Лики полковой медицины

Лики полковой медицины

О полковых врачах Насосной хочется сказать отдельно. Всего их за время моей тамошней службы было трое, и каждый оставил неизгладимый след в памяти не только моей, но и большинства летчиков.

Первый, Александр Иванович Кононов, был немного не от мира сего, доверчивым, наивным и мнительным человеком. Носил очки с линзами необычайной толщины. Перед полетами он каждый раз спрашивал номера упражнений, по которым у летчика спланированы полетные задания. Женя Недорезов, не упускавший возможности подколоть ближнего, при каждом посещении врача прибавлял к номеру упражнения по сотне. Когда нумерация его упражнений перевалила за три тысячи, Александр Иванович, удивленно уставив на летчика свои увеличенные линзами глаза, спросил:

– А, что разве в Курсе боевой подготовки так много упражнений?

– А ты как думаешь?

– Но почему другие летчики летают упражнения, не превышающие по номеру двести?

– А ты спроси у них. Я отвечаю за себя и за свою подготовку. Если такие бестолковые, что топчутся на месте, то это их проблемы, – нагло морочил ему голову любитель приколов.

Еще через день, когда Недорезов прибавил очередную сотню к своим упражнениям, Александр Иванович, хихикая, сказал:

– Знаю, знаю! В Курсе-то всего двести упражнений, зачем вы меня обманывали?

– А зачем ты записываешь номера, если не знаешь, что это такое? Ты даже не удосужился взять в руки КБП! А если мне вместо двух полетов на малой высоте запланируют три или четыре? И я не справлюсь? Кто в первую очередь будет виноват? Ты хоть знаешь, сколько летчику в смену разрешается выполнять потолков или инструкторских полетов? Тебе летчики вешают лапшу на уши, а ты всем веришь! Вот так-то, Александр Иванович, хорошо, что я тебя проверил. Вот если бы до этого додумался генерал Ленгаров, то был бы ты уволен. Так что делай выводы!

Перепуганный Кононов после этого случая выписал упражнения КБП и каждый раз интересовался, что стоит за номером запланированного упражнения.

Несмотря на свой почтенный возраст, Александр Иванович был постоянной мишенью для шуток молодых пилотов. Обычно присутствующий по долгу службы на разборах доктор спал, тихо посапывая в мягком кресле. Однажды еще один неистощимый мастер приколов Виктор Животов аккуратно снял со спящего врача очки. Выкроив из черной бумаги по размеру линз два эллипса и смочив их водой, он прикрепил их поверх стекол. Все с нетерпением ждали, когда Александр Иванович проснется. Но доктор никак не хотел пробуждаться. И тогда Животов, чтобы ускорить процесс, крикнул:

– Товарищи офицеры!

Выработанный годами инстинкт сработал. Александр Иванович вскочил и принял стойку «смирно». И тут же комнату отдыха огласил нечеловеческий вопль:

– Ослеп! Спасите! – Вытянув вперед руки и растопырив их, доктор нетвердой походкой, натыкаясь на препятствия, пошел вперед, беспрерывно повторяя: – Это все нервы! Что же теперь будет? Как жить дальше?

Он успел даже поставить самому себе диагноз, назвав его по латыни. И совершенно не замечал дико ржущих пилотов. Неизвестно, чем бы это закончилось, если бы в это время не зашел командир полка. Все сразу приумолкли.

– Александр Иванович! Что с тобой? – спросил ничего не подозревающий Телятников у врача, который в это время больше напоминал кота Базилио.

– Ослеп, товарищ командир!– обреченно произнес Кононов.

– А что у тебя с очками?

– Не знаю, я ничего не вижу!

– Так ты сними очки и посмотри.

Александр Иванович стащил свои массивные очки и, не сдерживая эмоций, прокричал:

– Я вижу! Какое счастье, я вижу! Спасибо, товарищ командир, вы мне вернули зрение! – Когда до него дошло, что это всего лишь чья-то шутка, он горько произнес: – Вот так, товарищ командир, летчики издеваются над медиками, которые посвящают им всю свою жизнь.

– Спать меньше надо! – подвел итог инциденту Телятников.

Но Александр Иванович недолго пробыл полковым врачом. На медицинском небосводе всходила звезда Сани Ахметова.

В то время это был молодой, недавно окончивший медицинский институт врач. Сани происходил из дагестанских народностей, потомственных дантистов. Он сам, его жена и маленькая дочка ослепляли народ ровными рядами золотых зубов. И если происхождение зубов у взрослых не вызывало никаких вопросов, то зубы дочери порождали в гарнизоне массу слухов, домыслов и кривотолков.

Сани, небольно скрываясь, занимался в гарнизоне фарцовкой, бойко торговал женским нижним бельем и косметикой. Он наизусть знал размер груди и попы каждой летчицкой жены и, не стесняясь, предлагал мужьям сделать своим половинам приятное в виде трусиков и бюстгальтера. Когда мужья отказывались от его услуг, он предоставлял их самостоятельно, зная, что ни одна уважающая себя задница и титька не устоит перед импортными, с фирменными лейблами, просвечивающими интимными нарядами.

Сани был в фаворе у прекрасной половины гарнизона, располагая ее к себе не только фарцовкой, но и молодостью, кавказской внешностью, приятной манерой общения. Единственным его недостатком был рост. Но, как говорится, мал золотник, да дорог.

Не знаю, что привело Ахметова в медицину, но за тот короткий период времени, который мы с ним общались, я заметил его маниакальную тягу к трупам. В полку ежегодно происходило по несколько ЧП со смертельным исходом. Погибали и гражданские. Сани, как врач, участвовал в разборах этих происшествий. Но после них он каждый раз с явным наслаждением, с горящими каким-то бесовским огнем глазами рассказывал про выпавшие языки и оторванные головы. Он готов был стократно повторять увиденную им картину смертельной агонии или самой смерти.

В бытность при Александре Ивановиче начальником санчасти, то есть врачом ОБАТО – отдельного батальона аэродромно-технического обеспечения, – он не собирался долго засиживаться на «старлейской» должности. Сани быстро разобрался в тонкостях авиационной медицины и уперся в барьер в виде Александра Ивановича. Последний, к сорока годам докарабкавшись до майора, ничего лучшего для себя не желал и давно поставил крест на своей военной и медицинской карьере. Но не тут то было! Когда Ахметов понял, что обогнуть должность полкового врача никак не получится, он создал такой «фонтан» для Александра Ивановича, что тот, попав в него, взлетел сразу же на подполковничью должность в окружном госпитале в городе Баку. Так, возможно, дорос бы и до полковника, но в течение года округ расформировали, а заодно и госпиталь, и Кононов оказался на тихой майорской должности врача летного факультета Тверской академии.

Сани же за год развил такую бурную деятельность, что летчики просто не поспевали за его энергией и инициативой. Он каждому постарался влезть в доверие и не раз провоцировал на нарушение предполетного режима.

Так, он уговорил попить пивка накануне полетов Колю Крылова. А когда тот пришел на предполетный осмотр, благополучно его отстранил. Коля называл его провокатором и сволочью. На что Сани реагировал очень спокойно и причиной отстранения обозначил банальный насморк, давая тем понять, что да, сволочь, но не до конца. На те же грабли наступил и Валентин Кабцов, которого нельзя было представить отказавшимся от халявной кружки пива.

Во время боевых стрельб Сани устроил для летчиков настоящий праздник. Притащив в свой кабинет в высотке армейский чайник с огненной водой и бутерброды из столовой, он каждого отстрелявшегося потчевал разбавленным спиртом. Понятно, что пилоты не спешили покидать гостеприимный кабинет, и постепенно он наполнился возбужденным недавними полетами и алкоголем народом. Стоял, как обычно в таких случаях, невообразимый гвалт. Каждый пытался поделиться своими впечатлениями, и всем Сани казался милым и добрым человеком. И вот, в разгар этого веселья в кабинет заходит майор Браилко, в то время командир третьей эскадрильи, и, перебивая шум пьяной толпы, обращается к командиру первой эскадрильи майору Животову, который буквально перед этим накатил полстакана:

– Михалыч! Где тебя носит? Командир уже все провода оборвал, не может тебя найти!

– А что случилось? – отвечает Виктор Михайлович.

– Как это что? Готовность иди занимай, группа уже в сборе, только ты один здесь пьянствуешь.

– Твою мать! Я и забыл! – посмотрел Михалыч на часы и, напялив на голову «говорящую шапку», поспешил к выходу.

Сани, до того бывший весь доброжелательность и гостеприимство, преградил ему дорогу:

– Не пущу!

– Да пошел ты на …! – оттолкнул его комэска.

– Товарищ майор! Не пущу! – врач прямо-таки повис на плечах у Животова.

– Это в честь чего? – зло отвечал рассерженный офицер, стряхивая его с себя.

– Вы выпили, товарищ майор!

– А кто меня поил? – отвечал пробивающийся к двери летчик.

Мы, сообразив, что два командира эскадрильи решили разыграть спектакль, с любопытством наблюдали за развитием событий.

– Я думал, что вы уже слетали, – бормотал растерянный Сани.

– Это твои проблемы, что ты думал. Надо, прежде чем устраивать пьянку, изучать плановую таблицу. А плановая таблица – это приказ командира на полеты, тем более на боевые стрельбы! Ты что, хочешь, чтобы командир эскадрильи не выполнил приказ командира полка? В жизни такого не было и не будет, так что пошел туда, куда я тебя послал! – все так же серьезно продолжал Животов.

Сани с опаской посмотрел на пилотов, еще несколько секунд назад таких дружелюбных и веселых, а сейчас многообещающе посуровевших.

– Все равно не пущу! – обреченно произнес он.

– А я тебя и спрашивать не буду. – Животов окончательно стряхнул с себя врача и решительной походкой вышел прочь из кабинета. Сани метнулся за ним.

Минут через пять они вернулись вместе. И пьянка продолжилась с новой силой, как тлеющий костер, полыхнувший от выплеснутого в него бензина. Сани «проглотил» шутку и всячески старался показать, что не в обиде.

Вскоре кто-то из наших случайно нашел в комнате отдыха забытую доктором общую тетрадку, в которой каждому летчику была дана подробная психологическая характеристика с указанием его сильных и слабых сторон. Больше всего нас поразил раздел, в котором Сани описывает отношение пилота к алкоголю. Описания эти были циничны и оскорбительны, типа: «тупой, но мнит из себя выдающегося», «будет пить, пока не упадет, как свинья, в грязь». По таким легендарным любителям выпить, как Гена Кормишин, Валентин Кабцов, Вадик Меретин, Саня Рыбалкин, Коля Крылов, Сани проехался, как асфальтовый каток.

Но Ахметов был не только одаренным провокатором, но и незаурядным льстецом, способным влезть чуть не каждому в душу. В гарнизоне он ни с кем не дружил семьями. И не потому, что трудно сходился с людьми. Наоборот, он мог подобрать ключи к каждому. Просто ему было неинтересно тратить время на тех, кто, с его точки зрения, не мог ему оказать какую-то поддержку и помощь, особенно материальную. А судя по тем записям, которые мы нашли, он откровенно презирал большинство летчиков, считая их пьянью и тупым быдлом.

Зато уж если человек мог быть ему полезен! Еще будучи начальником санчасти он подружился с начмедом Бакинского округа ПВО. Было странно наблюдать, как к подъезду его дома подъезжала черная служебная «Волга» начмеда, и Сани бросался в объятия генерала и его супруги. Все это происходило так искренне, что со стороны казалось, будто в гости к сыну приехали его родители. Разница в возрасте между супружескими парами была как минимум в четверть века. Тем не менее, почти каждые выходные они проводили вместе с шумными выездами на природу. Я для себя не мог представить подобную ситуацию дружбы, например, с семьей генерала Ленгарова. Но для Ахметова это было так же естественно, как торговать женским нижним белье. И вскоре эта дружба стала давать всходы и плоды.

Во-первых, не успел молодой офицер отметиться на майорской должности, как по гарнизону разнесся слух, что в этом году он поступает в Ленинградскую медицинскую академию.

Во-вторых, в санчасть гарнизона завезли добротную импортную мебель, стоматологический кабинет укомплектовали по последнему слову техники, на стенах каждой палаты красовались шикарные ковры. Ноги пилотов, привыкших к суровому армейскому быту, утопали в высоком ворсе невиданных импортных паласов. В каждом кабинете веяло прохладой от диковинных по тем временам бытовых кондиционеров. Полежать в санчасти недельку-другую было равносильно профилактическому отпуску, и командир установил график отдыха летного состава. Но не долго продолжался этот рай. Как только Бакинский округ ПВО расформировали, неизвестно как и откуда появившееся добро так же неизвестно как и куда исчезло. Сани до убытия в академию скромно улыбался, обнажая два ряда своих золотых зубов, отвечая на неприятные вопросы любопытных летчиков красноречивым, загадочным взглядом куда-то вверх: мол, Бог дал, Бог и взял.

На должность Ахметова, убывшего в академию, приехало двухметровое чудо по имени Валентин Джураевич Садыков. Казах по национальности, этот великан только одним своим видом невольно вызывал уважение. Но летчики быстро поняли, что это был баран в волчьей шкуре или заяц в обличье тигра. Ни разу ни до того, ни после я не встречал такого противоречия между внешним видом и внутренним содержанием человека.

Помню первую мою стычку с новым доктором. В тот день были спланированы полеты в две смены. Я должен был лететь в первую, на разведку погоды вместе с командиром полка. Отъезд на разведку – в шесть утра. В пять тридцать я выскочил с ружьем из дома на утреннюю зорьку. Благо, болото было сразу за железнодорожной насыпью, в ста метрах от домов. Только я ступил своими болотными сапогами на травянистую вязкую поверхность, как из-под моих ног выскочила утка. Громко хлопая крыльями, она резко взлетела вверх. Вскинув ружье, не целясь, по звуку, я выстрелил дуплетом. В тот же момент напротив меня метрах в пятидесяти раздался такой же дуплет по той же утке. Несчастная птица рухнула в болотную жижу. По всплескам, которые доносились, я понял, что это подранок. Мы с неизвестным охотником молча пробирались к утке навстречу друг другу.

Стояли густые сумерки, и трудно было определить, кого мне послал черт на этом болоте. Я решил, что надо брать инициативу в свои руки, и сурово крикнул:

– Эй! Мужик! Утка-то моя! Она выскочила у меня из-под ног! И расстрелял я ее практически в упор!

Тот шел молча, громко хлюпая сапогами. Когда мы встретились, я узнал Валентина Джураевича.

– Привет, доктор! – более дружелюбно сказал я.

– Здравствуйте! – непривычно для неформальной обстановки – на «вы» – приветствовал меня врач. – Вы давно здесь? – все так же держа дистанцию, спросил он меня.

– Так минут пять, наверное, прошло! – не ожидая никакого подвоха, простодушно ответил я.

– А вот я с трех утра! И это первая утка! – грустно произнес врач.

– А чего так рано? Ведь темно, и жора нет! – вслух произнес я, а про себя подумал: «Какого черта идти на болото, когда утки не летают и не видно ни зги?»

Утка, пока мы мирно беседовали, уплыла умирать в одиночестве. Как мы ни пытались ее найти, все было тщетно. Стало совсем светло, и я поспешил к дому, чтобы не опоздать на разведку погоды.

Командирский УАЗик уже через пять минут после болотной истории мчал меня в летную столовую. С тем же зарядом бодрости, полученным на утренней зорьке, в предчувствии скорой встречи с родной стихией переступил я и порог врачебного кабинета, чтобы выполнить чистую формальность – пройти медицинский контроль. К моему удивлению, Валентин Джураевич сидел мрачнее тучи. Я плюхнулся в стоящий наготове стул и привычным движением протянул руку, чтобы доктор нацепил мне манжету тонометра.

Доктор не спешил и молча исподлобья смотрел на меня.

– Цигель, цигель, ай-лю-лю! – отпустил я цитатку из «Бриллиантовой руки».

Но врач не был настроен на такой же игривый тон. Молча отодвинув в сторону тонометр, красноречиво давая понять, что это лишнее, Джураевич встал со своего рабочего места и, заметно волнуясь, торжественно произнес:

– Товарищ капитан! Вы сегодня летать не будете. Я отстраняю вас от полетов.

– Ты что, белены объелся? – не сдержался я, обычно стараясь быть корректным с докторами.

– Да, вы сегодня были на охоте, непонятно, во сколько встали и сколько времени провели на болоте.

– Как это непонятно? Ты же видел, когда я пришел!

– Но ведь я там сидел с трех часов ночи! А вы, может быть, пришли еще раньше.

Я вслух повторил то, что пришло мне в голову на болоте, когда узнал, во сколько приперся на охоту врач, и попытался перевести все в шутку:

– Я понимаю, тебе жаль упущенную утку, и ты решил меня таким образом проучить.

Моя шутка произвела противоположный эффект. Садыков, давая понять, что разговор окончен, подчеркнуто обращаясь ко мне на «вы», сказал:

– Решение окончательное. Вы отстранены от полетов.

Поняв, что разговор идет на полном серьезе, я по-мужски послал доктора и вышел из кабинета, оглушительно хлопнув дверью. В конце коридора появился командир полка. Он услышал, как жахнула дверь, и увидел мою разгоряченную физиономию:

– В чем дело?

– Доктор отстранил от полетов!

– За что?

– Утку на болоте не поделили.

– Не понял?

Пришлось рассказать «драму на охоте».

– Сколько времени ты был на болоте? – уточнил для себя командир.

– Минут двадцать – двадцать пять, не больше!

– Иди к спарке, занимай готовность.

– Есть!

Задержавшись на несколько секунд у кабинета врача, я слышал, как обычно спокойный командир громко выговаривает Садыкову. Из отдельных фраз Валентина Джураевича я понял, что у него было еще несколько доводов, чтобы отстранить меня от полетов:

– Товарищ командир, летчик стрелял, он пережил стресс, а в приказе министра обороны по этому случаю четко сказано!

– Приказы министра обороны я знаю лучше тебя! Ты лучше за алкашами следи, а то командир полка почему-то знает о пьянках больше, чем доктор, – перебил его командир.

– Товарищ полковник, летчик крайне возбужден, он послал меня на …! – не сдавался врач.

– Правильно сделал! На его месте я бы тебе еще и морду набил! – закончил разговор командир, выходя из кабинета.

Я успел юркнуть в лестничный проем, схватить ЗШ и занять готовность в кабине самолета.

– Запрашивай! – давая понять, что инцидент исчерпан, приказал командир.

Через десять минут мы уже неслись на высоте сто метров над штормящим Каспийским морем.

После этого случая я перешел на подчеркнуто официальные отношения с доктором, понимая, что человек напрочь лишен не только юмора, но и здравого смысла.

Сани Ахметов, проучившись в академии полгода, вдруг неожиданно снова появился в нашем гарнизоне. Мы, забыв былые обиды, радостно его приветствовали. Но молодой слушатель академии был настроен не столь дружелюбно. Он демонстративно ни с кем не общался и обходил нас стороной.

В гарнизоне утаить никакую тайну невозможно, и вскоре нам все стало известно. Оказывается, санчасть обокрали два «дембеля», при этом они увели пару ампул морфия. Хищение наркотиков по тем временам относилось к разряду особо опасных преступлений, а следовательно, и раскрытием их занималась Генеральная прокуратура СССР, вполне справедливо не доверяя коррумпированным на местах коллегам. И вот, когда в жесткие руки московских прокуроров попало это вполне, на первый взгляд, безобидное дело, выяснилось, что на складе санчасти, которой совсем недавно руководил Сани, недостает тысячи упаковок морфия, а в каждой упаковке по десять ампул. Если учесть, что на «черном» рынке одна ампула стоила двадцать пять рублей, нетрудно подсчитать, какие барыши поимели ребята, их похитившие.

А случилось это потому, что морфий хранился и использовался с нарушением множества инструкций, и только ленивый не мог этим воспользоваться. Вполне логично предположить, что воспользовался этим человек, имевший прямой допуск к лекарственным средствам. А тот бардак, который существовал еще до него, был удобен для того, чтобы свалить все на халатность должностных лиц, то бишь командиров, так как в армии за все отвечает командир. По слухам, часть наркотиков списали на умерших от разных болезней военнослужащих и членов их семей. Но даже если бы всем покойным перед смертью ввели по упаковке морфия для облегчения их ухода в мир иной, все равно покойников не хватало. Нам-то было понятно, чьих это рук дело. Такой предприимчивостью в гарнизоне обладал только один человек.

Ахметов ходил по гарнизону почерневший от переживаний и перспективы близкой тюрьмы. Но презумпция невиновности, а возможно, и деньги сделали свое дело. Повесив на двоих «козлов отпущения» несписанную часть наркотиков, Генеральная прокуратура благополучно закрыла дело. Бойцам военный трибунал влепил по десять лет лишения свободы. Сани, отделавшись легким испугом, благополучно укатил в Ленинград догонять ушедших вперед однокашников.

Забегая вперед, скажу: после окончания столь престижного учебного заведения наш герой благополучно дослужился до начмеда армии ПВО. Злые языки говорят, что в его домашнем гардеробе висел генеральский китель, но генерала он так и не получил. Какие аферы и махинации успел провернуть удачливый военврач, можно только догадываться. Возможностей у полковника медицинской службы было предостаточно.

Так как у меня не сложились отношения с Валентином Джураевичем, то я с лихвой их компенсировал дружбой с капитаном медицинской службы Иваном Осиповым.

Ванька, как мы его называли между собой, прибыл в Насосную на должность врача ОБАТО. К тому времени он уже успел послужить в Германии, манией величия не страдал, был безалаберным и простым человеком. Он любил пошутить, и у него это часто получалось. Как анекдот в гарнизоне ходило его направление в госпиталь одного из офицеров полка, у которого вскочил фурункул на неподходящем месте: «Диагноз – чирий на правом полужопии».

Мы познакомились, когда он повез меня в Баку на «буханке»-УАЗике проходить ВЛК. В «санитарке» помимо меня сидел еще один офицер, сорокалетний капитан, начальник противопожарной службы из ОБАТО, маленький тщедушный человечек, с которым я не был знаком, хотя не раз его видел – всегда пьяным и всегда в засаленном кителе. На сей раз он был совершенно трезв, разговаривал внятно и все пытался что-то стряхнуть с моей одежды. Я не сильно вдавался в смысл его слов. Только когда он меня отряхивал, никак не мог понять, в чем причина такой заботы.

Когда приехали в Баку, я попросил Ивана:

– Посмотри, чем это я вымазался, а то капитан что-то постоянно с меня стряхивал.

– А, не обращай внимания, я его в психушку с белочкой везу! Это он с тебя смахивал зелененьких чертей.

– С какой это белочкой? – не сразу понял я.

– Да с белой горячкой! – простодушно пояснил доктор.

Мне стало не по себе. Буквально месяц назад в нашей санчасти «доработчик» из Горького, парень с авиационного завода, убил своего коллегу, нанеся ему больше полусотни ударов осколком зеркала и дужкой от кровати. Об этом весь гарнизон гудел несколько дней. Самое странное, что после профилактической помощи в психушке убийцу безнаказанно отправили домой.

– Иван! Ты что, в своем уме? Он же мог меня убить, и ему за это даже ничего бы не было!

– Да, нет, он мухи не обидит. Я его хорошо знаю. Кроме зелененьких ему никогда ничего не мерещится. Тем более у него посталкогольный синдром. Да и куда ему справиться с таким бугаем, как ты? – успокоил меня доктор.

– Ты бы меня хоть предупредил! – немного обиделся я на него.

Но впоследствии мы подружились. Это был один из немногих врачей, которому не страшно было признаться в своих болячках.

В отличие от своих коллег по цеху, он спокойно относился к своим обязанностям по предполетному контролю, справедливо полагая, что пилоты не самоубийцы и сами должны себя контролировать и допускать к полетам.

Но в этом плане, конечно, у него был явный перегиб. Нашему русскому мужику, как правило, всегда нужен кнут. Когда к нему хорошо относятся и доверяют ему, он тут же садится на шею. Многие, зная беззлобность и простодушие Ивана, этим пользовались и летали с глубочайшего похмелья. Так, однажды, когда в полку не было полетов, мы вместе заехали на летно-испытательную станцию. Летчик-испытатель Юра Белоглазов в этот момент в ГШ выдвигался к одиноко стоящему истребителю МиГ-25. Когда мы с ним поравнялись, от него шло такое амбре, что не заметить было просто невозможно. Пожурив пилота за то, что он летает без медицинского контроля, Иван, посмотрев вслед садящемуся в самолет летчику, произнес:

– Жрет без всякой меры!

– А чего ты его допускаешь? Ведь убьется же!

– А куда он, на хрен, денется? Я его трезвым-то почти ни разу не видел.

– Ну, смотри! На тебе будет грех! – только и оставалось мне сказать.

Честно говоря, я не мог себе представить, как можно лететь на высоту двадцать километров с «горящими трубами». Тем более что задание для испытателей было гораздо сложнее наших «потолочных» маршрутов. На высоте восемнадцать километров им приходилось выключать один из двигателей, что влекло за собой несимметричное сверхзвуковое обтекание самолета, пилотировать при котором и на трезвую то голову непросто, а чтобы пилотировать с похмелья, надо быть выдающимся пилотом.

К счастью, Иван был лишь врачом ОБАТО, и летчиков осматривал только в отсутствие мнительного Джураевича, так что из-за его беспринципности никто в Насосной не погиб. Многие, правда, спились, но вряд ли он имел к этому прямое отношение. Алкоголизм – болезнь социальная, у каждого свои причины разглядывать дно бутылки через ее горлышко.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.