Левитан и женщины

Левитан и женщины

После изложенного легче понять отношение Левитана к женскому полу и получить ответ, почему он так и не создал семью и ушел из жизни, не оставив потомства.

Но прежде всего следует отметить, что Левитан был почти красавец.

Михаил Нестеров, на глазах которого прошла вся жизнь Левитана, писал: «Красивый, талантливый юноша, потом нарядный, интересный внешне и внутренне человек, знавший цену красоте, понимавший в ней толк, плененный сам и пленявший ею нас в своих произведениях. Появление его вносило аромат прекрасного, он носил его в себе. И женщины, более чуткие к красоте, не были равнодушны к этому «удачливому неудачнику». Ибо что могло быть более печальным – иметь чудный дар передавать своею кистью самые неуловимые красоты природы, и в самый расцвет своего таланта очутиться на грани жизни и смерти. Левитан это чувствовал и всем существом своим судорожно цеплялся за жизнь, а она быстро уходила от него…»

Михаил Чехов вспоминает о Бабкино, где жила семья Чеховых:

«Брат Антон настоял на том, чтобы вместе с Левитаном в маленьком отдельном флигелечке поселился и я, и таким образом моя жизнь с Левитаном потекла совместно. Один из Чеховых написал стихи следующего содержания:

А вот и флигель Левитана,

Художник милый в нем живет,

Встает он очень, очень рано

И, вставши, тотчас чай он пьет…

У Левитана было восхитительное благородное лицо – я редко потом встречал такие выразительные глаза, такое на редкость художественное сочетание линий. У него был большой нос, но в общей гармонии черт лица это вовсе не замечалось. Женщины находили его прекрасным, он знал это и сильно перед ними кокетничал.

Для самой известной картины «Христос и грешница» художник Поленов взЯл за образец его лицо, и Левитан позировал ему для лица Христа.

Левитан был неотразим для женщин, и сам он был влюбчив необыкновенно. Его увлечения протекали бурно, у всех на виду, с разными глупостями, до выстрелов включительно…»

Из письма Левитана Медынцеву, 9 июля 1894 года:

«Как живется, милейший Николай Николаевич, и что поделываете? Я думаю, по-прежнему летаете по разным дачным местам и поглощаете сердца доверчивых дачниц? Ух, ненасытный крокодил и сердце – грыз!..»

Левитан тоже хотел быть «ненасытным сердцегрызом». И к этому были все основания: красив, талантлив. Но… любопытно, как Левитан критиковал парижских женщин в письме из Парижа к Антону Чехову: «Женщины здесь сплошное недоумение – недоделанные или слишком переделанные… но что-то не категоричное» (10 марта 1890).

Зоркий глаз художника подсмотрел: «что-то не категоричное». Но ведь и сам Левитан, как мужчина, был «не категоричным», неопределенным – без волевой мускулатуры, без стальной струнки и без необходимого мужского напора (все силы уходили на работу, на живопись? происходила полная сублимация?..).

Женщины, эти природные локаторы, превосходно это чувствовали. Они охотно шли на флирт, на легкое заигрывание, на короткую связь, но не более того, ибо Левитан как носитель мужского начала не был для них надежен. За его спиной нельзя было спрятаться, защититься от житейских бурь и вихрей. Его самого следовало оберегать. Он сам, как женщина, был чрезмерно эмоционален, чувствителен, быстро загорался, гас, в ответственные минуты проявлял нерешительность и т. д.

Короче говоря, Левитан годился в любовники, но отнюдь не в мужья, в отцы семейства. В этом смысле он был несколько схож со своим другом Антоном Чеховым в его отношениях с Ликой Мизиновой (1870-1937). Красивая и веселая Лика (ее настоящее имя – Лидия) была подругой Марии Чеховой и общей любимицей в их доме. Естественно, вокруг нее всегда наблюдалось коловращение мужчин.

29 мая 1891 года Левитан писал Чехову из Затишья: «Пишу тебе из того очаровательного уголка земли, где все, начиная с воздуха и кончая, прости Господи, последней что ни на есть букашкой на земле, проникнуто ею – божественной Ликой! Ее еще пока нет, но она будет здесь, ибо она любит не тебя, белобрысого, а меня, вулканического брюнета, и приедет только туда, где я. Больно тебе все это читать, но из любви к правде я не мог этого скрыть…»

Вокруг Лики шла схватка двух друзей, об этом и свидетельствует данное письмо, в котором Левитан, как и писатель Чехов, все пытается скрыть за шуткой, за юмором, – у них было в ходу некое соревнование в шутливости: Левитан подписывал свои письма к Чехову как «Левит VII Нибелунгов», Чехов – как «Антонио XIII». Чехов обращался к художнику «милый Левиташа», а тот частенько называл его «аспидом». Вроде бы они нежно любили друг друга, но тем не менее дух соревнования в борьбе за популярность и славу в них не угасал ни на минуту.

И все же битву за Лику Левитан проиграл Чехову, но тот по существу отказался воспользоваться плодами своей победы – Антон Павлович как огня боялся глубоких и серьезных отношений с женщинами.

Не был написан до конца у Левитана и роман с Марией Чеховой, которая робко пробовала свои силы в живописи.

«Иду однажды по дороге из Бабкина к лесу и неожиданно встречаю Левитана, – рассказывала впоследствии Мария Павловна. – Мы остановились, начали говорить о том, о сем, как вдруг Левитан бух передо мной на колени и… объяснение в любви.

Помню, как я смутилась, мне стало чего-то стыдно, и я закрыла лицо руками.

– Милая Маша, каждая точка на твоем лице мне дорога… – слышу голос Левитана.

Я не нашла ничего лучшего, как повернуться и убежать от него.

Целый день я сидела расстроенная в своей комнате и плакала, уткнувшись в подушку. К обеду, как всегда, пришел Левитан. Я не вышла. Антон Павлович спросил окружающих, почему меня нет. Миша, подсмотревший, что я плачу, сказал ему об этом. Тогда Антон Павлович встал из-за стола и пришел ко мне:

– Чего ты ревешь?

Я рассказала ему о случившемся и призналась, что не знаю, как и что нужно сказать теперь Левитану. Брат ответил мне так:

– Ты, конечно, если хочешь, можешь выйти за него замуж, но имей в виду, что ему нужны женщины бальзаковского возраста, а не такие, как ты.

Мне стыдно было сознаться, что я не знаю, что такое «женщина бальзаковского возраста», и, в сущности, я не поняла смысла фразы Антона Павловича, но почувствовала, что он в чем-то предостерегал меня. Левитану я тогда ничего не ответила. Он с неделю ходил по Бабкину мрачной тенью».

Вот такой рассказ младшей сестры Чехова. Продолжим его: Левитан походил мрачный да и успокоился. В дальнейшем Исаак Левитан и Мария Чехова стали друзьями, а дружба, как правило, исключает какие-либо страдания, возможные при чувственных отношениях. Чехов как врач, как психолог отчетливо видел, что брак его сестры с Левитаном – нонсенс, ибо «милый Левиташа» – натура чрезвычайно увлекающаяся, страстная.

Спустя несколько лет, 19 января 1895 года, Чехов напишет Суворину в письме: «Был я у Левитана в мастерской. Это лучший русский пейзажист, но, представьте, уже нет молодости. Пишет уже не молодо, а бравурно. Я думаю, что его истаскали бабы. Эти милые создания дают любовь, а берут у мужчины немного: только молодость. Пейзаж невозможно писать без пафоса, без восторга, а восторг невозможен, когда человек обожрался. Если бы я был художником-пейзажистом, то вел бы жизнь почти аскетическую…»

Итак, мнение Чехова: «истаскали бабы».

Другой свидетель-современник – Василий Переплетчиков. Он вел дневник, и в нем часто упоминается Левитан. Вот одна из характеристик Левитана, данная Переплетчиковым: «человек минуты, человек впечатления, нерва, сенсуалист…» (21 декабря 1892).

И главная мысль для нашей темы: «Левитан по натуре был пьяница (не в смысле алкоголизма), ибо нужно было заглушить тоску жизни; на это были средства – искусство, женщины, наслаждения».

В 1886 году 26-летний Левитан знакомится в Москве с художницей Софьей Кувшинниковой. Ее муж, полицейский врач Дмитрий Кувшинников, был, как говорится, по уши занят своей службой, а жена от скуки забавлялась живописью: писала этюды, впрочем, забава вполне благородная, могло быть что-нибудь и похуже.

Михаил Чехов так описывает Софью Петровну: «Это была не особенно красивая, но интересная по своим дарованиям женщина. Она прекрасно одевалась… обладала счастливым даром придать красоту и уют даже самому унылому жилищу…»

Софья Петровна была одержима идеей салона, и поэтому у нее гостили многие, в том числе два художника – Левитан и Степанов, бывал здесь и Михаил Чехов. У Левитана хозяйка доморощенного салона брала уроки живописи. Уроки в московском доме плавно перешли в уроки на натуре. Михаил Чехов свидетельствует об этом факте так:

«Левитан уехал на Волгу и… с ним вместе отправилась туда же и Софья Петровна. Она прожила на Волге целое лето; на другой год, все с тем же Левитаном, как его ученица, уехала в Саввинскую слободу, и среди наших друзей и знакомых стали уже определенно поговаривать о том, о чем следовало бы молчать. Между тем, возвращаясь каждый раз из поездки домой, Софья Петровна бросалась к своему мужу, ласково и бесхитростно хватала его обеими руками за голову и с восторгом восклицала:

– Дмитрий Кувшинников! Дай я пожму твою честную руку! Господа, посмотрите, какое у него благородное лицо».

В напечатанных воспоминаниях Кувшинниковой о Левитане нет ни слова об интимных отношениях с художником, лишь общие фразы о том, что «жилось нам удивительно хорошо. Даже Левитан, и тот перестал хандрить, и настроение это отражалось на его картинах…».

Именно в период совместной жизни-работы с Кувшинниковой Левитан создал такие шедевры, как «Золотой плес», «Владимирка», «Омут», «Вечный покой».

Еще один штрих из воспоминаний Кувшинниковой: «Вообще, Левитан страстно любил музыку, чутко понимал ее красоту, и не раз проводили мы целые вечера за музыкой. Я играла, а он сидел на террасе, смотря на звезды и отдавшись думам и мечтам».

Тут Софья Петровна ставит точку. Но легко можно предположить, что было после музицирования: переполненный музыкой и зажженный ее романтическим огнем, Левитан замирал в теплых объятиях зрелой женщины. Удовлетворив страсть, она гладила его по голове и говорила о том, какой он замечательный человек и какой гениальный художник. И Левитан испытывал приятность, и Кувшинниковой было удобно и хорошо: «натура» заканчивалась, и она спокойно возвращалась к мужу и своему салону, долго еще перебирая в памяти и звездные вечера, и ласковые руки Левитана…

Еще одно свидетельство об отношениях Левитана и Кувшинниковой оставила Татьяна Щепкина-Куперник. Она нарисовала такой портрет Софьи Петровны:

«Это была женщина лет за сорок, некрасивая, со смуглым лицом мулатки и вьющимися темными волосами и с великолепной фигурой. Она была очень известна в Москве… Она писала красками (и очень хорошо, главным образом, цветы), прекрасно играла на фортепиано; в молодости носила мужской костюм и ходила на охоту, а позже ездила с художниками на этюды на Волгу в качестве полноправного товарища. В городе у нее бывала «вся Москва» – писатели, артисты, художники… Муж у нее был терпеливый, молчаливый. Вся его роль сводилась к тому, что он часам к двенадцати отрывался от шахмат, за которыми сидел с каким-нибудь приятелем, и, входя в гостиную, где читали, пели, играли и разговаривали, приглашал:

– Пожалуйте закусить, господа!»

Антон Павлович Чехов не любил Софью Петровну, не нравились ему почему-то и ее отношения с Левитаном, и, пользуясь своим писательским правом, он написал рассказ «Попрыгунья», в котором вывел в качестве героев Левитана, Софью Петровну и ее мужа. Возник скандал. В связи с ним Чехов жаловался одной из своих корреспонденток:

«Можете себе представить, одна знакомая моя, сорокадвухлетняя дама, узнала себя в двадцатилетней героине моей «Попрыгуньи», и меня вся Москва обвиняет в пасквиле. Главная улика – внешнее сходство: дама пишет красками, муж у нее доктор, и живет она с художником».

Левитан, узнавший себя в художнике Рябовском, тоже обиделся на Чехова, между ними произошла ссора, и даже поговаривали, что Левитан вызовет Антона Павловича на дуэль. Дело до дуэли не дошло, но верные друзья после этого стали бывшими друзьями. В конце концов их помирила Щепкина-Куперник.

Однако вернемся еще раз к воспоминаниям Татьяны Щепкиной-Куперник. Она подробно описывает, как Софья Петровна и Левитан сняли старинное имение Островно, недалеко от Меты, «и Софья Петровна на все лето пригласила меня с молоденькой приятельницей: она любила окружать себя молодыми лицами… Левитан очень нас любил, звал «девочками», играл с нами, как с котятами, писал нас в наших платьицах «ампир», меня в сиреневом, а ее в розовом…»

Словом, вся компания жила весело, как лесные нимфы вместе с лесным Паном.

«Софья Петровна была ласкова, весела, ходила в каких-то невероятных греческих хитонах или утрированно васнецовских шушунах и по вечерам играла Лунную сонату… а Левитан слушал, жмурил от удовольствия глаза и по своей привычке протяжно вздыхал…

Но идиллия нашей жизни к середине лета нарушилась, – повествует Щепкина-Куперник. – Приехали соседи, семья видного петербургского чиновника, имевшего поблизости усадьбу. Они, узнав, что тут живет знаменитость, Левитан, сделали визит Софье Петровне, и отношения завязались. Мать была лет Софьи Петровны, но очень soignee, с подкрашенными губами (С. П. краску презирала), в изящных корректных туалетах, с выдержкой и грацией петербургской кокетки… И вот завязалась борьба.

Мы, младшие, продолжали свою полудетскую жизнь, а на наших глазах разыгрывалась драма… Левитан хмурился, все чаще и чаще пропадал со своей Вестой «на охоте», Софья Петровна ходила с пылающим лицом, и кончилось все это полной победой петербургской дамы и разрывом Левитана с Софьей Петровной…»

Кувшинникова еще продолжала борьбу, писала письма Левитану, умоляла его вернуться к ней, укоряла, обвиняла в неблагодарности, но все тщетно, как говорится, поезд ушел. Левитан из одних цепких дамских объятий перешел в другие, не менее цепкие. Ну а Софья Петровна? Надо отдать ей должное: она нашла в себе мужество и в своих воспоминаниях благодарственно и весьма благородно описала восемь лет жизни, проведенных рядом с Левитаном.

Итак, Софью Кувшинникову заменила Анна Турчанинова, Анна Николаевна, хозяйка имения Горки (нет, не Ленинские, другие, в сторону Рыбинска, станция Троица). И опять же, как в первом случае, Анне Николаевне эта связь-союз-дружба была весьма удобна: замуж за Левитана выходить не надо, а держать его возле себя в качестве наперсника души и тела приятно: красивый и модный художник, к тому же страстный, – все это не могло не льстить самолюбию.

Одно плохо: очень взрывной, непредсказуемый человек. Вдруг увлекся младшей дочерью Анны Николаевны Варварой, по прозвищу Люлю, подарил ей этюд «Букет васильков», признался в любви, та в смятении. Левитан тоже: мать, дочь – кому отдать предпочтение? И все это на фоне постоянной левитановской тоски, неудовлетворенности творчеством, душевного терзания. 21 июня 1895 года Левитан пытается разрубить душивший его узел и стреляется. Неудачно. Остается жить. Анна Николаевна нежно за ним ухаживает. Постепенно в ее отношениях к нему происходит перелом: все меньше любовных чувств, все больше материнских. Практически Левитан был связан с Турчаниновой до самой своей смерти. В одном из сохранившихся писем к Турчаниновой (24 января 1899 года из Москвы) Левитан обращается к ней: «Здравствуй, дорогая моя женушка Анка!» Выходит, считал ее за жену де-факто.

Кстати о женитьбе. Официально Левитан так и не был женат, хотя к этому его иногда и подталкивали. Еще одной своей корреспондентке и приятельнице Елене Карзинкиной Левитан писал из Италии 9 апреля 1897 года: «…12-й пункт Вашего последнего письма – жениться? Да? Об этом поговорим. Теперь не могу – головы нет, да и на воздух хочется. Душевно Ваш Левитан».

Как видим, Левитан уходил от серьезного разговора о женитьбе. Ускользал как угорь.

«Последние два года я его почти не видела, – вспоминает Елена Андреевна. – Я вышла замуж, и так как моя свадьба была в деревне, я никого из художников не звала. Муж (писатель Н. Д. Телешов. – Ю. Б.) говорил потом, что Левитан на меня за это немного обиделся».

Короче, свадьбы справляли другие, а Левитан оставался одиноким. Со стороны это выглядело противоестественно, и однажды один из учеников художника, перехватив взгляд Левитана, устремленный на играющих детей, с ребяческой непосредственностью сказал:

– Вот, Исаак Ильич, женились бы, были бы у вас маленькие левитанчики.

«Левитанчиками» были лишь его ученики.

Не только семья и дети его пугали (он понимал, что это требует немалых физических усилий, помимо всех прочих), но из-за сердечного недомогания он в последние годы своей жизни побаивался и интимных контактов с женщинами. В одном из писем Чехову Левитан писал из Наугейма: «Согрешил здесь – и я чувствую себя вновь неважно. Видно, совсем надо отказаться от любви и только смотреть, как друзья совокупляются! Горько до слез!»

Стон сквозь самоиронию.

И в другом письме: «Ах, зачем ты болен, зачем это нужно! Тысячи праздных, гнусных людей пользуются великолепным здоровьем! Бессмыслица…» (5 мая 1897).

Желать в душе и не мочь на деле – конечно, это танталовы муки, ведь Левитану тридцать шесть лет.

И какой же выход? Только один: в безумном увлечении работой, в переключении энергии. Из письма все к тому же «Антонию Премудрому», то бишь Чехову: «Увлекся работой. Муза стала вновь мне отдаваться, и я чувствую себя по сему случаю отлично…» (17 октября 1897).

Для Левитана муза – как истинная женщина: она может «отдаваться», с ней можно вступить в «законный брак», она может «родить» и т. д. Об этом немало можно прочитать в письмах Исаака Ильича. Но, к горькому сожалению для историков, писем осталось мало. Когда Левитан занемог окончательно, из Петербурга приехала Турчанинова, пыталась спасти художника, но все было тщетно. Она смогла лишь дать ему утешение. Да исполнила его волю: уничтожить хранившиеся в его архиве письма Чехова, Коровина и многих других. Погибли и письма Софьи Кувшинниковой.

Когда в 20-е годы Анна Турчанинова собиралась к дочерям в Париж, она решила сжечь в камине и письма Левитана к ней. Ленинградский художник Смелов буквально выпросил их у нее. Но случилось так, что они (а писем было более двухсот) пропали, сохранилась лишь копия одного-единственного. Так что многие детали частной жизни не будут восстановлены никогда. В этом смысле Исааку Левитану повезло куда меньше, чем Александру Пушкину: его «донжуанский список» так и не составлен.

А возможно, и не надо? Жизнь Исаака Левитана можно вписать в четыре глагола: жил, любил, страдал, умер. И все это безвозвратно в прошлом. Остался, правда, еще один, пятый глагол: творил. Поэтому каждый май приходит к нам «Первая зелень». Нас привлекает «Березовая роща». Завораживает «Тихая обитель». И стоим мы, потрясенные, перед картиной «Над вечным покоем». А потом наступает излюбленная художником осень – «Ранняя», «Золотая» и разная прочая, с дождем и тоскою. Это все – Левитан. Он с нами во все времена года.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.