ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ

В последнее десятилетие отпущенного Чижову земного срока его авторитет в обществе в целом и среди предпринимателей, в частности, был особенно велик. К его суждениям прислушивались, его мнением дорожили. О его безупречной честности ходили легенды. Имя его, стоящее во главе предприятия, было лучшей гарантией верности и успеха начатого дела. Вот только некоторые высказывания людей, знавших Федора Васильевича.

«Это был сильный человек, человек с властью, — писал Иван Сергеевич Аксаков. — Прежде всех других его качеств ощущалось в нем именно присутствие внутренней силы: силы убеждения, силы воли непреклонной, деспотической относительно самого себя. Смотря на его работу, методическую, отчетливую до мелочей, всякий сказал бы, что такое систематическое применение воли к делу возможно только при твердом спокойствии и хладнокровии духа. А между тем это был человек самый пылкий, самый страстный… Цельное сочетание таких, по-видимому, противоположных свойств и было в нем особенно привлекательно: оно-то и придавало ему такую нравственную красоту и такую власть над другими».

Говоря о влиянии Чижова на окружающих, его личный секретарь Аркадий Чероков свидетельствовал: «Это была непонятная сила какая-то, мощь особая, ощутительная для каждого, всех покорять и подчинять».

«Чижов был научно образованный и „тонкий“ человек, ум благородный, чуткий, острый, отнюдь не податливый ни на какие компромиссы, — характеризовал своего учителя Савва Иванович Мамонтов. — Добрый по натуре, он был требователен к близким ему людям, и кого любил, того часто журил и даже подчас изводил… Из бесед с ним чувствовался зоркий, строгий и деликатный экзаменатор… Интеллигентная, честная постановка общественного дела и бережливость до мелочей… К людям фальшивым и пошловатым он был беспощаден, иногда до резкости. Осадить нахала, сорвать маску с подхалима — в этом Федор Васильевич был виртуоз. Таким его все знали и боялись…»^[673]

Николай Кононович Беркут, инспектор Московского врачебного округа, знавший Чижова с юности, утверждал, что «по управлению железными дорогами Федор Васильевич не допускал никакого кумовства, дружбы и послаблений, отчего могло бы пострадать дело». Он любил повторять, что «дорога мне не принадлежит, я только управляю делами Общества, так как Общество мой хозяин… и был едва ли не единственным у нас дельцом, который безупречно составил крупное состояние…»^[674]

Современников удивлял поразительный талант Чижова разбираться в людях. Он был чрезвычайно наблюдателен и умел определять характер по почерку. Одна из первых профессиональных женщин-журналисток Мария Скавронская вспоминала, как вскоре после ее поступления на работу в московскую газету «Современные известия» редактор для определения способностей новой сотрудницы направил Чижову страничку с образцом ее почерка. «Федор Васильевич, не видев меня ни разу, не только вполне верно определил мой характер, но даже не ошибся в том, каких композиторов и поэтов я люблю». В другой раз в редакцию пришло письмо «от одного господина, которого еще не видали лично; показали письмо Федору Васильевичу, и он сказал: „Когда этот человек входит, то, кланяясь, вот так подпрыгивает“. И когда вечером господин этот вошел, то, раскланиваясь, действительно подпрыгнул именно так, как показал Чижов…»^[675]

Не отличаясь ни внушительным ростом, ни завидным здоровьем, Чижов обладал поистине богатырской силой духа, твердой волей и колоссальной работоспособностью. Религиозность — основа основ его личности. До конца своих дней он оставался преданным и послушным сыном Православной Церкви. Зерно веры, зароненное в него в раннем детстве, развилось в убеждение, которое было не пассивным состоянием ума, а мотивом, побуждающим к поступкам. Даже в последний год жизни, одолеваемый мучительными недугами (помимо «каменной болезни», он страдал «расширением аорты» — опаснейшим заболеванием, грозившим мгновенной остановкой сердца), Федор Васильевич старался соблюдать православные обряды и предписания отцов Церкви, не делая для себя никаких послаблений.

Когда в начале семинедельного Великого поста рокового 1877 года он все же решил несколько дней есть рыбу, так как придерживаться исключительно постного, безрыбного, по немощи телесной был уже не в состоянии, в дневнике появляется самобичующая запись, свидетельствующая о его нравственном максимализме. «Я Православного исповедания, — писал Чижов, — оно полагает пост, — я его не исполняю. Это гадко… Мне скажут: это не догмат, это постановление Церкви, оно не обязательно, исполнение его обусловливается совестью каждого. Что оно таково, это всего проще и всего яснее высказано в „Слове Иоанна Златоуста“, которое читается в первый день Святого Воскресения на заутрени; великий учитель Церкви обращается одинаково к постящимся и непостящимся. Если хотите, тут во мне нет сознательного исполнения веления Церкви, а есть привычка детства, правило всей нашей семьи… исполняемое всем народом; неисполнение его как будто разрывает меня с семьею, со всем народом и всегда мне сильно неприятно»^[676].

Несмотря на нездоровье и невероятную загруженность по предпринимательским делам, Чижов продолжал интересоваться литературой, искусством, философией, живописью. Все отмеченные талантом произведения отечественной словесности читались и перечитывались им с упоением, особенно это касалось литературных новинок, выходивших из-под пера Достоевского, Тургенева, Толстого, Немировича-Данченко. В память Николая Михайловича Языкова он планировал к лету 1877 года, в тридцатую годовщину смерти поэта, подготовить к изданию переписку покойного товарища.

«Зная Спинозу только по имени» и прочтя о нем в дневнике Герцена, Чижов решил познакомиться с его учением как можно подробнее. Восторженные толки в радикальных кругах о Карле Марксе и его революционно-экономической теории подвигли его к чтению «Капитала», чтобы иметь о сем предмете собственное суждение.

Чижов сам не понимал, откуда в нем, «66-летнем старике», такая жажда знаний. Ведь большая часть друзей — уже на том берегу Стикса, да и около его собственного дома «смерть давно уже ходит… и если не стучит в дверь, то только из джентльменства. А между тем ознакомиться со всем незнакомым — сильное, страстное желание…»^[677]

Ровно за месяц до смерти Чижов составил в присутствии друзей: Григория Павловича Галагана, Ивана Сергеевича Аксакова и барона Андрея Ивановича Дельвига — окончательный вариант своего духовного завещания. Оно начиналось словами:

«Во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь. Я оставляю после себя долги и имущество, которое с избытком может покрыть их; потому считаю долгом перечислить те и другие»^[678].

Федор Васильевич составил перечень принадлежавших ему ценных бумаг: 160 акций Московско-Ярославской железной дороги — всего на 41 тысячу 600 рублей; четыре пая Московского купеческого банка на 30 тысяч рублей; десять паев Товарищества Никольской мануфактуры Саввы Морозова-сына и К° на 10 тысяч рублей и членский взнос в Московский купеческий банк в 5 тысяч рублей. Таким образом, в его активе числилось ценных бумаг на 94 тысячи 400 рублей.

Долги же Чижова были на сумму 64 тысячи рублей и состояли из 35 тысяч паев Московского купеческого общества взаимного кредита, полученных под залог акций Московско-Ярославской железной дороги и паев Купеческого банка, а также принятого им на себя долга Архангельско-Мурманского срочного пароходства на сумму 18 тысяч рублей. Кроме того, он имел обязательства перед сестрами, поддержавшими его в Архангельско-Мурманском начинании: Александре Васильевне и Елене Васильевне он должен был вернуть по 4 тысячи рублей, а Ольге Васильевне, в замужестве Поповой, — 3 тысячи рублей.

Осуществить возврат долгов Чижов просил следующим образом:

«К маю месяцу, когда будут получены дивиденды с акций и паев, продать: четыре пая Московского купеческого банка, десять паев Товарищества Никольской мануфактуры Саввы Морозова сына и К°, десять акций Московско-Ярославской дороги, потом взять мой членский взнос в Московском купеческом обществе взаимного кредита и получить долг вышеназванный. Все это вместе должно составить более пятидесяти четырех тысяч восьмисот рублей, и этими деньгами покрыть мои долги в Московском купеческом обществе взаимного кредита и принятый на себя долг Архангельско-Мурманского товарищества срочного пароходства…

В уплату долга моим сестрам отдать Александре и Елене Васильевнам по пятидесяти пяти акций Общества Московско-Ярославской железной дороги, а Ольге Васильевне сорок акций, разумеется, когда все акции будут выкуплены…»^[679]

Особо в завещании Федора Васильевича была упомянута его «крестница» Екатерина Михайловна Маркевич. В начале 70-х годов она вышла замуж за Василия Семеновича Трифановского, брата известного в Москве врача-гомеопата Д. С. Трифановского. Катенька жила с мужем по преимуществу в Малороссии, в селе Березовка Полтавской губернии Прилуцкого уезда и растила сына, названного в честь ее «крестного отца» Федором. Она всегда была желанной гостьей в доме Федора Васильевича. Да и он сам, пока позволяло здоровье, часто наведывался на Украину в имение Трифановских, баловал Катеньку и «внучка» дорогими, с отменным вкусом выбранными подарками, нередко привозимыми из Западной Европы, где бывал по служебным делам или для лечения.

Согласно воле Чижова, Екатерине Михайловне Трифановской отходил его дом в Москве на Садово-Кудринской, под № 437 и 10, «со всею мебелью, экипажами, часами, кроме картин и библиотеки», а также тысяча акций Московско-Курской железной дороги. По оглашении завещания такое явное предпочтение «крестницы» вызвало ревнивое неудовольствие сестер Федора Васильевича, которые, вероятно, были не посвящены братом в строго хранимую им от пересудов историю своей давней любви.

Весь свой основной капитал, состоявший из 24 тысяч акций, приходившихся на его долю участия в Обществе Московско-Курской железной дороги (за вычетом тысячи акций, доставшихся Е. М. Трифановской), Чижов завещал на устройство и содержание пяти профессионально-технических учебных заведений. Одно ремесленное училище, по его плану, должно было быть сооружено в Костроме — предполагалось, что уровень обучения в нем будет равняться гимназии и готовить средний технический персонал для промышленных предприятий («Из него могли бы выходить ученики в подмастерья, приказчики фабрик, <которые> впоследствии могли бы быть сами директорами фабрик, хозяевами мастерских…»).

Четыре низших училища, построенных в Костроме, Кологриве, Чухломе, а также Галиче или Макарьеве (по выбору Костромского губернского земства), должны были выпускать высококвалифицированных рабочих-ремесленников. Обращаясь к своим душеприказчикам, Савве Ивановичу Мамонтову и Алексею Дмитриевичу Поленову, Чижов просил их составить учебные программы этих училищ таким образом, чтобы в них большая часть времени уделялась развитию профессиональных производственных навыков.

Кроме того, Чижов распорядился основать в Костроме родильный дом и при нем учебное родовспомогательное заведение с классами повивальных бабок. По поводу этого пункта завещания современники гадали: «Каким образом и почему Федор Васильевич пришел к мысли об устройстве именно такого рода учреждения? Был ли у него в жизни какой-либо случай, который показал всю необходимость такого учреждения, или же он сделал это по совету доктора Смирнова, в семействе которого всегда останавливался во время <первых> приездов в Москву?»^[680] Имея сегодня доступ к архиву Чижова, его переписке и дневникам, мы смеем выдвинуть более обоснованное предположение. Думается, что сделать такое распоряжение заставила Федора Васильевича память о событиях тридцатилетней давности в далеком малороссийском хуторе Леньков, где скончалась от «послеродовой горячки», дав жизнь дочери, его возлюбленная Катерина Васильевна Маркевич.

Свою личную библиотеку, состоящую из более чем четырех тысяч томов, а также три портрета: скульптора Витали работы К. П. Брюллова, «Пожилого человека с мальчиком» кисти Д. Г. Левицкого, автопортрет А. П. Лосенко — Чижов велел передать в дар Румянцевскому музею. Туда же в запечатанном на сорок лет виде поступали его дневники и переписка.

В те годы многие истинные радетели об отечественной культуре несли в расположенное вблизи Кремля, на Ваганьковом холме, здание бывшей городской усадьбы гвардии капитан-поручика П. Е. Пашкова свои сокровища. Первоначально Румянцевский музей был открыт в 1831 году в Петербурге на основе книжной и рукописной коллекций графа Н. П. Румянцева, библиофила, книгоиздателя и мецената. Спустя тридцать лет собрание Румянцева было перевезено в Москву и со временем преобразовано в настоящий народный музей, создаваемый не на средства казны, а «жертвами милостивцев», представлявших все сословия Российской империи: от Государя Императора и его сановников до временнообязанных крестьян.

Картинная галерея музея начала формироваться с поступления эпохального полотна А. А. Иванова «Явление Христа народу» вместе со 150 эскизами и этюдами к нему. Они были приобретены Императором Александром II у наследников художника специально для Румянцевского музея за 15 тысяч и 25 тысяч рублей золотом соответственно. В дальнейшем «Музей одной картины» пополнялся либо за счет подарков, либо по завещаниям. Несомненно, сделанный Чижовым выбор пристанища для своей библиотеки и картин объяснялся двумя причинами: благородной просветительской целью создателей первого в Москве публичного общедоступного музея и присутствием в нем живописных произведений «друга-римлянина» Иванова.

Похоронить себя Чижов завещал «очень просто», употребив не более полутораста рублей. Кроме того, просил купить хороший покров и отдать его в храм Арбатской части Феодора Студита, прихожанином которого он являлся, а своему духовнику, священнику этой же церкви, уплатить тысячу рублей на помин души.

Утром 14 ноября 1877 года Федор Васильевич Чижов сделал в дневнике небольшую запись, буквально в несколько строк. В последнее время он почти не вставал, проводя дни и ночи в покойных креслах за рабочим столом, в теплом беличьем халате. Любое изменение положения тела причиняло невыносимую боль. Рядом безотлучно находился приехавший из Киева преданный друг — Григорий Павлович Галаган.

Заходили по неотложным делам посетители. Навестил Аксаков. Чижов уверил его, что чувствует себя лучше, и болезнь, видимо, отступает. Около десяти часов вечера Чижов пожал на прощание Ивану Сергеевичу руку и попросил заглянуть на следующий день, ежели будет желание и свободная минута.

Спустя полчаса, в половине одиннадцатого, Чижов преставился о Господе. Смерть была скоропостижной — он скончался от аневризма («мгновенного разрыва сердца») на руках у Галагана, буквально за разговором о том, как, оправившись от недуга, он приедет к нему в Малороссию отдохнуть в столь милых его сердцу Сокиренцах…

Немедленно извещенный о случившемся, Аксаков уже через час был в доме на Садово-Кудринской. «Он сидел в креслах мертвый, с выражением какой-то мужественной мысли и бесстрашия на челе… муж сильного духа и деятельного сердца», — вспоминал Иван Сергеевич подробности той трагической ночи.

Вскоре пришел и Илья Ефимович Репин. Художник был настолько поражен представшим его взору видом маститого старца, как бы на время уснувшего после тяжких трудов и забот, что неуловимость этого мистического, пограничного состояния между сном и смертью он тотчас запечатлел в одном из лучших своих карандашных рисунков «Смерть Чижова». Впоследствии эта мастерски сделанная зарисовка послужила эскизом для одноименной картины, подаренной Репиным Савве Ивановичу Мамонтову.

16 ноября гроб с телом Федора Васильевича при большом стечении разночинного народа друзья и сослуживцы покойного пронесли на руках из церкви Феодора Студита у Никитских ворот к месту его вечного упокоения на кладбище Свято-Данилова монастыря. Рядом со свежевырытой могилой покоился прах его друзей и соратников: Гоголя, Языкова, Хомякова, Самарина, князя Черкасского.

По прошествии нескольких лет Товарищество Архангельско-Мурманского срочного пароходства наконец встало крепко на ноги. Навигационное сообщение в Заполярье, вдоль берегов Белого и Баренцева морей, сделалось регулярным. В 1881 году в память о Чижове на общем собрании пайщиков было решено присвоить его имя одному из новых пароходов Товарищества.

Взошедший на престол в 1881 году молодой Государь Император Александр III взял курс на жесткий протекционизм, предусматривающий поощрение отечественных предпринимателей, за что так долго ратовал Чижов. Благодаря этому получаемая торгово-промышленная прибыль вместо оттока за рубеж стала оставаться, как правило, в России и идти на дальнейшее развитие производства. В результате к концу XIX века в государстве, где сельское население более чем в четыре раза превышало городское, на долю промышленности, строительства, транспорта и торговли приходилась половина национального дохода, и Россия, превзойдя по темпам экономического роста передовые капиталистические страны, вошла в пятерку крупнейших индустриальных держав мира…

Душеприказчики в точности исполнили волю Федора Васильевича, высказанную в его завещании. Доля Чижова в акциях Курской железной дороги составила по их реализации в 1889 году колоссальную по тем временам сумму — 6 миллионов рублей. На эти деньги на основании Высочайше утвержденного в 1890 году «Положения о промышленных училищах имени надворного советника Ф. В. Чижова» и Устава, утвержденного в 1891 году министром народного просвещения, были построены пять специальных учебных заведений. Два из них — в Костроме и три — в уездных городах губернии.

В сентябре 1894 года начались занятия в низшем химико-техническом училище Костромы (первом такого рода учебном заведении в России), а в августе 1897 года — в среднем механико-техническом училище. Через некоторое время они были объединены в Костромское промышленное училище имени Ф. В. Чижова. С 1892 по 1896 год были открыты Чижовские училища в Макарьеве — ремесленное, сельскохозяйственное — в Кологриве и техническое — в Чухломе. По великолепию отделки и интерьеров они напоминали дворянские усадебные гнезда, а комплексы зданий составляли целые учебные городки. В них была создана мощная профессиональная база: специальные лаборатории, кабинеты, производственные мастерские. Последние представляли собой настоящие заводы, оснащенные наисовременнейшими техническими средствами. Преподаватели набирались из выпускников столичных высших учебных заведений, а лучшие учащиеся посылались на стажировку за границу.

Вот отрывок из «Местной хроники», напечатанной в газете «Костромской листок» летом 1900 года: «Командировка учеников за границу. Лучшие ученики нынешнего выпуска средне-технического училища имени Ф. В. Чижова будут посланы в электротехнический институт в Карлсруэ… Средства на этот предмет даны душеприказчиками покойного Ф. В. Чижова, завещавшего училищу 6 миллионов рублей»^[681].

К началу века все пять учебных заведений были обеспечены неприкосновенным капиталом в 3, 9 миллиона рублей. Он был надежно помещен в Государственный банк, а начисляемые проценты с лихвой покрывали содержание училищ на сумму 148 тысяч рублей в год.

При каждом из училищ действовала церковь. К их оформлению были привлечены друзья Саввы Ивановича Мамонтова из Абрамцевского художественного кружка. Василий Дмитриевич Поленов и его сестра художница Елена Дмитриевна расписали храм при сельскохозяйственной школе в Кологриве, используя мотивы библейских эскизов Александра Иванова.

В 1902 году в Костроме открылось Учебное родовспомогательное заведение имени Ф. В. Чижова, готовившее «опытных повивальных бабок 1-го разряда». В 1915 году приняла первых читателей Костромская публичная библиотека имени Ф. В. Чижова.

Кроме того, в начале века был разработан проект ежегодной Чижовской премии за «наилучшие сочинения на пользу русской промышленности». Премии в 10 тысяч, 6 тысяч и 2 тысячи рублей присуждались Комитетом, состоящим из шести профессоров (трех — университетских и трех — из технических училищ). Если бы не революция, кто знает, не стали бы сегодня Чижовские премии, обеспеченные неприкосновенным капиталом, обросшим немалыми ежегодными процентами, соперничать на равных со знаменитыми премиями Альфреда Нобеля…

Жизнь подтвердила, что начатое Чижовым освоение северных окраин России было не блажью настырного «миллионщика», а насущным государственным делом. Достигшая Архангельска Ярославская железная дорога в годы Первой мировой войны была в срочном порядке продлена до Мурмана и получила важнейшее стратегическое значение. В 1915–1916 годах в Екатерининской гавани Кольского полуострова начал действовать незамерзающий морской порт и был заложен город Мурманск. Через него по Северной железной дороге в отрезанную от союзников Россию доставлялись жизненно необходимые товары и грузы. Неоценимую военно-хозяйственную роль сыграла и основанная при участии Чижова Донецкая железная дорога, с помощью которой стали разрабатываться богатейшие залежи каменного угля в Донецком бассейне — главной топливно-энергетической базе Европейской России.

Благодарные земляки решили к 40-летию со дня смерти Чижова поставить у здания городского самоуправления, на месте осужденной на слом водонапорной башни, памятник «известному благотворителю и учредителю многих профессиональных учебных заведений Костромской губернии» и вокруг него разбить сквер. Для сбора средств была объявлена всенародная подписка. Значительные суммы пожертвований поступили от губернского и уездного земств. Городская дума, со своей стороны, ассигновала на эти цели 2 тысячи рублей… К сожалению, памятник Чижову так и не был открыт — запланированное в Костроме торжество пришлось на ноябрь 1917 года…

Вскоре не стало и парохода «Федор Чижов». 13 мая 1918 года во время военных действий в бухте Вайда-губа он был торпедирован германской подводной лодкой и затонул.

Затонула, ушла в небытие и память о предпринимателе-патриоте Федоре Васильевиче Чижове: он не укладывался в прокрустово ложе «классового подхода», провозглашенного новой властью основным мерилом ценностей. Приходится только сожалеть, что русская литература XIX века, великая учительница жизни, в мучительных поисках ответа на вопросы «что делать?» и «кто виноват?» сосредоточила свое внимание на антигероях, «лишних людях» с их непобедимо-разрушительным обаянием, и прошла мимо такого типа русского человека-созидателя, действительного героя своего времени, каким был Чижов.

… Скромное, из белого мрамора, надгробие на могиле Чижова в форме древнего, допетровских времен, креста и плиты с высеченными датами рождения и смерти не сохранилось. В 1929 году Свято-Данилова обитель была закрыта, а на ее территории, окруженной высокими монастырскими стенами, организован приемник-распределитель для детей репрессированных родителей и несовершеннолетних правонарушителей. Кладбище при монастыре, некогда представлявшее собой настоящий заповедный уголок, «где представители славянофильства и люди, близкие им по духу, собирались в тесную семью»[682], было уничтожено, а уникальные надгробные памятники разошлись в усекновенном виде, без крестов и иной православной символики, по соседним кладбищам. Удалось спасти только останки Языкова, Гоголя и Хомякова — в 1931 году их перенесли на кладбище Новодевичьего монастыря. А место погребения Чижова сровняли с землей.

Еще раньше имя Чижова было сбито с фронтонов пяти промышленных училищ, подаренных им России. Находившиеся там картины кисти С. А. Коровина, на одной из которых был изображен Чижов, работающий у наковальни, а также его прижизненный бюст, выполненный С. И. Мамонтовым, бесследно исчезли.

Но в народе великолепные здания, построенные в стиле неоклассицизма, продолжали упорно именоваться «чижовскими». В них получило специальное техническое образование не одно поколение российского юношества, ставшего действительными наследниками чижовских миллионов. И среди них — гордость отечественной науки, выдающийся русский химик Григорий Семенович Петров. Именно ему Россия обязана изобретением в 1913 году первой отечественной пластмассы — карболита, и универсального клея, получившего известность под маркой «БФ». А ведь в жизни профессора Петрова не было ни столичных университетов, ни институтов — все его образование ограничилось учебой в костромской «чижовке».

Время все расставило на свои места — в этом великая справедливость истории. К нам тяжело, исподволь возвращается память. Последние десять лет юбилейные даты, связанные с именем Чижова, торжественно отмечаются на его родине. Имя славного земляка возвращено Костромскому химико-механическому техникуму, с 1927 года носившему имя Л. Б. Красина. При техникуме создан музей, отражающий его историю. На здании Чижовского училища в Анфимове, недалеко от Чухломы, открыта памятная доска, рассказывающая о его основателе. В церквах служатся панихиды. На территории возрожденного Свято-Данилова монастыря в Москве, ставшего с начала 1980-х годов резиденцией Святейшего Патриарха Московского и всея Руси, в том месте, где когда-то находился разоренный некрополь, возведена часовня — в память обо всех, нашедших здесь свое последнее пристанище…

«Природа рождает людей, жизнь их хоронит, а история воскрешает, блуждая на их могилах», — написал когда-то Василий Осипович Ключевский. Хочется верить, что скрижали истории, на которых золотыми буквами выбито имя недюжинного предпринимательского таланта, славного русского патриота Федора Васильевича Чижова, никогда впредь не покроются безжалостной патиной забывчивой неблагодарности потомков.

Сегодня мы крайне нуждаемся в таких бескорыстных деятелях, людях долга и чести, каким был Чижов, радевший не о собственной выгоде и спекулятивной наживе, а об укреплении мощи, процветании, пользе и славе отечества. И чем раньше появится у нас такой тип просвещенных, патриотически настроенных предпринимателей, тем скорее возродится Россия.