ДОБАВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
ДОБАВЛЕНИЕ ВТОРОЕ
Начало 1910 года проходит для Белого под знаком теософии. В Москве А. Р. Минцлова знакомит его с интимными курсами Штейнера, предупредив, однако, что она перестала быть его ученицей. Таинственно говорит о том, что теперь у нее другие учители.
По ее настоянию в январе 1910 года Белый уезжает в имение Рачинских Бобровку и там три недели предается оккультным «упражнениям». Оттуда, по вызову той же Минцловой, переезжает в Петербург и поселяется на башне у В. Иванова. Шесть недель живет он в этом гостеприимном «становище» (по выражению Мережковского). По ночам, когда расходятся многочисленные гости, В. Иванов, потирая зябкие руки и затягиваясь папиросой, говорит Белому: «Ну ты, Гоголек, — начинай-ка московскую хронику». В. Иванов находил в Белом сходство с Гоголем — и весело смеялся, когда тот, стоя на ковре, рассказывал о своем детстве, отце, профессорах, изображая в лицах московских чудаков и разыгрывая пародийные сцены. Из этих импровизаций выросли впоследствии мемуары Белого: «На рубеже двух столетий», «Начало века», «Котик Летаев». Часов в пять утра Иванов уводит гостя в кабинет: там между ним, Белым и Минцловой происходят долгие беседы о Боге, символизме, судьбах России. В семь часов утра появляется яичница и самовар. В восемь — утомленный хозяин и гости расходятся по своим комнатам спать. Так — день за днем: «безумная», но «уютная» жизнь — вне времени и пространства.[38]
Но чем ближе присматривается Белый к своей «вдохновительнице» — Минцловой, тем более она его тревожит. Он начинает понимать, что она — существо запутанное и больное; страдает галлюцинациями, боится преследования темных сил, живет в создаваемых ею фантазиях. Ее напыщенно-пророческий тон раздражает В. Иванова — и между тремя «посвященными» происходят тяжелые сцены. В Петербурге Белый читает лекцию о ритме в «Обществе Ревнителей Художественного Слова» при «Аполлоне» и доклад о «драмах Ибсена» в Соляном городке.
В начале весны он везет В. Иванова в Москву— праздновать его вступление в группу издательства «Мусагет». Петербургский поэт знакомится с Сизовым, Н. П. Киселевым, В. О. Нилендером; его чествуют в «Праге» и в «Мусагете». Белый организует кружок для изучения ритма — в него входят В. Шенрок, Сергей Бобров, В. Станевич, А. Сидоров и молодой поэт Б. Пастернак. Кружок собирает материалы по описанию русского пятистопного ямба.
Часть лета он проводит в имении В. И. Танеева Демьянове, где усиленно занимается ритмом и пишет статью «Кризис сознания и Генрик Ибсен», а в конце июня едет в деревню Боголюбы Волынской губернии на свидание с Асей Тургеневой. В белом доме, окруженном дубовой рощей, живет семейство лесничего В. К. Кампиони: его жена, по первому браку Тургенева, его дети и три падчерицы: Таня, Наташа и Ася Тургеневы. Здесь, забравшись с Асей на дерево и раскачиваясь на зеленых ветках, Белый говорит о своей жизни, проектах, о желании разорвать с прошлым и начать строить новое. «Эти июльские жаркие полдни, — пишет он, — в ветвях, среди обнимавшего нас ветра, остались мне в жизни одним из значительнейших моментов». Наконец решение было принято: Белый предложил Асе быть его женой; она согласилась, но, «насупив брови», заявила, что дала клятву не венчаться церковным браком. «В ночь решения, — вспоминает Белый, — молниеносно в голове пронесся ряд инициатив, которые все осуществились-таки: к сентябрю Ася с матерью едет в Москву: помещение подготовляю им я: я обращаюсь к „Мусагету“, отдавая ему право печатать все мои давно разошедшиеся книги, четыре „Симфонии“, три сборника стихов, том „Путевых заметок“, который напишу за границей: отдаю все в будущем написанное; но умоляю выдать тотчас три тысячи рублей на революцию жизни».
В Боголюбах Белый читает стихи Блока «На поле Куликовом» и пишет ему восторженное письмо. Блок отвечает ему дружественно. Так заканчивается их ссора. Белый радуется, что после всех трудностей и испытаний они наконец нашли друг друга в духе. Душевное братство было когда-то расторгнуто: теперь вырастало духовное братство, и уже навсегда.
Вернувшись в Москву, поэт ведет последнюю, прощальную беседу с Минцловой. Толстая, грузная, в черном балахоне, напоминающем не платье, а мешок, она сидит в глубоком кресле, откинув на спинку свою одутловатую голову и глядя пред собою выпуклыми, стекловидными глазами. Из ее бессвязных полубезумных речей Белый понимает, что она не исполнила своей «миссии»: создать в России братство Духа; поэтому неведомые учители наказывают ее за нарушение клятвы, и она должна исчезнуть навсегда. Самое удивительное в этой таинственной истории— ее финал. В 1910 году Минцлова действительно исчезла: никто никогда больше ее не видел. Некоторое время о ней ходили смутные слухи; потом ее забыли.
Сентябрь, октябрь и ноябрь проходят для Белого в лихорадочной суете: он подготовляет свой отъезд за границу. Наконец после сложных перипетий, в конце ноября, он уезжает с Асей в Сицилию. На вокзале их провожают Гершензон и Бердяев: последний подносит Асе охапку красных роз.
О спутнице Белого, Асе Тургеневой, вспоминает Марина Цветаева.[39] «Асю, — пишет она, — я впервые увидела в „Мусагете“. Пряменькая, с от природы занесенной головкой в обрамлении гравюрных ламартиновских anglaises, с вечно дымящей из точеных пальцев папироской… Красивее ее рук не видела. Кудри, и шейка, и руки, — вся она была с английской гравюры и сама была гравер и уже сделала обложку для книги стихов Эллиса „Stigmata“ с каким-то храмом… Прелесть ее была в смеси мужских юношеских повадок, я бы даже сказала, мужской деловитости, с крайней лиричностью, девичеством, девчёнчеством черт и очертаний». М. Цветаева приходит к Асе переговорить об обложке для второй книги своих стихов. Они долго беседуют. «Ни слова о Белом… Слово „жених“ тогда, в символическую эпоху, ощущалось неприличным, а „муж“ (и слово и вещь) просто невозможным».
Белый с Асей уезжают. «На вокзале, — пишет М. Цветаева, — Ася вся сжалась, скрутилась в жгут, как собственный платочек, — и ни слезы. А он— был просто счастлив. От него шло сияние».
В 1910 году кроме «силуэта» Вячеслава Иванова, Белый пишет всего одну статью «Кризис сознания и Генрик Ибсен»; в ней подводятся итоги всей его теоретической работы над символизмом за семь лет.[40] Еще раз, с новой силой, автор указывает на кризис, переживаемый современным человечеством. «Никогда еще, — пишет он, — основные противоречия человеческого сознания не сталкивались в душе с такой остротой; никогда еще дуализм между сознанием и чувством, созерцанием и волей, личностью и обществом, наукой и религией, нравственностью и красотой — не были так отчетливо выражены». Драмы Ибсена говорят о кризисе создания. Они написаны не для изображения трагедии на сцене: они — сигнал, брошенный тем, кто в самой жизни переживает трагедию. Наши реальные жизненные цели Ибсен превращает в нелепость. Он показывает, что так жить больше нельзя. Остается один только путь — путь перерождения. Автор продолжает: «Подложить динамит под самую историю во имя абсолютных ценностей, еще не раскрытых сознанием, — вот страшный вывод из лирики Ницше и драмы Ибсена. Взорваться со своим веком для стремления к подлинной действительности — единственное средство не погибнуть». Эту новую действительность провозглашает Ибсен как грядущее царство Духа: он учит нас бороться и побеждать рок, зовет к творчеству жизни.
Статья заканчивается призывом к религиозному преображению мира. «Три этапа, — пишет Белый, — надлежит пройти современному индивидуализму: от Бодлэра к Ибсену, от Ибсена к Ницше, от Ницше к Апокалипсису. Путь от Бодлэра к Ибсену есть путь от символизма, как литературной школы, к символизму, как миросозерцанию; путь от Ибсена к Ницше есть путь от символизма, как миросозерцания, к символизму, как мироощущению; это мироощущение ведет к реальной символике; наконец, — путь от Ницше до Евангелиста Иоанна есть путь от индивидуальной символики к символике коллективной, то есть к окончательной, преображающей религии; символика становится воплощением, символизм — теургией».
Дух всего русского символизма выражен в этой последней статье Белого: конец искусства, культуры, истории; чаяния царства Духа; воля к религиозному преображению мира и созданию всечеловеческого братства. Русские символисты любили Ибсена за его гордое требование: «все или ничего». Символизм не удался: задания его были безмерны. Но в неудаче его было истинное трагическое величие.
В 1910 году выходят в свет три книги Белого: два сборника его статей 1902–1909 годов: «Луг зеленый» и «Символизм» — и первый роман «Серебряный голубь», печатавшийся по главам в журнале «Весы» за 1909 год. «Серебряный голубь» писался зимой 1919 года в Бобровке. В книге «Между двух революций» Белый рассказывает историю создания этого романа. «В Бобровке, — пишет он, — я, наконец, по настоянию Гершензона, засел за первый роман: сразу же выяснилось: материал к нему собран; типы давно отлежались в душе… Я имел беседы с хлыстами; я их изучал и по материалам (Пругавина, Бонч-Бруевича и других)… Я услышал распутинский дух до появления на арене Распутина… Я его сфантазировал в фигуре своего столяра: она — деревенское прошлое Распутина… Натура моего столяра сложилась из ряда натур (из мною виденного столяра плюс Мережковский и т. д.). Натура Матрены из одной крестьянки плюс (Л. Д. Блок), плюс… и т. д. В романе отразилась и личная нота, мучившая меня весь период болезни: болезненное ощущение „преследования“, чувство сетей и ожидание гибели: она— в фабуле „Голубя“».
Весной того же года Белый встречается с Асей Тургеневой. «Восприятие мое, — пишет он, — тогдашней Аси тотчас же отразилось в романе, к которому вернулся по ее отъезде (Катя)».