Цветы на асфальте
Цветы на асфальте
Некоторые истории, вроде, и рассказать хочется, а с другой стороны - как-то неловко.
Постараюсь быть предельно корректным и обойтись без смешочков. И без фамилий, конечно.
Любовь - она расцветает, когда не ждешь и где не ожидаешь. Наше отделение никак не располагало к любви. Мерзость всякая приключалась, не скрою: в узельной-бельевой. Или на моем, дохтурском белье, что хранилось в шкафу на случай дежурства, которое не каждый же день Достанешь его, а оно не совсем в порядке. И не найти ни концов, ни вместилищ.
Но вот чтобы возникло подлинное, чистое чувство - это было невероятное дело. Такое и у здоровых редкость. А у нас отделение было наполовину лежачее, много шейников. Шейники - это больные с переломанной шеей, у них ниже нее ничего не работает. Ну, кое-как руки двигаются, и все.
И вот разгорелся роман между одной шейницей и ходячим, который лежал с какой-то ерундой.
Перед дамой снимаю колпак. Это была очень цепкая особа. Симпатичная и совершенно бесперспективная: ноги и руки искривились в контрактурах, пальцами ничего не взять, все это напряжено, сведено неустранимой судорогой: спастика. В пузыре стоит постоянный катетер, потому что никакие самостоятельные отправления невозможны. И выливается через катетер такое, что с почками дело труба, это видно невооруженному глазом ребенку. В инвалидное кресло пересаживают втроем-вчетвером. Две дочки приходят, навещают, уже довольно большие. Какой-то муж маячит на горизонте, но не слишком. И вот в такой ситуации - и помада, и тушь, и двадцать косичек, и даже, по-моему, маникюр на сведенные пальцы.
Достойно восхищения, говорю совершенно искренне.
Она была не слишком приятна в общении, потому что сломанная шея со всеми последствиями не могли не сказаться. Но кто же осудит? Поджатые губы, недовольное лицо. Постоянная борьба за права, льготы и процедуры. Не дай бог схлестнуться. Да никто и не схлестывался.
И эта женщина развелась-таки с мужем ради соседа по нездоровью. Соседство, конечно, было весьма отдаленным. Кавалер ходил прямо и ровно, хотя и с некоторой преувеличенной вымученностью, очень задумчивый, мрачный, в бороде. Мы не успели оглянуться, как он уже возил ее кресло, ходил с ней повсюду - на физиотерапию, в клизменную, куда-то еще. Расчесывал ей волосы, красил лицо.
И хорошо ли так говорить, плохо ли - не знаю, но в общении он был еще неприятнее. Ни в каких других делах, способных расположить к себе общество, он не был замечен. Стоял, молчал, смотрел на тебя тяжелым и депрессивным взглядом, и ты ощущал себя неизвестно в чем виноватым.
Они расписались и стали приезжать вместе каждый год.
И он так же, как она, исправно посещал все процедуры и требовал себе новых, хотя мелкая операция, которую он перенес на пояснице, давно отзвучала и не могла причинить беспокойство.
Иногда их застигали за прелюдией к акту, детали которого я не хочу вообразить. Вся палата пустела, они оставались вдвоем. Он сидел на полу или на скамеечке, она возвышалась над ним в кресле.
Вот такая история. Достойная удивления в наших стенах. Все, кто это видел - и дохтура, и больные, потому как все же давно друг друга знают, не по первому разу лежат, одна семья - качали головами и поражались.
Понятно, не обошлось без свинства. У нас были сестры, которые знали цену каждому явлению.
Заходит одна в ординаторскую, ищет того мужчину, он куда-то пошел и ей не доложился:
- Где этот ебанат?...