландцы. Солдатам предоставили также ружья со штыками, чего голландцы и требовать не могут, ибо они столько осторожны, что никогда не показываются здесь в военном виде.

Всего удивительнее казалось мне то, что посланнику нашему позволили взять с собою на берег солдат для караула и притом с ружьями. Но сие преимущество допущено с величайшим нехотением. Толмачи всемерно старались несколько дней сряду уговорить посланника оставить свое требование. Они представляли ему, что оное не только противно их законам, но что и народ возьмет подозрение, увидев вооруженных иностранных солдат на берегу. Такового случая, говорили они, не было никогда в Японии. Само правительство подвергнется опасности, если на сие согласится. Видя, что все их представления не могли преклонить посланника оставить почетный караул свой, просили они его взять по крайней мере половину только солдат. Но он и на сие не согласился.

Настояние японцев, чтобы не иметь вооруженных иностранных солдат в своем государстве, было, кажется, единственное только справедливое их от нас требование. Ибо между просвещеннейшими нациями Европы иностранные послы не имеют своего караула. Сие обстоятельство было столь важно, что нагасакский губернатор не мог на то решиться сам собою. Более месяца продолжалось от начала сих переговоров до того времени, как позволено посланнику съехать на берег. Губернатор, вероятно, посылал между тем курьера в Иеддо.

По объявлении о сем малом торжестве над японцами, возвращаюсь я опять к унижениям, которые заставляли они чувствовать нас в полной мере. Мы не могли не только съезжать на берег, но и не имели даже позволения ездить на гребных судах своих около корабля в некоем расстоянии. Шестинедельные переговоры могли только склонить наконец японцев назначить на ближайшем берегу для прогулки нашей место, к чему убеждены они были болезнью посланника. Место сие находилось на самом краю берега. Оное огородили они с береговой стороны высоким забором из морского тростника. Вся длина его превосходила немногим сто шагов, ширина же не более сорока шагов составляла. С двух сторон стража наблюдала строгое хранение пределов.

Все украшение сего места состояло в одном дереве. Никакая травка не зеленела на голых камнях целого пространства. Явно видно, что место сие не соответствовало своему назначению, а потому и оставалось без предназначенного употребления. Для одних астрономических наблюдений наших, в коих японцы нам не препятствовали, приносило оно великую пользу. Когда отходило корабельное гребное судно к сему месту, называемому ими Кибач, тогда вдруг флот их в 10 или 15-ти судах снимался с якоря и, окружив оное со всех сторон, провожал туда и обратно.

В первый день прибытия нашего познакомился я с начальниками голландских кораблей и крайне желал продолжения сего знакомства. Но ни мне, ни голландцам не позволено было посещать друг друга. Японское правление простерло так далеко свое варварство, что запретило нам даже послать с голландцами, отходившими из Нагасаки в Батавию, письма и лишило тем желанного случая писать в свое отечество. Посланнику только позволено было отправить донесение к императору, но и то с таким условием, чтобы писать кратко об одном плавании из Камчатки в Нагасаки, присовокупя к тому извещения о благосостоянии всех, на корабле находившихся. Сие к государю нашему написанное донесение велели толмачам перевести на голландский язык и доставить губернатору с подлинника копию, которая так точно была бы написана, чтобы каждая строка оканчивалась однофигурною с подлинником буквою.

По сравнении такой копии с подлинником прислал губернатор донесение на корабль с двумя своими секретарями, чтобы оное в глазах их было запечатано. При отходе голландских кораблей приказали нам не посылать к оным своего гребного судна ни под каким видом. Когда я во время прохода мимо нас голландских кораблей спрашивал начальников оных об их здоровье и желал им счастливого плавания, тогда ответствовали они мне одним маханием рупора. Начальник голландской фактории извинялся в письме своем к нашему посланнику, что управляющим кораблями запрещено было наистрожайше не подавать ответа на вопросы наши ни малейшим голосом. Нельзя найти равносильных слов к выражению такого варварского уничтожительного поступка.

Крайне жалко, что просвещенная европейская нация, обязанная политическим бытием своим одной любви к свободе и ознаменовавшаяся славными деяниями, унижается до такой степени из единого стремления к корысти и рабски покоряется жестоким повелениям. Невозможно смотреть без негодования на повержение почтенных людей к стопам японских чиновников, не имеющих иногда никакого просвещения, и которые не отвечают на сие уничижительное изъявление почтения ни малейшим даже мановением головы.

По сообщении посланнику позволения иметь на берегу свое временное пребывание отвели ему жилище довольно приличное. Но едва ли укреплен столько в Константинополе семибашенный замок, сколько Мегасаки. Так называлось место пребывания нашего посланника. Сей дом находился на мысу столь близко к морю, что во время прилива подходила вода с восточной и южной стороны оного к самым окнам, ежели можно назвать окном квадратное в один фут отверстие, переплетенное двойною железною решеткою, сквозь которую проходил слабый свет солнца. Высокий забор из морского тростника окружал строение не только с береговой, но и с морской стороны. Сверх сего сделаны были от ворот два забора, простиравшиеся в море столь далеко, как вода отходила во время отлива. Они составляли закрытый путь для гребных судов наших, приходивших с корабля к посланнику.

Предосторожность, едва ли совсем не излишняя[72]. Большие ворота с морской стороны запирали всегда двумя замками: ключ от наружного замка хранил караульный офицер, находившийся на судне вблизи корабля, от внутреннего же другой офицер, живший в Мегасаки. Итак, если шла шлюпка с корабля в Мегасаки, то хранитель наружного ключа должен был ехать вместе, дабы отпереть внешний замок, после чего отпирали уже и внутренний. Подобное сему происходило и тогда, когда надобно было ехать кому на корабль из Мегасаки. Ворота не оставались никогда незапертыми, ниже на самое малейшее время. Если и знали, что по прошествии пяти минут надлежало ехать обратно, то и тогда запирали неупустительно.

Береговая сторона Мегасаки охраняема была с такою же предосторожностью. Крепко запертые ворота составляли предел малого двора, принадлежавшего к дому посланника. Отведенные нам магазины находились вне сего двора. Частые наши в оных надобности утомили, наконец, караульных офицеров, и ворота оставались незапертыми; однако другой двор перед магазинами окружен был множеством караулов. Двенадцать офицеров, каждый со своими солдатами, занимали сии караулы и сменялись ежедневно. Сверх того, построены были три новые дома, в коих жили другие офицеры, долженствовавшие бдительно примечать за нами.

На дороге к городу были многие ворота в недальнем одни от других расстоянии, которые не только что запирались, но и при каждых находился всегдашний караул. В последнее время нашего пребывания двое первых ворот оставляли незапертыми, но часовые никогда не отходили от оных. Приезжавших с корабля на берег пересчитывали каждый раз, и шлюпка не могла возвращаться с берега, пока не было на ней опять числа людей, равного прежнему. Если кто из офицеров корабля хотел ночевать в Мегасаки, то один из живших на берегу должен был вместо него ехать на корабль: равномерно, когда офицер, принадлежавший к свите посланника, оставался ночевать на корабле, тогда надобно было вместо него послать на берег одного из матросов. Число живших в Мегасаки не могло ни увеличиться, ни уменьшиться. При сем не смотрели на чин, но наблюдали строго одно только число людей.

Все гребные суда наши требовали починки. Мне хотелось сделать на баркасе своем палубу и обшить ее медью. Почему и просил я о месте на берегу для произведения сей работы. Японцы в том не отказали, но отведенное ими место было так близко к морю, что во время полных вод работа останавливалась. Они огородили его так же, как и Кибач, забором. Две лодки стояли всегда перед оным на карауле, когда находились там наши плотники. Ни одному из них не позволяли выходить ни vна шаг из ограды. В месте для обсерватории отказали, и сим образом не допустили нас с точностью наблюдать небесные светила, хотя заборы до них и не досязали[73]. В Кибаче не позволяли никогда оставаться ночью, следовательно, и нельзя было установить там никакого астрономического инструмента, и потому мы должны были довольствоваться одними наблюдениями лунных расстояний и соответствующих высот.

Окончив все мои жалобы на поступки недоверчивых к нам японцев, справедливость обязывает меня не умолчать и о том, что все мои требования, в рассуждении материалов, нужных для починки корабля, исполняемы были с точностью. Провизию доставляли не только с чрезвычайною поспешностью, но и всегда самую лучшую и притом каждый раз точно требуемое мною количество. Перед отходом нашим, кроме императорского служителям нашим подарка, о коем сказано будет ниже, дали нам 200 пудов сухарей и всякой другой провизии на два месяца, но купить за деньги ничего не позволили.

Теперь обращаюсь я к происшествиям, случившимся с нами со времени прибытия до нашего отхода.

В конце предыдущей главы мною упомянуто, что мы, быв сопровождаемы японским судном, пошли к заливу Нагасаки 8 октября в 4 часа пополудни. В половине шестого стали на якорь при входе в оный. Сего же еще вечера в 10 часов прибыли к нам из Нагасаки многие чиновники от японцев, баниосами называемые. Не дождавшись приглашения, тотчас пошли они в каюту и сели на диване. Слуги их поставили перед каждым по фонарю, по ящику с трубками и небольшую жаровню, которая нужна по причине беспрестанного их курения и столь малых трубок, что не более четырех или пяти раз только курнуть можно. Сопровождавшие сих знатных господ составляли около 20 человек, между коими находилось несколько толмачей. Сии расспрашивали нас с великою точностью о плавании нашем от Кронштадта, наипаче же любопытствовали узнать, каким путем мы плыли к ним, проливом ли Корейским, или по восточную сторону японских берегов? Услышав, что мы пришли к ним путем последним, казались быть довольными, потому что они весьма беспокоятся, чтобы европейцы не ходили Корейским проливом, как то мы узнали при отходе нашем из Японии.

Главный толмач Скейзима показал при сем случае некоторые географические познания, по крайней мере таковые, каковых мы не ожидали, например, он знал очень хорошо, что остров Тенериф принадлежит к островам Канарским, а остров Св. Екатерины к Бразилии. Впрочем, как он, так и его сотоварищи изъявили после крайнее невежество в географии своего государства, но, может быть, сие с их стороны было притворно, дабы не сообщить нам о том сведений. Более всего показалось им странным и невероятным то, что плавание наше из Камчатки продолжалось только один месяц. Баниосы привезли с собою обергофта или директора Голландской фактории, господина Дуфа; но слишком час прошло времени, пока позволили ему на корабль взойти.

Вошедши в каюту со своим секретарем, двумя начальниками бывших здесь голландских кораблей и некиим бароном Пабстом, должны они были все стоять перед баниосами несколько минут, наклонившись низко, к чему дано было им через толмачей следующее повеление Myn Heer Oberhoeft! Complement bevor de opper Banios, т. е. господин обергофт, кланяйтесь перед баниосами. На сие покорное и унижительное приветствие не отвечали им ни малейшим знаком. Наружное изъявление покорности голландцами неодинаково с оказываемым природными японцами. Сии последние должны повергаться на землю и, простершись, касаться оной головою; сверх того, иногда вперед и взад ползать, смотря по тому, что начальник скажет подчиненному.

Повержение на землю для голландцев как ради узкого платья, так и негибкости тела, не привыкших с младенчества к таким обрядам, было бы крайне тягостно. Но чтобы, сколько возможно, сообразоваться с обычаями японцев должен голландец наклоняться ниже, чем в пояс, и в таком положении находиться с распростертыми вниз руками столь долго, пока не получит позволения подняться, которого дожидается обыкновенно несколько минут. Наружные изъявления покорности, которые предлежат голландцам в Иеддо, должны много разнствовать от тех, коих мы были очевидцами. Они рассказывали нам сами, что перед отъездом в Иеддо всякий, принадлежащий к посольству, принужден бывает тому прежде научиться. Японцы не отваживались подвергнуть нас таковым уничижениям. Во второе посещение нас чиновниками, когда начал баниос говорить со мною, коснулся легонько один из толмачей рукою спины моей; но как я, оглянувшись, посмотрел на него с видом негодования, то они и не отваживались уже более на таковые покушения.

В 12 часов все уехали. Однако обещались прибыть опять на другой день, чтобы проводить корабль наш далее в гавань. Более двадцати судов осталось вблизи корабля на карауле. Флаги оных, с изображением герба князя Физена, показали, что оные принадлежали сему князю, который, как нам сказали, имеет равное право с князем Чингодцин на владение города Нагасаки и всей провинции. Во всю нашу здесь бытность содержали посменно караул одни только принадлежавшие сим двум князьям; однако князь Омура должен также иметь участие во владении города Нагасаки, потому что и его офицеры стояли часто на карауле у нашего посланника. В гавани же, напротив того, видны были только флаги князей Физен и Чингодцин.

Чрезвычайная покорность, с каковою говорили толмачи с баниосами, заставляла нас вначале высоко думать о достоинстве сих чиновников; но, наконец, узнали мы, что чины их сами по себе весьма малозначущи. Великое уважение оных продолжается только до тех пор, пока находятся в исполнении своих должностей по повелению губернатора. Как скоро долженствовал толмач что-либо перевести баниосу, то наперед вдруг повергался перед ним на колени и руки, и имея наклонную голову, вздыхал с некоторым шипением, как будто желая вдохнуть в себя воздух, окружающий его повелителя[74]. После начинал говорить тихим, едва слышным голосом, при беспрестанном шипящем дыхании, краткими, прерывистыми выражениями и переводил так переговоры, продолжавшиеся на голландском языке, несколько минут.

Если баниос говорил что толмачу или другому кому из сопровождавших его, то сей, подползши к ногам баниоса, наклонял к земле свою голову и беспрестанно повторял односложное слово: Е, Е, которое означает слушаю, разумею. Баниосы поступали, впрочем, с великою важностью; они никогда не смеялись, редко изъявляли свое благоволение пристойною улыбкою. Они казались нам разумеющими правила общежития, а потому и удивлялись мы более некоторым их весьма неблагопристойным обычаям, коих они ни мало не стыдились. Если собственное, нравственное чувствование их в том и не упрекало, то, по крайней мере, неблагопристойность сия была им известна, потому что толмачи того не делали.

Одеяние баниосов и толмачей состояло из короткого верхнего платья с широкими рукавами и из узкого нижнего, длиною по самые пяты, которое подобно одежде европейских женщин, с тою притом разностью, что внизу гораздо уже и в ходу очень неудобно. Но они ходят только тогда, когда требует крайняя надобность. Сие одеяние есть в Японии всеобщее. Богатый отличается от бедного тем, что первый носит из шелковой, а последний из простой толстой ткани. Верхнее платье обыкновенно черное, однако носят и цветное. Праздничное по большей части пестрое. Все на многих местах верхнего платья имеют фамильный герб, величиною с империал. Сей обычай принадлежит обоим полам. При первом взгляде узнать можно каждого, не только какого он состояния, но и какой даже фамилии.

Женский пол носит герб до замужества отцовский, по замужестве же мужнин. Величайшая почесть, которую князь или губернатор кому-либо оказывает, состоит в подарке верхнего платья со своим гербом. Получивший такое отличие носит фамильный герб на нижнем платье. Посланнику нашему твердили неоднократно о великом счастии, если император благоволит подарить его платьем, украшенным гербом императорским. На платьях из японских тканей герб выткан; на сделанных же из китайских, нашивается. Зимою носят японцы часто по пяти и по шести одно на другое надетых платьев; но из сукна и из мехов не видал я ни одного, хотя в январе и феврале месяцах бывает погода весьма суровая. Странно, что японцы не умеют обувать ног своих лучше. Их чулки, длиною до полуикр, сшиты из бумажной ткани; вместо башмаков носят они одни подошвы, сплетенные из соломы, которые придерживаются дужкою, надетою на большой палец. Полы в их покоях покрыты всегда толстым сукном и тонкими рогожами, а потому и скидывают они свои подошвы по входе в оные.

Знатные не чувствуют неудобности в сей бедной обуви, потому что они почти никогда не ходят, а сидят только во весь день, подогнувши ноги; напротив того, простой народ, составляющий, может быть, девять десятых всего народосчисления, должен, конечно, терпеть оттого много в зимние месяцы. Голова японца, обритая до половины, не защищается ничем ни от жары в 25 градусов, ни от холода в один и два градуса, ни от пронзительных северных ветров, дующих во все зимние месяцы.

Во время дождя только употребляют они зонтик. Крепко намазанные помадою, лоснящиеся волосы завязывают у самой головы на макушке в пучок, который наклоняется вперед. Убор волос должен стоить японцу много времени. Они не только ежедневно оные намазывают и чешут, но ежедневно же и подстригают. Бороды не стригут, не бреют, но выдергивают волосы щипчиками, чтобы нескоро росли. Сии щипчики вместе с металлическим зеркальцем каждый японец имеет в карманной своей книжке. В рассуждении чистоты тела нельзя сделать им никакого упрека, невзирая на то, что они рубашек не употребляют, без коих не можем мы представить себе телесной опрятности. Судя по всему нами примеченному, кажется, что наблюдение чистоты есть свойство, общее всем японцам и притом во всех состояниях.

Следующего дня пополудни в 4 часа прислан от губернатора на корабль подарок, состоявший из рыбы, сарачинской крупы и птиц дворовых. Привезший сии вещи уведомил о намереваемом посещении нас многих знатных особ. Скоро потом увидели мы большое судно, распещренное флагами, которое, быв сопровождаемо многими другими, при непрестанном бое на литаврах, буксировалось к нашему кораблю. По извещению толмачей находились на нем первый секретарь губернатора, главный казначей и оттона, т. е. глава города. По прибытии на корабль сели первые на диваны, а последний на стуле по правую сторону. Приятнее всего при сем посещении было для нас видеть голландцев, прибывших вместе с ними. Разговор наш с капитаном Мускетером, который говорил весьма хорошо по-английски, французски, немецки и имел хорошие познания морского офицера, приносил мне великое удовольствие.

Крайне сожалел я, что продолжение с ним знакомства запрещено было подозрительной японской предосторожностью. Намерение посетивших нас сегодня японских чиновников состояло в том, чтобы взять у нас порох и все оружие и отвести корабль к западной стороне Папенберга. Они не хотели дозволить нам остановиться на восточной стороне под предлогом, что будто китайские джонки, коих было там пять, занимают все якорное место. В 12 часов ночи подняли мы якорь. Более шестидесяти лодок начали буксировать нас к назначенному новому месту, отстоявшему от прежнего на 2 ? мили. Порядок, происходивший при буксировании, возбудил в нас удивление. Вся флотилия построилась в пять рядов, из коих в каждом находилось по 12 и 18 лодок. Ряды сохраняли линию с такою точностью, что ни единажды оной не нарушили. Ветер был противный; но мы перешли в час две мили.

В 4 часа пополуночи остановились мы на якорь на глубине 25 саженей, тогда тридцать две сторожевые лодки окружили нас со всех сторон и составили около корабля круг, в который никакое другое судно входить не смело. Рейд на западной стороне Папенберга защищен мало, а поторму и принуждены были лодки оставлять часто посты свои, при свежем ветре; однако, как только ветер становился тише, то поспешали они опять к своим постам, что случалось нередко в день по два раза. Некоторые из судов сих были под императорским флагом, который состоял из полос белой, синей, белой. Большая же часть из оных имела флаг Физино-Кама-Сама или князя Физен. Суда, превосходившие других величиною, имели палубу через все судно, покрыты были синим сукном и отличались двумя утвержденными на корме пиками, как знаками почести командующего офицера. Сверх сих 32 судов, стояли еще три близ корабля за кормою для принятия и исполнения наших поручений.

Октября 12-го в 4 часа утра вступил под паруса китайский флот. Строение китайских судов или джонок довольно известно, следовательно, и не нужно здесь описание оных. Мы были очевидными свидетелями, с каким неискусством и трудностями поднимали китайцы паруса на своих судах. Все люди, коих было более ста на судне, работали долее двух часов с чрезвычайным криком, чтобы поставить только один парус, что они производили посредством брашпиля. По выходе из залива поставили они и марсели, которые сделаны из парусины. Нижние паруса, как известно, состоят из рогожек. При таковом несовершенстве их мореплавания могут они только ходить при благополучном ветре. Крепкий ветер, если случится несколько противный, подвергает их величайшим опасностям. В полдень переменился ветер из NO в NNW, но и при сем, все еще попутном ветре, принужденными кашлися они возвратиться на прежнее свое якорное место. Вторичное покушение их вступить под паруса сделалось также неудачным. В третий раз, наконец, когда настал ветер постоянный от NO, удалось им только выйти в море.

Октября 11-го, 13-го и 15-го[75] торжествовали японцы праздники, которые называли толмачи кермес. Бесспорно, что учреждение не праздновать более одного дня сряду означает благонамеренную цель народного японцев постановления. При таковом распоряжении не удаляется никто от своего порядка; никакое упражнение совсем не прерывается. Многодневные празднования вредны здоровью и нравственности и сопрягаются с великою потерею времени. У японцев праздников весьма мало. Называемые кермес и праздники нового года суть важнейшие. У них нет воскресных дней.

Октября 16-го в 11 часов перед полуднем прибыл к нам один баниос со ста лодками, чтобы отвести корабль на восточную сторону Папенберга, где мы в час пополудни стали на якорь, на глубине 18 саженей; грунт – ил. Тщетно просили мы отвести корабль во внутреннюю гавань для починки потому, что оный много претерпел во время тайфуна, прежде коего оказывалась уже течь в нем. Нам отказали в сем не потому, что из Иеддо не прислано на то позволения, но приводили смеха достойную причину, что военный корабль со знатною на нем особою, каков посланник, не может стоять вместе с купеческими голландскими кораблями. Как скоро пойдут в море последние, говорили нам японцы, тогда можете занять их место.

Октября 21-го прислал губернатор толмача уведомить нас, что голландские корабли придут на другой день к Папенбергу, и сказать, чтобы не посылали мы к ним ни под каким видом своего гребного судна, также и не отвечали бы на их салюты, которые отдаваемы будут крепостям императорским, а не нашему флагу. Не имея у себя ни одного золотника пороха, который у нас взяли по повелению губернатора, не могли мы не почесть смешною последней предосторожности. Но если бы и приняли мы салюты на свой счет и имели порох, то и тогда не могли бы ответствовать, поелику оные состояли по крайней мере из 400 выстрелов и продолжались с малыми перемежками около шести часов.

Губернатор приказал нас притом уверить, что он позволит нам по отходе голландских кораблей занять их место, но во внутреннюю гавань не может пустить нас до тех пор, пока не получит на то повеления из Иеддо. Он исполнил обещание свое с точностью. По отходе голландских кораблей, 8 ноября, прибыли к нам на другой день два баниоса со своими для буксирования лодками. Мы вынули якорь и в 6 часов вечера опять положили оный между императорскими батареями, находящимися на юго-восточной и северо-западной сторонах входа во внутреннюю гавань. Расстояние между нами и городом составляло две мили.

Нетерпеливо желал я приступить к починке корабля, сколько возможно скорее, и требовал того настоятельно. Но как позволение свезти посланника с подарками на берег не было еще прислано, следовательно, и корабля не могли мы выгрузить, то предложил губернатор нам китайскую джонку, чтобы поместить на ней посланника с подарками, до получения из Иеддо в рассуждении его позволения. Китайские якори сделаны из дерева, почему мы для большей безопасности послали на джонку свой якорь. Но как каюта на ней была чрезвычайно худа, то и не мог посланник согласиться жить в оной, объявив притом, что и подарков перевести на джонку не можно, которые должны находиться с ним в одном месте. Итак, китайское судно отведено было опять в Нагасаки, и все осталось по-прежнему.

После сего приказал я корабль совсем расснастить и все стеньги и реи отвезти в Кибач, как такое место, которое предоставленным нам осталось и по удалении от оного.

Ноября 24-го известили посланника, что хотя курьер не прислан еще из Иеддо, однако губернатор приемлет сам на себя очистить для него дом, но только с тем условием, чтобы солдат не брать ему с собою. Выше упомянуто уже, что посланник на сие не согласился. Губернатор приказал притом объявить, что он по прибытии курьера из Иеддо, отведет для посланника дом еще просторнее, хотя назначенное жилище в Мегасаки, коему привезли толмачи план с собою, и казалось быть довольно обширным.

Утвердительно полагать трудно, что побуждало губернаторов[76], коих поступки казались быть всегда честными и кои, наконец, во многих случаях показывали свое добродушие, сообщать нам беспрестанно ложные сведения. Так, например: все их обещания вначале прибытия нашего были не что другое, как одни пустые слова. Мы узнали после действительно, согласно с объявлениями Кемпфера и Тунберга, что из Иеддо можно получить ответ через 30 дней; случались же примеры, что и в 21 день совершаем был путь туда и обратно. Но они никогда не хотели в том признаться, напротив того, еще уверяли, что для сего оборота требуется по крайней мере три месяца в хорошую погоду, в настоящее же время года гораздо более.

Все, что губернатор нам ни позволял, делал то, по словам его, сам собою, приемля на свой собственный отчет. Невозможное дело, чтобы он приказал отвести в городе дом для посланника и магазины для подарков, не имев на то особенного повеления. Изъявленная им боязнь, с каковою велел отмежевать нам место для прогулки в Кибаче, доказывает довольно ограниченность его власти. Прибытие наше в Нагасаки долженствовало возбудить всеобщее японцев внимание и было столь важным предметом, что о каждом, даже малозначущем притом, обстоятельстве надлежало посылать донесение императору.

Я уверен точно, что после всякой бытности у нас толмачей отправлял губернатор курьера в Иеддо с извещением о всех переговорах, даже и о словах, бывших часто такого рода, которые могли увеличить японскую недоверчивость и раздражить высокомерие гордого сего народа. Мы узнали после, что Кубо или светский император не хотел ни на что решиться в важном сем деле без согласия Даири. Первый отправлял к последнему нарочных, дабы изведать в рассуждении нашего посольства волю сей важной особы, перед которою благоговеют японцы с глубочайшим почтением. Итак, весьма вероятно, что нагасакский губернатор получал касающиеся до нас повеления из Миако[77], а не из Иеддо. Ни малейшего не имею я сомнения, что спор о взятии почетной посланнической стражи на берег не мог решить губернатор сам собою. От начала переговоров о сем предмете до перехода посланника нашего в Мегасаки, как выше уже сказано, прошел 21 день. В сие время можно получить ответ даже из Иеддо, но из Миако еще скорее.

Посланник наш отправился жить на берег декабря 17-го. Для перевоза его со свитою в Мегасаки прислал князь Физена свою собственную яхту[78]. Судно сие превосходило величиною своею и богатым убранство все виденные мною прежде такого рода. Стены и перегородки кают в разные отделения покрыты были прекраснейшим лаком; лестницы сделаны из красного дерева и выполированы едва ли не лучше всякого лака; полы устланы японскими тонкими рогожами и драгоценными коврами; занавески пред дверьми из богатого штофа; по бортам всего судна развешены в два ряда целые куски шелковых разноцветных тканей. Наружный вид сего судна представится яснее в рисунке, сделанном Левенштерном, нежели мог бы я описать оный здесь словами. Как скоро прибыл посланник на яхту, вдруг поднят был штандарт российско-императорский, который развивался вместе со флагом князя Физена Почетная стража посланника, отправившаяся с ним на яхту, заняла место на палубе подле штандарта.

Крепости японского императора украшены были разными новыми флагами и развешенными кусками шелковых тканей. Многочисленное японское войско занимало оные, быв одето в драгоценнейшее свое платье. Бесчисленное множество судов, окружив яхту, сопровождало посланника в город. Таков был въезд в Нагасаки полномочного посла могущественного монарха. Но едва вошел посол в назначенное для него жилище, тотчас заперли ворота по обеим сторонам и при захождении солнца отослали ключи к губернатору.

На другой день по отбытии посланника приехали на корабль два баниоса со множеством лодок для принятия подарков. Для больших зеркал приготовили два ластовых судна, скрепив оные вместе и сделав помост из толстых досок, который покрыли лучшими японскими рогожами, а сверх оных разостлали из красного сукна покрывало. Я уговаривал японцев, чтобы они дорогие рогожи и покрывало к сему не употребляли, уверяя их, что это излишнее и что зеркала можно поместить без оных удобнее, но благоговение ко всему, относящемуся к лицу императора, в Японии столь велико, что экономический мой совет не возбудил в японцах никакого внимания. Уложенные сим образом зеркала были потом окружены караульными солдатами.

Следующий анекдот обнаружит ясно настоящие свойства нации и образ японского правительства. При выгрузке подарков спросил я одного из толмачей: каким образом отправят они зеркала в Иеддо? Он отвечал мне, что приказано будет оные отнести туда. Я возразил, что сие никак неудобно, поелику дальнее расстояние требует, чтобы при переносе каждого зеркала по крайней мере находилось по 60 человек, которые должны переменяться на всякой полумили. Он отвечал мне на сие, что для японского императора нет ничего невозможного.

В доказательство сего рассказал он, что за два года назад прислал китайский император японскому живого слона, который отнесен был из Нагасаки на руках в Иеддо. С коликою поспешностью и точностью исполняются повеления японского императора, оное доказывается следующим происшествием, о котором рассказывал мне толмач при другом случае: недавно случилось, что китайская джонка, лишившись во время шторма руля и мачт, села на мель у восточных берегов Японии при заливе Овары. Постановлением императоров Японии повелено, чтобы всякий иностранный корабль или судно, остановившееся на якорь или севшее на мель у берегов Японии, немедленно приведено было в Нагасаки: почему и сию джонку, невзирая на крайнее оной состояние, надлежало привести в сей порт. Японцы не имели к тому другого средства, кроме буксирования.

Итак, несколько сот судов послано было для приведения оной в залив Осакка. При таком случае не трудно могло бы последовать, что при первом крепком ветре, часто свирепствующем у берегов сих, погибли бы все суда вместе с джонкою. Плавание от залива Осакка сопряжено с меньшею опасностью потому, что происходило не в открытом море, но между островами Нипон, Сикоку и Киузиу. Сие буксирование, продолжавшееся 14 месяцев, долженствовало стоить весьма дорого, поелику более ста судов, следовательно, по крайней мере, от б до 8 сот человек занимались оным беспрестанно. Разломать или сжечь судно и за оное заплатить, китайцев же вместе со спасенным грузом привезти в Нагасаки, было бы удобнее и несравненно дешевле, но не согласовалось с точным постановлением японских законов.

Декабря 22-го уведомили посланника о прибытии курьера из Иеддо с повелением, чтобы ввести корабль наш во внутреннюю гавань для починки. В 10 часов следующего утра, невзирая на довольно свежий ветер от NO и сильный дождь, приехали к нам два баниоса со своею флотилией и отвели «Надежду» во внутренний залив, где мы в расстоянии около четверти мили от пристани между Дезимою и Мегасаки остановились на якорь. В сей самый день пришли также две китайские джонки; через несколько же дней после еще четыре. Седьмая, принадлежавшая к числу оных, разбилась во время шторма у берегов острова Гото; бывшие на ней люди спаслись и по прошествии нескольких недель привезены на японских судах в Нагасаки.

Следующие малодостаточные известия, касающиеся китайской торговли, сообщены мне здесь толмачами.

Китайцы имеют позволение присылать в Нагасаки двенадцать купеческих судов из Нингпо[79]. Из оных пять приходят в июне, а отходят в октябре месяце; другие же семь приходят в декабре, а уходят в марте или апреле. Груз судов сих составляют по большей части сахар, чай, олово, слоновая кость и шелковые ткани. Мне не удалось узнать от толмачей, чтобы чай принадлежал также к привозимым из Китая товарам, но заключаю по тому, что при отходе нашем из Нагасаки предложили нам два рода оного, японский и китайский. Мы избрали первый и нашли, что он гораздо хуже последнего. Судя по собственному испытанию, полагаю я, что все сообщенное от разных писателей о преимущественной доброте японского чая слишком увеличено. Японский чай, присланный губернатором посланнику по прибытии нашем в малом количестве, равно и тот, который пили офицеры при аудиенции у губернатора, много уступает лучшим сортам китайского[80].

Вывозимый китайцами из Японии товар состоит в некотором количестве красной меди, камфары, лакированных вещей, но большею частью в каракатицах, которые употребляются в Китае вместо лекарства; сверх того, в некотором морском растении и сушеных раковинах, кои употребляются в пищу. Сушеные раковины, называемые японцами аваби, почитаются в Китае отменною пищею. Оные, как то мы сами собою испытали, действительно вкусны и могут составлять надежную часть морской провизии потому, что не портятся чрез многие годы и смешанные с солониною делают похлебку вкусною и питательною.

Судя по числу приходящих в Японию китайских судов, следовало бы полагать, что привозимый на них груз довольно знатен, ибо джонка мало уступает величиною своею судну в 400 т, хотя и мелко ходит. Однако я думаю, что все привозимое двенадцатью джонками можно было бы удобно погрузить на двух судах в 500 т. Джонка выгружается здесь в двенадцать часов, но с величайшим беспорядком. Весь груз укладывается в мешках и в малых ящиках, которые, сгружая, бросают, не щадя нимало ни товаров, ни гребного судна. Такелаж джонки составляют почти одни немногие ванты, почему тяжелые вещи не могут, с осторожностью, ни поднимаемы быть на судно, ни с оного спускаемы.

Невероятною кажущаяся небрежность при выгрузке происходит от следующего: когда придет в Нагасаки китайская джонка, то на другой день отводят всех людей, даже и самого начальника, в китайскую факторию. Японцы делаются господами судна и товаров и производят одни выгрузку. Китайцы не могут притти прежде на свое судно, как только за несколько дней до отхода в море. По выгружении совсем судна вытягивают оное при первом новолунии или полнолунии, т. е. во время высокого прилива, на берег так, что при отливе стоит оно на сухой земле. Построение джонок есть таково, что сие не вредит им много; о небольшом же повреждении помышляют мало негостеприимственные их хозяева. Кроме двенадцати приходящих китайских судов, должны находиться всегда два, как залог, в Нагасаки. Сими последними располагают японцы как своею собственностью.

Доказательством тому служит, что они предоставили одно из оных для нашего употребления. Сколь мало стараются японцы о наблюдении выгоды китайцев, оное доказывается также и следующим: когда пространство магазинов, окружавших замок посланника, оказалось недостаточным к помещению пустых наших водяных бочек, то немедленно очищены были для нас магазины, ближайшие к Мегасаки, из принадлежащих китайцам.

В продолжение всего пребывания нашего в Нагасаки не приходило сюда ни одного судна ни из Кореи, ни от островов Ликео, хотя оные и лежат в близости. Сказывали, что сообщение между сими землями и Японией с некоего времени совсем пресеклось, о чем упоминается и в письмах, врученных посланнику перед нашим отходом. Не малая могла бы быть выгода, если бы предоставили японцы какой-либо европейской нации перевоз товаров из Нингпо в Нагасаки и обратно. Расстояние сих мест составляет около 10 градусов долготы. Нагасаки лежит от Нингпо прямо на восток; итак, плавание при каждом муссоне удобно, и могло бы совершено быть в четыре дня.

Декабря 25-го выгрузили мы весь балласт из своего корабля; оного было около полутора тысяч пудов, тогда приступили мы к починке. Течь, как то мы догадывались прежде, оказалась в носовой части, но я был обрадован, усмотри, что повреждение состояло только в медной обшивке, дерево же было весьма крепко. Мне хотелось воспользоваться сим случаем и снова обшить корабль медью столько, сколько возможно произвести то без килевания, которого по причине отлогости берегов предпринять было никак нельзя. Губернатор, получивший из Иеддо повеление доставить к починке корабля все, что ни требовано будет, предложил свою готовность выписать медные листы из Миако потому, что в Нагасаки хотя оные и были, однако по причине тонкости своей к обшивке корабля не годились. Из сих взял я, однако, 500 листов для обшития баркаса и шлюпки. Посланник, имевший надежду быть в Иеддо, принял на свое попечение доставление медных листов. Японцы, знавшие уже, что посольству не позволено будет отправиться в Иеддо, были очень довольны, что освободились от сих забот.

Января 14-го дня 1805 г. последовало в Нагасаки полное лунное затмение. Густое облако воспрепятствовало нам наблюдать оное вначале; однако мы все могли видеть закрытие многих пятен, также и выход луны из тени. Наблюдение сего лунного затмения не способствовало к определению точной географической долготы города Нагасаки. Оная определена нами посредством множества взятых лунных расстояний и нескольких закрытий звезд гораздо точнее, нежели могло то учинено быть по лунному затмению. Японцы знали также, что в сей день последует лунное затмение, но время начала оного в календарях их не означено. Известия об астрономических познаниях японцев, которые я приобрести старался, так недостаточны, что я не смею и упоминать об оных. Да и нельзя думать, чтобы люди такой земли, в которой и ученейшие (каковыми, бесспорно, толмачей их признать надобно) не имеют ни малейшего понятия о географической долготе и широте места, могли сделать успехи в науке, требующей великих напряжений ума.

По известиям толмачей, заслуживающих доверия, может быть потому, что они говорили о предмете, чуждом кругу их знания, должны находиться в одном городе северной Японии, не в дальнем расстоянии от Иеддо, такие люди, которые живут во храмах, называемых Изис, и владеют искусством предсказывать солнечные и лунные затмения. Малознающие толмачи не могли объяснить, на чем основываются их предсказания, что было бы, конечно, любопытно и распространило бы известия о знаниях сих храможителей, которые между многими миллионами одни только славятся астрономическими сведениями.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.