В РОДНЫХ КРАЯХ
В РОДНЫХ КРАЯХ
Открытый «виллис» летел со всей скоростью. Мелькали деревья, кусты. Разбитая дорога была запружена войсками. В сторону фронта тянулись груженые «студебеккеры», туда-сюда сновали юркие полуторки, втаптывая в грязь колосья ржи, шла матушка-пехота.
Ярко светило солнце, и его лучи согревали напоенную дождями землю. Наш «виллис» обогнал группу раненых и проворно взбежал по косогору. Рядом колосились густые хлеба, среди которых виднелись черные полоски — следы танковых гусениц.
Спустились в лощину. Пенился грязный ручей. Мутноватая вода несла щепки каких-то разбитых ящиков.
Город Белев остался в стороне. Мне не терпелось туда завернуть, но время не позволяло. Машина рвалась вперед. Перед глазами открылось ровное приглаженное поле. Стояла сенокосная пора, и я без труда отыскал у Гурового оврага косарей.
Водитель свернул с дороги, и мы поехали напрямик. Невдалеке показались две женщины. Они побросали косы и побежали к оврагу.
Я окликнул женщин. Те неохотно остановились. Насторожились.
— Что же вы?..
— Мы думали, комендант. Прифронтовая полоса… — начали было женщины.
Я пригляделся.
— Тетя Анна?
Женщина несмело пошла мне навстречу.
— Никак, Миша, сын дяди Егора?
— Он самый.
Я хорошо знал тетю Анну Семину, ее сына Сергея — моего однокашника. Мы вместе с ним ходили в школу, дружили.
— Как Сережа?
Тетя Анна в плач. Из ее сбивчивого рассказа я узнал, что Сергей погиб в боях за Родину. Как мог, пытался я смягчить горе этой одинокой женщины, обещая, что за жизнь друга отомщу.
— А как мой дед?
Женщина вытерла глаза, успокоилась.
— Вон дядя Егор косит сено, — показала в сторону рукой.
Из-под густых бровей на меня настороженно смотрели глаза отца.
— Вот так дед. Не узнаешь, что ли?
— Нет, не признаю вас, товарищ начальник. Никак, комендант?
— Батя, что же ты сына не узнаешь?
— Миша, ты? — и отец со слезами бросился мне на шею.
На отшибе — знакомый дом. Во дворе расположились наши солдаты. Мы зашли в летнюю кухню. Отец засуетился:
— Чем же тебя угостить?
Он откуда-то извлек кучу сухарей, покрытых плесенью, принес кринку молока.
На столик я вывалил несколько консервных банок, достал флягу. Выпили за быстрейшее окончание войны. Постепенно собрались односельчане, расселись кто на полу, кто на деревянных чурках. Разговорились. Память начала воскрешать детство, юность, те далекие и счастливые годы.
Мое детство прошло в маленькой деревне Слобода. Двадцать восемь домов раскинулись на косогоре неровными рядами. Перед окнами нашего дома протекала небольшая речушка, куда я часто летом бегал ловить рыбу.
Семья наша жила впроголодь. С утра до поздней ночи сестры гнули спину на богатых людей, таких, как братья Бобринские. А в доме иногда и хлеба не было.
Мать не помню — она умерла рано. Однажды отец — Георгий Кириллович вручил мне карандаш и тетрадь.
— Пора в школу, Миша. Может, из тебя толк выйдет.
Начальная школа располагалась в соседнем селе Березово. И вот я, полуодетый, в холодные осенние дни месил грязь.
Окончил четыре класса, а дальше учиться не мог: школа-семилетка находилась в Белеве, да и надо было зарабатывать на хлеб. Старшие братья — Петр и Никифор — служили в армии. Мне, кормильцу, доставалось крепко.
После Октябрьской революции получили надел.
— Теперь будем трудиться на своей земле, — торжествовал отец.
Я косил сено и хлеб, пахал и бороновал землю, заготовлял на зиму дрова. Батя нередко говорил:
— У тебя, Миша, хозяйская жилка. Толк из тебя будет. Земля любит такие руки.
Но вскоре я покинул родную деревню и ушел в Белев. Два с половиной года проработал в совхозе «Союзплодоовощ». Таскал на себе двухпудовые ящики с картошкой, мешки с капустой, убирал горох, свеклу, морковь. Копал ямы для хранения овощей. Трудился на других подсобных работах.
Помнится, однажды в совхоз пригнали маленький «фордзон-путиловец». Видимо-невидимо собралось народу. И мне захотелось посмотреть. А потом я был приставлен помощником к трактористу — подносил воду, горючее, чистил мотор. Так определилась моя будущая специальность.
Потом — самостоятельная работа на тракторе. То были годы коллективизации. Кулаки не раз и мне угрожали. Но трактор я не бросил, честно трудился в совхозе.
В 1933 году вступил в комсомол, а осенью того же года был призван в ряды Красной Армии. Меня определили курсантом полковой школы. Тогда впервые и увидел бронированные гусеничные машины.
— Это наши советские танки, — пояснил нам командир. — Будете осваивать эту боевую технику.
Я с охотой изучал танк, учился его водить, вести огонь из пушки и пулемета, осваивал тактику боя. Вечерами мы, курсанты, до хрипоты в горле спорили по многим вопросам тактики. Вели речь и о маневре, и о ведении наступательного боя, и об искусстве побеждать.
Как-то в мае 1934 года меня вызвал начальник полковой школы. Еще с порога он крикнул:
— Повезло тебе, Фомичев. Пойдешь в училище на командира учиться.
А мне не верилось. Неужели мне, парню из бедной крестьянской семьи, предоставляется такая возможность? И правда, нас, нескольких человек, стали готовить в училище. Преподавали русский язык и математику, физику и химию в объеме неполной средней школы. Через четыре месяца я успешно сдал вступительные экзамены и был зачислен в Орловское бронетанковое училище имени М. В. Фрунзе.
В 1937 году после окончания училища я приехал в родную деревню Слобода. В глаза бросились перемены. Земляки стали лучше одеваться, питаться. Достаток пришел и в наш дом: на заработанные трудодни отец получил много хлеба, овощей, денег.
Потом учеба в Академии бронетанковых и механизированных войск. Накануне войны получил назначение в один из городов Украины, а вскоре пришлось столкнуться с врагами.
…За стаканом чаю о многом вспоминали. Земляки поведали страшную историю о том, как фашисты издевались над нашими советскими людьми, как глумились и над моим отцом.
— Отомстим врагам за все, — прощаясь с земляками, заверил я их.
Только я прибыл в бригаду, как меня вызвали в штаб корпуса. По пути попали с водителем под бомбежку и едва уцелели.
Медленно угасал день. Солнце спряталось за верхушки сосен. Со стороны запада по-прежнему доносился гул боя, яркое зарево осветило черное небо.