I
I
Судьбы журналистские, как и судьбы солдатские, складываются по-разному. Особенно на войне.
Одни журналисты приходили на фронт из редакций газет и журналов, имея за плечами немалый опыт работы. Им было проще: требовалось лишь перейти на военные рельсы, понюхать пороху, заговорить языком фронтовой корреспонденции, привыкнуть к напряженной обстановке. Другие, подчиняясь суровым обстоятельствам времени, выполняли задания своих редакций, хотя до войны не брали в руки пера.
Я же хочу рассказать о журналисте и литераторе, «родившемся» на фронте, хотя из окопов он не послал ни одной строчки в газету. Не послал, пока не кончились бои. И все же берусь утверждать, что как журналист он родился на войне.
Впрочем, призвание пришло раньше…
У самого подножия Кавказских гор приютился живописный город Нальчик — столица Кабардино-Балкарии. Укрытый зеленью садов, он дышит чистым и свежим воздухом. Живописный и солнечный, он сроднился с Эльбрусом и Казбеком, что, чудится, вырастают тут же, у горизонта. За городом — ослепительное серебро горной реки, а за мостом — селение Вольный Аул, в котором живут кабардинцы — отважные и благородные дети гор.
Анатолий Марченко (именно о нем я веду речь) увлекался стихами местных поэтов Али Шогенцукова и Адама Шогенцукова, Алима Кешокова, Керима Отарова и других, вошедших в литературу еще до Великой Отечественной войны. В 1940 году в Нальчике был издан поэтический сборник трех молодых поэтов, одним из которых был Максим Геттуев. Его напевные, публицистически страстные и душевные стихи очень понравились увлекающемуся литературой юноше. Одно из этих стихотворений Анатолий Марченко помнит и сейчас:
Как малахитовое море
Без берегов,
Без берегов —
Средь вечереющих нагорий
Разлив лугов,
Разлив лугов.
Мне плыть по ним в потемках синих
Навстречу дню,
Навстречу дню.
Я серебро ночных росинок
В ладонях сомкнутых храню.
В конце тридцатых годов улицы Нальчика были тихими, безмятежными. На одной из них стояла школа, похожая на десятки таких же школ. Она носила имя Максима Горького.
Мальчишки и девчонки бегали сюда веселыми, озорными стаями. Здесь учились дети разных национальностей; жили дружной, крепкой семьей русские и кабардинцы, украинцы и балкарцы, белорусы и грузины. Старшеклассники грызли гранит науки, зубрили немецкий язык, не ведая, что многим из них он пригодится уже на будущий год. Ходили на танцы, перебрасывались записками, спорили о поэзии Есенина, Маяковского, огорчались, если получали двойки, и мечтали о подвигах.
Все было, как и в тысячах других школ. Учащиеся этого города со школьной скамьи в сорок первом году почти сразу же окунулись в огненный смерч войны.
Один из старшеклассников — скромный, замкнутый мальчишка, бредивший литературой, — редактировал школьную стенгазету. Он был очень застенчивым. Но однажды, когда классный руководитель, преподаватель литературы Антонина Васильевна Рыжеволова, предложила ему сделать доклад о творчестве Маяковского, преодолел робость и с желанием взялся за порученное дело. Вестибюль, в котором школьники собрались на вечер, стал его первой устной трибуной, с которой он негромко, но проникновенно читал строки великого поэта эпохи:
Партия и Ленин —
близнецы-братья, —
Кто более
матери-истории ценен?
Мы говорим — Ленин,
подразумеваем — партия,
мы говорим —
партия,
подразумеваем —
Ленин.
Вдохновенно и увлеченно говорил юный докладчик: — Страна наша в грохоте великих строек. Нам строить социализм. Нам его и защищать. Наш путь после школы — туда, на передний край пятилетки. Как сказал поэт, «будущее не придет само, если не примем мер». Маяковский — с нами, на правом фланге. Он наш запевала, отдающий «всю свою звонкую силу поэта» Родине, народу-созидателю:
Я с теми,
кто вышел
строить и месть
в сплошной
лихорадке
буден.
Затем он читал стихи о счастье созидания, счастье свободного труда. Читал самозабвенно, с юношеской гордостью:
Я знаю —
город
будет,
я знаю —
саду
цвесть,
когда
такие люди
в стране
Советской
есть!
Ребята громко аплодировали. А кто-то даже крикнул: «Давай еще!»
Не привыкший к трибуне докладчик смутился. Ему очень многое хотелось сказать о любимом поэте. Но вместо этого он снова стал читать стихи:
Отечество
славлю,
которое есть,
но трижды —
которое будет!
И тут же, не переводя дыхания, прочитал строки, которые всегда жили в его душе и которыми хотелось ему закончить свою первую речь перед такой большой аудиторией:
Читайте,
завидуйте:
Я —
гражданин
Советского Союза!
Анатолий Марченко и до сих пор с большим уважением и благодарностью вспоминает об Антонине Васильевне Рыжеволовой — кандидате педагогических наук, заслуженной учительнице школы РСФСР, которая и поныне живет в Нальчике. Именно она сумела привить своему воспитаннику любовь к литературе, к журналистике, к книгам.
Однажды Анатолий пришел в редакцию республиканской молодежной газеты «Молодой ленинец». Он принес туда свои первые стихи. Были они еще несовершенны, но подкупали искренностью и романтикой. Сотрудники редакции поддержали его: стихи напечатали в газете. Так Нальчик стал «крестным отцом» начинающего литератора.
Грозный 1941-й позвал мальчишек в боевой поход. Пройдя курс ускоренного военного обучения, Анатолий Марченко стал командиром орудия. На фронт ушли и его сверстники: Миша Ваксин, Ваня Тимченко, Яша Денисенко, Толя Беленов. Им не довелось вернуться с войны…
Тревожной морозной ночью эшелон артиллерийского полка прибыл на станцию Ряжск. Станционные постройки проступали в темноте расплывчатыми, мутными пятнами. Вокруг — ни огонька. Все дышало войной — она была рядом. Только небо не признавало светомаскировки: звезды вспыхивали одна ярче другой и бесстрашно глазели на неспокойную землю, на которой грозно бушевало пламя войны.
На рассвете после недолгих приготовлений батарея походным порядком двинулась к линии фронта. Так началась боевая, тревожная жизнь командира расчета 122-миллиметровой гаубицы младшего сержанта Анатолия Марченко.
В подчинении девятнадцатилетнего паренька волею военных обстоятельств оказались колхозники с Волги, Оки и Дона, совсем недавно надевшие военную форму. В часы затишья эти люди вели степенные разговоры о видах на урожай, об оставленных в тылу семьях, о хозяйских делах. Они были намного старше своего командира, лучше его знали жизнь, и все же безропотно подчинялись безусому мальчишке, отлично знавшему теорию и практику артиллерийской стрельбы и под настроение читавшему вслух стихи Маяковского. С гордостью западали в души людей похожие на клятву слова:
С такою
землею пойдешь
на жизнь,
на труд,
на праздник
и на смерть!
Юноша хорошо понимал, что сейчас, в грозную годину войны, поэзия Маяковского нужна бойцам как дополнительное оружие, как боевой патрон, как бомба и знамя.
Анатолий Марченко не написал на фронте ни одной корреспонденции. Но он уже был журналистом и литератором в душе. С первых дней своей военной биографии он вел дневник. Общая тетрадь бережно хранилась в брезентовой командирской сумке. И все, что звучало в сердце, переливалось в лаконичные, отрывистые строки дневника.
…Шел октябрь 1941 года. Гитлеровцы рвались к Москве. Мечтали о том, как пройдут церемониальным маршем по Красной площади. И чтобы не осуществились замыслы ненавистного врага, стояли насмерть советские воины. Днем и ночью не утихали жестокие, кровопролитные бои. Артиллерийская батарея, которой командовал ленинградец коммунист Федоров, часто меняла огневые позиции, вела по врагу беспрерывный огонь. И здесь на фронтовых дорогах Марченко часто вспоминал о чудесном уголке Родины — о Нальчике, о его трудолюбивых людях, о своих учителях и воспитателях. Воспоминания эти были источником бодрости и веры в победу.
Всецело отдавшийся фронтовым будням Марченко в моменты короткого затишья, у костров, в заснеженных лесах выкраивал минуты для того, чтобы записать в дневник свои впечатления. Это не было прихотью или забавой — так диктовало сердце.
А впечатлений было множество.
…Первый налет фашистских стервятников. Огненные стрелы трассирующих пуль.
…Батарея в ночном лесу. Кони по брюхо утопают в снегу. И жесткий голос догнавшего батарею высокого генерала в бурке: «Если к шести ноль-ноль батарея не будет на позиции…»
…Огневая позиция засечена гитлеровцами. Разбитые орудия, убитые товарищи. Те, с которыми Анатолий Марченко только что говорил, с которыми ел из одного котелка.
…Расчет тащит гаубицу по снежной целине. На рассвете нужно открыть огонь по фашистским танкам, зарытым в землю. Люди валятся с ног от усталости. В эти минуты в душе командира орудия рождаются первые строки о войне.
…Наступление. Батарея едва поспевает за устремившимися вперед пехотой и танками. Обрушив на цепляющихся за населенные пункты гитлеровцев полсотни снарядов, батарея совершает стремительный марш-бросок и снова ведет огонь. Так повторяется изо дня в день, много раз подряд.
…Вслед за тягачами (батарея к тому времени перешла на механическую тягу) орудия перебираются через шаткие мостики, повисшие над оврагами, по косогорам, заросшим ельником, по большакам, вдоль которых в беспорядке валяются брошенные противником автомашины, орудия, повозки, ящики с боеприпасами. Подгоняемые обжигающим ветром, шуршат по снежной корке обрывки немецких газет с фотографиями, прославляющими «подвиги» солдат фюрера. Трупы убитых тут же заметает пурга…
Наши войска движутся по дорогам днем и ночью. Казалось, что в наступление пошла вся страна…
Событий множество — горьких и радостных. Все они одинаково волнуют. Анатолий Марченко не просто был их участником — он пристально всматривался во все происходящее, жадно впитывал фронтовые события, учился у жизни. Он был бойцом. Но бойцом с душой человека пытливого, творческого — с душой журналиста. Недаром впечатления, наспех занесенные в дневник, после войны трансформировались в художественную прозу и ожили на страницах повести «Юность уходит в бой» — произведении светлом, лирически взволнованном, жизнеутверждающем и автобиографичном в своей основе.
Однажды в обороне батарея стояла на окраине деревушки в яблоневом саду. Артиллеристы смертельно устали от предыдущих боев, вповалку спали в только что отрытой землянке. И тут с наблюдательного пункта раздалась команда: нужно было вести пристрелку.
Марченко бросился к гаубице. Пока шла пристрелка, он управлялся со стрельбой сам, без расчета. Расчет был вызван к орудию лишь тогда, когда раздалась команда: «Беглым — огонь!»
А вскоре в телефонной трубке послышался знакомый бас комбата: «Молодцы, ребята! Фрицевской минометной батарее — каюк!»
На следующий день на огневую позицию приехал фотокорреспондент фронтовой газеты. И на ее страницах появился снимок с подписью: «Расчет командира орудия младшего сержанта А. Марченко ведет огонь по фашистским захватчикам».
Встреча с корреспондентом оживила в душе Марченко мечту о журналистике. Сейчас же он был просто бойцом.
Впрочем, не совсем… Фронтовой дневник разрастался. Марченко дорожил им как памятью сердца. На его страницах в торопливых записях умещалось все: раздумья о смысле и цели жизни и боевые эпизоды, мечты о будущем и приметы фронтовых будней. Вот несколько таких записей:
«Главное, как человек сам отнесется к тому, что с ним происходит. Можно сидеть у этого костра и проклинать свою судьбу. И в этом случае человеку будет все равно, настанет ли утро, или вечно будет стоять над лесом вот такая глухая морозная ночь. А можно и сейчас испытывать радость, зная, что ты нужен людям, а они нужны тебе, что и без тебя, какой бы песчинкой ты ни был в этом огромном мире, не будет победы…»
«Слава в вечной зависимости от труда. Упоение славой постепенно проходит, затухает, как свет далекой звезды. Человек, к примеру, создал книгу. Он счастлив, и радости его нет предела. Наверное, первая книга все равно что первая любовь. Но опьянение пройдет, утихнет, и жалок тот человек, который не найдет в себе силы снова творить и создавать…»
«Меня волнует только одно: поймут ли, оценят ли те, кто появится на свет после войны, чего все это нам стоило? Лишь бы они ценили и берегли то, что добыто нами таким трудом…»
В мыслях этих, пожалуй, не так уж много открытий, но они рождались в искреннем сердце юноши, только что вступившего в жизнь, и были созвучны мыслям его поколения. Не случайно уже позже, после войны, Анатолий Марченко вложит их в уста одного из героев своей повести «Юность уходит в бой».
С дневником пришлось расстаться. Не по своей воле. Как-то на большаке гитлеровцы обстреляли батарею из минометов. Одна мина угодила в передок гаубицы. Все, что было сложено на нем: вещмешки, сапоги, плащ-палатки — все разнесло в клочья. Там же лежала и сумка с дневником.
Марченко долго ходил вокруг изуродованного передка орудия, надеясь найти хоть что-нибудь, оставшееся от общей тетради, но тщетно. Весь день он был хмур и неприветлив. Однако с потерей — а их, еще неизмеримо более тяжких, было много на фронте — пришлось смириться.
То, что разнесли в прах осколки мины, сохранилось в сердце. И когда уже после войны в газетах и журналах появились очерки Анатолия Марченко, в них словно бы воскрес тот самый фронтовой дневник.
Как журналист Анатолий Марченко родился на фронте — я повторяю эту мысль, чтобы еще раз подчеркнуть, что даже война не смогла заглушить подлинное призвание. Более того, она отточила его упорство, способности, сделала острее глаза и более чутким сердце. Она приучила, не страшась трудностей, идти к цели, добывать победу ценою большого труда, требующего устремленности, самоотверженности и мужества.