Прорыв на Иновроцлав

Прорыв на Иновроцлав

На магнушевском плацдарме в обороне мы стояли до 14 января 1945 года. Утром этого дня загремела артиллерия, войска 1-го Белорусского фронта перешли в наступление. Пехота форсировала реку Пилицу, а на следующий день, переправившись по захваченному мосту, 49-я гвардейская танковая бригада вошла в прорыв. Она действовала как передовой отряд 12-го гвардейского танкового корпуса. Наступали в общем направлении на северо-запад. Достаточно было взглянуть на карту, чтобы понять смысл этого движения. 2-я танковая армия как бы подсекала с юга тыловые коммуникации варшавской группировки противника.

Шли быстро. Обогнали боевые порядки своей пехоты, а затем начали обгонять и отступавшие параллельными дорогами фашистские колонны. Во второй половине дня по приказу комбата наш взвод свернул с шоссе влево. Миновали широкое заснеженное поле, двинулись лесом. Выйдя на опушку, увидели дорогу, по которой, растянувшись на полкилометра, отступала вражеская мотопехота, обозы и три легких танка.

Погорелов скомандовал по радио:

— Мой танк атакует голову колонны, Матвеев — центр, Пилипенко — хвост. Вперед!

Вздымая снежную пыль, ведя пушечно-пулеметный огонь, тридцатьчетверки выскочили из ельника на дорогу. Фашисты даже бежать не пытались. Да и некуда — кругом поле. Не слезая с автомашин, они тянули вверх руки, кричали:

— Гитлер капут!

Их танки не сделали ни одного выстрела. По правде говоря, не с тридцатьчетверками тягаться этим легким машинам.

Пленных передали подоспевшей мотострелковой роте и вернулись на шоссе. Уже в сумерках присоединились к своему батальону. Ночью обойдя город Блендув, ворвались в него с запада. Окраинные улицы забиты тягачами с минометами и малокалиберной зенитной артиллерией, колесными машинами. Идем вдоль улицы, присматриваемся. В темноте легко ошибиться, тем более что в наших войсках теперь очень много трофейных машин.

— Может, наши? — сомневается Михаил Сильных, радист.

Из-за брезента ближайшего тягача высовывается голова в каске. Фашист!

— Видел «нашего»?! — кричу радисту.

— Видел, — отвечает он и из пулемета прошивает брезент тягача. Стучат автоматы десантников. У фашистов паника, разбегаются с улицы по дворам. Вижу, как Ншан Дарбинян поддел своим танком огромный шкодовский грузовик и раздавил его. Но это так, для острастки. Большинство тягачей и автомашин попадает в наши руки исправными. Пригодятся.

В центре города еще идет сильный бой, но 49-я бригада здесь не задерживается. Километрах в тридцати северо-западнее Блендува перерезаем одну из железных дорог, ведущих от Варшавы на запад, идем дальше, к Сохачеву. Взять этот город с ходу не удалось. Мост через реку Бзуру взорван, противник накрывает нас плотным орудийным огнем. Выведены из строя машины командира роты капитана Карпенко и старшего лейтенанта Сихарулидзе. Карпенко убит, Сихарулидзе тяжело ранен. Техник-лейтенант Орешкин и его слесаря-ремонтники Иван Родионов и Александр Монахов выводят подбитые танки из-под огня и сразу же принимаются за ремонт.

Где-то севернее нас на берегу той же Бзуры идет сильный бой. «Солдатский телеграф» в лице Федора Барабонова и других шоферов, мотающихся с боеприпасами и горючим вдоль реки, передает: «Мотострелки захватили плацдарм… Фашисты контратакуют… Саперы навели мост».

Стоим под Сохачевом, в лесу. Ждем приказа. В ночь на 17 января майор Кульбякин ведет батальон к переправе. Переезжаем на ту сторону Бзуры, глубоко обходим Сохачев с юго-запада. На броне у нас десантники. Танки идут лощинами, огневой бой слышен уже далеко за спиной. Выбираемся на дорогу и резко поворачиваем на запад. Комбат высылает разведку. Наш взвод направляется к Сохачеву по шоссе, взвод старшего лейтенанта Бенке — по параллельной дороге.

Сохачев уже близко. Это заметно по густому сплетению железных и шоссейных дорог. Проскочили один переезд, недалеко от второго остановились. Из города в нашу сторону двигался товарный поезд. Паровозный прожектор далеко вперед высвечивал рельсы.

— По паровозу — огонь! — скомандовал Погорелов.

Ударили танковые пушки. Попадания точные. Прожектор погас. Мы услышали какой-то свист, потом раздался оглушительный взрыв паровозного котла. Окутанный облаком пара паровоз завалился набок. На него по инерции набежали вагоны. С грохотом и лязгом они вздыбились и начали валиться с насыпи железной дороги. Теперь выход вражеским эшелонам из Сохачева на запад плотно закрыт.

С железной дороги опять свернули на шоссейную. Минут тридцать хода на четвертой скорости — и мы въехали в широкую и длинную аллею. Два ряда вековых вязов, за ними — заснеженные яблоневые сады. Падает снег, луна светит из бегущих облаков. Красиво.

Слева, под вязами, постройки — не то домики, не то сараи. Там вспыхивает огонек зажигалки. Трое в немецких касках прикуривают от огня, один машет нам рукой, что-то кричит. Принял за своих. С брони стучат автоматы десантников. Двое гитлеровцев падают, третий кидается в темноту. Минут пять спустя далеко позади рвутся вражеские артиллерийские снаряды. Откуда ведут огонь, мы не видим. Противник, судя по всему, тоже не видит танки.

Лейтенант Погорелов связался по радио с командиром батальона и получил приказание ворваться в город. Батальон уже подпирал нас с тыла.

Опять железнодорожный переезд. Ломаю танком один шлагбаум, второй. Переворачиваю вагон, стоящий в тупике. Въезжаем в предместье. Гости мы тут явно нежданные. В окнах за маскировочными шторами полоски электрического света, по улице в одном мундирчике, винтовка за плечом, трусит немецкий солдат. Торможу, окликаю его из люка:

— Камрад, ком хиер! (Товарищ, иди сюда!)

Подходит, видит звезду на башне. Винтовка спадает с плеча в снег, его начинает так трясти, что даже в темноте заметно. Подняв руки вверх, что-то лопочет. Я разбираю только: «руссиш зольдатен». Лейтенант Погорелов говорит с ним. Выясняется, что он охраняет русских военнопленных в бараке, который находится сразу за перекрестком.

Подъезжаем к бараку, обнесенному колючей проволокой. Часовых нет — разбежались. Сержант Пермяков (он переведен в экипаж младшего лейтенанта Матвеева) аккуратно выдавливает танком ворота концлагеря.

— Товарищи, выходите! Здесь свои! — кричит командир танка.

Из барака выбегают наши ребята. Одеты все по форме, звездочки на шапках. Оказывается, пробыли в плену лишь несколько часов. Даже красноармейские книжки фашисты у них не успели отобрать. Часть бывших военнослужащих вооружается немецкими винтовками и автоматами, найденными в караульном помещении. Всех вооруженных лейтенант Погорелов распределяет по машинам, в десант, остальным, назначив старшего, приказывает ждать подхода батальона. Двое из этих солдат, севших на мой танк, прошли с нами до германской границы. Одного, помню, звали Илья. Был он поляк по национальности, отлично играл на скрипке. Второй, старший сержант Семен Гришпун, в совершенстве владел немецким языком, что очень пригодилось впоследствии в рейдах по вражеским тылам.

Три наших танка с десантом ворвались в юго-западную часть Сохачева. Тут уж мы не таились. Уничтожали врага из пушек и пулеметов, давили гусеницами технику. Скоро подошел весь батальон, за ним со 2-м батальоном — командир бригады полковник Абрамов и его штаб.

Как выяснилось позже, активные действия подразделений нашей бригады отвлекли значительные силы гитлеровцев. Это помогло танкистам 47-й гвардейской бригады и стрелковым частям, наносившим удар по городу с юга и с востока, к утру сломить сопротивление противника в Сохачеве. Поскольку выход из города на запад был закрыт, отдельные солдаты и офицеры фашистского гарнизона попрятались в подвалах и на чердаках, и пришлось их вылавливать. Подавляющее большинство сдвалось, как говорят, без звука, но некоторые отстреливались. Выстрелами с чердаков было убито и ранено несколько наших товарищей. Едва не погиб техник-лейтенант Орешкин. Неожиданно выскочивший из-за угла дома здоровенный фашист ударил его в лицо прикладом. Хорошо, что удар пришелся вкось, а иначе бы скулу всю снес. Фашист кинулся в подъезд ближайшего дома, но лейтенант Иван Григорьевич Лысяков, находившийся поблизости, уложил его из пистолета.

В Сохачеве мы захватили много трофеев. Здесь была крупная база снабжения гитлеровцев. Прямо у железной дороги стояли громадные склады с продовольствием, обмундированием. Один из этих складов был доверху набит ящиками с коньяком, водкой, винами. Командир бригады Тихон Порфирьевич Абрамов и его замполит Дмитрий Иосифович Цыган прошли по батальонам, провели короткие беседы. Предупредили, что за выпивку будут наказывать со всей строгостью, не считаясь с прежними заслугами.

Предупреждение весьма своевременное. Что греха таить, любители выпить среди нас были. Выскажу на этот счет свое мнение, которое утвердила во мне эта большая и трудная война. В бою пьяный или даже подвыпивший человек, как правило, теряет лучшие свои боевые качества. А если он в твоем экипаже, значит, ты в его лице имеешь вредную обузу. У нас был железный закон: перед боем или на марше никому ни грамма. Хотя спирт во флягах всегда имелся. Нет, мы были далеки от ханжества. Просто ребята на опыте убедились, что выпить в бою — все равно что самому на себя и на товарищей беду накликать.

В Сохачеве, за железнодорожными складами, у замерзшей речки Бзуры, мы простояли до самого вечера, как только встали на это место, наш экипаж сразу же замаскировал танк деревянными щитами и досками. Издали вроде бы сарай. Сделали это своевременно. Полчаса спустя с противоположной стороны реки начали бить немецкие танковые пушки. Радист из экипажа старшего лейтенанта Бенке не успел укрыться в танке и был убит осколком снаряда.

Откуда вели огонь фашистские танки, мы не видели. Прятались они среди дачных домиков, садов и редкого сосняка. Гляжу, наш майор-летчик вызывает по радио свое начальство. Этот майор ездил в моем танке с первого дня Висло-Одерской операции. Он должен был наводить на цель штурмовую авиацию. Пока что подходящего случая не было, а нервов из-за радиостанции майора я попортил немало. И в пути, и на всех остановках он постоянно держал ее на приеме. В пути это ничего, а как встанем, да еще на полдня, аккумуляторы танка начинают садиться. Ведь рация питается током от них. Сядут совсем — как я строну танк с места? Но майор на мои мольбы внимания не обращал.

Сейчас он вызвал штурмовики, и они на наших глазах «обработали» место засады вражеских танков. Работали замечательно — и бомбами, и реактивными снарядами. Среди дачных домиков и садов поднялись к низким облакам столбы маслянистого дыма. Горели танки. Стрельба сразу прекратилась.

— Понял? — спросил меня майор.

— Понял, — говорю. — Однако сажать аккумуляторы не дело.

Машина в те дни меня очень беспокоила. Седьмой месяц она в боях и походах. Полтора гарантийных срока отслужил ее двигатель. Да и все другие части и механизмы поизносились.

Днем в Сохачев вошла пехота на трофейных автомашинах, подтянулись наши тылы и 49-я гвардейская танковая бригада двинулась дальше — на город Любень.

С захватом Сохачева две главные железнодорожные магистрали, идущие от Варшавы на запад, были перерезаны. В боевом листке, который уже на марше обошел все экипажи 3-го батальона, замполит капитан Тиньков сообщал нам радостное известие: армии 1-го Белорусского фронта совместно с воинами Войска Польского освободили Варшаву. 2-я танковая армия своим стремительным продвижением в обход варшавской группировки фашистов во многом способствовала этой победе.

Среди частей и соединений, удостоенных почетного наименования Варшавских, была и наша 49-я гвардейская Вапнярская Краснознаменная, ордена Суворова танковая бригада.

* * *

Сразу за Сохачевом мы попали под сильную бомбежку. Был ранен начальник политотдела бригады подполковник Цыган. Когда налетели фашистские «юнкерсы» и мы рассредоточивались по обе стороны дороги, подполковник Цыган укладывал людей в кюветы. А сам укрыться не успел. Осколок бомбы попал ему в руку, но в госпиталь он не пошел. Так и ездил с нами — рука в повязке. В танках потерь не было. Бомбы поцарапали несколько автомашин.

Вечером 18 января наш взвод снова был направлен в разведку. В мою машину сел командир роты старший лейтенант Ашот Апетович Аматуни (его назначили вместо погибшего капитана Карпенко). Шли всю ночь лесами и перелесками, противника нигде не встретили. Примерно в шестом часу утра, уже на подходе к городу Любень, остановились. В наступившей тишине услышали гул авиационных моторов. Командир роты развернул карту. На ней севернее города обозначено пустое поле. Гул моторов — как раз с этого направления.

С опушки мы увидели окраинные домики Любеня, а подальше, в свете прожекторов, — сторожевые вышки вокруг аэродрома. Двинулись к нему по окраине, узкими улочками и переулками. Прошли аккуратно, без стрельбы и прочего ненужного шума.

На аэродроме в мутном зимнем рассвете группами и в одиночку ходили люди. Ревели прогреваемые моторы, а один «юнкерс» уже выруливал на взлетную дорожку. Медлить было нельзя. Старший лейтенант Аматуни говорит:

— Придется взять эту задачу на себя. — Приказывает командирам машин: — Меньше шума, самолеты давить!

Десантники соскочили с брони, мы развернули башни стволами назад и рванулись на летное поле.

Первые три «юнкерса» я протаранил удачно, бил по крылу и хвосту, сминая их. На четвертом осекся, погнул лобовой пулемет. А главное, когда развернул после тарана танк, увидел, что люк самолета открылся, одна бомба вывалилась на землю, другая повисла над ней, Этак можно и самому взлететь на воздух!

— Самолеты расстреливать! — приказал Аматуни.

Таким образом, захватить аэродром без шума не удалось. Стрельба и гранатный бой слышались и со стороны аэродромных построек, где десантники атаковали охрану, летчиков и технический состав, и с взлетной дорожки. Один из бомбардировщиков уже принял разбег, старший сержант Пермяков вывел свой танк ему наперерез, младший лейтенант Матвеев расстрелял «юнкерс» на взлете. Открыла огонь и машина, которую вел старший сержант Дарбинян. Он давил прикрывавшую аэродром зенитную батарею.

Все это длилось не более 20–30 минут, пока на аэродром не вышел весь батальон во главе с майором Кульбякиным. А возможно, и вся 49-я гвардейская танковая бригада была тут, потому что и комбриг полковник Абрамов появился на своем танке среди нас и приказал прекратить стрельбу по самолетам. Всего было уничтожено 17 вражеских бомбардировщиков, а восемь захвачено исправными, взято в плен 185 солдат и офицеров.

Тут же, с аэродрома, 3-й батальон с десантом автоматчиков устремился к центру города, и он вскоре был очищен от противника. Местные жители высыпали на улицу, всюду полыхали на ветру советские и польские флаги. Молодые и пожилые поляки активно помогали десантникам ловить попрятавшихся гитлеровцев, женщины приготовили нам вкусный обед.

В городе мы простояли несколько часов. Ждали отставшие тылы. Боеприпасов хватало, но вот горючего — лишь на донышке баков. Выручил нас техник-лейтенант Орешкин. Отыскал в каком-то подвале склад с бочками горючего. Смешали бензин с маслом в пропорции три к одному, получилось дизельное топливо, подходящее для тридцатьчетверок.

Выступили из Любеня, как обычно, под вечер, шли всю ночь. Когда стало светать, наша машина свернула в лес, на просеку. Не помню, какую задачу поставило командование перед лейтенантом Погореловым, но действовали мы на этот раз не взводом, а в одиночку, на броне десант из пяти автоматчиков.

Но лесу бродили небольшие группы гитлеровцев. Они сразу разбегались при появлении танка. Раздавили брошенную расчетом противотанковую пушку и тягач. Погорелов все время держал связь с батальоном. К нему мы присоединились во второй половине дня у какой-то речушки.

На противоположной ее стороне, на пригорке, стоял домик. В окне свет. От домика ударил крупнокалиберный пулемет. Светящийся след трассеров потянулся к нам, пули зацокали по броне. По приказу комбата мы атаковали противника. Хрупнул под гусеницами речной лед, танк выскочил на гору. Никого мы тут не нашли. Крупнокалиберный пулемет одиноко стоял в окопе, а в домике на столе в горячей еще сковородке — поджаренные колбаски. Гитлеровцы так торопились, что оставили не только ужин и всякие солдатские пожитки, но даже два автомата.

— Гостеприимный народ, ничего не скажешь, — заметил Иван Воробьев, завертывая колбаски в чистое, тоже забытое впопыхах полотенце.

В этом домике майор А.Н.Кульбякин и командир роты старший лейтенант А.А.Аматуни собрали командиров машин и механиков-водителей нашего взвода и еще одного экипажа из 1-го взвода. Присутствовали лейтенант С.А.Погорелов (командир взвода) и я, механик-водитель его машины, младший лейтенант О.П.Матвеев с механиком-водителем старшим сержантом В.В.Пермяковым, младший лейтенант Я.П.Пилипенко с механиком-водителем старшим сержантом Н.А.Дарбиняном, а также младший лейтенант П.А.Михеев и его механик-водитель сержант Н.Ф.Шиндиков.

Комбат, развернув на столе карту, сказал:

— Ваши четыре машины пойдут впереди батальона. Первая цель — разведать огневые средства противника в районе Иновроцлава. Вторая — навести панику в гарнизоне. Третья, и наиболее важная, — прорваться через город к западной его окраине, перекрыть фашистам пути отхода.

Майор Кульбякин показал на карте две выходящие из Иновроцлава на запад параллельные дороги. В месте, где они сближались, был конечный пункт нашего маршрута. Именно здесь нам предстояло задержать фашистов, если они под нажимом 49-й гвардейской танковой бригады попытаются отойти из города.

Комбат отметил на карте пункты вероятной встречи с охранением противника, приказал действовать без шума. Чтобы радиоразведка врага не обнаружила нас прежде времени, танковые радиостанции держать только на приеме. Передавать в батальон лишь самые важные данные. Возглавит группу старший лейтенант Аматуни.

Наверное, комбат дал тогда еще ряд указаний, но я пишу о том, что крепко засело в памяти. Кстати говоря, в двух пунктах из трех, им указанных, мы действительно встретили противника. А ведь майор Кульбякин, ставя задачу, не располагал никакими разведывательными данными. Зато отлично знал противника, его тактику и привычки.

Мы вернулись к машинам, приняли некоторые меры маскировки. Я выбил днище из заправочного ведра, закрепил ведро на срезе пушечного ствола. Получился как бы дульный тормоз — такой же, как на немецких танковых пушках. В темноте не отличишь. Десантников разместили внутри танка на боеукладке. Командир роты сел в машину младшего лейтенанта Матвеева, тронулись в путь. Наш танк шел головным.

Не знаю уж, сколько километров прошли, когда впереди, у обочины дороги, я заметил мелькнувший дважды свет — вроде бы луч карманного фонарика. Примечаю место, сбавляю скорость, заставляю двигатель работать с подвыванием — под немецкий. Докладываю о замеченном лейтенанту Погорелову. Он приказывает:

— Сильных, Гришпун — приготовиться!

Сильных, как и Погорелов, знает немецкий язык в пределах элементарного разговора, Гришпун — отлично.

Подъезжаем к кустарнику. Близ него на снегу смутно вырисовываются фигуры людей. Они одеты в белые маскировочные костюмы. Двое идут к нам, но за кустами еще кто-то. Окликаю негромко с картавинкой, под шум работающего мотора:

— Камрад, их волен раухен! (Товарищ, хочу закурить!)

Один из них сует мне в люк зажигалку, чиркает ею. Закуриваю. Он что-то быстро спрашивает. Понимаю только: «Рус панцер» (Русские танки). За меня отвечает Гришпун. От куста подходят еще двое. Гришпун, продолжая громко говорить, выбирается наружу через верхний люк. За ним — лейтенант Погорелов и радист Сильных. Да и у меня пистолет уже в руке.

И наши и фашисты стоят кружком, Гришпун говорит за троих, из люка на броню вылезают еще двое десантников. Что-то смутило фашистов, хотя танковые шлемы и комбинезоны что у нас, что у них — одинаковые, десантники тоже были в трофейных маскировочных костюмах. Один из фашистов вдруг схватился за автомат, лейтенант Погорелов придержал его руки. Короткая схватка — и все четверо гитлеровцев уже лежат на снегу. Слышно, как под кустом зуммерит полевой телефон. Рядом с телефоном стоит и ящик радиостанции. Гришпун снимает трубку телефона, что-то коротко отвечает. Ботом десантники обрезают провод, разбивают радиостанцию.

Подъезжают другие машины. Старший лейтенант Аматуни и лейтенант Погорелов рассматривают карту. Примерно в двух километрах впереди Т-образный перекресток. Комбат предупреждал, что здесь противник должен выставить сильное охранение. За перекрестком, в 4–5 километрах, предместье Иновроцлава.

Идем к городу. Снег все падает. Это и хорошо, и плохо. Снижает видимость не только противнику, но и нам. Но у нас преимущество нападающей стороны. Поворот дороги, еще поворот, подъем. Вижу Т-образный перекресток. На нем в 15–20 метрах друг от друга стоят три немецких средних танка, каждый развернут пушкой на свою дорогу. Экипажей не видно — сидят в машинах. Лейтенант Погорелов докладывает ротному, тот по радио в батальон. Получаем распоряжение: «Действуйте по обстановке, поменьше шума».

До перекрестка метров сто. Проходим половину расстояния, моторы фашистских танков не работают, башни неподвижны. Экипажи спят или пьяны? А может, и то и другое вместе? Спрашиваю Погорелова:

— Разрешите таран?

— Давай! — отвечает он. — Не отбей «ленивец».

Я уже говорил, что «ленивец» — самое уязвимое место танка, когда валишь даже обычные деревья. А при таране, когда бьешь вражеский танк, тем более. Конечно, и лишившись «ленивца», танк останется на ходу. Но придется выбросить несколько траков из гусеницы, перетянуть ее. В результате резко упадут и скорость машины, и ее маневренные возможности.

Говорю ребятам:

— Держитесь крепко, не то шишки набьете.

К первому танку подхожу сзади, сбоку, на самой низкой, первой скорости. Поддеваю его лобовой броней, переворачиваю. Хотел так же ударить и второй, но помешал глубокий кювет. Пришлось бить сильно, прямо в борт. От удара с немецкого танка сорвало башню. Разворачиваюсь к третьему, спешу, потому что грохот и скрежет двух таранов подряд и мертвого разбудят. В спешке ошибаюсь. Танк мой левой гусеницей заскакивает на вражескую машину, гнет ее пушку, скользит с большим креном на одной правой гусенице и едва не переворачивается сам.

Торможу. Выбираемся из люка. Десантники бегут к вражеским машинам, я осматриваю ходовую часть своей. Так и есть: лопнул бандаж на левом первом катке. Ну с такой неисправностью воевать еще можно.

Подъехали другие наши танки. Десантники волокут фашиста из машины, у которой сбита башня. Он оглушен, но помаленьку приходит в себя. Старший лейтенант Аматуни с помощью Гришпуна допрашивает пленного. Он отвечает, что экипажи держали связь по радио и телефону с дозором (с тем, который мы сняли). Под броней с заглушенным мотором стало холодно. Выпили для согрева и задремали.

Командир роты связывается с батальоном. Получает приказ: «Быстро к городу. Задача прежняя». Старший лейтенант Аматуни пересаживается в нашу машину. Идем к Иновроцлаву на четвертой скорости, машина от машины в 100–120 метрах. Это на случай, если головная попадет в огневую засаду.

Отделявшие нас от Иновроцлава четыре-пять километров проскакиваем за несколько минут. Мелькают домики пригородного поселка, на выходе из него танки вынуждены остановиться. Противник ведет по дороге сильный огонь. Кто поставил фашистов в известность о нашем приближении, не знаю, но факт остается фактом: встретили так, словно ждали.

От городского вокзала бьют танковые пушки, справа, с окраины, — артиллерийская батарея. Фашисты пытаются контратаковать, пускают танки. Типичный ночной бой. И мы, и они ведем перестрелку, целясь по вспышкам орудийного огня. Вижу впереди язычки пламени. Они пляшут по контуру вражеского танка. Он стоит поперек дороги, закупорив ее. Добиваем этот танк. Гул двигателей других машин удаляется. Контратака отбита, однако артиллерийский огонь не стихает.

Старший лейтенант Аматуни приказывает Матвееву, Михееву и Пилипенко рассредоточиться левее дороги и оттянуть на себя огонь противотанковой батареи. Наша машина сворачивает вправо. Ищем обозначенную на карте лощину. Она должна вывести нас к окраине города, в тыл вражеской батарее.

Угадываю лощину по кустикам, ее обрамляющим. Спуск крутой, лощина глубокая. Это хорошо — высокие откосы скрадывают шум двигателя. Лейтенант Погорелов, приоткрыв верхний люк, «выслушивает» батарею.

— Слева! — кричит он мне.

Подъем из лощины пологий. Метрах в ста левее и сзади нас вспышки озаряют ведущие огонь орудия. Мчимся к ним. Вижу, как суетятся гитлеровцы, разворачивая пушки стволами в нашу сторону. Одну все-таки успели развернуть и выстрелить. Снаряд срикошетировал о башню, снопы искр осветили танк изнутри. И тут же пушка оказалась под гусеницами танка.

Разделавшись с фашистской батареей, все четыре машины двинулись к центру города. Построились ромбом. Головной танк вел пушечно-пулеметный огонь вдоль улицы, правый — по нижним этажам и подвалам левой стороны улицы, левый танк, наоборот, — по правой ее стороне. Как бы наперекрест. Замыкающий танк развернул башню стволом назад. Десантники снова забрались на броню и вели наблюдение, а когда было необходимо, били из автоматов по подворотням и подвалам, уничтожая засевших там фаустников. Гитлеровцы, вооруженные фаустпатронами, были чрезвычайно опасны для нас в тесноте городских улиц.

Здесь я хочу рассказать еще об одном способе борьбы с ними, который выработала практика. Фаустник, чтобы поразить движущийся с хорошей скоростью танк, должен близко к нему подобраться. Десантники, сидящие на броне, видят местность сверху, поэтому, особенно в темноте, не всегда могут своевременно заметить замаскировавшегося фаустника. А механик-водитель из открытого люка ведет наблюдение как бы снизу вверх и часто первым замечает противника. Дело тут решают секунды, и мы всегда держали пистолет под рукой, в переднем кармане комбинезона. Разумеется, механик-водитель должен стрелять из этого оружия без промаха.

Тогда на иновроцлавских улицах в первый час боя мы фаустников не встретили. Судя по всему, командование вражеского гарнизона не успело среагировать на прорыв наших танков в город в обход главной дороги с востока.

Все так же ромбом выезжаем на центральную площадь. Слева кинотеатр, возле него десятка полтора легковых немецких машин и вездеходов. Двери кинотеатра широко распахнуты, в полосе света толпа солдат и офицеров. Кто-то из наших ребят таранит танком автомашины, всаживает в подъезд два снаряда подряд.

Не задерживаясь, мчимся дальше. Впереди еще одна площадь, на ней костел. Нам бы, как выяснилось впоследствии, свернуть от церкви влево, но мы потеряли ориентировку, пошли прямо. Опять предместье, за ним поле. За проволочной изгородью аэродром. Ворвались на него, подожгли и протаранили несколько истребителей и бомбардировщиков.

— Не туда выскочили, — говорит старший лейтенант Аматуни. — Давай обратно к церкви.

Вернулись к церкви. Противник уже организовал оборону. Из улиц, выходящих на площадь, ведут по нас огонь противотанковые орудия. С чердаков, из подворотен и подвалов строчат автоматы и пулеметы. Рвутся фаустпатроны.

Командир роты быстро расставляет машины так, чтобы они прикрывали друг друга огнем. Пермяков и Дарбинян заводят свои танки в арки подворотен, Шиндиков мне не виден, он где-то за углом. Я задним ходом заезжаю в магазинную витрину. Наблюдение и обстрел хорошие, в трех направлениях. Десантники — а их у нас более двадцати человек — прикрывают машины от фаустников.

Ведем огневой бой. Результаты его в темноте определить трудно. Во всяком случае, фашисты держатся на почтительном расстоянии. Командир роты связывается по радио с батальоном, коротко докладывает обстановку. Получив какое-то распоряжение, приказывает командирам машин:

— Выходим из боя, прорываемся на западную окраину, к мосту.

Смотрю на часы: без нескольких минут два часа ночи 21 января 1945 года.

Старший лейтенант Аматуни уже сориентировался по карте в лабиринте городских улиц. Прикрывая друг друга огнем, танки сворачивают от церкви влево. Минут десять хода — и мы через западную окраину Иновроцлава выезжаем к мосту. Шагах в ста от него встретил нас фаустник. Вижу вспышку, давлю на газ. Фаустпатрон взрывается, задев металлическую ленту, которой крепится к танку запасной бачок. Машина повреждений не имеет, но ранен санинструктор из десанта.

Этот мост мне и по сей день иногда снится. Узкий и кривой. Может, и не был он таким, может, спуск к нему был круто завернут, но в памяти засела именно его странная кривизна. Темно ведь, фаустник сидит на фаустнике, работаешь рычагами и педалью как бешеный.

При выезде с моста, на подъеме, стояло большое дерево. Я увидел, как из-за него высунулась голова в каске, потом плечо и труба фаустпатрона. Фашист был в десяти шагах, я выстрелил в него из пистолета, он упал. Тут же десантники из автоматов уложили еще двоих охотников за танками.

Когда наши машины уже миновали городское предместье и мост и главная опасность — быть подбитым в какой-нибудь узости — миновала, мы понесли потери от одной-единственной автоматной очереди. Случай этот достаточно показателен, и я хочу на нем остановиться.

Известно, что механик-водитель танка ведет наблюдение либо через триплекс, когда передний люк закрыт, либо прямо через открытый люк. У каждого из этих способов наблюдения есть свои положительные и отрицательные стороны. В первом случае механик-водитель защищен от пуль и осколков, бьющих по лобовой броне, но резко ограничен обзор местности. Во втором случае, наоборот, хорошо просматривается местность, а следовательно, есть возможность маневрировать машиной, но зато нет гарантий даже от случайной пули. Конечно, в бою первый способ предпочтительнее, и механик-водитель должен вести наблюдение только через триплекс, с закрытым люком. Однако, как во всяком правиле, здесь тоже есть исключения.

В ходе ночных боевых действий или в сильный туман, дождь, снегопад, когда видимость снижается до считанных метров, а танк, в силу сложившейся обстановки, движется на высокой скорости, механику-водителю приходится держать люк открытым. Иначе он может угробить машину, — например, свалит с узкого моста или подставит под выстрел фаустника.

Для того чтобы обеспечить минимум безопасности и вместе с тем сохранить хороший обзор и возможность маневра, опытные механики-водители поступали так: люк откроют, но броневую его крышку не закрепляют стопором. При движении танка она колеблется на пружине — то прикроет люк, то откроет. Колебания достаточно частые и ты хорошо видишь местность. С другой стороны, эти же колебания броневой крышки в какой-то мере защищают от пуль и осколков. А при необходимости, поскольку крышка не застопорена, можно моментально ее захлопнуть и перейти к наблюдению через триплекс.

В машине младшего лейтенанта Михеева механиком-водителем был сержант Шиндиков — парень очень боевой, но недостаточно опытный. С самого начала рейда на Иновроцлав он действовал отлично, однако, когда мы выскочили из центра города на окраину, к мосту, Шиндиков пренебрег этим маленьким, но истинно золотым правилом — не ставить крышку открытого люка на стопор, Уже за мостом автоматная очередь полоснула по лобовой броне, несколько пуль попало в люк. Шиндиков был убит, младший лейтенант Михеев сам сел за рычаги и повел машину дальше.

Из личного опыта могу добавить: колеблющаяся броневая крышка много раз защищала меня от пуль и осколков и лишь однажды пропустила несколько очень мелких осколков, попавших мне в кисть левой руки. Все эти случаи еще раз подтверждают известную истину: боевой опыт вообще, опыт механика-водителя в частности, складывается из многих мелочей. Пренебрежешь хоть одной — подставишь под удар весь экипаж.

* * *

Мы вышли в назначенный район западнее Иновроцлава. Здесь была загородная вилла какого-то важного гитлеровца. Красивый кирпичный двухэтажный дом с мезонином, каменный, с железной решеткой забор, за которым гараж и другие хозяйственные постройки. Вокруг сады, перемежающиеся широкими аллеями кленов, вязов и тополей.

Вилла расположена как раз между двух шоссейных дорог, идущих из Иновроцлава. От одной дороги к другой тянется широкий и глубокий противотанковый ров Он прикрывает нас с запада, но вместе с тем лишает и возможности отойти, если будет нужда.

Командир роты старший лейтенант Аматуни отлично использовал все тактические выгоды этой местности. Танки он распределил так: машину Михеева поставил в засаду на правой дороге, машину Пилипенко — на левой. Машины Погорелова и Матвеева составили подвижный резерв и должны были курсировать между дорогами.

Прежде всего мы, механики-водители, осмотрели танки, проверили ходовую часть. У машины Володи Пермякова слетела гусеница. Натянули. У моей — хлябает правая гусеница, при резком повороте может соскочить. Проушины в траках выработались, «пальцы», их соединяющие, тоже. Попробовали снять пару траков, натянули гусеницу — получилась как струна. Скверно. При сильном ударе может лопнуть. Чтобы отрегулировать нужный провис гусеницы, надо менять несколько траков подряд. Дело долгое, а бой может грянуть с минуты на минуту.

Читатель спросит: почему я не сделал этого заранее, до начала наступления? Сделал, но только на одной левой гусенице. А правая была тогда в порядке. Но с 15 января, за шесть суток наступления, машина прошла около 300 километров. Это если считать строго по прямой. Однако кроме прямой были многочисленные кривые обходов и охватов и другого рода передвижения. Не прошли для моей машины бесследно и совершенные тараны.

Был уже пятый час утра, когда на востоке за Иновроцлавом, а также южнее и севернее города загремела канонада. Главные силы нашего корпуса перешли в наступление.

Еще не рассвело, а с дозорных, машин поступило сообщение: колонна противника выдвигается из города на запад. Значит, начинают тикать. Вывели мы танки на боевые позиции. Первым показался бронетранспортер, за ним штук десять легковых машин. Шли с зажженными фарами. Видимо, фашистское начальство. Подпустили их метров на четыреста, расстреляли, не выезжая из укрытий. Потом по второй дороге двинулись из города большие, крытые брезентом грузовики. Тоже далеко не прошли. На обеих дорогах образовались пробки из подбитых машин. Они ярко горели, освещая ближайшие окрестности.

Утром фашисты поперли из города лавиной — пехота в колоннах и пехота на грузовиках, конные обозы, артиллерия, масса легковых машин. Тут уж нам пришлось поработать и пушками, и пулеметами, и гусеницами. Может, и удалось бы какой-то части этих войск прорваться на запад, но к нам подошел весь 3-й батальон во главе с майором Кульбякиным, танки других батальонов, подразделения мотострелков 34-й гвардейской стрелковой бригады. Противник был зажат на поле между двух больших дорог и почти полностью истреблен или пленен.

Бой закончился во второй половине дня. Майор Кульбякин тотчас приказал командиру роты вернуться с четырьмя нашими машинами в Иновроцлав.

— Отдыхайте, отсыпайтесь, — добавил он. — И составьте список ваших бойцов и командиров для представления к наградам.

Родина высоко оценила действия 49-й гвардейской танковой бригады в ходе беев за Иновроцлав. Звания Героя Советского Союза были удостоены командир 3-го батальона майор Алексей Николаевич Кульбякин, командир нашей роты старший лейтенант Ашот Апетович Аматуни, командир взвода лейтенант Семен Алексеевич Погорелов, командиры машин младшие лейтенанты Олег Петрович Матвеев, Павел Антонович Михеев и Яков Павлович Пилипенко, механики-водители старшие сержанты Ншан Авакович Дарбинян, Владимир Васильевич Пермяков, сержант Николай Фомич Шиндиков и я, тогда старшина.

Таким образом, не считая комбата и командира роты, высшей правительственной наградой были отмечены сразу восемь человек из одного танкового взвода. Кроме того, этим же Указом Президиума Верховного Совета СССР от 27 февраля 1945 года звание Героя Советского Союза присваивалось и другим нашим боевым товарищам, в том числе старшему лейтенанту Виктору Владимировичу Бенке и старшине Виктору Изотовичу Лозовскому. Награждены орденами и медалями были и многие другие члены экипажей роты, а также десантники.

Но вернусь к Иновроцлаву. Комбат, посылая нас отдыхать, предупредил, что город еще не полностью очищен от противника, что в нем прячутся по домам отдельные группы гитлеровцев. В большинстве это были офицеры и солдаты специальных частей абвера, то есть военной разведки. В такие части, наподобие полка «Бранденбург», зачислялись отъявленные головорезы, хорошо подготовленные для шпионско-диверсионной работы. Попав в окружение в Иновроцлаве, они в плен не сдавались, жестоко расправляясь с местными жителями — поляками, которые пытались сообщить о них воинам Красной Армии. Мне довелось стать свидетелем такого случая.

Поставили мы машины на одной из улиц Иновроцлава. От усталости и бессонницы ноги подкашивались, глаза слипались. А впереди уйма работы. Во-первых, надо заправить машины горючим, во-вторых, поменять траки и перетянуть гусеницу. Решили пока что перекусить, взяли сухой паек, пошли к ближайшему дому. Он был четырехэтажный, с несколькими подъездами. Сверху доносились автоматные очереди и отдельные выстрелы.

Шли мы вчетвером — Аматуни, Погорелов, Пермяков и я. Входим в подъезд. На лестнице между первым и вторым этажами убитая выстрелом в затылок женщина. Подымаемся выше. За дверью квартиры глухой выстрел. Дверь тут же отворилась, на площадку с парабеллумом в руке вышел гитлеровский офицер. Аматуни и Пермяков подымались по лестнице впереди нас. Кто-то из них застрелил офицера. Навстречу с чердака спускается автоматчик, толкая стволом пленного фашиста.

— Целая куча гадов там сидела, — сказал он нам на ходу.

Входим в открытую дверь квартиры, из которой выскочил гитлеровец, слышим плач. В комнате на полу в обмороке молодая женщина. Рядом старая женщина, на руках у нее окровавленная девочка трех-четырех лет. Старуха плачет, что-то быстро говорит нам по-польски. Потом, узнав, что мы советские танкисты, переходит на ломаный русский. Не помню подробностей ее рассказа, не до того нам было. Надо срочно перевязать девочку. Фашистский садист прострелил ей бок и ножку. Сделали перевязку, кое-как остановили кровь, вызвали наших медиков. Девочка осталась жива. Не знаю уж, как ей двадцать пять лет спустя удалось разыскать меня в Москве. Однажды пригласили меня в общество советско-польской Дружбы. Пришел. Народу много. В зале польские туристы и студенты, обучающиеся в Москве. На трибуну вышла молодая полька. Рассказала, как 21 января 1945 года в нее, тогда малого ребенка, стрелял фашист, как спасли ее советские танкисты, один из которых сидит в этом зале. Потом попросили меня на трибуну. Я рассказал, что помнил. С этой группой туристов я ездил по Москве, выступали мы перед разными аудиториями, а реакция одна: женщины плачут, мужчины сжимают кулаки. И действительно, эпизод как будто незначительный, но звериный облик фашизма раскрывается в нем полностью.

Ныне эта женщина живет по-прежнему в Иновроцлаве. Польские товарищи много раз приглашали меня в Иновроцлав, да все будничные дела мешают, никак не выберу время. Однако побывать там надежды не теряю. Хочу встретиться еще с одной польской семьей, поблагодарить за внимание и заботу, которую они проявили к нам, танкистам.

Когда девочка была передана медикам, мы вышли на лестничную площадку. Оставаться в квартире на отдых не могли. Слишком убиты были свалившейся на них бедой ее обитатели. Однако за дверьми нас уже ждали соседи.

— Уважаемые паны, — говорят, — заходите к нам.

Зашли, отдали хозяйке наши продукты (жили они очень голодно). Пока она готовила ужин, хозяин отвел нас в ванную. Помылись, поужинали. Хозяйка постелила постели. Подушки, перины, белоснежные простыни. Редко выпадает солдату на войне такая благодать, А я все думаю о машине, об этой самой левой гусенице. Говорю:

— Вы отдыхайте, а мы с Пермяковым пойдем менять траки.

Командир роты головой покачал:

Вы же спите на ходу.

Отвечаю:

— А если ночью тревога?

— Если, — говорит, — будет тревога, а ты выспишься, то и на хлябающей гусенице поведешь машину. А если не выспишься, то и с перетянутой гусеницей можешь танк завалить.

Вообще-то старший лейтенант Аматуни был прав, но мы с Пермяковым, несмотря на перинно-подушечный соблазн, пытались возражать. Тогда командир, рассердившись, отрубил:

— Приказываю отдыхать.

Завалились с Володей на широченную кровать и сразу крепко уснули. Около двух часов ночи нас подняли по тревоге. Приказали догнать батальон. А тридцать минут спустя Иновроцлав уже скрылся в снежной пелене. Мела пурга, танки приближались к польско-германской границе.