* * *

* * *

С детства любил я забайкальскую тайгу с высокими лиственницами и кедрами, с густыми зарослями морошки, голубицы и багульника, с неожиданными нагромождениями бурелома. Я не забыл вас, мое Забайкалье, моя тайга! [193]

Но вот я узнал другой лес — клетнянский. Он огромен и прекрасен, как тайга, а воздух здесь пропитан ароматом хвои и пряным запахом разнотравья. Он и сейчас стоит перед моими глазами, изрезанный просеками, украшенный солнечными цветистыми полянами. Этот лес казался тогда необъятным, раскинувшимся от Козельска и Сухиничей, где мы встали на лыжи и направились к линии фронта, до самых западных границ Родины — до Налибокской пущи. Но, вспоминая эти леса, я на переднем плане вижу людей. Их было бесчисленное множество. И вовсе не для покоя поселялись они в лесных чащах. Люди были с оружием. Твердыми, мужественными голосами привносили слова партизанской клятвы. Кострами отогрев замерзшую землю, хоронили боевых друзей и снова клялись, но теперь уже им: отомстить за них ненавистному врагу...

Партизанское движение приобретало поистине всенародный размах. И в гуще клетнянских лесов, как и в других местах, бойцы «Славного» не были одинокими.

Одной из первых боевых операций в новом районе был разгром вражеских гарнизонов в Вельжичах и Вьюкове.

Наш «главный чекист» подполковник Рыкин, обобщив данные, полученные от разведчиков, уже знал, что недавно закончившиеся бои, развязанные фашистами, были лишь началом тщательно подготовленной карательной операции. Она носила кодовое название «Клета». Сначала мы полагали, что это слово — измененное наименование поселка Клетня. Потом разобрались и узнали, что на языке врагов оно означало «репейник». Как удалось установить В. В. Рыкину, операция имела целью вытащить уцепившихся подобно репейнику партизан из леса на открытое место и уничтожить. Но и тогда, еще не зная об этом, майор Шестаков сумел разгадать замысел врага и увел отряд от разгрома. Его совету последовал и Понасенков.

Злобу за провал намеченных планов каратели выместили на мирном населении. Они дотла сожгли Козелкин Хутор и поселок Новая Эстония — место нашей стоянки. Особенно тяжело пришлось жителям Упрусс. Специальные части СД сгоняли в подвалы и сараи стариков, женщин и детей и забрасывали их гранатами.

Закончив кровавую расправу, гитлеровцы вклинились в южную часть клетнянского леса, а гарнизоны Клетни, [194] Акуличей и Мужиново, а также некоторые другие усилили. Повсеместно они объявили о полной ликвидации отрядов «Славный» и «За Родину». Поэтому удар по гарнизонам врага, который, очевидно, всерьез предполагал, что с нами покончено, был необходим. Разъясняя бойцам задачу, комиссар Василий Сергеевич Пегов сказал:

— Наши активные боевые действия поднимут моральный дух населения. Люди должны знать, что мы существуем и продолжаем борьбу.

26 июля отряд «За Родину» вышел в направлении Вьюково, наш — на Вельжичи.

Около сотни гитлеровцев размещались в школе, расположенной возле большого сада. Они превратили ее в казарму. Наиболее трудная задача выпала на небольшую группу бойцов, которую возглавил командир взвода старшина Николай Элердов. Когда мы уходили из Москвы, он был назначен старшиной отряда. Но, желая драться с врагом только с оружием в руках, не давал Шестакову покоя и в конце концов добился своего: его назначили командиром взвода. И майор не ошибся, приняв такое решение. Инициативный и смекалистый старшина Элердов не раз выполнял со своим взводом самые сложные боевые задачи. Теперь он, выдвинувшись вперед с небольшой группой, должен был бесшумно снять часовых и обеспечить скрытный подход отряда к казарме.

Более часа мы, затаив дыхание, лежали распластавшись в саду, куда проникли после того, как Николай снял двух часовых у южных ворот. Теперь нам отчетливо стали слышны переговоры вражеских солдат, охраняющих вход в казарму. Долетали до нас голоса и из открытых окон школы. Значит, многие гитлеровцы, несмотря на позднее время, еще бодрствовали. Была очень светлая лунная ночь. Мне не верилось, что мы находимся так близко от противника, а его охрана до сих пор не обнаружила целый отряд. Но вот почти совсем рядом послышался негромкий шум, после чего шаги и голоса часовых затихли. Только в казарме все еще продолжал кто-то переговариваться.

Я не сразу заметил, когда и откуда появился старшина Элердов. Увидел лишь, как он подал командиру выразительный знак: часовые сняты, путь к казарме свободен. Майор встал во весь рост, посмотрел на казарму и поднял руку. Бойцы штурмовой группы, находившиеся рядом с ним, перескочили через плетень и, пригибаясь, побежали [195] к школе. В раскрытые окна полетели гранаты. Спустя мгновение заговорили автоматы и пулеметы. Потом я увидел, как наши ребята отбежали к торцам и стали стрелять по ошалевшим гитлеровцам, выскакивавшим из окон в одном белье. Затем выстрелы стали звучать реже и, главным образом, внутри помещения. Наконец и они прекратились.

Через некоторое время к Шестакову подбежал старший лейтенант Медведченко и возбужденно доложил, что враг (за исключением немногих спасшихся бегством солдат) полностью уничтожен. Возле казармы и внутри нее насчитали сорок трупов, в каптерке обнаружено много нового обмундирования и патронов. Командир приказал начальнику штаба собрать людей и вести их из села, обеспечив надежную охрану. Затем он достал свою постоянную спутницу — трубку и с наслаждением закурил. Мы перелезли с ним через плетень и пошли вдоль улицы, залитой лунным светом, к церкви — месту сбора подразделений отряда.

Где-то в стороне затрещала пулеметная очередь. Мимо нас пронеслась цепочка трассирующих пуль.

— Проснулся, холера! — выругался Шестаков.

Подбежал фельдшер Романов, попросил у меня бинт. На мой вопрос, кто ранен, уже на бегу прокричал:

— Старшина Элердов... Там, у плетня...

Я побежал следом. Откуда-то опять протрещала пулеметная очередь, и рядом снова пронеслись синие огоньки. Фельдшер упал...

...Я шел возле повозки, на которой лежали старшина Николай Элердов и военфельдшер Женя Романов. Их гибель омрачила радость победы, одержанной над сильным вражеским гарнизоном. И я все более убеждался, как люди заблуждаются, полагая, что врачи привыкают к смертям. К гибели боевых товарищей я никогда не мог привыкнуть! С военфельдшером Евгением Романовым мы встретились в первые дни войны, под Москвой. Потом я встретил его уже в тылу врага. Он, как и другие бойцы чупевского отряда, был болен и обморожен, нуждался в хирургической операции. Но Евгений стойко держался на ногах, подбадривал бойцов, даже пытался помочь мне оперировать их. Самого фельдшера я тогда прооперировал в последнюю очередь. Об этом меня он попросил сам. [196]

На опушке клетнянского леса появились два небольших холмика — первые потери «Славного» в этом районе.

Клетнянский лес надолго стал нашим домом. Здесь копились силы партизан и росла ненависть к захватчикам.