Клуб культуры

Клуб культуры

Исторический характер этих платьев, или, скорее, тот факт, что каждое из них было единственным, придавало нарядам госпожи де Германт особую выразительность. Одетая в подобные платья, женщина приобретала необыкновенную значительность.

Марсель Пруст. В поисках утраченного времени

Единственное, во что я по-настоящему верю, – это культура. Не было еще периода, когда люди так мало уважали бы прошлое.

Вивьен Вествуд

В рассказе о Вивьен Вествуд три части. Есть панк. А сейчас активизм. Посередине – совершенно необычное, но важное для понимания ее личности связующее звено между панком и политикой: Вивьен – беззастенчивый сторонник элитизма в культуре. Мне нелегко это писать, ведь можно отпугнуть тех, кто сторонится идей высокого искусства и важности истории. Но Вивьен в равной степени будут помнить за каждый из этих трех тесно переплетающихся аспектов ее жизни и творчества. Когда-то она участвовала в создании образа панка, а сейчас связала свою работу с проводимыми ею кампаниями по борьбе за права человека и экологическую справедливость. А между тем она привнесла в искусство современной моды нечто уникальное: страстное увлечение прошлым и тем, что оно может рассказать нам не только об одежде, но и об эстетике.

Для Вивьен мода никогда не сводилась только к одежде – ни в период работы над панком, ни после. После расставания с Малкольмом она путешествовала, читала и проводила много времени в художественных галереях. Она и сейчас это делает. Чтобы понять Вивьен как художника, работающего с тканями, полезно отправиться с ней в путешествие, которое она предприняла с канадским историком искусства Гэри Нессом, по великолепным полотнам XVII и XVIII веков. Если правда, что жизнь твоя становится намного лучше, когда ты носишь необыкновенные наряды, то не зря Вивьен снова и снова интересовалась тем, какое впечатление могут произвести исторические формы и события сегодня. В своих коллекциях Вивьен обращалась к разным мотивам, от пиратских до королевских, к портретам самодовольных фанфаронов Ван Дейка, одетых в роскошные ткани и восхищающих своей «телесностью», к твиду, шотландке, вуали и парче, которые использовались другими поколениями. Вивьен начала смешивать моду и историю искусства, снискав себе восторженных поклонников по всему миру, вызвав потрясение у одних и неприязнь у других. «То, что она смогла сделать из панка высокую моду, – рассуждает модель Лили Коул, – что смогла соединить эти две силы, отражает ее собственную раздвоенность… В мире моды нечасто встретишь кого-то настолько независимого в суждениях и решительного в действиях». Наряды в стиле кипящего эмоциями панка постепенно превратились в щегольские вещи строгого покроя с роскошными деталями – аллюзиями на прошлое: казалось бы, это крутой поворот в карьере, однако для Вивьен он прошел плавно.

Ключевой в понимании этого перевоплощения стала коллекция «Харрис-твид» (осень/зима 1987). Когда Вивьен вернулась в Англию, ее финансовое положение оставляло желать лучшего, и эта богатая коллекция, выполненная в традиционном ключе, почти полностью была сшита в квартире на Серли-Корт, на старой швейной машинке Вивьен. Марк Спай, который в то время работал с Вивьен, вспоминает, как коллекцию привезли в «World’s End» в черных мешках для мусора: «Колючие толстые вещи из твида, в то время люди ничего подобного не носили, но потом стали носить». Коллекция «Харрис-твид» получила название в честь производимой на Гебридских островах ткани, в итоге ее создание способствовало возрождению умирающей отрасли и стало одной из причин, почему Вивьен наградили королевской медалью «За вклад в развитие экспорта». Кроме того, в этой коллекции развивались идеи, заложенные еще в «Мини-крини». Из дизайна ушли диснеевские пятнышки и имитация дерева, им на смену пришли яркие пурпурные тона, горностай и, конечно, твид; на подиуме их представляли дерзкие и шикарные Пэтси Кенсит, Сэди Фрост и Сара Стокбридж. «Идея для этой коллекции пришла мне в голову, когда я ехала в метро и увидела маленькую девочку, – говорит Вивьен, преданный поклонник общественного транспорта. – На ней была школьная куртка, которые в то время продавались в «Harrods», а в руке она держала пакет с пуантами. Она казалась такой безмятежной, такой очаровательной». В моделях коллекции было что-то девчоночье, что-то из мира танцев, при этом они были четкого кроя, и в них чувствовался британский дух, и эти качества стали для Вивьен струнами, на которых она исполнила виртуозное соло: «Я представляла себе девушек, впервые попавших на бал, в накинутых поверх бальных платьев непромокаемых плащах; такое смешение легкости и шика с традициями». Для коллекции использовались ткани, произведенные на станках в Шотландии и на английских фабриках, а куртки, мужские и женские, были сшиты в лучших традициях Сэвил-Роу. Вся соль коллекции заключалась в том, что в ней в игривой форме пародировались типичные английские черты, и это очень понравилось публике, присутствовавшей на показе в «Олимпии», и почти так же понравилось всему остальному миру.

Сэди Фрост в наряде из коллекции «Харрис-твид»

«Только создавая коллекцию «Харрис-твид», я по-настоящему занялась кроем. Конечно, мы и раньше делали вещи строгого фасона, но, помню, «Харрис-твид» стал первой коллекцией, куда вошли модели и для мужчин. До этого мужские вещи тоже всегда присутствовали в ассортименте, но дело ограничивалось, пожалуй, идеально скроенной парой брюк. Конечно, еще во времена «SEX» мы шили костюмы-зут, но теперь мне хотелось сделать качественный крой неотъемлемой частью своих коллекций».

Кроме пурпурного бархата и лилово-розоватого твида Вивьен использовала ткань в цветную клетку и красную баратею – все они отлично смотрелись и на подиуме, и на фотографиях. Благодаря использованию корон и новому логотипу с державой и кольцами Сатурна получились потрясающие образы для фотографов и прессы. «Меня сейчас очень вдохновляет образ королевы, – говорила в те дни Вивьен, – вся связанная с ним помпезность, и торжественность, и Норман Хартнелл». Британское издание «Vogue» заказало бывшему зятю королевы, фотографу лорду Сноудону, снять модель в наряде из красной баратеи на фоне Букингемского дворца в окружении одетых по всем правилам конных гвардейцев. В последний момент перед фотосессией Вивьен уже почти запаниковала, и успокоить ее сумела только тогдашняя помощница Белла Фрейд. «Что мне особенно нравилось, когда мы работали с Беллой, – вспоминает Вивьен, – так это ее вкус. Поздней ночью на Серли-Корт я надела на голову корону и спросила ее, выглядит ли это забавно. А она ответила: «Вивьен, даже не сомневайся! Ничего шикарнее я не видела!» Видишь ли, помощники, как и модели, обязаны любить наряды. Белла была бесподобна».

Коллекция «Харрис-твид» тут же завоевала сердца британцев и журналистов моды, в равной степени ошеломив, позабавив и пленив их. Правда, не всем пришлась по душе заявленная Вивьен концепция «шуточной, но жутко изысканной» коллекции. Сара Стокбридж вспоминает, что, когда она шла в жакете из «Харрис-твида» и туфлях с подошвой-качалкой по лондонской улице, над ней смеялись, зато в Нью-Йорке ей буквально аплодировали. «По правде говоря, – вспоминает Вивьен, – я хотела уговорить Диану надеть одну из корон, и это выглядело бы в моем понимании как самоирония».

«Мы создавали «Харрис-твид» на Серли-Корт, нам с Карло больше негде было работать – мне, Белле Фрейд, мистеру Минтосу и нескольким наемным рабочим. Кое-что мы доделали лишь накануне показа». Британский дух коллекции подчеркивался классическими трикотажными комплектами-двойками в стиле «Smedley». Их дополнили логотипами Вивьен, подправив крой и сделав его более сексуальным, чем в то время производили в «Smedley», и с тех пор эти комплекты вошли в основной репертуар Вивьен, в типичном для нее духе подчеркивая скрытый эротизм вымышленного персонажа – библиотекарши. Отдельно Вивьен еще создала из нижнего белья верхнюю одежду – «современные» корсеты, как она их называла, оказавшие беспрецедентное влияние на нынешнюю моду. Появились они обычным для Вивьен способом: она взяла традиционный образ XVIII века, «декольте, которое не носили уже 200 лет», но сшила корсет по современным технологиям: вместо крючочков и шнуровки по бокам – тянущиеся лайкровые вставки, вместо китового уса – пластиковые косточки. Получился очень сексуальный наряд, вызывающий ассоциации с нарядами из романтических историй начала века, удобный, а главное – дающий власть.

«Когда Сэди Фрост расстегнула пальто, а под ним оказался корсет, – рассказывает Вивьен о бывшей миссис Джуд Лоу, – разнесся вздох, все мужчины в зале просто ахнули, а когда Сэди спустилась с подиума, они кричали ей вслед: «Вернись, милая!» Кстати, на прошлой неделе я видела ее у Кейт Мосс и сказала ей, что она невероятная красавица!» Вивьен спешит отметить, что ее культовый корсет, помимо прочего, заложил основы для создания некоторых самых экстравагантных моделей: «Если зафиксировать торс, можно создать любой силуэт – и это здорово. Поэтому я назвала свой корсет «Статуя Свободы», а его воспроизведение стало в 1990-х вступительным экзаменом для тех, кто мечтал работать с Вивьен. Внизу, в архиве Вивьен, лежит тот самый багряный бархатный корсет, который демонстрировала Сара Стокбридж; он до сих пор источает необыкновенный эротический заряд и ослепительную чувственность: даже через пластиковый пакет видно, как пластична ткань, какое сильное впечатление производит эта вещь и как она удобна. «Для меня, – говорит Вивьен, – средоточие женщины – это талия… Посмотрите на свадебное платье Дианы, – вспоминает она платье Дэвида и Элизабет Эммануэль, в котором венчалась покойная принцесса Уэльская, – и вы поймете, насколько корсет может преобразить платье. Поскольку оно держалось на плечах, то провисло. То есть платье Дианы было милым, восхитительным, но, использовав корсет, можно было бы создать любой силуэт и при этом сохранить сильную женскую сущность.

Сара Стокбридж в легинсах с фиговым листом

В общем, наш корсет очень сексуален. У него глубокий вырез. Он делает талию тоньше. Приподнимает грудь. Вот в этом-то и была вся соль: те корсеты приподнимали грудь. Люди это обожали. На три размера больше – все, к чему мы стремились. Корсет обожали: при виде его всех охватывал приступ победной эйфории. Сейчас Андреас называет это состояние «необходимым обладанием». Должна сказать, – с жаром продолжает Вивьен, – я корсет просто обожала. Мне никогда не хотелось, чтобы женщины в моей одежде были похожи на жертву, наоборот. И конечно, он отлично правит осанку. Это исторический момент для моды: конечно, за основу я взяла исторический вариант корсета, который конструировали мужчины, а шнуровали служанки. Ткань стретч поменяла все – отсюда и название «Статуя Свободы». Грудь в нем снова стала выглядеть так, как не выглядела уже много поколений. И мне понравилось, что все его переняли – в частности Готье. Мне нравились его работы, они были великолепны».

Следующие после «Харрис-твида» пять коллекций Вивьен, с 1988 по 1990 год, упрочили ее репутацию конструктора, модельера и кутюрье. Эти коллекции стали известны под общим названием «Британия должна стать языческой», поскольку в них всех посредством моды обыгрывались идеи эпохи Просвещения, воспевающие классическую (языческую) чувственность греческих одежд. Некоторые считали это свидетельством навязчивого увлечения Вивьен влиянием различных культур. На данном этапе она свободно смешивала традиционные британские узоры и ткани (клетка «Принц Уэльский», тонкая полоска и твид) с эротическими мотивами Древней Греции, сексуальной игривости и искушенности. На самом деле в ее работах нашел отражение век рационализма, охваченный интересом к сексуальности и ее классическим образам. Никакого противоречия с нашим поверхностным веком. Например, Саре Стокбридж случилось как-то позировать на лошадке-качалке, на которой тренируют жокеев, в контуше XVIII века строгого кроя и такой короткой юбке, что носить ее можно было, как сказала Вивьен, только со «старушечьими панталонами в стиле Джона Смедли». Ко времени создания пятой «языческой» коллекции Сара (как и сама Вивьен) носила жакеты горчичного цвета из «Харрис-твида», фасоном напоминавшие охотничьи куртки XVIII века, дополненные брюками телесного цвета и аппликацией с фиговым листом на промежности. Этот скандальный образ наводнил британскую бульварную прессу, что, собственно, было на руку обеим сторонам, особенно когда в этом наряде Вивьен позировала у здания Музея естествознания, поддерживая его бастующих сотрудников. При этом ее наряд задумывался исключительно ради того, чтобы поддержать возвращение эпохи Просвещения. Как инкруаябли и мервейез, искавшие вдохновения в классических цивилизациях, и во многом как неоклассицизм, вдохновленный эротическими стенными росписями в Геркулануме, Вивьен просто использовала самые лучшие образы прошлого, чтобы изобразить лучшее будущее. Секс и легкомыслие всегда сопровождали древние цивилизации и уже позже проявили себя в неприлично узких брюках эпохи Регентства: на них и намекала Вивьен, создав ансамбль для верховой езды с фиговым листом. «В том, что я делаю, всегда есть английский дух, – говорит Вивьен, – то есть английский крой, ирония и склонность к риску. А еще политика. Помню, я размышляла: «Ага, обойдусь без юбок, как будто это идеально сложенный мужчина, но он сейчас без штанов, потому что занимался сексом». Еще в этой идее заключалась одна хитрость: я хотела, чтобы можно было использовать обожаемые мной жакеты и в следующей коллекции. Или как в 1950-х: у нас было не много одежды и наши свадебные наряды демонстрировали необычное смешение стилей; мы брали исторические или винтажные вещи и дополняли их каким-нибудь куском ткани. Суть в смешении идей. Вспомним витрину какого-нибудь магазина на Сэвил-Роу, где выставлены ткани для сорочек. У англичан множество материалов для работы и стилей, и мне это очень нравится. Нравится беззаботность на полотнах Гейнсборо, «Англомания» с собаками и цветами. Поэтому французам так давно нравятся наши творения; и за «Англоманией», по сути, стоит французская изобретательность. Как говорится, французский художник поправляет шляпку на своей модели, а Гейнсборо знал, что его модель со знанием дела заломит шляпку сама».

Если мода – это искусство, то холстом для нее служит человеческое тело, и художник решает, что утянуть, а что подчеркнуть, что обнажить, спрятать или подчеркнуть. Этой игре с одеждой много веков. Закономерно, что некоторые из самых удачных идей уже были названы непременными атрибутами «телесного холста» и стали постоянными. Вообще-то идея свободы, выраженная через сексуальное раскрепощение, звучала в работах Вивьен еще со времен существования «SEX». В 80-х кое-что изменилось: она обратила свой взор в сторону тех видов искусства, которые уже воспевали человеческое тело, например к классическим скульптурам или портретному искусству XVIII века. Свои работы она приправила изрядной долей юмора, и это, пожалуй, единственный вклад британцев в атрибутику, связанную с сексом, и хотя облегающие легинсы с фиговым листом, распроданные в считаные часы, очевидно отсылали к античным статуям и одновременно к брюкам мистера Дарси, они были очень смешными. «Мое самое веселое воспоминание тех лет, – рассказывает Марк Спай, – это когда я услышал, как Вивьен визжит от смеха: сперва я не понял, что происходит, а оказалось, что она просто только-только примерила легинсы с фиговым листом и посмотрелась в зеркало».

В эти годы с Вивьен Вествуд в британском национальном сознании стал связываться определенный образ – что-то среднее между оперной дивой и доминатрикс в историческом костюме. Кроме того, в это время у нее появилось множество заинтригованных последователей и поклонников, к которым могу причислить и себя. Секрет в том, что ее вещи были откровенно сексуальными, прекрасно смотрелись на фото и притягивали взгляд, а кроме того, о них еще можно было много написать и рассказать, ведь Вивьен в процессе их создания приходилось изучать кучу материалов. Так что понятно, почему на статьи о ее коллекциях тратили гораздо больше полос, чем о коллекциях любого другого британского модельера, а созданные ею образы, снова и снова обыгрывавшие ее собственные представления о королевском дворе, знати и высоком искусстве, тиражировались и распространялись по всему миру, получая признание заинтересованных зрителей. Год за годом благодаря сексуальности «как в варьете» в стиле Сары Стокбридж, тонкому чутью Вивьен на исторические костюмы, высококлассному крою, а также классическим и политическим аллюзиям ее работы вызывали сенсацию. Назревал вопрос: возможно ли добиться подобного коммерческого успеха в массовой моде?

Если раньше (и вместе с Малкольмом) Вивьен стремилась создать уличную моду как отражение ее взглядов на общество, то в 1980-е она обратила пристальное внимание на историю идей и искусства как средство критически переосмыслить настоящее. Она как всегда с готовностью заявляет, что работы ее родились в творческом диалоге, так же как во время работы с Малкольмом. Но на этот раз ее советчик и вдохновитель был вылеплен из совсем другого теста: им стал канадец – гомосексуалист и эстет Гэри Несс.

«Самое большое влияние на мою жизнь, бесспорно, оказал Гэри Несс, – признается мне Вивьен. – Я не стала бы той, кто я есть, если бы не встретила его. Его идеи меня завораживали. Как будто до встречи с ним я нигде не бывала. Он был сильной личностью с еретическими взглядами на мир: в этом, по-моему, и выражалась его сила. Никто никогда со мной не говорил, как Гэри. Удивительно умный человек с удивительным характером, на который очень сильно повлияли его герои – Олдос Хаксли и Бертран Рассел. Я никогда не слышала, чтобы кто-нибудь высказывал такие идеи, как Гэри, и я тут же понимала: в них есть смысл. Дружба с ним «объясняет» эту часть моей жизни и многое из того, что я как модельер сделала после знакомства с ним. С мужчинами, мыслящими не так, как я, мне хочется разговаривать. Он дал мне почитать «Оливу» Хаксли. А я тогда все еще была борцом за свободу. Но мне нужно было заново приставить голову.

В те годы, когда я пребывала в одиночестве, центром моего мира стал Гэри. Он многое поведал мне об искусстве и истории. Без него я не стала бы тем модельером, которым стала. Чтобы понять, что я искала и что создавала в тот период и какой была моя жизнь до Андреаса, нужно знать две вещи. Нужно понимать, что такое культура и каково ее значение, а еще нужно знать, что за человек Гэри.

Познакомились мы странно. Гэри нуждался в деньгах. Он когда-то был художником-портретистом и бросил это занятие – просто в какой-то момент швырнул все свои работы в Темзу, когда ему осточертели владельцы галерей и его работа в целом. Но он не терял форму и постоянно рисовал. Он хотел устроить выставку портретов и искал интересных людей, которых можно было бы нарисовать. И вот он пришел ко мне в магазин «World’s End», представился и спросил, можно ли написать мой портрет. Выглядел он очень утонченно и одну за другой курил французские сигареты «Житан». Он был очень, очень красивым мужчиной. И геем. Но когда мы познакомились, секс его не интересовал. Начать с того, что он был не очень здоров, хотя тогда я этого не знала. А еще он сказал, что работает пастелью – он произносил это слово на французский манер. Так вот, он сказал: «Техника рисования такая же, как при работе с маслом, совсем не похожа на акварель». Но на самом деле он использовал пастель, потому что у него было очень маленькое рабочее место, «а чтобы рисовать что-то стоящее, нужно просторное помещение», где можно разместить материалы и прочее. В общем, он нарисовал мой портрет, отложил его в сторону и сказал, что ему придется начать сызнова. Он объяснил: «Его не спасти. Вы на нем слишком старая. Придется начать все сначала». Правда, мы так и не добрались до нового портрета. Ему больше нравилось разговаривать, и мы просто болтали и болтали, и он так и не написал другой портрет.

Он знал уйму смешных историй. Рисуя, объехал всю Америку, провел пять лет в Испании в годы режима Франко, жил на Майорке с англичанами-экспатриотами, в кругу людей, чьи семьи, как он говорил, отказались от них, и они познакомили его с Ли Миллер и Роландом Пенроузом. Он был очень забавным, любил цитировать глупые стишки:

Фрейда секс достал,

И, чтобы мир позлить,

Решил он свою теорию

Сочинить.

Гэри любил говорить, что «никто так не любит посмеяться, как французы». Его настоящее имя было Нельсон, но он был похож на Гэри Купера, даже в детстве, вот его и прозвали Гэри. И он на самом деле хорошо рисовал. Однажды он написал копию одного автопортрета Веласкеса в Лувре и сказал: «Ты бы не отличила ее от оригинала». Это потому, что он владел техникой рисования. Роланд Пенроуз был для него своего рода покровителем, и он работал над его книгой о Пикассо, в которой, говорил Гэри, было очень много грубых ошибок, и ему приходилось очень деликатно его редактировать. Он лучше относился к Ли Миллер и говорил, что она пристрастилась к выпивке, потому что ее муж Пенроуз волочился за женщинами, но, как бы то ни было, когда Пенроуз умер, Нессу стал нужен другой покровитель, и тогда он приехал в Лондон. Он и правда стыдился брать у людей деньги, но он знал, что может быть полезным. Когда семейные средства у Несса кончились, Пенроуз помог ему найти деньги на публикацию книги, которая так и не была закончена, поскольку называлась «Кому нужно это чертово искусство? Написано Филлис Стайн, не имеющей никакого отношения к Гертруде»[18].

Сара Стокбридж, «Choice»

Нельсон «Гэри» Несс родился в провинции Саскачеван в Канаде в 1928 году, так что он был на целых 13 лет старше Вивьен. В двадцатилетнем возрасте он посещал местную школу искусств, а потом выиграл конкурс по рисованию портретов и получил стипендию на обучение в Национальной высшей школе изящных искусств на Левом берегу в Париже.

Париж 1950-х подарил Гэри многое: стойкую веру в то, что Франция – центр художественного мира и культуры, классическое представление о том, что наша цивилизация берет начало в Древней Греции, а также счастливейшие годы жизни. На Кингз-Роуд же он оказался после переезда в Лондон, когда в нем вновь зажглось амбициозное желание рисовать портреты. У него не было денег на масляные краски, так что он писал масляной пастелью на бумаге и картоне и говорил Вивьен и всему миру, что лучших материалов не найти.

«Мой портрет получился не очень удачным, – вспоминает Вивьен, – или, по крайней мере, ему так показалось, но мы разговорились, и каждый раз, когда я упоминала что-то меня интересующее, он подходил к книжной полке и брал книгу, которая отражала мою мысль, а иногда даже открывал ее на нужной странице. Я училась. Он обладал ценными знаниями, которых мне не хватало. Благодаря ему у меня появился интерес к Китаю и китайскому искусству. И к культуре индейцев. Он обладал живительной силой. Например, мой манифест был построен по принципу маленьких карманных изданий Повера, которые он коллекционировал. Гэри был настоящим героем. Он был сильно болен. Страдал от опоясывающего лишая – боли были нестерпимые и длились годами. Раздраженные нервные окончания и пылающая кожа. Ужас. Так что я ценила каждую минуту, проведенную с ним. Я очень многое узнала. Он полностью изменил мое представление об искусстве. Он любил повторять: «Цель – это человеческое изобретение; мы только и знаем что свою цель», «Необходимо придумать, как устранить связь идей» – и цитировать Уистлера: «В искусстве нет прогресса». Если бы он был жив, сейчас ему исполнилось бы 84 года. – Вивьен замолкает и откашливается. – Он умер лет десять назад. Умер в возрасте 72 или 73 лет, то есть ему было столько, сколько мне сейчас. Однажды мы договорились встретиться в баре «French House» в Сохо, и я опоздала. Он кипел от злости. Ему там очень не понравилось, он сказал, что там все фальшивое. Он выскочил оттуда и ушел. Но написал мне письмо. Я его так и не открыла тогда, но сохранила. И распечатала лишь недавно. Оно такое доброе, милое…»

«В те годы, когда я была «сама по себе», мы с Гэри виделись пару раз в неделю. Я давала ему деньги, даже когда сама жила на пособие. Получала 30 фунтов в неделю и отдавала ему половину, потому что он был заядлым курильщиком, а я могла прожить на 15 фунтов. Мне немного надо. А мои сыновья Бен и Джо в то время уже сами о себе заботились. Перед поездкой в Италию я дала Гэри 200 фунтов – вообще-то я заняла их из сбережений Бена – и сказала: «Это все, что у меня есть. Мне нужно уехать в Италию и попытаться разобраться с делами – с финансами. Я больше не смогу за тобой присматривать». А когда я вернулась, он был совсем плох. Он пил только молочные энергетические напитки и курил сигареты «Житан». Повсюду вокруг этого несчастного гения валялись пакеты с окурками». Сейчас-то можно запросто устроить себе библиотерапию, а при покупке книг для электронной «читалки» получить список рекомендуемой литературы, отвечающей прежним предпочтениям; а в те времена – и это неудивительно – Вивьен высоко ценила наставления критика-культуролога, получившего образование во Франции и проповедовавшего важность высокого искусства и, конечно, моды. Очевидно, между ними был роман, в силу обстоятельств платонический. Многие из тех, кого Вивьен познакомила с Гэри, видели, что это очень странный, вечно нуждающийся в деньгах тип, а когда Карло и остальным участникам бизнеса Вивьен стало ясно, что Несс стал для нее «платным» консультантом по культуре, все почувствовали смятение и обиду. Но что же такое сделал Гэри?

«Гэри мне помог, – объясняет Вивьен. – Он подал идею, что великое искусство сегодня так же живо, как и в день своего создания. Что важно ценить прошлое. Благодаря ему я с уверенностью могу сказать, что нынешняя культура не порвала с прошлым. Людей из мира моды это раздражает, а еще раздражает, что я цитирую мотивы из прошлого и делаю отсылки к истории, но я терпеть не могла, когда меня обвиняли в анахронизме, потому что знала, что время на моей стороне. Если это настоящее искусство, оно вписывается в традицию».

Гэри стоит за большинством исторических тем в работах Вивьен и является автором названий почти всех ее коллекций начиная с «Voyage to Cythera» («Путешествие на Киферу», осень/зима 1989) до «Vive la Bagatelle» («Да здравствуют пустячки», весна/лето 1997), но он был больше чем просто копирайтер или драматург. «Я советую Вивьен, что читать», – как-то похвалился он и тут же умолк. В прессе Гэри называли «эстетом», хозяином «роскошно украшенной квартиры», любителем «безупречных ухоженных ногтей», осторожно намекая на простой факт: Гэри был гомосексуалистом, изящно скрывавшим это, как делали утонченные люди его поколения. Похоже, он по-настоящему полюбил Вивьен, раскрыв в себе страсть к обучению и наставлению. «Мне бы хотелось, чтобы о Гэри думали исключительно хорошо, – говорит Вивьен. – Он был человеком настоящей моральной стойкости и интеллектуальной строгости. Он обожал ткани и обожал искусство. От него я восприняла нечто неординарное – свою политизированность. Гэри показал мне, что я могу выражать свои политические взгляды при помощи искусства».

После разрыва с Малкольмом и до знакомства с Андреасом Вивьен общалась с Нессом, дававшим ей пищу для размышлений, причем в их отношениях не было ни физического, ни романтического влечения ни с ее, ни с его стороны, и это лишний раз демонстрирует, какой всеобъемлющей тягой к знаниям она обладает. Гэри серьезно изменил ход ее мыслей, вкусы и суждения об искусстве и культуре, о потенциальной возможности моды стать искусством и возможности модельера пропагандировать культуру и «быть борцом за моду», прибегнув к помощи прикладного искусства.

Гэри открыл перед Вивьен абсолютно новые горизонты эстетической политики и привил уважение к высокому искусству, которое стало основой всего, во что она верит и что делает. «Основная идея, – позже говорил он, – в том, что на Руссо, протосоциалисте и крестном отце идеи о «благородном дикаре», лежит ответственность за урон, нанесенный традиционным представлениям». В этих словах кроется причина преданности Вивьен «иерархии искусств» и высокой культуре – отречение от романтизма в том смысле, в каком его трактуют политики и хиппи. Иными словами, Несс, как и многие его сверстники, считал, что политическая эмансипация эпохи революций заронила семена упадка западной культуры. Лучшие вещи должны создаваться и обсуждаться образованной элитой («избранными», как сейчас сказала бы Вивьен) на основании четких знаний о лучших достижениях прошлого. Конечно, плоды их трудов должны быть доступны каждому, но не все сумеют их оценить. Классика существует на самом деле, как на самом деле существует великое искусство. Его можно описать, к нему можно стремиться. Слишком крутой поворот после панка и футболок с надписью «Разрушай», но в Вивьен все это отлично уживалось.

Преданность Вивьен высокому искусству, и в частности, декоративному и изобразительному искусству Франции и Англии XVIII века, была неприемлема для бывших панков из ее окружения. Для Гэри не существовало никаких идей после придуманных Пикассо и Матиссом, никаких великих художников после Мане. Но Вивьен в коллекции «Панкутюр» удалось достичь необычного смешения ее прошлых идей и идей, почерпнутых от Гэри. Она нашла средство критически подходить к современности – использовать лучшие творения прошлого. Высокое искусство и возврат к ценностям прошлых веков, даже в рамках моды, – вот что стало для нее самым достойным противовесом легко продаваемому тряпью. В определенном смысле это позиция панка. Если эксцентричные идеи вовремя не были озвучены, это лишь потому, что «для того, чтобы выразить какую-то идею, нужно много денег». Если демократиям не удавалось следовать истинным ценностям, так это потому, что выборы скорее напоминали упражнения в маркетинге. «Проблема в том, что у маркетологов та же точка зрения, что у марксистов, – говорил Гэри. – Они пытаются внедрить диктатуру пролетариата. И как минимум им удалось разрушить понятие Вкуса». Поэтому Вивьен и Гэри начали называть маркетологов «марксистологами». Так, Гэри подарил Вивьен идеальную аргументацию для того, чтобы смотреть и в прошлое, и в будущее одновременно. Хотя журналисты моды свалили все в кучу, заявив, что училка Вивьен читает лекции по истории костюма, Вивьен и Гэри отнеслись к этому только как к доказательству коммерциализации моды. «Что-то без сомнения великолепное становится традицией, – говорил Гэри. – Всему остальному же приходится подстраиваться, чтобы в традицию вписаться. В этом смысле прошлое не только действительно влияет на настоящее, но настоящее подстраивается под прошлое». Или, как недавно сказала Вивьен, «мы берем лучшее из прошлого, в том числе идеальные представления прошлого о будущем, и устанавливаем диалог между прошлым и настоящим, между тогдашними и нынешними надеждами на будущее. В этом суть культуры и это лучшее, что может сделать мода. У моих моделей есть история – потому-то они и стали классикой, – и они продолжают ее рассказывать. Все модельеры, достойные носить такое звание, в этом смысле делают то же, что я: создают некий пузырь, населяют его людьми, которые жили бы в придуманном ими лучшем мире. Только выглядят эти люди лучше».

Эти мысли претворились в жизнь. Страстные увлечения увлекли Вивьен в путешествие по истории искусства. В нем она надеялась отыскать вдохновение, чтобы сказать новое слово в моде. Так начался самый плодотворный период ее творческой карьеры. На показах и в коллекциях Вивьен соседствовали вещи из твида и шерсти, двойки и жемчужные нитки, костюмы в тонкую полоску с огромными ромбовидными пуговицами янтарного цвета, блейзеры и свитера с пестрым рисунком фэр-айл и классические тоги с отпечатанным на них рисунком, как на севрском фарфоре, корсеты из серебристого и золотистого ламе, летящие платья с греческими драпировками и даже балетные пачки. Вивьен словно открыла огромный ящик с маскарадными костюмами, ошеломив некоторыми нарядами журналистов моды. В коллекции «Путешествие на Киферу» (место культа Афродиты) в центре внимания оказались костюмы Арлекина и Коломбины, но, когда Вивьен в метко названной коллекции «Time Machine» («Машина времени», осень/зима 1988) дополнила широкие куртки норфолк, плоские кепки и брюки гольф деталями средневековых доспехов, все были обескуражены. И все же благодаря ее мастерскому использованию исторических и литературных мотивов многие из ее вещей строгого и четкого кроя стали классикой. Они не только не привязаны ни к каким веяниям переменчивой моды того периода, но и сохраняют свой шарм, в первую очередь благодаря тому, что хорошо сшиты и базируются на серьезной идее. В коллекции марки «Red Label» того года (осень/зима 2014) использованы крой и мотивы из «Харрис-твида» (1987) и «Англомании» (1993), а вещи выполнены из шотландки и твида – и это стало синонимом вклада Вивьен в моду, вдохновленного историей Великобритании.

Правда, не всех впечатлили ее работы. Неудивительно, что на родной земле пародирование британского стиля и беззастенчивый культурный элитизм Вивьен вызвали болезненную реакцию. К несчастью, в 1988 году Вивьен пригласили участвовать в прямой трансляции популярного тогда шоу Вогана, транслируемого во время вечернего чая: в отсутствие Вогана его в тот день вела Сью Лоули. Следуя давней британской традиции глумиться над авангардным искусством и эстетикой, Лоули стала подстрекать зрителей в зале к насмешкам над модельером и ее работами, причем в типичной издевательской манере, которую позже пародировали «Алан Партридж» и Ребекка Фронт. Сара Стокбридж вспоминает: «Она была ужасной стервой, эта Лоули. Дженет Стрит Портер пыталась спасти ситуацию, но Сью Лоули просто добилась того, что все зрители смеялись надо мной, над Майклом Кларком и еще одной моделью. И, боюсь, мы только укрепили во мнении тех, кто считал, что работы Вивьен смехотворны».

«Можете смеяться, – холодно сказала тогда Вивьен, – но не забывайте смотреть». «Помню, на следующий день я ехала в метро, – вспоминает Вивьен, – и услышала, как два типичных англичанина обсуждали шоу. Так что оно стало широко известно. И один из них сказал: «Эта Сью Лоули просто не справилась». И теперь я всегда думаю: нельзя забывать, что важны не те, кто сидит в зале, а миллионы зрителей, которые смотрят шоу. А еще стоит поблагодарить Дженет Стрит Портер, которая встала и обратилась к аудитории: «Вы вообще знаете, кто это?! Вы это понимаете?» Ну а я в тот момент просто растерялась».

Если тот случай и упрочил определенную репутацию Вивьен в глазах британской публики, то саму Вивьен это в ту пору не слишком заботило. В 80-х и 90-х ее уверенность в себе как модельере росла, сформировался систематический подход к работе с постоянным использованием мотивов из прошлого; она говорила, что это крестовый поход и цель его – сделать общество образованным, научить его лучшему, что, по ее мнению, могла предложить культура человечества в прошлом. Творческие поиски привели Вивьен, в частности, к исследованию азиатского и южноамериканского искусства, хотя изначально ее интересы были сосредоточены на салонной культуре XVIII века c ее классическими формами и идеями, с ее свободой выражения и свободным познанием чувственного мира, с ее самодовольным позерством.

«Мода, какой мы обычно ее видим, мода Запада, – сказала мне тогда Вивьен, – находится в зависимости от кроя, предметы одежды состоят из особым образом скроенных компонентов – рукавов, лифов, юбок, брюк. Эти предметы одежды из-за кроя находятся в постоянном и изменчивом контакте с телом. Иногда они сковывают. Иногда дают свободу, влияют на осанку и движения. Эрос моды и вызывает на бой, и отвечает за защиту: истинная женщина выбирает, что обнажить, а что скрыть. В одежде ты можешь выразить себя. Одежда рассказывает о твоем теле, отражает твою личность и мысли. Она также передает динамику и подчеркивает твои возможности. Представление, что удобная одежда обязательно свободная, родилось в наше время. Я чувствую себя комфортно, когда считаю, что выгляжу великолепно, и ни за что не надену бесформенную, поношенную одежду массового производства. Я создаю одежду, мечтая сломать привычные представления. А ощущение удобства еще связано с желанием получить законченный умозрительный образ себя – такого, каким вам хочется быть.

«Эрос моды выбирает, что обнажить, а что скрыть». Вивьен Вествуд

Однажды мы спорили на эту тему с моей внучкой-подростком Корой. Мы пошли в Британский музей, и на ней была, скажем так, «удобная» одежда. Кончилось тем, что мы поругались, хотя с ее стороны было, конечно, очень смело и правильно спорить со мной, а я пыталась объяснить ей, что удобство исходит от того впечатления, которое ты хочешь произвести!

Пожалуй, лучшим примером того, как я работала в то время, в 80-е и 90-е, какой высокой точки достигли мои представления о моде и искусстве, стала коллекция «Portrait» («Портрет»). Я хотела создать коллекцию, в которой можно было бы соединить настолько разнообразные ткани, чтобы они богатством текстуры могли бы соперничать с полотнами, написанными маслом. Взяла лен и кружево, твид и бархат. Мне нужно было попытаться добиться такого эффекта. Важно было использовать красную шерстяную баратею (я с ней работала и раньше), потому что она символизировала английскую сельскую жизнь. Мне даже хотелось создать на спинах моих моделей фактуру полей и сельской местности. А еще у меня была задумка взять рисунки с мебели в стиле буль, задник зеркала из Собрания Уоллеса, а еще я хотела использовать все те вещи, которые изображены на картинах, даже мебель. Когда я разложила ткани, все еще чего-то не хватало. Не хватало самих картин. Я понимала, что на одежде должна быть настоящая картина. Я выбрала одну из работ Буше из Собрания Уоллеса – «Дафнис и Хлоя», на которой пастух смотрит на спящую пастушку, – и серьги с жемчужинами-капельками, которые больше всего ассоциируются с картинами, дополнила наряд туфлями на самой высокой платформе, чтобы поставить мою даму на пьедестал: мне хотелось, чтобы она выглядела так, будто только что сошла с картины».

Дэнис Льюис в корсете с картиной Буше

Эта задумка, между прочим, ведет к совершенно другому аспекту иконографии Вивьен Вествуд – к туфлям на платформе. История Вивьен как создателя революционно нового дизайна туфель как таковая уходит во времена коллекций «Гипноз», «Клинт Иствуд» и «Мини-крини»: эти туфли с подошвой, напоминающей лошадку-качалку, нашли отражение в коллекции «Портрет» в виде невероятных платформ. Те, кто их носит, обожают их, несмотря на головокружительную высоту. «До меня платформа и каблук всегда присоединялись к самой туфле, создавая поддержку. Я обернула кожей или тканью все это сооружение – туфли и платформы. Это так просто, но насколько красивее становятся туфли! Они как бы продолжают весь образ и делают ноги длиннее. Я заказала кожу, чтобы спрятать под ней платформу, так что туфли немного напоминали ортопедические и выглядели довольно эксцентрично. Они стали классикой. Немного эксцентричности, но и искусства – в этом я сама. Женщина должна быть на пьедестале. Как предмет искусства. Иногда. Или выглядеть так, будто только что сошла с картины. Я такие туфли ношу не снимая». (И это правда.)

Вивьен всегда говорила, что, если бы могла все начать сначала, она бы, пожалуй, пошла изучать историю искусств. Сейчас ее знают во всех галереях Лондона, и не только за то, как невозмутимо и свободно она ведет себя с любителями поглазеть на знаменитость, но и за то, как долго она может стоять перед картиной. Вивьен – наблюдатель, она, кроме других своих талантов, обладает завидным умением видеть. Пожалуй, сила личностей, изображенных на портретах, заставила Вивьен осознать потенциал исторических мотивов в одежде. «Созданные мною вещи динамичны, – в свое время говорила она. – Они утягивают, подчеркивают, слегка спадают. Это одежда, а не просто удобная вещь. Даже если в ней не всегда удобно, если ее то и дело нужно поправлять, меня это не смущает, потому что это тоже проявления и движения, свойственные одежде». Это слова человека, который понимает, как используют одежду актеры и какой смысл она может привнести в театральную постановку, но который узнал все это, просто рассматривая постановочные портреты XVII и XVIII веков. Суть позерства заключалась только в том, чтобы произвести впечатление при помощи одежды, в основном за счет того, чтобы что-то прикрыть или, наоборот, обнажить: впечатление всегда отчасти связано с сексуальностью, так же как лучшие образчики моды. «Не забывай, – уточняет Вивьен, – мы устраиваем бесконечное число примерок. Ведь речь идет о фигуре конкретного человека, о том, как человек двигается, а это очень индивидуально. Например, Андреас: никто не ходит так, как он. Поэтому мы всегда говорим: «Как бы ты прошел в этом?» «Положи руки на бедра». Нужно увязывать одежду и с фигурой, и с движениями. Всегда».

На работы Вивьен в значительной степени повлияли наряды XVII и XVIII веков – от платьев со складками Ватто до рединготов георгианской эпохи, от барочных корсетов до полуобнаженности неоклассицизма. Тот период был открыт для всего сексуального, революционного и вычурного, обыгрывал маскарадные, театральные и педантично строгие образы. Для развития моды те века, вероятно, были самыми благоприятными, поскольку тогда активно использовались мотивы прошлого (точеные силуэты греческих статуй нашли отражение в бриджах XVIII века, образы Аркадии – в вуалях), а в одежде постоянно обыгрывалось желание что-то прикрыть, или обнажить, или притвориться, нарядиться кем-то другим – так поступала и Мария-Антуанетта на своей ферме, и Томас Джефферсон в построенной рабами усадьбе Монтичелло. Маски, представления, сексуальный трепет и нравственный императив перед искусством – все это было частью жизни Вивьен в моде, и, надо сказать, ее личная жизнь тоже сделала стремительный разворот, как в XVIII веке, и не только потому, что ее не интересовали ни традиционный брак, ни обыкновенные мужчины. Вивьен, не без вмешательства Гэри, почувствовала, что «век поверхностного» (XVIII век) сможет установить диалог с современным миром, пережив муки просвещения – постсексуальную революцию, постмедиатизацию, постмодернизм. В 90-е Вивьен снова и снова обращалась к образам Французской революции и образам женщин, обретших права после первой сексуальной революции, – в коллекциях «Портрет» (осень/зима 1990), «On Liberty» («О свободе», 1994) и «Vive la Cocotte» («Да здравствует кокотка», 1997). Хотя некоторым журналистам из мира моды казалось, что их учат истории моды – а их и правда учили, – многие их коллеги восхищались пышной театральностью моделей и удивлялись тому, насколько потрясающим, провокационным, раскрепощающим может быть XVIII век для наших современников.

Вивьен и Гэри планировали создать нечто вроде салона XVIII века – форум для дискуссий об искусстве и философии

Дуализм XVIII века отлично подходил Вивьен: ей нравились обе его стороны. Это заметно по вырезкам из газет того времени, да и по тому, как беззаботно Вествуд дразнила британскую бульварную прессу. Приняв приглашение на одно из мероприятий Недели моды в Кенсингтонском дворце, которое устраивала принцесса Кентская, Вивьен появилась на нем в полупрозрачном платье-футляре по мотивам творчества Буля и в целом XVIII века – и без нижнего белья. Газеты высказались дружно и неодобрительно. «Это все свет! – отмахивается Вивьен. – При естественном освещении рисунок отражал свет, но во вспышках фотоаппаратов стала видна грудь. Когда я увидела газеты, я закрыла лицо руками. Журналисты все-таки не стали злобствовать по поводу этого происшествия. А многие люди даже написали мне в поддержку письма. Этот случай сочли актом протеста в поддержку женщин, но это был просто неприятный инцидент». Когда по случаю дня рождения королевы в 1992 году Вивьен вручали орден Британской империи, она снова появилась на церемонии без белья. Пришла она в сшитом по случаю костюме с юбкой в духе Диора, а когда покружилась перед камерами, то снова продемонстрировала отношение к нижнему белью в духе XVIII века. «Кое-кто во дворце сказал мне – не могу назвать имени, так как этот человек до сих пор там служит, – что королеву это очень рассмешило». Внучка Вивьен Кора, которая тоже была во дворце, когда Вивьен сделали Дамой, помнит, что всех интересовал только один вопрос: было у ее бабушки белье под юбкой или нет.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.