Обер-ефрейтор Шмидт, имперский дрессировщик собак

Обер-ефрейтор Шмидт, имперский дрессировщик собак

Гауляйтер Восточной Пруссии и рейхскомиссар оккупированной Украины Эрих Кох сумел пережить войну и на протяжении многих лет, скрываясь под разными именами, избегать справедливого возмездия. Заместитель Гитлера по делам оккупированных восточных территорий, один из старейших руководителей нацистской партии, имевший членский билет номер шестьдесят, был арестован лишь в 1958 году. Его имя не раз упоминалось на заседаниях международного трибунала в Нюрнберге в 1946 году, судившего нацистских военных преступников. В то время предполагалось, что Эрих Кох мертв.

На скамью подсудимых он сел лишь 20 октября 1958 года в Варшаве. (Но трибунал отряда «Победители» приговорил Эриха Коха к смертной казни еще в 1942 году.) Постаревший, немного сгорбившийся, неприметный, словно облезлый кот, этот военный преступник, пославший на смерть миллионы людей, на суде изображал из себя раскаявшегося грешника, пытаясь таким наивным образом вызвать сочувствие и даже понимание.

Об этом процессе писала вся мировая пресса.

Любопытный эпизод произошел на этом процессе, когда давал показания в качестве свидетеля поляк Юзеф Курьят, бывший разведчик отряда «Победители».

– За преступления против украинского, польского, русского, еврейского, литовского, белорусского, чешского, словацкого, молдавского и эстонского народов наш отряд в сорок втором году осудил Эриха Коха на смерть. Этот приговор должен был привести в исполнение Николай Иванович Кузнецов, известный в отряде как Николай Васильевич Грачев, а в Ровно он действовал под видом немецкого офицера Пауля Вильгельма Зиберта. Вот здесь, – Курьят поднял вверх книгу, изданную в Польше под названием «Где старший лейтенант Зиберт?», – об этом подробно написано.

При упоминании имени Пауля Зиберта бывший заместитель Гитлера съежился. Сквозь дымку воспоминаний перед его глазами возник облик энергичного обер-лейтенанта, светловолосого и сероглазого.

– Пауль Зиберт! Прошу высокий суд прервать на несколько дней процесс и дать мне возможность ознакомиться с книгой о Пауле Зиберте.

В своем последнем слове бывший гауляйтер сказал такое, что вызвал оживление в зале. Он заявил:

– Прошу высокий суд принять во внимание мою гуманность: ведь я сохранил жизнь Паулю Зиберту.

Варшавский суд приговорил «гуманного» гитлеровского военного преступника к смертной казни.

* * *

Рейхскомиссариат «Украина» размещался в здании бывшей гимназии, в которой, кстати, учился русский писатель Владимир Короленко. Это очень красивое и удобное здание находится на улице Калинина, которую оккупанты переименовали в Шлоссенштрассе. Эрих Кох разместил здесь и свою личную резиденцию.

Здание находилось в глубине большого парка. Ряды столетних дубов и лип, плакучие ивы, сосны, ели, платаны и березы придавали зданию вид модернизированного дворянского гнезда. За цветниками и газонами ухаживали мастера, привезенные из разных стран Европы.

В погожие теплые дни гауляйтер любил отдыхать в небольшой беседке в глубине сада, в тени кустов сирени. Большой бассейн, вода в котором подогревалась и постоянно циркулировала, предназначался лишь для него и для важных гостей из Берлина.

В состав рейхскомиссариата входило еще несколько помещений: вилла для адъютанта, здание для прислуги, медпункт, кухня, казарма для личной охраны и псарня для дрессированных собак.

Специалисты постарались обезопасить рейхскомиссара от возможного нападения как с земли, так и с воздуха. В саду были сооружены массивный бетонный бункер, подземные переходы, бомбоубежище, пулеметные гнезда и специальные наблюдательные посты.

Хотя Шлоссенштрассе была одной из самых важных и красивых магистралей города, жители Ровно старались обходить ее стороной, так как почти все здания были здесь реквизированы оккупантами под служебные и жилые помещения. Местные жители появлялись здесь лишь по вызову рейхскомиссариата, в определенный день и час. Полицаи и гестаповцы в штатском проверяли личность каждого, кто был им неизвестен, если он оказывался на Шлоссенштрассе. Многие за это поплатились жизнью.

Было время, когда Кох разъезжал по Ровно с видом монарха, в открытой машине. Он выступал с речами, восседал на трибунах и за столом президиума на разного рода торжествах в честь прибытия в город руководящих деятелей третьего рейха. Акты возмездия, осуществляемые Кузнецовым и другими народными мстителями, скоро положили этому конец. Среди гитлеровских заправил стала расти паника.

Теперь Кох уже не бравировал. Он сидел в своем замке под усиленной охраной, скрытно выезжал из города и так же тайно возвращался, избегал появляться на улицах Ровно. Кох боялся отмщения за море пролитой им крови, за слезы и страдания, за массовый террор на украинской земле.

В отряде не переставали перебирать варианты уничтожения или захвата Коха. Но всякий раз приходилось отказываться от них ввиду их нереальности.

Однажды Валя Довгер сообщила Кузнецову, что к ней в магазин заходил старый знакомый их семьи поляк Ян Каминский. Выяснилось, что они живут недалеко друг от друга, и Каминский пригласил ее к себе на чашку чая. Молодая разведчица была удивлена откровенностью Каминского. Оказывается, он искал встречи с советскими подпольщиками, так как решил порвать с организацией польских националистов «Звезник валки зброной» («Союз вооруженной борьбы») из-за ее пассивности.

После долгих раздумий Кузнецов решил познакомиться с Каминским. Поляк произвел на него исключительно положительное впечатление. Он охотно дал клятву строго соблюдать все правила подпольной работы и с готовностью согласился собирать данные о немецких войсках и передавать их Вале.

Двумя днями позднее Каминский познакомил Кузнецова с обер-ефрейтором Шмидтом, дрессировщиком полицейских собак, которых содержали при рейхскомиссариате. Шмидт частенько наведывался в дом Каминского, так как был увлечен его соседкой Ядвигой. В отличие от других солдат, Шмидту, «ввиду особой важности выполняемой им работы», было позволено посещать ресторан отеля «Дойчегофф». Об этом Шмидт не преминул уведомить обер-лейтенанта Зиберта еще при первой их встрече – уж очень хотелось ему подчеркнуть свое значение в рейхскомиссариате.

– Я здесь не какой-нибудь писарчук, господин обер-лейтенант. У меня большой авторитет в рейхскомиссариате! Мне открыты все двери. Особенно меня уважают мои земляки. Вот, например, адъютант рейхскомиссара майор фон Бабах – мой закадычный приятель еще с детских лет. И все же я не чувствую себя счастливым…

Ярко-рыжий, веснушчатый обер-ефрейтор Шмидт, в глазах которого застыло уныние, энергично жестикулировал во время разговора. Хотя он и распространялся без меры о значимости своей персоны, на обер-лейтенанта аристократического происхождения он смотрел как плебей на господина, тем более что тот удостоил его предложением пообедать вместе в ресторане.

На следующее утро Шмидт раньше, чем обычно, закончил свои дела на псарне. Работать со служебными собаками мешали весенние лужи и грязь. По небу ползли дождевые облака. Шмидт не забывал, что в час дня его будет ждать в отеле обер-лейтенант Зиберт. Интуитивно он предчувствовал, что Зиберт может помочь ему в разрешении некоторых его проблем. А их у обер-ефрейтора Шмидта было немало.

– Собаки меня очень любят, но я живу хуже, чем они, господин обер-лейтенант, – жаловался обер-ефрейтор, держа на весу ложку горячего супа с кнедликами. – Нет мне счастья. Не зря говорят, что от кривого дерева – кривая тень. Я и раньше был гол, как сокол, а теперь и с войны вернусь с пустыми руками. Другие наживут за войну столько, что откроют магазины, кафе, обзаведутся семьями, и потекут к ним денежки, а я так и останусь бедняком.

– А чем бы вы хотели заняться после нашей победы? – деловито спросил Зиберт.

– Я и сам не знаю, господин обер-лейтенант. Мой земляк, майор Бабах, говорит, что я мог бы открыть школу дрессировки собак для армии и полиции. Войны ведь будут и после этой, господин Зиберт, значит, дрессированные собаки всегда потребуются. Но я не уверен, что мне удастся реализовать свои планы. Я человек добрый, не умею расталкивать других локтями. Несмотря на мои способности и заслуги как дрессировщика, мне будет трудно состязаться с другими. После войны нас, фронтовиков, вытеснят те, кто имеет свои салоны.

– Не падайте духом, господин Шмидт, новую жизнь не поздно начать и за пять минут до смерти, – старался приободрить обер-ефрейтора Кузнецов. – Даже если ваши планы не осуществятся, мы вместе постараемся найти лекарство от вашей болезни. Кстати, а почему бы вам не занять какое-либо приличное место в имении моего отца? – участливо спросил обер-лейтенант, делая вид, будто эта мысль случайно пришла ему на ум во время их разговора.

– Вы благородный человек, господин Зиберт, – ответил Шмидт, приятно удивленный неожиданным предложением. Его глаза повеселели. – Э, да что там говорить, если бы людей ценили по их заслугам, где бы я сейчас был! Только на псарне гауляйтера Коха я выдрессировал семь первоклассных овчарок. Сейчас готовлю восьмую.

Эта восьмая возлежала сейчас у ног своего дрессировщика.

– Должен признаться, господин Шмидт, что таких умных собак, как эта, я еще не встречал. Когда настанет мир, я попрошу вас обучить для меня такую же. Я неравнодушен к умным и сильным овчаркам. Не зря говорят, что собака – надежный друг человека.

– Этот пес лучший из моей восьмерки, – вернулся на своего конька Шмидт. – Он безошибочно выявляет неарийцев, клянусь вам!

– Не может быть! И партизан?

– О!.. Партизан и евреев он узнает за километр!

– Значит, пес чует, где его добыча!

– Я понимаю, что делаю нужное дело, господин обер-лейтенант, только платят мне за это мало, – снова начал жаловаться Шмидт. – А ведь скольких генералов и министров спасли мои собаки от партизанской пули!

– Зарезанной овце не больно, когда с нее сдирают шкуру, мой дорогой Шмидт. Те, кого несчастье миновало, не в состоянии понять, почему это произошло. Поэтому ваш труд и не оценивается должным образом, – с горчинкой в голосе произнес Кузнецов, выражая сочувствие обер-ефрейтору.

– А у меня здесь в Ровно ведь девчонка есть. Кристально чистая, как слеза. Ее зовут Ядвигой. Имею в отношении нее самые серьезные намерения. Но она Очень любит транжирить деньги, чем причиняет мне большие муки. Из-за пристрастия к дорогим подаркам она флиртует с одним гестаповцем. Откровенно вам скажу, что на вид он полное ничтожество. К тому же баварец. Но денег у него полный карман. Он завалил Ядвигу подарками. А что прикажете делать мне!

Выяснилось, что прекрасная Ядвига тратила столько что Шмидту пришлось залезть из-за нее в долги.

– Все мы поджариваемся на одном и том же огне мой дорогой Шмидт, – вздохнул Пауль Зиберт. – Мне правда, не приходится жаловаться на нужду в деньгах; Благодаря отцу их у меня всегда хватало. – Кузнецов выдержал продолжительную паузу. – Но радости жизни я всегда любил и люблю…

– О, это хорошо!

– Жаль, что мы не были с вами знакомы, может быть, я оказался бы вам чем-нибудь полезен в ваших сердечных делах. Но и сейчас еще не поздно. Заходите ко мне, найдем что-нибудь подходящее для вашей Ядвиги, не стесняйтесь!

– Боюсь, что уже не имеет смысла, господин обер-лейтенант.

– Не отчаивайтесь, – произнес Зиберт, наблюдая одним глазом, как шеф зала пани Лела учтиво кланяется представительному генералу фон Илгену. – Вы мне нравитесь, Шмидт. Давайте выпьем за вашу умную овчарку, за ее здоровье. Может, она вызволит вас из временных трудностей своими успехами. У каждого из нас свои проблемы, – вздохнул Зиберт. – У меня тоже их хватает. Всего один пример. Моя невеста никак не может достать документ о том, что она фольксдойче. Ее отца убили партизаны, а все ее документы попали к ним в руки. Как теперь доказать ей свое арийское происхождение? Получается настоящий парадокс: в Великой Германии чистокровная немка должна доказывать свою личность!

– Да, это несчастье! – сочувственно закивал головой Шмидт.

– Но это еще не всё. Ее наметили к отправке в Германию.

– Не может быть!

– Видите, у каждого своя беда. Поэтому люди должны держаться друг друга. Я лично за товарища готов пойти в огонь и в воду.

– Не понимаю, господин обер-лейтенант, как же так получается! Наших людей везут из Германии сюда, а отсюда отправляют в Германию немку, которая хорошо знает и язык и народ этого края. Разве нельзя занять фрейлейн здесь, в рейхскомиссариате? Там ведь не хватает работников.

– А как это сделать, Шмидт? Не знаю, что отдал бы тому, кто помог бы мне в этом деле. Я ведь люблю ее и имею самые серьезные намерения.

– Да, это дьявольски трудная задача. Вот если бы у фрейлейн были документы… Нет, не знаю, что делать.

– О, дорогой Шмидт, вы дали мне прекрасную идею. Весьма благодарен вам за это. Этот вопрос может решить лишь один человек – рейхскомиссар Кох. Надо лишь выйти на него.

– Да, только он, – подтвердил обер-ефрейтор. – Может быть, вам сможет помочь мой земляк и приятель гауптман фон Бабах, адъютант рейхскомиссара. Пусть фрейлейн напишет заявление, а мы его протолкнем. Гауляйтер весьма ценит Бабаха. Он происходит из известной аристократической семьи. Его дед был генералом во времена Вильгельма.

– Если нам это удастся, мой дорогой Шмидт, я буду вам обязан до конца своих дней. Огромное спасибо вам и за саму идею. А о вас я позабочусь, можете на меня положиться… Только я не хочу быть неправильно понятым.

Кузнецов положил в карман обер-ефрейтору солидную пачку банкнот, которые он получил в отряде.

– Не надо, прошу вас. – Шмидт был возбужден. – Этого не требуется, господин обер-лейтенант, я предложил походатайствовать за вашу невесту из чисто дружеских побуждений.

– Вы на редкость искренний человек, Шмидт. И не стесняйтесь, пожалуйста. Помогать ближнему – святая обязанность людей. Или вы не христианин? За настоящего друга я готов на все…

Обер-ефрейтор просиял. Прежняя неловкость уступила место сознанию, что его трудности остались позади. И все это благодаря Зиберту. Шмидт формально принадлежал к подразделению подполковника Шилинга, но фактически подчинялся гауптману фон Бабаху. Дрессировка собак велась таким образом, что они признавали лишь двух человек – самого Коха и Шмидта. Поэтому и имперский обер-ефрейтор всегда был под рукой у фон Бабаха. Совместные дела еще больше сблизили их, не говоря уже о том, что они были земляками, а это у пруссаков всегда играло немаловажную роль.

Гауптман фон Бабах оказался падок на деньги и после знакомства с Зибертом старался сблизиться с ним. Ему импонировало общество «героя-фронтовика» грудь которого украшали два Железных креста. Как и многие тыловики, он был неравнодушен к боевым наградам.

– Если бы мне ваши заслуги, – открыто признался он однажды, – я бы со своими связями и способностями быстро стал генералом.

– Честно скажу вам, господин гауптман, для меня в этом мире важны лишь пять вещей: фюрер, Великая Германия, мужская дружба, женщины и деньги. Карьера меня не особенно интересует. Что касается денег, они меня интересуют лишь постольку, поскольку позволяют жить красиво.

Фон Бабах задумался, задетый за живое беззаботным отношением Зиберта к деньгам, которых ему самому так недоставало. «Выходит, – размышлял он, – я просто не умею пользоваться теми возможностями, которые дает мне мой пост».

– Я тоже не раб золотого тельца, но золото не пахнет, мой Зиберт! Без денег человек немощен, независимо от того, любит он их или нет. Вот, например, завтра ко мне приезжает из Берлина приятель, личный адъютант генерал-фельдмаршала Кейтеля. Мы с ним вместе учились в военной академии. Я должен буду сводить его и его друзей в ресторан, купить ему какой-нибудь подарок. Конечно, по служебной линии он получит все, что ему положено. Но он будет ожидать чего-то и от меня. Это естественно. А что прикажете делать мне, если всю зарплату до последнего пфеннига я отсылаю жене?

И хотя фон Бабах придерживался покровительственного тона в отношениях с Зибертом, ему пришлось несколько раз брать у того взаймы. Чтобы не возвращать долг, он всякий раз делал намек, что окажет Зиберту какую-нибудь важную услугу. Случай с Довгер как раз и показался ему благоприятным для такого расчета. Хотя Валентина выдавала себя за фольксдойче, в рейхскомиссариате она не числилась как лицо немецкого происхождения. Поэтому ей неожиданно прислали повестку отправиться на работы в Германию. В отряде и в Центре это вызвало беспокойство и озабоченность. И пока думали да гадали, что делать, Кузнецов предложил хитрый план: добиться приема у рейхскомиссара Коха и попросить его лично отменить решение о посылке фольксдойче Довгер в Германию. А во время аудиенции совершить покушение на рейхскомиссара, которое получило бы широкий резонанс и в самой Германии, и среди порабощенных народов, и в странах антигитлеровской коалиции.

– Вопрос очень трудный, – оправдывался фон Бабах перед Зибертом. – Если бы повестка не была направлена, можно было бы это дело уладить. Единственное, что я могу сделать, – отложить отправку на две недели, а отменить ее может лишь сам гауляйтер Кох.

– Неужели господин рейхскомиссар станет заниматься такими пустяками? – недоуменно спросил Зиберт.

– К сожалению, иного пути я не вижу. Если фрейлейн Довгер, как вы говорите, является фольксдойче и если вы в ней заинтересованы, я сделаю все, что в моих силах, чтобы он вас принял, – ответил адъютант. – Сейчас Коха нет в Ровно. Он уехал в Берлин на похороны старинного приятеля, бывшего начальника штаба штурмовых отрядов, погибшего в дорожной катастрофе. Из Берлина он, вероятно, проедет в Кенигсберг и Варшаву. Как только он вернется в Ровно, я доложу ему о вашей просьбе. Вы же заранее приготовьте все бумаги, чтобы я мог их предварительно изучить. Вам надо будет явиться в парадной форме, да и фрейлейн Довгер пусть обратит внимание на свой туалет.

Обер-ефрейтор Шмидт известил Каминского, а тот Валю Довгер, что приезд Коха в Ровно ожидается 25 мая. На следующее утро прошение фольксдойче Валентины Довгер и Пауля Зиберта было передано фон Бабаху через Шмидта. Четырьмя днями позднее специальный посыльный постучал в дверь квартиры Валентины Довгер и вручил ей извещение из рейхскомиссариата, в котором говорилось, что Эрих Кох примет ее и ее «жениха» 31 мая 1943 года.

Благодаря мастерским действиям Кузнецова в раскинутую им сеть попался человек, обязанностью которого было неусыпно бдить над заместителем фюрера, ревностно оберегать его жизнь, не останавливаясь перед самыми жестокими мерами. Фон Бабаху и присниться не могло, что он стал звеном в цепи акций, целью которых была казнь палача украинского и польского народов Эриха Коха.

Обер-ефрейтор Шмидт очень боялся партизан, но по-своему сотрудничал с ними через Кузнецова. За оказанные услуги Кузнецов выплачивал ему солидные вознаграждения, которые он представлял как аванс за будущую подготовку Шмидтом молодой породистой немецкой овчарки. Истина состояла в том, что каждая немецкая марка, инвестированная Кузнецовым в это дело, приносила бесценные дивиденты.

Валентина Довгер, которая после войны была провозглашена почетным гражданином Ровно, рассказывала, что накануне визита к Коху Кузнецов был совершенно спокоен. Это был необыкновенный человек. Его соратники и историки, подробно описывая методы работы Кузнецова, особо подчеркивают выдержку, предусмотрительность, хладнокровие Николая Ивановича. Этот человек, казалось, был лишен нервов и чувств. Но в отряде знали его и совсем другим: веселым, восторженным, общительным.

«Готовя какую-нибудь операцию, он разрабатывал детальную программу действий и затем осуществлял ее твердо и последовательно, действуя как машина. Не поддается разумению, как мог этот страстный человек действовать так хладнокровно и расчетливо в самых невероятных ситуациях», – пишет Альберт Цессарский в книге «Записки партизанского врача».

Вечером 30 мая Кузнецов и Валя обсудили последние детали своего визита к Коху. Решили, в частности, что пистолет следует положить в карман кителя, – откуда его можно вынуть легче и быстрее.

План покушения был смел и прост. Пауль Зиберт входит в кабинет, отдает честь, подходит к столу, вынимает пистолет и стреляет. Судя по всему, Кузнецов сознавал, что шансов на спасение после покушения у него и у Вали было мало. Поэтому эта часть плана даже не была достаточно детализирована. Просто предполагалось, что в возникшей суматохе Кузнецову и Вале удастся выйти в сад, за оградой которого их будут ожидать товарищи.

Непосредственно перед операцией Кузнецов изменил ранее принятое решение в отношении пистолета. Он переложил его из кармана куртки в карман брюк.

Прежде чем отправиться в резиденцию Коха, Кузнецов попросил Валю присесть с ним на скамейку и мысленно еще раз проиграл весь сценарий аудиенции.

Особенно продумал он способ извлечения пистолета из кармана и стрельбы. Кузнецов регулярно тренировался в стрельбе навскидку, без прицеливания. В кармане его брюк лежал вальтер с полной обоймой патронов и на боевом взводе…

– Вашу руку, фрейлейн Валя, пошли!