Альфред ШНИТКЕ

Альфред ШНИТКЕ

— Альфред Гарриевич, Вы знали Высоцкого?

— Честно говоря, я настолько плохо знал Высоцкого, что не имею не только морального, но даже фактического права говорить о нем. Я один из многих других издали видел, слышал — относился к нему с симпатией, но близко не знал…

А познакомился я с Высоцким при таких обстоятельствах… Была идея постановки пьесы Брехта «Турандот» — я сейчас точно не помню, в каком это было году. Я раза два приходил к Юрию Петровичу Любимову — он жил на Садовой. И однажды, когда я был у Юрия Петровича, пришел Высоцкий с Мариной Влади…

Издали я видел его, когда отдыхал в Пицунде. Высоцкий был с Мариной и, кажется, с ее сыном. Через несколько лет, когда «Турандот» была поставлена, а потом и «Ревизская сказка» по Гоголю, я видел, конечно, Высоцкого в театре… Я был с ним знаком, но не более того.

— Но тогда Вы уже знали песни Высоцкого?

— Конечно, к тому времени я знал песни Высоцкого, но, разумеется, лишь ничтожную их часть. Потом я узнал несколько больше, но и сейчас подавляющее большинство песен Высоцкого наверняка не знаю.

Мое субъективное отношение к ним — оно в другом русле. Мои представления о музыкальных критериях отличаются от представлений, которые были у Высоцкого и у музыкантов, которые близки ему по жанру.

— На одном из обсуждений спектакля «Владимир Высоцкий» Вы сказали, что на материале песен Высоцкого можно создать современную оперу…

— Создать такую оперу, конечно, можно. Но я не очень верю в создание такой оперы режиссерскими средствами, хотя это не исключается. Ведь вся работа Любимова — и с песнями Высоцкого в том числе — опирается на такое обращение с музыкой, что это уже выходит за рамки ее обычной фоновой роли. Музыка становится точно решенным драматургическим средством. Поэтому можно говорить не о приближении к опере, а о наличии какого-то функционально организованного музыкального жанра.

Я имел в виду как идеальный случай не оперу, а музыкальный спектакль. Спектакль, который, с одной стороны, состоял бы из песен, а с другой — содержал бы в себе драматургическую канву. Потому что обычный недостаток всех рок-опер (или песенных опер) — то обстоятельство, что музыка и действие там разграничены. Пять минут мы переживаем очередное состояние, а потом минуту действуем. Мне это представляется возможным, но не единственно возможным. У самого Высоцкого возможны были совсем другие решения — это несомненно. И я, как и другие, могу очень жалеть, что этого не случилось.

— Ваша точка зрения на музыкальную структуру песен Высоцкого?

— Я слишком мало их знаю, чтобы говорить со всей определенностью… Конечно, песни Высоцкого обладают определенной независимостью от штампа этого жанра. Это диктуется, во-первых, независимостью стихов и самой логикой этого человека, а во-вторых — тем эмоциональным уровнем, на котором он жил. (И этот эмоциональный уровень превышал уровень других.)

Конечно, все это так, но и с чисто профессиональной точки зрения некоторые детали чрезвычайно интересны, и можно говорить о возможности их развития, в частности, если бы была песенная опера. Хотя далеко не всюду, но это удивительное своеобразие, отсутствие стандартных стереотипов, необычное построение музыкальных фраз, соотношение слогов-такое своеобразие есть у Высоцкого. Но мне кажется, что главное все же содержалось не в наличии профессионально регистрируемых черт своеобразия, а в личности Высоцкого, которая выражалась вопреки всему. Эта личность была настолько нестандартной и нестереотипной, что это сказывалось, выражалось и в музыке тоже, при всей ограниченности его музыкальных сведений. Своеобразие этого человека выражалось во всем.

Из типичных черт Высоцкого… Это расцветное у него распевание согласных: оно бывало не только у Высоцкого, бывало и до него, — но только у Высоцкого это распевание достигло такой свободы. И вместе с тем — эта свобода не была сама по себе — свобода ради свободы. Она была в сочетании с каким-то эмоциональным смыслом, который диктовался сюжетом, содержанием песен…

Затем — мелодические фразы, которые могли охватить очень большой диапазон, нестандартно большой. В этом смысле голос Высоцкого не был безграничным, но казался безграничным. Казалось, что этот голос может шагнуть еще выше, и еще, и еще… Каждая реализованная высотность получалась, она не погибала от невероятной трудности, а демонстрировала возможность пойти еще выше.

(Недавно я слышал Градского, и в этом смысле — если взять именно голос, то такая черта у него тоже есть.) Голос кажется безграничным, потому что он может шагнуть еще выше — и не ради красивой верхней ноты, а ради смысла. У Высоцкого была эта иллюзорная безграничность диапазона. Несомненно, он был одним из первых, — а, может быть, и самым первым певцом в этом жанре, — у которого было внетекстовое, чисто музыкальное своеобразие.

— А Ваше отношение к текстам как к поэтическим произведениям?

— Если текст Высоцкого читать вне музыкальной стороны, вне звука, то странным образом он что-то теряет. Текст теряет, словно у стихов отняли крылья, на которых они парили, или отняли у стихов какую-то важную сторону. Они как бы немного вянут, когда лишаются мелодии. Это очень важно.

Каков же будет результат при попытке героически отнестись к песням Высоцкого как к "чисто музыкальному жанру? Что же будет, как только мелодия будет оторвана от породивших ее слов? Штамп. Хотя неизвестно, что возникало раньше: мелодия или слова. В любом случае одно от другого оторвать нельзя. Поэтому что-то теряется даже в музыкальных обработках — иногда замечательных, — когда Высоцкий пел под оркестр. Все же сильнее всего Высоцкий был с самим собой.

— Естественно, возникает вопрос: что это за жанр?

— Я не в состоянии предложить какое-лцбо слово или наименование.

— Вы считаете, что Высоцкий гениален в этом неназванном своем жанре?

— Я к этому отношусь очень осторожно. Я не знаю, как обращаться со словами, — и с хвалебными, и с ругательными… И, в частности, со словом «гений». Это слово я употреблял несколько раз — по поводу музыки или композиторов, — в случаях для меня несомненных. Но все же считаю, что слово «гений», как и многие другие слова, несовершенно и недостаточно. Мне кажется: тот факт, что Высоцкого слушает огромное количество людей (как музыкально информированных, так и совершенно не информированных), — и слушает с равным участием, — это гораздо важнее того, можно его назвать гением или нет. Наверное, если употребить штамп, Высоцкий — гений. Я бы не сказал, что он — гениальный поэт или гениальный композитор. Это — гениальный человек, со всеми достоинствами и недостатками гениального человека.

— Воздействие песен Высоцкого — на уровне личного происшествия. Во всяком случае — для многих… это ощущаете?

— Да, конечно. Как и всякий человек, я это ощущаю. Может быть, это воздействие есть следствие преодоления тяжести времени, в котором он жил. Было ощущение какой-то давящей массы, которую никто никак не может назвать, и даже не из-за цензуры. Цензура, если ее снять, не дает окончательного смысла свободы — была незримая психологически давящая масса…

— Битов сказал, что один Высоцкий поднял глыбу молчания… Высоцкий состоялся вопреки всему.

— Это всегда потом выясняется, что человек состоялся. Даже если он очень недолго прожил и, к сожалению, не успел сделать и десятой части того, что мог… Но в этом проявляется то обстоятельство, что в каждом человеке — человек выражен изначально весь. То, что он успел или не успел сделать, — это одно, а то, что человек представляет собой, — это как бы не зависит от сделанного. В XVIII веке во Франции появился роман в письмах «Опасные связи». Шарль Лакло написал только одну эту книгу, но этого было достаточно, чтобы сделать его имя бессмертным. А можно представить людей, которые такой книги не написали, не успели написать… Но в каком-то смысле они реализовались полностью, хотя не оставили даже одной книги, поэтому реализация человека приближается к сделанному, но этим не исчерпывается.

Я думаю: если бы Высоцкий жил сейчас с нами, он все равно остался бы самим собой. Изначально человек есть сжатая формула какой-то сущности, которая раскрывается его жизнью, независимо от ее длительности.

— Тогда в чем же эта главная реализация человека?

— Главная реализация человека ускользает от определения словом. Как бы мы ни пытались сформулировать это — мы все равно не найдем нужных слов… Главная реализация художника, поэта, писателя, композитора, как бы он ни был велик в своем деле — все же не исчерпывается этим делом. Это какая-то загадка, и мы можем приблизиться, но не достигнуть разгадки…

— Как Вы думаете, Высоцкий был верующим человеком? 

— Я не знаю. Сейчас можно только предполагать… Скорее всего, Высоцкий был, несомненно, верующим. Есть ходящие в церковь и не верующие, а есть не ходящие в церковь и не знающие, что они — веруют. Я предполагаю такие — кощунственные варианты… С этим мы соприкасаемся довольно часто.

По сути своей, Высоцкий относился скорее к числу верующих, независимо от того, ходил он в церковь или нет, был крещен или нет… Но, кажется, он был крещен.

— Высоцкий — гениальный человек — это прежде всего дар или результат громадной работы над собой?

— Я думаю, что всякий человек, с одной стороны, обязан всем, что он достиг — природе и судьбе, а с другой стороны, — жизнь перед каждым ставит ежесекундный вопрос, на который каждый ежесекундно должен найти ответ, и никакие готовые идеальные решения не являются решениями на этот случай. И эта бесконечная ситуация поиска и выбора может быть и реальной опасностью для каждого человека. Поэтому человек, совершивший даже очень большое число правильных выборов, не может быть уверен, что он вот сейчас совершит неизбежно правильный выбор. Он может только надеяться на это.

— В спектакле «Владимир Высоцкий» звучат стихи Высоцкого на Вашу музыку. Какова судьба этого фрагмента?

— Это было специально сочинено мной для этого спектакля. Я не убежден, что это хорошо, потому что в принципе должна быть музыка Высоцкого. А возникло это следующим образом… Юрий Петрович предложил, но по ряду причин я не хотел этого делать… Первое — очень высоко ценя Высоцкого, я все же не солидаризировался с этим жанром. Второе — почему из множества композиторов Любимов обратился ко мне? Я не видел морального обоснования… Эти обстоятельства стесняли меня в работе…

Но я постарался забыть о себе и отнестись к этому как к моей профессиональной задаче: написать музыку на эти стихи. Насколько удачно это получилось, я не знаю. Я очень благодарен актерам, которые своим исполнением приблизили этот фрагмент к характеру всего спектакля. И все же я не уверен в качестве самой музыки, потому что задачи, которые обычно бывают у меня, — совершенно другие.

— Как Вы думаете, Высоцкий останется?

— Высоцкий останется, если даже формальный интерес к его творчеству и к его личности уменьшится. Высоцкий останется, потому что он оказал огромное влияние на множество людей. Трудно даже сказать, кто еще мог оказать такое влияние… И независимо от того, пойдет ли это влияние в его сторону или в другую, — Высоцкий останется.

Январь 1990 г., Москва