Я режиссер и горжусь этой профессией. Фрески Сергея Параджанова

Я режиссер и горжусь этой профессией. Фрески Сергея Параджанова

С 1952 года Параджанов трудится на Киевской киностудии, живет в студийном общежитии. Там собралась талантливая и веселая компания – Алов, Габай, Наумов, Чухрай. Современный режиссер, сын Чухрая Павел, вспоминает, как приехал маленьким с мамой в Киев. Чухрай-старший был в киноэкспедиции, но Параджанов приложил все возможные и невозможные усилия, чтобы поселить их с комфортом. Наступал день рождения их старшего коллеги М. Донского. Параджанов предложил разыграть уже заслуженного режиссера, который наверняка отправится в ресторан с начальством. Накрыли в отсутствие зазнавшегося товарища стол, тем временем Мастер договорился с девочками-телеграфистками, и они отстучали поздравительные телеграммы от Чаплина, де Сика… Телеграммы принесли домой:

«Будущие известные, знаменитые, народные сели за накрытый стол, выключили свет, а я должен был сообщить условным знаком, когда супруги Донские будут входить в квартиру (ключи у всех были общие). Они возвращались из какого-то ресторана, где отмечали праздник с начальством.

И вот в моем сопровождении Марк с женой входят в квартиру, и Донской, еще не зажигая света, говорит: «Ирочка, как хорошо, что мы с тобой там посидели, а не с нашей шантрапой!»… Включил свет и… увидел собравшихся за накрытым столом. «Ах, значит, мы шантрапа?!» – накинулись они на Марка. Донской заплакал и сказал: «Ребята, я – говно!» А дальше был пир…»

Светлана. Сурен. Первые фильмы

Свой первый полнометражный фильм «Андриеш» режиссер снимает в 1954 году по одноименной стихотворной сказке Е. Букова.

Лента о герое молдавских сказок – пастушонке Андриеше, мечтавшем стать витязем, о волшебной свирели, которую однажды ему подарил сказочный богатырь Вайнован, и борьбе со злым волшебником Черным Вихрем, ненавидящем все живое. Эту тему Мастеру подсказал еще во ВГИКе Довженко.

В 1952 году отца Светланы Щербатюк командируют в США. Старшеклассница на долгие два года поселяется в Москве в интернате. Родители мечтали, чтобы Светлана училась в родном Киеве, где они жили на улице Пирогова с 1944 года. И. Щербатюк рискует карьерой и досрочно прекращает дипломатическую командировку, чтобы дочь в 1955 году окончила выпускной класс и поступила в киевский вуз.

В феврале 1955 года в Киевском оперном давали балет Л. Минкуса «Дон Кихот». Два года в интернате в Москве превратили Светлану в заядлую театралку. Большинство соучениц на выходные забирали родственники, а киевлянке оставались походы в музеи и театры. В антракте Светлана встретила знакомую, маму киевского танцора Р. Визиренко-Клявина. Рядом стоял и пристально смотрел на десятиклассницу симпатичный человек. После спектакля он дождался Светлану, помог одеться, проводил домой на Пирогова: «Ухаживал Сергей чрезвычайно красиво. Встретив на улице, мог осыпать охапкой белых пионов – величиной с детскую головку! А однажды вручил прелестный серебряный браслет с аметистами и аметистовое ожерелье… Поблагодарила и отказалась. Возмущенный Сергей схватил футляр – и на моих глазах зашвырнул в мусорный бак! Позже я услышала неподражаемый параджановский рассказ о том, с каким трудом он извлекал обратно эти чудесные вещи, чтобы потом, когда я стану его законной женой, подарить мне их еще раз».

В конце 1955 года Сергей и Светлана сочетаются браком. Сурен Сергеевич Параджанов родился 10 ноября 1958 года. Отец сначала решил дать сыну имя Давид. Кира Романовна, мать Светланы, обратилась за консультацией к соседке тете Фане. Та объяснила, что Давид – это Додик. Кира Романовна заявила, что Додиком ее внука назовут только через ее труп. Тогда остановились на Сурене в честь Сурена Шахбазяна – друга Сергея и Светланы. Кира Романовна снова проконсультировалась у тети Фани и узнала, что Сурен – это Сруль. Бабушка чуть не потеряла сознание…

Студентка факультета русской филологии Киевского университета им. Т. Шевченко музицировала в одной комнате коммуналки около киностудии:

«Я училась. Сергей метался по студии в поисках сценария. Денег не было. Но когда они неожиданно появлялись, устраивалось пиршество с большим количеством гостей, и деньги мгновенно улетучивались.

Однажды заявил:

– Тебе очень подходит арфа. Будем искать инструмент!

Возражения были бессмысленны. Я должна была сидеть в изящной позе и перебирать струны. Слава богу, арфу достать не удалось.

В один прекрасный день, вернувшись домой после лекций, я увидела в нашей крошечной комнате рояль. До сих пор не пойму, как его удалось внести. Рояль заполнял две трети комнаты. Увидев страх в моих глазах, Сергей бодрым голосом заявил: «Спать можно и на крышке рояля!» И начались мои мучения…

Дело в том, что в детстве я играла немного на фортепьяно. Родители хотели, чтобы я училась в музыкальной школе. Но, интуитивно чувствуя свою бездарность, я запрятала документы. На этом мое музыкальное образование закончилось. Где Сережа достал деньги на инструмент, я так и не узнала: одолжил у приятелей или прислали родители – одному Богу известно!

У Сережи был красивый голос – драматический тенор… Я стала заложницей его страсти к пению. Когда приходили гости, он обряжал меня по своему усмотрению, усаживал за рояль и заставлял аккомпанировать. Очень любил романс Римского-Корсакова «Не ветер, вея с высоты…» на слова Алексея Толстого».

Мастера переполняют идеи, замыслы, но бюрократия мешает, притесняет его. И он, как не раз будет это делать в будущем, идет на открытое противостояние, пишет в 1957 году властям открытое письмо:

«Впервые я проходил практику в Киеве у режиссера И. Савченко на съемках фильма «Третий удар» ровно десять лет тому назад. В 1949 году, будучи дипломником ВГИКа, я проработал у него же в картине «Тарас Шевченко». После окончания института я был направлен на Киевскую студию и был зачислен ассистентом режиссера в группу «Максимка». Затем я был сопостановщиком по фильму «Андриеш».

Будучи убежденным, что по общей работе трудно определить индивидуальный почерк молодого художника, я не счел за собой морального права подать заявление в комиссию по тарификации.

Дирекция студии и партбюро по-своему истолковали этот факт, полагая, что качества работника зависят от присвоенной ему категории. Только этим, а не какой-то личной неприязнью ко мне могу я объяснить то, что были в свое время отклонены студией все мои предложения, такие как «Севастопольский мальчик», «Сказки об Италии», «12 месяцев», «Казак Мамай», «Слепой музыкант».

Отстаивая свое право на работу, я прибегаю к последней доступной мне мере и на страницах газеты обращаюсь к творческой общественности студии.

Я прошу разобраться в сложившейся обстановке, ведь речь идет не только обо мне.

У всех на памяти события последних лет, в результате которых от нас ушли один за другим талантливые молодые режиссеры – воспитанники И. Савченко, человека, так много сделавшего для украинской кинематографии. Это не случайное явление, в этом есть своя какая-то зловещая закономерность.

Причина этого в том, что на студии утрачено доверие к людям – настоящее, смелое, партийное, не имеющее ничего общего с тем слепым и неоправданным, которое бытует у нас и так дорого обходится нашему коллективу.

Мой учитель И. Савченко не объяснял, как писать прошения, он считал, что художник должен говорить языком искусства. На Киевской киностудии я лишен права говорить, и для того, чтобы не молчать, берусь за перо. Я горд тем, что мой диплом подписан и вручен мне человеком, чье светлое имя дорого кинематографистам всего мира, чье имя носит наша студия – Александром Петровичем Довженко…»

В 1957 году Параджанов сумел снять ряд документальных и научно-популярных картин – «Наталия Ужвий», «Думка», «Золотые руки». В 1959–1962 годах он снимает художественные картины «Первый парень», «Цветок на камне», «Украинская рапсодия». Не соглашаюсь с теми, кто начало взлета Параджанова ограничивает 1964 годом, годом появления фильма «Тени забытых предков». Фильм-портрет «Наталия Ужвий» (1957) о королеве тогдашней украинской драмы никогда бы не доверили рядовому режиссеру. Как и не согласились бы тогдашние «тяжеловесы» украинской литературы и авторы сценариев А. Левада, В. Собко на заурядного режиссера.

Сам фильм «Украинская рапсодия» возник как ответ украинского кинематографа на закупленный Советским Союзом фильм «Рапсодия» о выдающемся скрипаче. Все были очарованы этой лентой, вспомнили вдруг, что на одном довоенном конкурсе украинская певица взяла первое место. И вот о признании именно украинской культуры за рубежом решили снять фильм. Сделать этот фильм поручили Параджанову. Он был этим страшно горд и пообещал, что в этом фильме будут у него сниматься и петь совершенно незнакомые актеры и вокалисты. О музыкальном вкусе Параджанова говорит его выбор:

«Женский вокал будет исполнять никому неизвестная певица Женя Мирошниченко, мужскую роль (и вокальную) будет исполнять никому неизвестный актер и вокалист Юрий Гуляев…» Киевский культуролог В. Скуратовский считает, что нелишне присмотреться к тем ныне полузабытым картинам. Иначе «параджановская биография, и без того ставившая в тупик почитателей и врагов режиссера, предстает в режиме некоего загадочного первоначального ее зияния».

Обитель Параджанова. Киев, проспект Победы, 1

В 1962 году Параджанов поселяется в квартире на 7 этаже по нынешнему адресу проспект Победы, 1. Формально супруги разошлись, хотя режиссер категорически был против. После незаконного ареста Сергея Иосифовича квартиру в нарушение всех писаных и неписаных законов отняли, хотя в ней был прописан несовершеннолетний Сурен.

Рядом с домом – универмаг «Украина», напротив – цирк (соединялось в единое семантическое поле: украинский цирк). В доме вареничная (сейчас кафе), куда режиссер наведывался с восклицаниями: «Расступись, идет украинский буржуазный националист Параджанов!» Народ шарахался…

Павло Загребельный оставил фреску маленького жилища, где господствовал дух безграничности, а я ее перевел с украинского. Там никогда не было ничего постоянного: ни обстановки, ни вещей, ни людей, даже сам Параджанов то ли был в квартире, то ли его там не было, он мог исчезать на месяцы, на годы, неожиданно появлялся, звал к себе огромное количество людей, приглашал, требовал, соблазнял, потом точно так же неожиданно пропадал. Мебель будто перемещалась вслед за своим хозяином. Неожиданно появлялась деревянная лавка из синагоги, чтобы через день-два ее сменила казацкая скамейка, которой на смену придет бидермаеровский диван. Стульев в привычном понимании этого слова там никогда не было, а только старинные украинские «дзыгли» из тяжелого дерева, утонченные золоченые стулья из дворцов польских королей, какое-то подобие полутронов с двуголовыми орлами на высоких спинках. Спальни у Параджанова, кажется, тоже не было никогда. В какой-то из комнаток мог появиться матрац, но эта вещь никоим образом не предназначалась для сна, а только для разглядывания, удивления и восхищения. Потому что матрац был оббит тканью, которую уже не найдешь нигде в мире, и набит конским волосом из хвостов чуть ли не конницы самого Тамерлана.

Во всех углах и уголках этой необычной обители мы могли наткнуться на ржавые рыцарские латы, пятипудовый бронзовый колокол, отлитый в 1654 году в честь Переяславских колоколов Хмельницкого, французскую шкатулку в стиле «маркетри», небрежно смятые останки прибитого пылью туркменского ковра ручной работы XVI века. Стены были украшены коллекционными фарфоровыми тарелками, картинами выдающихся мастеров и неизвестных гениев, уникальными карпатскими иконами на стекле, сюрреалистическими рисунками самого Сергея и его друзей. Посуда? Роскошные фарфоровые сервизы, древняя армянская и грузинская керамика, чуть ли не древнерусские оловянные тарели и бокалы…

Боги не умирают, а у Параджанова многое было от богов, а не от людей. Он был как будто из двух начал: земного и божественного, его маленькое, легкое почти до невесомости тело животворилось не земной едой, а духом… О таких, как он, говорят: святым духом питается. Зато сам Параджанов любил смотреть, как едят и пьют гости в его квартирке под небесами. Невзирая на всю бытовую непрактичность, Сергей каким-то образом умудрялся иметь в своей обители рядом с абсолютно несъедобным антиквариатом огромное количество наивкуснейших вещей: нежную баранину для шашлыков, сочную телятину для пельменей, отборный рис для плова, свежие субтропические фрукты, кавказские травы, всякие экзотические специи, которые когда-то звались колониальными товарами, грузинские марочные вина. Конечно же, армянские коньяки и наиразнообразные украинские водки… И если гости пили вино, то таинственным образом в руках хозяина появлялись фужеры – настоящая баккара, а водка наливалась в граненые павловские полустаканчики, под коньяк подавались специальной формы бокалы цветного стекла. Для приготовления кавказских блюд, кажется, с самих гор приглашались кавказские люди, у которых были такие же глаза великомучеников, как у Сергея.

Вспоминает Сурен Параджанов: «К нему раз в дверь звонят. Он открывает – стоят грузины в белых рубашках. А на улице зима, минус двадцать. Говорят: «Мы сидели в тбилисском аэропорту в ресторане, скучно стало. Мы не знали, что в Киеве так холодно»… В цирке львов кормили мясом, оставалась какая-то часть – дрессировщики папе несли. Папа называл «львиная доля». Напротив дома аэропортовские кассы, так все кассирши папу знали. Высоцкий был сколько раз. Если бы папа был плохой, Высоцкий разве приходил бы? Папа со всеми старался дружить…»

«Тени забытых предков»

Осенью 1962 года на Киевской киностудии им. А. Довженко предварительно дали добро на съемки одноименного фильма по повести М. Коцюбинского «Тени забытых предков». 9 мая 1963 года сценарий в русском переводе и письменные одобрительные выводы республиканских инстанций отправили на высочайшее утверждение союзным столоначальникам. Обращение к украинской литературе было не случайно. Еще в начале 1960-х Параджанов написал сценарий фильма-биографии «Дума про Кобзаря». Позднее он загорится идеей экранизации поэмы Т. Шевченко «Мария».

Художник радостно телеграфирует 15 мая из Москвы, что «Тени…» включили в план производства на 1963–1964 гг. Приказ про запуск в подготовительный период производства кинокартины датирован 15 июля. Выделили 2400 метров пленки и 375 тыс. рублей. «Тени…» снимал звездный коллектив, от оператора, впоследствии режиссера Ю. Ильенко, исполнителей главных ролей Л. Кадочниковой, И. Мыколайчука до художника Г. Якутовича и композитора М. Скорыка. Скорык вспоминает:

«Сергей нашел меня очень просто. Когда он задумал экранизировать повесть Коцюбинского, то решил для себя, что из киевских композиторов «о Карпатах» музыку никто не напишет. Вот и приехал во Львов. Пришел на радио и попросил поставить музыку львовских композиторов. Переслушал много, в частности произведения Кос-Анатольского, Колессы и мои. И сразу же заявил: «Этот композитор будет писать музыку для моего фильма!» Во время встречи заметил: «Я хочу, чтобы вы написали для меня гениальную музыку!» Мне тогда почему-то не понравилась его какая-то тревожная аура. Более того, показалось, что Параджанов владеет гипнозом. После разговора я подумал немного и отказался от предложения.

Позднее он во второй раз приехал во Львов. Мы снова встретились. И с этого времени у нас были очень корректные отношения. Он действительно гениальный человек. Очень хорошо чувствовал музыку. Кроме того, сам хорошо играл на скрипке… В этом фильме есть моя музыка, но большую часть музыки мы собирали. Гуцулов даже возили в Киев, записывали их в павильоне. Таких звукозаписей до тех пор не было. И даже теперь нельзя найти… А еще помню, как нам нужно было записать трембиты… На открытом воздухе это трудно было сделать, и Параджанов десять человек, играющих на трембите, вместе с трембитами еле запихнул в самолет и привез в Киев… Причем инструменты везли в пассажирском салоне».

Благодаря Параджанову в 1960-х Кадочникова бросила Москву, приехала в Киев и влюбилась в Украину: «Когда-то накануне запуска «Теней…» он увидел меня и воскликнул: «Вот Маричка!» И никого больше не пробовал на эту роль. Он сумел всю съемочную группу влюбить в Карпаты». Актриса пришла к нему на съемки сразу после театра «Современник», школы О. Ефремова. Вначале ничего не понимала. Заявила, что покидает «Тени…». Но Параджанов терпеливо стал объяснять, что у него не система Станиславского, а поэтический кинематограф: «Каждый эпизод в «Тенях…» снимали по 50–70 дублей. Выверялось буквально каждое движение… Прощание Марички и Ивана снимали в горах под дождевой установкой – вода качалась из родника. Пока установили эту систему, была уже середина ноября. И я думала, что простужусь на всю жизнь, стоя под ледяным душем. Но, как ни странно, никто не заболел. Силы небесные, очевидно, помогали этой картине».

За кадром бастион поэтического кино защищали украинские писатели, давнишние друзья, соединенные общей судьбой, войной, литературой, Киевом. Они занимали на студии ответственные посты. Без их отваги и напора так быстро бюрократический вал не был бы преодолен. Это главные редакторы студии, сначала Н. Зарудный, потом Земляк, это редактор «Теней…», начальник (до декабря 1969 года) сценарного отдела студии Сизоненко. В 1972 году он издаст роман «Кто твой друг», где истории съемок «Теней…» уделено немало прекрасных страниц. Я недавно пришел к другу моего отца с 1950 года с ручкой и блокнотом и начал допытывать, что в его произведении и кто соответствует реалиям, судьбе «Теней…» Дядя Саша иронично усмехнется в ответ и ограничится рассказом, что романный Забара, который приезжал в Киев просматривать отснятый материал «Теней…», был не кто иной, как Герасимов. После этого он на всю киногруппу налепил и сварил казан вареников и пельменей. До этого подобное случалось у мэтра дважды. Когда увидел «Сорок первый» Чухрая и «Иваново детство» Тарковского. Сизоненко, как много других талантливых и самоотверженных современников, вложил часть своей души в «Тени…», замерзал с киногруппой в Карпатах зимой 1963/64 г., защищал режиссера с соратниками от окриков из киевских кабинетов, за что приказом по киностудии № 418 от 17 декабря заработал выговор. Параджанову впаяли тем же приказом строгача – строгий выговор. Всего защитник «Теней…», отец троих детей Сизоненко заработал за время съемок 5 выговоров. Молодняку поясню, что в СССР, да еще работая в сфере культуры, искусства, из-за одного выговора можно было лишиться без средств к существованию и обзавестись запретом на профессию. А Параджанову за время съемок «Теней…» вынесли семь выговоров.

В зимних Карпатах проходил практику учащийся высших режиссерских курсов Иван Драч. Ему запомнился режиссер чрезмерно, несравненно ярким: «Я очутился в этом кинодействе, влюбился, конечно, в Параджанова, как каждый неофит, который идет на зов такой яркой зари».

Множество карпатских сел объездил в начале 1960-х Сергей Иосифович в поисках истинного гуцульского духа для фильма. Еще задолго до начала съемок он решил, что большинство ролей в картине сыграют не актеры, а земляки Коцюбинского, настоящие гуцулы. Он нашел таких в поселке Верховина (Ивано-Франковская область).

«Он стал жить среди гуцулов, учить обычаи и звать людей в кино, – вспоминает пенсионерка Г. Бойчук. – Я сразу не согласилась, потому что много работы было, но уже зимой пошла на съемки. Снималась во многих массовых сценах». Каждый эпизод согласовывал с гуцулами, и лишь однажды возник спор. Параджанов хотел снять сцену свадьбы, где на молодых надевают ярмо. Гуцулы восстали: «Опозорить нас хотите? Мы никогда так не делали». Режиссер настаивал на своем, долго пояснял разгневанной массовке символическое значение этого момента в фильме, говорил о том, что Иван женится на Палагне, заведомо зная, что им обоим придется тянуть ярмо собственного брака. Мудрые гуцулы с доводами согласились».

«Когда снимали сцену похорон и женщины плакали, Сергею Иосифовичу все не нравилось. Он спросил, почему они неестественно плачут. Женщины ответили, что сильно плакать могут только по тому, кого хорошо знают. Привели старика, положили в гроб, и тут все как заревели…» – вспоминают свидетели. Сцены с колдовством консультировал настоящий мольфар (знахарь) И. Шкрибляк, который потом в одном из эпизодов сыграл самого себя.

В доме, где жил режиссер, сегодня музей. Вся хата из дерева, внутри старинная мебель ручной работы, только выцветшие занавески на окнах – городская мануфактура. Их повесил еще Параджанов, он не понимал, как гуцулы могут спать с «голыми» окнами. «Увы, у нас не так много экспонатов, связанных с фильмом, – вздыхает директор музея Г. Мокан. – В основном это переснятые фотографии и одежда, в которой снимались актеры. Есть посуда и мебель». Каждую субботу в этом доме у Параджанова собирались гости.

Режиссер готовил для всех армянские и грузинские блюда. «Он любил создавать театр вокруг. Однажды взял бутылку сухого вина, перевернул ее на одном конце дождевого желоба, быстро побежал к другому, открыл рот и пил до последней капли», – вспоминает Бойчук. Жители говорят, что в хату к Параджанову ходили, как в церковь. Каждый хотел оставить мастеру подарок: вышивали рушники, сорочки, дарили старинные иконы. Возможно, именно поэтому, когда режиссер вернулся в Киев с массой карпатских сокровищ, и пустили слух, что он просто обчистил гуцулов. «Это неправда, ему много всего дарили. Это было за счастье. Но и он поступал так же, – говорит Мокан. – Каждый раз из Киева привозил несколько коробок с киевскими тортами, звал всех в гости и угощал».

На премьеру в Верховину приехала вся съемочная группа, пришли актеры массовых сцен – полсела. Когда после показа включили свет, то все плакали. «В то время здесь жили другие люди, они умели радоваться простым вещам и сопереживать. Они чтили традиции, и то, что запечатлел на страницах книги Коцюбинский, и то, что снял Параджанов, – это было о них. Сейчас жители изменились, мало кто пустит в дом бесплатно переночевать прохожего. Молодежь стремится уехать в столицу, и практически никто не хочет перенимать традиции, – сетует Мокан. – После славы параджановской ленты в Верховину за вдохновением потянулись другие режиссеры. Здесь снимали гуцульский боевик «Аннычка» и «Каменную душу». Но многие из наших отказывались играть у других киношников. Гуцулы остались верны своему режиссеру: армянину, грузину и украинцу».

Простым украинским тыном огорожен просторный гуцульский двор В. Химчака. Здесь на десяти сотках земли снимали около десятка натурных сцен, здесь же в простой хате жил Параджанов. Химчаку было шесть, когда в дом к его деду вселился режиссер: «Мой дед был очень образован, водил экскурсии по горам, свято чтил гуцульские традиции, вот его и порекомендовали Сергею Иосифовичу. Ему отвели главную комнату в доме, там стояла деревянная кровать и стол, от всего другого Параджанов отказался, хотел жить, как гуцул».

Тогда он попробовал бануш (национальное блюдо на основе кукурузной каши), брынзу и даже учился готовить эти блюда. «С дедом он ходил на праздники, смотрел, запоминал, потом стал участником крестин, крестил сына наших родственников», – говорит Химчак. Ему запомнилась невероятная щедрость режиссера – стоило кому-то из селян сказать, что ему нравится какая-то вещь, режиссер тут же ее дарил: «Однажды он принес добротный кожух и, увидев, что деду очень понравилась вещь, сказал: “Нравится? Бери, дарю!”» В нескольких эпизодах снимался и Химчак, после этого он даже хотел поступать на оператора, но отговорили родители. Василий выучился на ветеринара, вернулся на Верховину и создал в старой хате деда музей фильма.

Преподаватель Ивано-Франковского медуниверситета только недавно рассказала студентам, что снималась в культовом фильме, В. Шедания играла маленькую Маричку:

«В пионерском лагере «Верховина», где я отдыхала, прошел слух, что к нам едут из Киева отбирать актеров для фильма. Детвора только об этом и говорила, нас спать не могли уложить. И вот день кастинга настал. Я запомнила эту встречу очень хорошо: по зеленому склону спускались ярко одетые, веселые люди. Впереди шел бородатый мужчина в сомбреро и пончо, это был Параджанов. Вскоре около него выстроилась очередь из девочек младших отрядов. Так как я была самой маленькой в лагере, тогда мне только исполнилось семь, то пришла на пробы одной из последних. Никто из окружающих даже не думал, что мной заинтересуются. Я вскарабкалась на стул и прочитала то, что вспомнила: «Зайку бросила хозяйка…» К концу выступления хохот стоял такой, что дрожали стекла. Меня позвали еще на одни пробы в Киев, и там я уже в костюме работала на камеру. Когда меня утвердили окончательно, то кто-то сказал отцу, что такую девочку, как я, режиссер искал несколько лет.

Он старательно и тщательно работал над каждым кадром, снимали минутный эпизод три-четыре дня, и нам, детям, это сложно было понять. Если у нас не получалось, то Параджанов всегда придумывал хитрость, как добиться нужной реакции. Однажды, когда мне не удавалось естественно вышивать и петь, он все бросил, присел возле меня и сказал: «Валюша, смотри, вышивать нужно вот так…» и научил меня. Еще был такой интересный момент. У моего напарника Игоря не получалось натурально меня ударить в эпизоде, когда мой отец убивает его отца. Тогда Параджанов меня подозвал и посоветовал: «Скажи ему, что он дурак». И вот, когда начали заново, я поступила, как он хотел. Так Игорек такую оплеуху мне отвесил, что у меня аж слезы брызнули!

Я никогда не покидала надолго родной дом, а тут аж год съемок. И когда уже было совсем тяжело, я начинала скучать по родителям, плакать, то Параджанов давал отмашку: «Отвезите ребенка к маме!» Брали билет и в любой час дня или ночи везли меня в Долину Ивано-Франковской области. А маме отправляли телеграмму: «Встречайте, везем Валюшу». Дома меня ждала полная ванная воды, и больше часа мама смывала грим. Его накладывали так много, что вода после купаний была просто коричневая. Спустя несколько месяцев после съемок нас известили, что фильм скоро выйдет на экраны. За работу выплатили почти двести рублей, родители отвели меня на базар, и мы купили шикарный ковер.

Перед премьерой над нашим маленьким городком прошел настоящий дождь из пригласительных на премьеру. Их разбрасывали из кукурузника специально над нашим городом, зная, что там живу я. Один листок я сохранила. Сначала выстраивались очереди в кинотеатры, а потом… к нам домой. Люди просили рассказать, как попасть в кино, стать актрисой и тому подобное. Дальше у меня начались бесконечные выступления: то стихи выучи к дате, то концерт проведи. Но после школы я не решилась пойти в артистки. Может, уверенности не хватило. Теперь преподаю физиологию в медуниверситете. Фильм пересматриваю очень часто, постоянно нахожу там что-то новое».

По велению судьбы именно в ту пору во главе киностудии Довженко (1962–1973) и Госкино Украины (1963–1972) находились В. Цвиркунов и С. Иванов. И кто знает, не будь этих демонстративных приказов, как сложилась бы доля «Теней…», какую бы свинью подложили им аппарат и творческие завистники. Цвиркунов и Иванов после одобрения картины «на ура» даже попытаются добиться для авторов повышения гонорара. Аппарат не замешкался с ответом. Раскопали постановление Совмина СССР, которое ограничивало вознаграждение за экранизацию произведений не на «темы советской действительности». Аппарат расправится с ними за «Тени…», за новаторские фильмы В. Денисенко, Л. Осыки. Цвиркунова отлучат от студии и практически оставят без работы. Иванова снимут с должности и «зацькують до смерті».

«Тени забытых предков» снимали долго, почти полтора года, хотя должны были уложиться в год. Киночиновники грозили из Киева Параджанову, что он срывает сроки, а тот отмахивался: «Историю любви нельзя снимать по графику!» В сентябре 1964 года «Тени…» официально разрешат к прокату. Уже 15–16 октября 1964 года на партконференции студии зашевелились «людці», человечки на подхвате, в услужении всех властей. Цитирую по стенограмме конференции: «И все-таки в фильме есть один просчет, просчет мысли, просчет большой цементирующей идеи». «Тени…», его создатели не укладывались в прокрустово ложе провозглашенного Иосифом Джугашвили в день рождения Саркиса Параджаняна 9 января 1924 года «господства полного единства мнений».

Зависть. Запрет ленты «Киевские фрески»

На праздновании Дня кино 4 августа 1965 года в Киеве в кинотеатре «Украина» состоялась встреча с создателями «Теней…». Ее открыл режиссер. И снова досталось от него чиновничьей братии. Ведь «Тени…», фильм, который понимают и принимают повсюду, от Африки до Франции и Аргентины, украинские чиновники всячески ограничивают в возможности проката. Мол, народ не поймет. Потом выступил И. Дзюба с протестом против арестов диссидентов: «Наступила реакция 1937 года!»

После съемок «Теней…» Параджанов привез из Карпат целую папку выразительных, удивительно экспрессивных рисунков. Сделаны они были «красками», какие попадались под руку. В горах это сок черники, зелень травы, обугленные веточки из костра. Тогда его спросили: «Где вы учились рисовать, не в Тбилиси ли?» – «Нет, в Москве, в институте, возле своих учителей-режиссеров».

Кадочникова рассказывает, что Параджанов не сразу поверил в успех фильма «Тени забытых предков». Ему хотелось признания на фестивалях. И вот в 1965 году картина отправилась на кинофестиваль в Аргентину. Должен был ехать и режиссер. Но при оформлении документов его угораздило пошутить, мол, мне заказывайте билет в одну сторону. Кто-то, естественно, донес, и руководство киностудии испугалось, что Параджанов может не вернуться. Кадочникова поехала в Аргентину с Мыколайчуком. Просмотр устроили в роскошном зале на тысячу мест. Когда картина закончилась, весь зал в едином порыве встал и минут пять не отпускал артистов со сцены. Они не ожидали такого приема. Перед отъездом актеры стали думать, что же привезти в подарок Параджанову. Сейчас это кажется смешным, но они купили… кокосовый орех. Им казалось тогда, что это очень экзотический подарок. Режиссер от души развеселился…

Вдохновленный победой, триумфом Параджанов не мешкая приносит на студию сценарий фильма «Киевские фрески». Сохранился протокол первого его обсуждения от 24 марта 1965 года. Редактор Р. Король: «Перед нами вещь чрезвычайно эмоциональная. Но после первого впечатления наступает период размышлений. И вот после зрелых размышлений и анализа моя оценка сценария еще более высока». На следующем этапе, на художественном совете студии 9 июля 1965 года Параджанов заявляет: «Это фильм о доброте, о гуманности, о заботах людей… Я ничего не могу добавить к сценарию… Все это станет балладой о Киеве, если понимают, что необходимость для художника – сказать такое слово». Один из оппонентов режиссера замечает, что независимо от решения худсовета директор студии рискует партийным билетом. В завершение долгих споров Параджанов берет слово. Ему стало досадно и тягостно, что его не понимают. Он представил, если бы к Пикассо явились критики и заявили, пусть он рисует так, как советский художник Лактионов. Иначе советский человек рисунок не воспринимает.

Надежда умирает последней. Уже через несколько дней с «добром» украинских ведомств сценарий «Фресок» отправляют в Москву. Параджанов не верит в свое счастье. Неужели ему разрешат снимать? Москва поначалу включила зеленый свет. Режиссер направляет оттуда Цвиркунову телеграмму с просьбой выслать «счет сценария двести рублей телеграфом связи банкетом триумфа». Директор пишет резолюцию «Выслать, 28.07.65 г.» Но в Киеве дела не заладятся. Аппарат и завистники во всеоружии. «Тени…» они проспали. Сейчас возьмут реванш. Как мы увидим, после главного разрешения, из Москвы, в Киеве умудрятся запретить съемки.

«Не так пани, як підпанки». До начала 1966 года продолжаются попытки добиться от киевского начальства позволения снимать «Фрески». Тщетно. В душе творца осталась боль и рана. Несколько минут кинопроб от 1967 года нашли в 1992 году в сейфе фильмотеки студии в коробке с надписью «Дипломная работа кинооператора А. Антипенко». Антипенко спас память о «Фресках». Ведь пленку «Теней…», документы, связанные с фильмом, сожгли после ареста Параджанова. Звезда прибалтийского кино Вия Артмане вспоминает:

«…Помню, были даже пробы одного фильма на Украине, которые произвели на меня неизгладимое впечатление. Мы лежали в гробу с Николаем Гринько. Я была вся в белом, даже кожу выбелили, и только бусы и губы были коралловые. А Гринько разглаживал мои волосы – у меня была такая трехметровая коса… И уже по пробам я видела, что это гениально! А потом картину “закрыли”…» Во время кинопроб Параджанову помогал студент Роман Балаян, который недавно покинул родной Нагорный Карабах.

В сентябре 1965 году сын Сергея Сурен идет в первый класс киевской школы № 92. Счастливые родители пришли с гладиолусами. Параджановы пригласили профессионального фотографа Андрея Владимирова. Красивые снимки, «как в кино», Сурен дарил одноклассникам.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.