6. ПОСЛЕ СЪЕЗДА

6. ПОСЛЕ СЪЕЗДА

Вернувшись из Стокгольма, Михаил Фрунзе сделал в Иванове и Шуе отчет о съезде, обошел и другие крупные рабочие поселки — Кохму, Тейково, Гаврилово, Родники. Всюду он делал обстоятельные доклады о съезде, о его решениях, о борьбе ленинцев-большевиков против половинчатой, трусливой идеологии и тактики меньшевизма, разъяснял, что решения, принятые на съезде меньшевистским большинством, являются временными, условными.

Он напоминал своим слушателям, рабочим-партийцам, вошедшие в историю слова Ленина: «Мы победим, ибо мы правы!»

Фрунзе распространял среди рабочих написанную им прокламацию, кончавшуюся уверенными, бодрыми словами:

«…Буря грянет скоро! В народных низах идёт беспрерывная работа накопления революционных сил. Новый взрыв неизбежен. Решительный бой приближается… К победе! Готовьтесь, товарищи! Да здравствует революция!»

А потом, чтобы сбить с толку полицию, уже пронюхавшую, что он побывал в Стокгольме, Фрунзе поехал на Каму, в Чистопольский уезд. Там, в глуши лесов, невдалеке от Бугульминско-Бугурусланского тракта, в сельце Петропавловке, работал врачом его брат Константин, только что окончивший Казанский университет.

В Прикамье, как и во всей России, было неспокойно в те дни. Крутом горели помещичьи усадьбы. По вечерам зарево пожарищ вставало по горизонту. Край был наводнен войсками: пехотой, драгунами, конной полицией.

Михаил Фрунзе с утра до вечера бродил с ружьем по окрестным лугам, лесам и болотом. Как бывало в степи близ Пишпека, он подсаживался к кострам косарей, заводил беседы. Отдаленные выстрелы, топот конных карательных отрядов, проносящихся то на юг, то на. север по Бугуруслан- скому тракту, дым и тревожный запах гари — все это было наглядным доказательством того, о чем говорил Фрунзе: чаша народного терпения все более переполняется, час расплаты с самодержавием и капитализмом неотвратим…

Но вот пришла из Шуи телеграмма: «Выезжай, ждем». И в тот же день покинул Михаил Фрунзе гостеприимный кров своего брата в прикамской глуши.

Пока Фрунзе был в отъезде, товарищи подыскали ему в Шуе новое жилье. Это была крохотная комнатка в слободке Поречной, на Малой Ивановской улице, в доме торговца разной мелочью Соколова. Стул, колченогий столик да узенькая кровать с трудом умещались б этой каморке.

Хозяин Соколов не интересовался ничем на свете, кроме своих селедок и мыла. Он и не подозревал, какого опасного жильца принимает к себе на квартиру. Ему было сказано, что жилец этот, по паспорту — московский студент Борис Тачапский, проходит практику на Небурчиловской фабрике и будет скоро инженером.

Всякий раз, видя жильца, Семен Соколов почтительно кланялся, спрашивал:

— Как клопики ноне, не беспокоили?

— Беспокоили, проклятые, да еще и как, — улыбаясь, отвечал Арсений. — Почти всю ночь не спал…

— Эх, ведь напасть какая! — с искренним сокрушением вздыхал Семен Соколов. — Ума не приложу, что с ними делать.

Арсений в самом деле просиживал напролет целые ночи за работой. Политическую борьбу приходилось вести сейчас не только против открыто враждебных пролетариату сил — царизма и капитализма, но и против меньшевиков. Нужно было писать тексты для подпольных листовок, письма, готовиться к беседам в рабочих кружках. Фрунзе не ограничивался работой только в Шуе, он не порывал связи и с иваново-вознесенской организацией.

Часто и вовсе не ночевал дома Арсений, если засиживался где-нибудь «в гостях», на тайной беседе, на подпольном собрании в Маремьяновке, или в Панфиловке, или в Дубках, или на Осиновой горке над рекой Тезой.

Дети ткачей, у которых бывал Михаил Фрунзе, уже хорошо знали, что если отец велит пораньше лечь спать да получше укрыться одеялом, это значит наверняка кто-то вечером будет.

Рано укладывались ребята перед приходом Арсения спать под свои рваные ситцевые одеяла, но из-под них украдкой им удавалось его увидеть. Широко раскрытыми глазами смотрели они на замечательного гостя, как только переступал он порог хибарки, следили за каждым его движением, старались запомнить его слова, хоть и не очень понимали, что они значат.

* * *

Все больше и больше охватывало местные власти беспокойство. Настоящая охота была организована за Арсением.

Шуйский исправник Лавров умел подбирать себе подручных. Один из его любимцев — старший урядник конной полиции Никита Перлов — был рыжий, кряжистый человек с красными злобными глазами и тяжелым кулаком. «Допрашивать» арестованных в центральный шуйский участок всегда вызывали Перлова.

Чуть доходил до Перлова малейший слушок об Арсении, он устремлялся на указанное место. Однако хоть и мал был городок Шуя, но в перепутанных улочках с плотными высокими заборами, со множеством проходных дворов нелегко было нащупать опытного революционера-подпольщика.

Однажды сыщики донесли Перлову, что Арсений находится на ночевке у шуйского ткача Личаева в Нагорной слободке, возле механического завода. Михаил Фрунзе в самом деле был там. Он спал на лавке, хозяева — на запечной лежанке, а ребята — кучкой на полу под общим большим, изрядно потрепанным одеялом.

И вот среди ночи под тяжестью многих ног заскрипели вдруг ступени крыльца. Полицейские забарабанили в дверь. Хилый домишко сотрясался от ударов. Все проснулись — и дети, и хозяева, и Арсений.

Хозяйка пошла открывать дверь, нарочно медля. Казалось, все было кончено. Но вдруг сын хозяина, мальчуган лет десяти, вскочил с пола, подбежал к Михаилу Фрунзе и зашептал:

— Дяденька Арсений, полезай к нам под одеяло…

Фрунзе секунду подумал и послушался мальчугана. Все равно другого пути к спасению не было.

Схватив свою куртку, он залез под большое рваное одеяло из ситцевых лоскутьев и свернулся там, как только сумел. Едва он успел это сделать, как полицейские ввалились в комнату.

Весь домишко обшарили полицейские, И в печи и в запечье посмотрели. Только не догадались заглянуть под одеяло к ребятам. Перехитрил мальчуган Личаев опытного полицейского урядника Перлова,

* * *

Расправившись с декабрьским восстанием в Москве, правительство Николая II повело наступление на рабочие революционные организации по всей России и в первую очередь в промышленных районах. Многие из них подверглись разгрому. Массовые аресты ослабили их численно. Ослаблению большевистских рабочих групп весьма способствовала ликвидаторская капитулянтская позиция меньшевиков.

Но в иваново-шуйской организации меньшевики не допускались к руководству. Влияния их в этом обширном пролетарском районе не чувствовалось совершенно. Большевистский отряд иваново-вознесенцев продолжал расти и дошел к началу 1907 года до пяти с половиной тысяч человек. На долю Шуи приходилось из этого числа более пятисот большевиков вместо нескольких десятков, которые были там ко времени приезда Трифоныча-Арсения.

Близились выборы во II Государственную думу. Так именовался учрежденный под давлением народа, в результате революционных событий 1905 года, сильно ограниченный в правах российский парламент.

Партия большевиков, бойкотировавшая I Думу, на сей раз решила- принять участие в выборах во II Государственную думу, чтобы использовать ее трибуну в интересах революции. Кандидатом от большевиков по Шуйскому промышленному району был выдвинут рабочий Н. Жиделев.

Царское правительство прилагало все усилия, чтобы обеспечить победу на выборах партиям, представлявшим интересы помещиков и крупной буржуазии. Они обладали свободой агитации. К их услугам было все.

Совершенно в ином положении находилась революционная рабочая партия. Типографиям было запрещено принимать от большевиков заказы, печатать их воззвания, листовки, газеты. Большевики как бы отстранялись от избирательной борьбы, как бы сковывались по рукам и ногам. Но в интересах своей родной партии Фрунзе-Арсений сумел и в этом деле проявить находчивость.

На центральной площади Шуи стояли высокие белые дома. В них жили шуйские фабриканты Павловы, Терентьевы, Небурчиловы. Каждый старался построить себе дом покрасивее. Ансамбль площади нарушало красное, в два этажа, кирпичное, неоштукатуренное снаружи здание Лимоновской типографии. Управлял ею сын Лимонова, не делавший ни шагу без указки отца. Соседи-купцы не раз говорили старому Сидору Лимонову, когда тот приезжал из Родников проведать свое шуйское владение:

— Что барак-то свой не побелишь, почтеннейший?

Но Сидор Лимонов отмалчивался или отшучивался. Типография была чисто торговым предприятием, не приносившим никакой существенной пользы жителям города. Ни одной газеты, книги или брошюры не печаталось в типографии Лимонова. Шестеро наборщиков лимоновской типографии изо дня в день выковыривали из запыленных наборных касс цифры на отчеты фабричного инспектора, на квитанции, на расчетные ведомости, делали изредка афиши для заезжего цирка. О буквенном запасе не заботились, набор подолгу валялся неразобранным по углам, кассы почти не пополнялись новым шрифтом, хотя некоторый запас шрифта и был в конторке у старшего мастера.

Но вот как-то один из наборщиков, Алексей Орешкин, заявил мастеру:

— А ведь не дело, что у нас кассы полупустые… Случись большой да срочный заказ да еще на четком, чистом шрифте — вот будет конфуз да горячка…

Старший мастер подумал и согласился:

— И верно, пожалуй… Ну-ка, вот займись!

Он не только выдал Алеше Орешкину увесистые пачки свежего, нового шрифта для раскладки по кассам, но и поставил ему в подмогу еще двоих наборщиков — Рыбакова и Сергеева. Невдомек ему было, что Орешкин действовал по согласованию с Павлом Гусевым, членом Шуйского комитета РСДРП (б) и ближайшим другом, соратником Арсения.

Когда все кассы были заполнены шрифтом, когда и шпаций и марзанов было достаточно, подошел Алексей Орешкин к кучке куривших у печурки товарищей и сказал слегка загадочно:

— Вот теперь наша наборная хоть куда… С любым заказом справимся…

И вот семнадцатого января 1907 года, когда зимние сумерки уже спустились на Шую и стрелка часов показывала без десяти шесть, двери, ведшие в типографию распахнулись. В густых клубах морозного пара один за другим вошло около десятка человек, причем все были в белых заячьих шапках-ушанках и до самых глаз укутаны шарфами, так что отличить их друг от друга было просто невозможно.

Трое из них быстро прошагали в контору к хозяину Лимонову, а остальные, рассыпавшись по типографии, заняли все входы и выходы.

— Здравствуйте, господин Лимонов, — сказал хозяину один из пришедших. — Не примете ли вы у нас заказец?

Испуганный Лимонов поднял вверх обе руки, хотя никто от него этого не требовал.

— Можете рук не поднимать, — продолжал незнакомец добродушным, но решительным голосом. — Мы не грабители, мы заказчики. Только мы сами вручим наш заказ вашим наборщикам, а вас убедительно просим с кресла никуда не двигаться и в особенности к телефону…

Лимонову пришлось подчиниться. Возле него сел один из неожиданных гостей, а Михаил Фрунзе пошел в наборную и здесь сказал рабочим:

— Товарищи наборщики! Сейчас вы будете набирать заказ революции. То, что вы наберете, раскроет глаза тысячам рабочих — вашим товарищам, укажет им правильный путь. Времени в нашем распоряжении немного. Надо приналечь вовсю.

Алеша Орешкин торжествующе оглядел товарищей: «Вот он вам, заказ обещанный».

Никогда еще с такой быстротой не двигались руки у лимоновских наборщиков, доставая из полных кассовых гнезд свинцовые буквы. Одна за другой плотными рядами укладывались буквы в верстатках, и вот уже тискает Алеша Орешкин на станке, под влажным сукном, слегка раскосые оттиски корректуры.

Фрунзе подошел к столу, быстро сделал необходимые исправления.

— Можно печатать, — объявил он и вышел в коридор.

А там тем временем творились довольно забавные вещи. Чтобы не возбудить подозрений, дверь в типографию была оставлена незапертой. Приходили заказчики… Но едва они переступали порог, как им тотчас вежливо предлагалось:

— Не волноваться, вести себя спокойно…

Заказчики, словно онемев, садились на стулья в кабинете Лимонова и сидели, безмолвно помаргивая, не решаясь даже кашлянуть или высморкаться.

Около семи часов к дверям типографии подкатил за хозяином запряженный в санки лимоновский иноходец. Из саней вышла жена Лимонова и прошла в типографию. Вслед за ней зашел и кучер — погреться. И хозяйка и кучер крепко уселись на стульях в кабинете.

Но вот лошадь соскучилась стоять одна на морозе и полезла на тротуар. Стоявший на посту городовой свел лошадь с тротуара и решил зайти в типографию, чтобы пробрать нерадивого кучера, а заодно и погреться.

Но едва он перешагнул порог, как кобура его расстегнулась, и дуло его же собственного револьвера отпечаталось кружочком у него на лбу. Ему пришлось сесть там, где он стоял.

А работа продолжала кипеть. Вот над сверстанной страницей протянулась крупная четкая надпись: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Вскоре завертелись валы машины, и большие плоские деревянные пальцы акцептора начали выкладывать отпечатанные листовки с революционными лозунгами и требованиями.

«Избирайте только тех, кто может защищать ваши интересы! — заканчивалась листовка. — Все голоса кандидату рабочих!»

Михаил Фрунзе по-хозяйски расхаживал по печатному отделению. У него был уже немалый опыт работы в подпольных типографиях. Он лично проверил приправку, густоту краски, подсчитывал пачки готовых прокламаций.

Было без десяти минут восемь, когда старший печатник вручил Фрунзе вторую тысячу прокламаций. Уходя, Фрунзе подошел к Лимонову:

— Вы хорошо себя вели, господин Лимонов. Сейчас мы уходим. В полицию можете звонить через десять минут после нашего ухода.

Все боевики исчезли из типографии так же быстро и организованно, как и явились.

Затрещал звонок телефона, и еще через десять минут типография наполнилась суетящимися полицейскими.

Начался обыск. Обыскивали в панике и наборщиков и заказчиков, но жандармы побегали, побегали по типографии, да с тем и ушли. Даже набора не нашли — он был уже рассыпан…

…На другой день жандармское отделение в Шуе послало донесение губернатору:

«Совершено дерзкое нападение на частную типографию Лимонова. Вооруженными злоумышленниками напечатано 2 тысячи противоправительственных воззваний, Злоумышленники скрылись в неизвестном направлении. Листовки не отобраны».

Захват типографии дал свои плоды: именно большевистский кандидат от Владимирской губернии Н. А. Жиделев и был избран во II Государственную думу голосами десятков тысяч рабочих, ивановских и шуйских текстильщиков.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.