18. Элдридж Кливер

18. Элдридж Кливер

Самостийничанье обычно неотделимо от склонности людей к выпячиванию своего «я» на первый план. Такие люди обычно неправильно подходять к вопросу об отношении между своей личностью и партией. На словах они тоже уважают партию, однако в действительности ставят себя на первый план, а партию — на второй. Ради чего лезут из кожи вон эти люди? Они добиваются славы, положения, дешевой популярности… Этих людей губит их бесчестность.

Мао Цзэдун. Маленькая красная книжечка

Однажды вечером, это было в начале 1967 года, мне позвонил Бобби Сил и попросил сходить с ним на радиостанцию в центре города. Он приехал ко мне вместе с Марвином Джэкмоном. Этот чернокожий писал пьесы и собирался стать мусульманином. Мы пытались уговорить Джэкмона вступить в нашу партию, но его вера запрещала ему иметь какое-либо отношение к оружию. Джэкмон и еще один брат-мусульманин приехали вместе с Бобби на машине адвоката Беверли Аксельрод, знаменитую в Калифорнии своим участием в правозащитных делах. Целью поездки была встреча с Элдриджем Кливером, бывшим заключенным,[41] чья известность росла как на дрожжах. Этим вечером у него как раз должны были брать интервью. Я уже слышал выступления Элдриджа, но мы никогда не общались лично, к тому же я еще не прочел «Душу во льду», книгу Элдриджа, получившую шумное одобрение критиков. Я вообще не был знаком ни с одной из его работ. Все, что мне было известно об этом человеке, — это то, что он недавно вышел из тюрьмы, отсидев порядочный срок.

Полученный Элдриджем опыт и его активное участие в движении не остались не замеченными мною, и я сильно желал встречи с ним. Не могут же все бывшие заключенные быть отрицательными типами. Пока мы ехали на радиостанцию, мы слушали приемник. По радио передавали интервью Элдриджа. Мне понравилось, что Элдридж рассказал о своей юности и работе в движении после выхода из тюрьмы. Он говорил точными фразами и демонстрировал понимание сути вещей. Казалось, он действительно ясно представлял себе нужды общины и то, что должны сделать негры, чтобы освободить самих себя. Когда мы подъехали к радиостанции, Элдридж был все еще в прямом эфире.

Сразу после интервью у нас с Элдриджем состоялся долгий разговор. Впрочем, это было мало похоже на диалог: Элдридж едва сказал ли слово. Я использовал все свое красноречие, чтобы убедить его присоединиться к партии и принять нашу программу. Я доказывал ему, что мы развиваем идеи Малькольма и воплощаем их в жизнь. Я также объяснил, что программа Малькольма была довольно расплывчата, поскольку у нее не было возможности изложить ее с предельной четкостью, а потом ему помешала смерть. После его ухода из жизни появилось много различных групп, претендующих на роль продолжателей дела Малькольма, но наша партия была единственной, взявшей в руки оружие и начавшей обучать общину самообороне. Именно это и предполагала программа Малькольма, и мы со всей серьезностью стали воплощать ее.

Элдридж молча слушал. Он заговорил лишь раз, когда кивнул головой в знак согласия. Он произнес всего два слова: «Я знаю». Но он не задал ни одного вопроса и никак не отреагировал на нашу программу. После того, как я закончил, Элдридж сказал, что он обязан вдове Малькольма, Сестре Бетти Шабаз, и что он обещал работать бок о бок с ней, чтобы воплотить мечту Малькольма. Затем Элдридж ушел.

Я был озадачен нашей первой встречей. Возможно, он ничего не понял из того, о чем я говорил, хотя он вроде бы кивал головой и показывал, что согласен. Мне казалось, что, если бы он действительно меня понял, то он обязательно задал мне несколько вопросов или высказал парочку критических замечаний. Когда человек чем-то заинтересован, он хочет узнать об этом больше. Элдридж хранил поистине сфинксово молчание. Прочитав главу из «Души во льду», где описывалась вся структура полиции от местного до международного уровня, я осознал, почему Элдридж совсем со мной не спорил той ночью: он отлично все понимал и был полностью согласен со мной.

Несколько недель спустя мы вместе с Элдриджем оказались на собрании «Бумажных пантер» в Сан-Франциско. Это была группа культурных националистов, называвших себя «Черными пантерами Северной Калифорнии». У них было что-то вроде филиала в Лос-Анджелесе. Я понятия не имею, откуда они взялись и какие у них был цели. Но Дэвид Хиллиард окрестил их «Бумажными пантерами» по той причине, что их деятельность сводилась лишь к производству печатной продукции. В отличие от Бобби и меня они выросли не в квартале. Они принадлежали к более привилегированному обществу.

Офис «Бумажных пантер» находился по соседству с офисом организации под названием «Черный дом». Основателями этой организации были Элдридж Кливер и Марвин Джэкмон. Офис представлял собой обычный дом больших размеров в Филморе. На втором этаже жили люди, а первый этаж (его превратили в комнату для собраний) использовали для политической и общественной работы. Лерой Джонс (сейчас имам Амири Барака) в течение семестра преподавал в Сан-францисском университете, и иногда по пятницам он приходил в «Черный дом» читать стихи. Появлялись здесь и другие поэты, и вообще в «Черном доме» без конца велись дискуссии и умные разговоры. Это весьма напоминало Окленд и Беркли. Насколько я мог судить, «Черный дом» эксплуатировал Элдриджа, который оплачивал аренду дома и огромные телефонные счета. Остальные не делали ничего полезного, лишь лгали на тему «как быть черным».

В начале февраля 1967 года все эти группы собрались вместе для финансирования проведения программы по случаю годовщины убийства Малькольма. Ожидалось прибытие почетной гостьи — вдовы Малькольма, Сестры Бетти Шабаз. Организаторы программы хотели обеспечить ей охрану, поскольку было опасение, что ее тоже могли попытаться убить. Бобби и я присутствовали на собрании, где обсуждался вопрос охраны. Хотя мы испытывали презрение к «Бумажным пантерам», мы все же согласились принять участие в обеспечении охраны Сестры Бетти. На собрании был и Элдридж, как всегда, хранивший полное молчание. Детали эскорта были проработаны заранее, и вот наступил день приезда почетной гостьи. Мы присоединились к остальным в Сан-Франциско, и все вместе направились в аэропорт встречать Сестру Бетти.

Еще до отъезда из Окленда я сказал товарищам по партии, что в предстоящем деле не будет места арестам. Если что-нибудь случится, мы будем сражаться до последнего человека, но не дадимся в руки полиции. Нам предстояло особое задание — охранять Сестру Бетти, и в том случае, если они были не готовы расстаться с жизнью, им не следовало отправляться на это задание.

Такое жесткое условие было поставлено мною по двум причинам. Во-первых, Сестра Бетти являлась вдовой Брата Малькольма, нашего великого вождя и мученика, а также матерью его прекрасных детей. Мы не могли позволить, чтобы с ней что-нибудь случилось, после того как Истеблишмент так вероломно лишила жизни ее мужа. Во-вторых, я слышал рассказ ее кузена, Хакима Джамала, о том, что произошло во время визита Сестры Бетти в Лос-Анджелес. Как выяснилось, полиция разогнала группу Рона Каренги, которая обеспечивала охрану Сестры Бетти. Они оставили ее одну посередине улицы. Поэтому я отдал приказ, чтобы никто не пошел на арест. Если нас арестуют, мы оставим Сестру Бетти беззащитной и, значит, не выполним нашу задачу.

Мы прибыли в аэропорт. Самолет благополучно приземлился, и мы встретили Сестру Бетти. Мы окружили ее со всех сторон и повели к машинам. Люди глазели на нас в большом удивлении. Полиция аэропорта явно нервничала и чувствовала себя несчастной: ей вряд ли понравилась наша акция. Но мы-то знали, что делали, и знали закон. Мы заботились о вдове Малькольма.

Из аэропорта мы повезли ее в редакцию журнала «Рэмпартс», это в центре Сан-Франциско. Там она должна была встретиться с Элдриджем, Кенни Фриманом, Айзеком Муром и другими людьми. Пока они беседовали, мы оставались около дверей редакции, сдерживая полицейских, которые прятались повсюду. Когда встреча закончилась, Сестра Бетти сказала нам, что ей бы не хотелось, чтобы журналисты ее фотографировали. Поэтому мы прихватили с собой журналы и держали их вокруг Сестры Бетти. Десятки репортеров поджидали нас снаружи. В толпе было человек тридцать полицейских. Мы были готовы.

За мой журнал ухватился журналист с седьмого канала Чак Бэнкс. Но я вцепился в журнал со своей стороны и не выпускал его. Я сказал парню отпустить мою собственность. В правой руке у меня был зажат дробовик, в левой — журнал. Когда журналист понял, что ему не удастся вырвать у меня журнал, он толкнул меня журналом в грудь. Тогда я отшвырнул журнал и ударил парня левой рукой, тот упал. Прежде чем врезать Бэнксу, я сказал четверым братьям вытаскивать Сестру Бетти отсюда. Я был уверен, что снаружи что-то затевается: количество полицейских в здании явно указывало на это. Мы не должны были повторить поступок Каренги. Наконец, Сестра Бетти села в машину и уехала. После этого я переключил внимание на текущую ситуацию и сказал полицейским арестовать Бэнкса за то, что он ударил меня в грудь и к тому же нанес ущерб моей собственности. Как я и ожидал, полицейские ответили, что если они кого-то арестуют, то это буду я. Именно тогда я сказал своим людям рассредоточиться по улице, окружив полицейских. В этот момент один из «Бумажных пантер» безоружный выбежал на улицу и заорал что-то вроде: «Не целься из того пистолета!» С дробовиком в руке, нацеленным в голову полицейскому, я сказал: «Если вы начнете вытаскивать оружие, здесь будет настоящая бойня». Курок у меня был взведен, дробовик снят с предохранителя и заряжен. У полицейских не было дробовиков, в их распоряжении имелись лишь револьверы. Начни они стрелять, мы уничтожили бы их на месте.

Наш разговор с полицией был коротким. В воздухе повисло смертельное спокойствие. Я предупредил полицейского, он видел мое оружие и стоял не двигаясь. Когда некоторые товарищи повернулись к полицейским спиной, готовые уйти, я посоветовал им не давать полиции возможность совершить «оправданное убийство». Подобно всем событиям такого рода, эта сцена намертво отпечаталась в моей памяти; я все еще могу восстановить каждую деталь этого напряженного и быстротечного столкновения. Потом мы все-таки пошли к нашим машинам, держа оружие на взводе, и уехали. Мы сдержали обещание, данное Сестре Бетти.

Позже мы узнали кое-что о «Бумажных пантерах». Увидев, что все может плохо кончиться, Рой Бэллард побежал в здание. Там он попросил какую-то женщину спрятать его пистолет у нее в дипломате, а сам спрятался, дрожа от страха. Он даже не уехал вместе с нами. «Бумажные пантеры» были всего-навсего еще одним прикрытием для Движения за революционные действия. Они ни на что не годились, кроме как запускать мимеограф и трепать языком. Если бы охрана Сестры Бетти была доверена им, женщина оказалась бы в затруднительном положении.

Совсем скоро, когда встреча памяти Малькольма завершилась и Сестра Бетти покинула Сан-Франциско, мы узнали, что в тот день оружие у «Бумажных пантер» было не заряжено. Он так и ходили с бесполезными пистолетами и в аэропорту, и перед редакцией «Рэмпартс». Получалось, что мы сдерживали полицию одни. У этих парней не было даже патронов. Когда я сам расспросил Бэлларда об этом, он не стал ничего отрицать. (Через несколько недель мы подъехали в Сан-Франциско, где у «Бумажных пантер» были свои дела. Мы предъявили им ультиматум: либо они сливаются с нами, либо меняют название, либо распадаются. Они отказались от всех вариантов, так что мы на них набросились. Я выбрал себе противника и ударил его в челюсть. Драка была непродолжительной и закончилась спустя несколько мгновений, когда кто-то выстрелил в воздух и начали собираться люди. После этого «Бумажные пантеры» все-таки сменили свое название.)

После столкновения с полицией у редакции «Рэмпартс» мы вернулись в «Черный дом» и отдохнули, пока не пришло время отправляться на собрание, посвященное памяти Малькольма. Собрание проходило в Общественном центре «Хантерс поинт» в одной из бедных негритянских общин Сан-Франциско. Мы больше не увидели Сестру Бетти, хотя она хотела встретиться с нами. «Бумажные пантеры» украли ее. Они заверили Сестру Бетти в том, что мы тоже будем присутствовать на собрании. Они сопровождали ее на собрание, пока мы обеспечивали безопасность. Предполагалось, что мы будем выступать, но Кенни Фриман из Движения за революционные действия, мастер всяких церемоний, не дал нам слова.

По пути из «Черного дома» на собрание Элдридж ехал в одной машине со мной. Он спросил меня насчет своего вступления в «Черные пантеры». Его просьба удивила меня. Я уже перестал надеяться на то, что он когда-нибудь к нам присоединится, поскольку он не выказывал никакого интереса к этому, а я никогда не пытался завлекать людей в нашу партию назойливыми уговорами. Главное, чтобы они услышали о программе, дальше выбор был за ними. Но Элдридж был себе на уме. Совершенно ясно, что он принял решение о вступлении в нашу партию задолго до того, как мы поехали в офис «Бумажных пантер» обсуждать организацию эскорта для сопровождения Бетти Шабаз.

Мое удивление быстро перешло в удовольствие. У Элдриджа были навыки, которых нам с Бобби недоставало и которые были необходимы для выполнения нашей программы. Элдридж был вдохновленным писателем, вдобавок прошлый опыт превратил его в сильного духом товарища, готового к суровым испытаниям, которые ждали нас впереди. Я не строил догадок насчет Элдриджа, хотя в нашей беседе проскальзывало что-то, поражавшее меня. И вообще наш диалог довольно долго оставался бессмысленным. Элдридж упорно продолжал называть меня Бобби и постоянно твердил, что «этот Ньютон здорово их вздул». Как-то раз, незадолго до памятной поездки в Сан-Франциско, меня пригласили на разговор. Встреча была назначена на аллее для гуляния в парке Прово, в Беркли. Но вместо себя я послал туда Алекса Папиллона. Непонятным образом журналист принял его за меня, хотя Алекс и сказал, что это я прислал его. Что еще больше запутало дело, так это то, что Элдридж принял Алекса за Бобби Сила. У Алекса был с собой пистолет, и каждый раз, высказывая какое-нибудь решительное утверждение, он похлопывал рукой по своему пистолету. Алекс стал известен как «пантера, похлопывающая по пистолету». Я толком не знаю, как Элдридж разузнал об этом случае. Возможно, он сам был там. Как бы то ни было, лично для него парнем с пистолетом был Ньютон. Поэтому пока мы ехали с ним в машине, он все время повторял фразу «Ньютон точно их вздул», припоминая ту фантастическую речь. Я был настолько удивлен, услышав все это, что не стал возражать, и решил посмотреть, как долго Элдридж будет налаживать с нами отношения.

На мой взгляд, желание Элдриджа присоединиться к нам вызревало постепенно, росло медленно. Это происходило и на собрании, где обсуждался вопрос охраны Бетти Шабаз, и в парке Прово, и перед редакцией «Рэмпартс». Теперь я вижу, что Элдридж и не собирался помогать чернокожим, он просто искал для себя ярко выраженный символ мужественности. В то время нас многие неадекватно воспринимали, полагая, что наша партия пыталась всего лишь обрести свое мужское лицо. На самом деле все было с точностью до наоборот: партия действовала именно так, как она действовала, потому что мы были мужчинами. Мало кто чувствовал эту разницу. Что касается Элдриджа, то на данном этапе своей жизни он пробовал раскрыть в себе мужчину. Принятая в партии униформа, пистолеты, уличные мероприятия — все это служило дополнением к образу силы. Так что Элдридж ушел из Организации за афро-американское единство и из «Бумажных пантер» и присоединился к нам в конце весны 1967 года.

Справедливости ради надо сказать, что поначалу Элдридж много чего делал для партии. Ведь он блестящий писатель, убедительный оратор, умный и талантливый человек. Мы поняли тогда, что больше всего Элдридж может помочь в издательстве газеты «Черная пантера». Мы начали выпускать ее в апреле 1967 года. Идея издавать газету принадлежала Бобби Силу. Газета сразу же начала играть важную роль, став средством сообщения всей правды о партии и об общине. Но лишь трое из нас работали над выпуском газеты. Для троих это практически невозможная задача — регулярно выпускать газету объемом, по меньшей мере, двенадцать страниц, а иногда и все двадцать. Сначала мы издавали газету раз в месяц, но вообще-то поставили себе цель выпускать ее и распространять на улицах каждые две недели или, по возможности, раз в неделю. Элдридж поработал на славу, участвуя в подготовке газеты.

Однако вскоре я заметил, что Элдриджа было днем с огнем не отыскать, когда сроки выпуска газеты поджимали. Обычно мы использовали тактику «шокэбуку», чтобы заставить его писать и редактировать материалы. Казалось, что энтузиазм в нем просыпается, когда происходило что-нибудь сенсационное, например, перестрелка, или когда его не было в городе, или когда он попадал в тюрьму. После того, как в апреле 1968 года был убит Бобби Хаттон, а Элдриджа осудили и отправили в тюрьму Вакавиль, газета стала выходить регулярно — каждую неделю. Но, выйдя из тюрьмы, Элдридж взялся за старое и не стал работать в коллективе. Элдридж всегда был какой-то замкнутый, и лучше всего у него получалось работать в одиночку, когда он реализовывал собственные планы тем или другим способом. И газета от этого страдала.

Такое независимое поведение наносило партии ущерб. Было очень важно, чтобы мы работали все вместе, целиком и полностью отдаваясь делу, особенно когда мы брались за какой-либо проект. К примеру, мне бы хотелось, чтобы Элдридж беседовал с членами партии, в особенности с новичками и с молодежью. Беседовал на те же самые темы, которые он обсуждал с иппи (политическая радикальная группа, члены Международной партии молодежи), Партией за мир и свободу, политическими организациями радикально настроенной белой молодежи, а также со студентами в кампусах. Я питал глубокое уважение к способности глубоко проникать в суть вещей и к знаниям, которые Элдридж приобрел благодаря занятиям и чтению. Но когда я попытался уговорить его сделать из группы простых людей настоящих бойцов, он отказался. Он не обучил ни одной группы, не потратил сил ни на одну программу. Его постоянно можно было видеть выступавшим по радио и на телевидении. Элдриджу было все равно перед кем выступать, лишь бы аудитория восхищалась им, была очарована. И чем сильнее слушатели и зрители выражали свой восторг, тем лучше.

Элдридж неверно оценивал белое радикальное движение. Он играл на их отчужденности и поощрял молодых белых воспринимать себя как «плохих» негров, тем самым заставляя их еще дальше отходить от своего общества. В то же время он соблазнял молодых чернокожих позиционировать себя в качестве богемы, изгнанников из «Вавилона», где преобладал средний класс (Вавилон был поэтичной, но ошибочной метафорой: Вавилоном для Элдриджа стала сверхиндустриальная Америка). В результате в наших отношениях с общиной засквозило временное отчуждение, а белые радикалы в свою очередь еще больше погрузились в кризисное состояние, связанное с поисками самоопределения. Редкостная политическая и культурная шизофрения Кливера заразила нас всех, черных и белых. Была упущена возможность сделать так, чтобы молодежь той и другой расы в конкретной форме выразила присущие ей чувство единства и любви, значение которых огромно. Эту задачу все еще необходимо решать.

Мы с Бобби все-таки относились к люмпен-пролетариату негритянской общины, поэтому мы были на ножах с богемой и белыми радикалами. Но стоило Элдриджу появиться в партии, как вскоре он потащил нас на встречу с диггерами в Сан-Франциско. Встреча была назначена на их складе в Хейт-Эшбери. Оказавшись там, мы никак не могли понять, зачем мы туда пришли. Элдридж ничего нам не объяснил. На складе царил невероятный беспорядок. С трудом пробравшись через груды мусора, мы все-таки ухитрились поговорить с некоторыми диггерами. Как выяснилось, они хотели, чтобы мы обеспечивали им охрану. К ним приставали местные байкеры. Я даже поперхнулся, когда понял, о чем идет речь. Да какое право имели эти люди просить нас обеспечивать им защиту? Я сказал им самим заняться своей охраной.

Элдридж много времени проводил в Хейт-Эшбери и на Телеграф-авеню в Беркли; хотя мы избегали дальнейших контактов с диггерами, в скором времени мы стали привлекать хиппи и иппи в партию. Многие из них сидели на наркотиках. Мы с Бобби начинали как черные националисты и испытали влияние мусульман и Малькольма Икса. Поэтому мы держались подальше от скандалов, связанных с наркотиками. В отличие от Элдриджа никто из нас не отождествлял себя ни с людьми из Хейт-Эшбери, ни с людьми с Телеграф-авеню, и тем более мы не имели отношения к наркотикам.

Я отыскал Элдриджа для партии, потому что он побывал в тюрьме. При этом я считал, что он не был таким уж плохим только из-за того, что отсидел за решеткой. Но я заблуждался, доверяя Элдриджу и веря в него. Он нанес несколько серьезных ударов по партии. И дело было не только в том, что он распахивал наши двери для хиппи. Он мог бы помочь продвинуть вперед наши программы или повысить уровень нашей газеты, или вникать в дела бедняков общины, или создавать политический механизм. Но Элдридж не стал всем этим заниматься. Он лишь впустую рассуждал о «нанесении ударов» и запускал сенсационные мероприятия. В конечном счете, Элдридж жил в мире фантазий.

Время шло, и Элдридж все больше удалялся от нас, от идеологии и целей «Черных пантер». С нами происходили грандиозные события, события, угрожавшие самому нашему существованию. После каждой такой неудачи истинная позиция Элдриджа становилась все яснее и яснее, хотя долгое время я отказывался признавать или даже замечать правду.

Братья связаны между собой революционной любовью. Эту любовь мы питаем друг к другу, эта любовь выковалась из верности и доверия. Этот элемент партии «Черная пантера» не может быть уничтожен. И все-таки, в конечном итоге, Элдридж предал эту любовь и обязательства, причем в такой форме, которая казалась мне невозможной.