После Белгорода

После Белгорода

На аэродроме запасного авиационного полка мы в короткий срок должны были переучиться на новый тип самолета и укомплектовать подразделения до штатной нормы.

Первый день в глубоком тылу кажется необычным: здесь нет ни той напряженности, которая днем и ночью царит на фронте, ни боевых вылетов, ни тревоги за товарищей. И город, где мы находимся, кажется очень далеким от войны. Но это только первое впечатление. Город живет нелегкой жизнью, обеспечивая фронт всем необходимым. Встретившись с рабочими комбината, мы убедились, что они трудятся почти без отдыха, выполняя военные заказы.

Изучив за короткий срок материальную часть самолета и двигателя, летчики и техники стали осваивать ее практически. Фронтовики вылетели на новой машине в первый же летный день. Вечером они уже высказывали свое мнение, как лучше применять ее в воздушном бою.

К тому времени командиром нашего полка был назначен Оборин, невысокого роста, энергичный майор с сединой на висках и умными, проницательными глазами. Он так быстро сошелся с людьми и освоился с делами, будто вернулся из командировки. На его счету было более трехсот боевых вылетов, несколько сбитых самолетов противника и один таран под Сталинградом. На рукавах гимнастерки Оборин носил красные звездочки как память о должности комиссара.

 — Эта эмблема пользуется особым уважением у народа, — ответил он, когда один из начальников предложил ему снять звездочки. И тут же рассказал очень любопытную историю. Однажды он на поврежденном самолете приземлился в поле. Подбежавшие колхозники приняли его за фашиста и решили забрать в плен. Не поверили даже форме советского летчика.

 — Переодеться любой немец может, — заявил дед, руководивший этой «операцией». — Связывай его, ребята, и дело с концом. Потом разберемся.

 — Эх вы, мужики, — вмешалась одна из женщин, — ослепли, что ли, у него же звездочки на рукавах. И колхозники сразу сменили гнев на милость. Они знали, что фашисты, способные переодеться в любую форму, ни за что не решались носить знаки различия красного комиссара.

Вскоре мы получили пополнение. Большинство молодых летчиков прибыло прямо из летной школы. Все они горели желанием поскорее попасть на фронт но имели о нем туманное представление. Однажды, когда я возвращался с полетов, возле общежития меня встретили два молодых летчика не нашего полка.

 — Разрешите обратиться? Младший лейтенант Мотузко, — представился черноглазый крепыш с задорным мальчишеским взглядом.

 — Слушаю, товарищ Мотузко.

Младший лейтенант горячо стал доказывать, что ему и его товарищу обязательно надо попасть на фронт.

 — Школу старались окончить в числе первых, — говорил он, — а нас зачислили в запасной полк. Люди воюют, а мы будем здесь, в тылу, сидеть. Несправедливо! Возьмите, пожалуйста, нас к себе.

 — Младший лейтенант Сопин. Разрешите? — заговорил второй. — Нам в город показываться стыдно.

 — Вы же не одни в тылу.

 — Так-то гражданские, они на заводах работают, а мы военные, наше место только на фронте.

 — Ну, а драться как будете?

 — Грудь в крестах или голова в кустах, — отчеканил повеселевший Мотузко, уловив в моем вопросе обнадеживающие нотки.

Мне вспомнилось начало войны, разговор с комиссаром Волковым. Вот так и я обещал тогда драться с фашистами.

 — Пойдемте к командиру полка, — сказал я, — поговорю, может, и согласится взять сверх нормы.

Оборин дружелюбно встретил молодых летчиков. Познакомившись с ними, он приказал начальнику штаба оформить перевод и назначение.

Через два часа новички были зачислены в наш полк. Мотузко стал моим ведомым. Сразу скажу, что он в первых же учебных воздушных боях показал себя смелым и способным летчиком.

…Комплектование закончено, эскадрильи слетались, мы готовы к боевым действиям. Перед вылетом на фронт техники еще раз осматривают машины, всеми правдами и неправдами достают запасные детали и прячут их в свободных лючках самолета: на фронте все пригодится.

Веду эскадрилью через Кавказский хребет. Под нами ослепительные снеговые вершины, глубокие темные ущелья и скалы, скалы. Кажется, им нет конца. Вспоминаю первый полет над горами Кавказа в начале войны. Неопытные, зеленые пилоты, мы с товарищем, не ведая, что творим, наобум полетели через хребет. Кончилось это трагически, товарищ разбился.

Теперь мы летим довольно уверенно. Впереди по курсу над северным склоном хребта показались дождевые облака, а далеко внизу, на дне ущелья, притаились туманы. «В горы ворота открыты» — вспоминаю доклад метеоролога. Перестраиваю группу в кильватер — летим по ущелью. Наконец горы начали спускаться, переходя в степи Северного Кавказа. Впереди темной лентой зазмеилась Кубань. В Армавире — заправка горючим.

Перед вылетом из Армавира метеоролог не порадовал: обещал низкую облачность с моросящими осадками, а за Тихорецком возможность туманов. Есть над чем задуматься. Низкая облачность нам не помеха, моросящий дождь тоже не страшен, но туманы…

 — Ветродуи! — говорит, возмущаясь, Кузьмин. — Сказал и ушел. Возможны туманы! Его дело сторона — он предупредил. А нам что делать?

Принимаю решение: полетим.

Метеорологи не ошиблись. При подходе к Тихорецку мы встретились с теплым фронтом. Снижаемся и летим на бреющем под нижней кромкой слоисто-дождевых облаков. Видимость настолько ограничена, что можно столкнуться с каким-либо препятствием. Веду эскадрилью вперед в надежде на улучшение погоды. Ребята настороженно притихли, на радиообмен не остается времени.

До конечного пункта маршрута — не более тридцати километров, но правый берег Дона закрыт туманом. Решаю идти на Батайск, но и там не лучше. Что делать? Самолеты не остановишь, чтобы подумать, повременить. Решаю лететь в сторону Азова и там искать пригодную для посадки площадку. Топлива остается все меньше и меньше, а под нами перепаханные, пропитанные дождями пашни. Наконец, близ Азовского моря, около Кагальника, внизу мелькнули стога сена. Убираю газ и с ходу сажусь на скошенный луг. За мной садится вся эскадрилья.

 — Еще бы десяток секунд — и был бы в подсолнухах, — говорит возбужденный Кузьмин. — Только хотел газ убрать, а двигатель сам остановился.

 — Да и у меня осталось не больше чем на зажигалку, — шутит Аскирко.

Самолеты исправны, все обошлось благополучно. От сердца отлегло, но не надолго. На аэродроме посадки нас, наверное, уже перестали ждать, зная, сколько времени мы находимся в воздухе и какой у нас запас горючего. И чего только не передумает Оборин, пока ему сообщат, где мы и как сели!

Сейчас для нас главное — установить связь с аэродромом. О ночлеге и питании мы привыкли не думать. Ночевать можно в стогу сена, а ужин, в крайнем случае, перенести на завтрак.

Вдвоем с Олейниковым идем в Кагальник. Нашли председателя колхоза.

 — Надо позвонить на аэродром, — говорю председателю.

 — Все чертяки поперерывали, когда здесь рубались, — отвечает председатель, — а сделать заново еще не успели.

 — Что будем делать, командир? — спрашивает Олейников.

 — Будем искать связь.

 — Да вы ведите сюда остальных летчиков, возле самолетов мы охрану выставим, поужинаете у казачек, переночуете, а утром улетите, — советует подошедший старик казак.

 — Нам, отец, надо прежде начальству доложить.

 — Это верно, служба есть служба. Коня бы мне доброго, три креста на пакет — и я там. Бывало, на позиции самые важные пакеты только мне доверяли, всегда в срок доставлял.

 — То бывало, а вот сейчас чем помочь? — перебил его председатель.

 — Да где ж коня взять? Был бы конь, — не унимался старик.

 — Вот что, — вспомнил председатель. — Здесь, в трех километрах, стоит какой-то военный пост, может, там вам помогут?

Это оказался пост воздушного наблюдения и связи. С его помощью мы сообщит обо всем Оборину. К утру он обещал прислать бензозаправщик.

На обратном пути зашли к казакам. Они дали нам булку ароматного донского хлеба, банку меду и ведро молока. К самолетам добирались ночью, по размокшей дороге.

К утру дождь перестал, холодный ветер гнал к морю серые облака. Вскоре пришел бензозаправщик, и мы перелетели на аэродром.

 — Не успел я запретить вам вылет, — начал Оборин, не дожидаясь моего доклада. — Мы с трудом прорвались, а облачность, вижу, все опускается и туман начал появляться. Ну, думаю, если выпустят, не прорветесь. Бросился к телефону, а вы уже вылетели и связи с вами нет. А когда вышло время, я едва с ума не сошел: перед глазами эскадрилья битых самолетов… Запомните золотое правило: летчик должен всегда брать поправку в худшую сторону и не надеяться на авось.

Командир полка хорошо понимал, как рискованно в такую погоду всей эскадрильей садиться на случайно выбранную площадку. Только мастерство и выдержка позволили летчикам с честью выйти из этого трудного положения.

В тот же день после короткого разбора мы вылетели на фронтовой аэродром. Другие подразделения нашего истребительного полка были уже там.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.