Комсомольская юность
Комсомольская юность
Константин Трифонович Твардовский:
«С 1924 г. по окончании учебного года Белохолмская школа была переведена в город Ельню. С этого времени Александр нигде не учился вплоть до 1928 г. Четыре года жил дома. В лето 1924 г. он скотину уже не пас, определенного дела не имел, а по мере надобности помогал по хозяйству. ‹…›
Александр в это лето много читал и много писал. Что ему удалось написать, сейчас вспомнить невозможно. Большой помехой ему была теснота в нашей хате. Пробовал он обосноваться на чердаке, но там было темно и пыльно. А баня у нас была хорошая, с предбанником. Вот на лето и обосновался Александр в предбаннике с книгами, бумагами и многими начатыми и задуманными стихами.
Имевшиеся у нас дома книги были давно прочитаны. Поэтому Александр познакомился с библиотекарем волостной библиотеки, которая находилась в поселке Пересна. ‹…›
Однако ходить в Пересну было далеко, двенадцать верст. Несмотря на расстояние, книги Александр приносил в достаточном количестве. ‹…›
Наверное, год он состоял в Кубаринской комсомольской ячейке Балтутинской волости. А потом перевелся в Егорьевскую комсомольскую ячейку, в которой состоял почти три года.
В Егорьевской ячейке Александр познакомился, а затем крепко подружился с Николаем Долгалевым из соседней деревни Агарково, которая по прямой через болото находилась в полутора километрах от Загорья. Коля был на год старше, такой же грамотности, точнее, учился столько же, сколько и Александр.
Не знаю, писал ли Долгалев стихи до встречи с Александром. Когда же Коля стал бывать у нас довольно часто, выяснилось, что он пишет стихи. Он не стеснялся и читал их. ‹…› Иногда его стихи помещали в газетах.
Дружба Александра и Николая была хорошая, доверительная с обеих сторон. Со стороны отца никаких помех этой дружбе не было. Коля, видимо, так же, как и Александр, не был дома загружен работой, поэтому они совершали разные по сроку отлучки, ничуть не волнуясь о том, как дома обходятся без них. Отчетности о том, где были, что делали, друзья не давали». [12; 148–149]
Владимир Яковлевич Лакшин:
«Рубежом для юного Твардовского была смерть Ленина. Он сильно ее пережил и всегда жалел потом, что в 50-е годы перестали отмечать траурный день 21 января.
„До той поры странная неразбериха была в голове, – говорил Александр Трифонович. – Читал подряд «Капитанскую дочку» и романы Григория Данилевского. Данилевский нравился больше. Там герой романа Глеб спасал от мужичья с дубьем молодую красивую помещицу. Я воображал себя Глебом и, начитавшись всех этих книг, думал: вот все утихомирится, встанет на свои места в России, я убегу из дома и сделаюсь гусарским офицером“». [4; 121]
Иван Трифонович Твардовский:
«Он был комсомольцем, состоял на учете в кубаринской ячейке. Часто ходил на собрания. Участвовал в организации помощи беднякам и семьям красноармейцев, в различного рода молодежных вечерах. Начинал сотрудничать в смоленских газетах. Наступил, пожалуй, наиболее активный период его сельской жизни». [2; 22]
Константин Трифонович Твардовский:
«Собрания проводились по воскресеньям. На них стояли вопросы о росте сознательности, убежденности в революционных идеалах, об общей культуре комсомольцев. Практиковались выступления комсомольцев с докладами на определенную тему, данную за неделю до собрания. ‹…› Александр был дисциплинированным, исполнительным комсомольцем и в то же время эрудированным не только в вопросах комсомольской жизни, но и в других. Очень много знал и помнил из прочитанного, а читал он действительно много. Комсомольцы называли его „наш справочник“, и Александр зачастую оправдывал такое определение.
В Егорьевской ячейке были и девушки. Одну я знал лично. Это была девушка из деревни Тюри, находившейся километрах в пяти от Егорья. Девушку звали Мотя Кузикова. Она была красива и умна, имела среднее образование. Конечно, Александр не мог не заметить такую интересную девушку. Не знаю, как подошли они к тому, что стали провожать друг друга домой. ‹…›
И вот Александр вместо трех верст от Егорья до Загорья теперь делал одиннадцать по маршруту: Егорье – Тюри – Загорье. Так продолжалось года два. А затем любовь молодых людей почему-то пошла на убыль. Когда я узнал об этом, то от души пожалел о таком конце этой красивой любви.
С 1924 г. Александр посылал в наши областные газеты „Рабочий путь“ и „Смоленская деревня“ заметки и стихи. То одно, то другое стало появляться в газетах. А иногда приходил почтовый перевод, что было очень кстати: деньги всегда были нужны, потому что семья переживала острую нужду. Однажды денежный перевод в размере более десяти рублей оказался для семьи как бы спасательным кругом тонущему. Не успел почтальон отъехать, как я, вооруженный пятью рублями, с младшим братом Иваном почти бегом побежал в Ляхово в потребиловку (кооперативная лавка. – Сост.). Купили пуд муки пшеничной (другой не было) и ведро яиц – штук полста. Александр был очень доволен, что его деньги в тяжелый момент выручили семью.
Видя, что такой не совсем понятный труд, как писание стихов, стоит денег и кому-то нужен, мы почти совсем освободили Александра от всех работ, за исключением молотьбы, которой у нас было немного. Надо сказать, что Александр не старался прикарманить свой заработок. Какую-то часть оставлял на свои расходы, а в основном отдавал матери, поскольку она до осени 1926 г. была главой семьи, пока отец работал в Мурыгине». [12; 150]
Алексей Иванович Кондратович:
«Шурка Гордиенок (так звали его по деду) еще мальчишкой стал известен в местной округе и своей грамотностью, хорошим почерком и вообще смышленостью. Когда делили хуторские наделы, он помогал делать записи и вел их аккуратно. „Мужикам, – говорил Твардовский, – так понравилась моя работа, что они похвалили: да ты, малец, не хуже волостного писаря…“
А в пятнадцать лет после школы ему предложили должность секретаря сельского Совета.
– По тогдашним понятиям, – вспоминал Александр Трифонович, – это была немалая власть, во всяком случае я впервые почувствовал, что и взрослые со мной почтительно разговаривают. Председатель сельсовета иногда оставлял мне свою печать с правом ставить ее на документах, и когда я это делал, то иногда слышал что-нибудь вроде: „Смотри, Гордиенок-то в большие люди выходит“. Правда, ростом я был уже здоровый парень и мальчишкой меня было трудно назвать. Однажды я даже услышал от одной старушки заискивающее: „Батюшка, Александр Трифонович!“, отчего вначале немало смутился, но потом был так горд, что несколько дней ходил преисполненный собственной важности. Но секретарство мое продолжалось недолго, меня все же сменили на взрослого мужика, приехавшего в наши места и тоже грамотного. ‹…›
„С 1924 года я начал посылать небольшие заметки в редакции смоленских газет“, – напишет он в „Автобиографии“. Но в газетах за тот год мне не удалось обнаружить его заметок, а в „Смоленской деревне“ от 21 января 1925 года в рубрике „Вести из уездов“ есть заметка „Двенадцать с/х кружков“.
Вот она вся полностью: „В нашей волости организовано 12 сельскохозяйственных кружков. Работа проходит под руководством агронома Малыгина. Он каждую неделю поочередно посещает кружки и проводит беседы по сельскому хозяйству. Крестьяне, не только молодежь, но и старики, охотно посещают кружки“. Подпись „Селькор А. Т.“». [3; 53–54]
М. Кошелев:
«Работа селькора ставила Александра Твардовского в особое положение среди местной молодежи. К нему иной раз обращались взрослые мужики за советом, за разъяснением того или иного вопроса. Многие удивлялись смелости подростка, разоблачавшего в заметках нерадивость или злоупотребления некоторых работников». [2; 72]
Алексей Иванович Кондратович:
«В том же году и в той же газете 19 июля появилось и первое стихотворение Твардовского. Вот оно:
Новая изба
Пахнет свежей сосновой смолою,
Желтоватые стенки блестят.
Хорошо заживем мы семьею
Здесь на новый советский лад.
А в углу мы „богов“ не повесим,
И не будет лампадка тлеть.
Вместо этой дедовской плесени
Из угла будет Ленин глядеть.
И подписано полностью – Александр Твардовский.
Первое стихотворение Твардовского – ему только что исполнилось пятнадцать лет – было напечатано под рубрикой „Деревенское – бытовое. Крестьянин, сделай газету и книгу оружием против старого быта!“» [3; 54]
М. Кошелев:
«Содержание стихов Твардовского я сейчас передать не могу. Помнится, что в них говорилось о сельской глухомани, отрезанной от города, и о новой жизни в деревне. Осталась в памяти его манера читать стихи. Он читал смело, красиво. Ему всегда дружно аплодировали. ‹…›
Обычно после чтения стихов Сашу сразу же окружали девушки и просили написать что-нибудь в их альбомы. В те годы было заведено, что каждая девушка и даже парни имели альбомы, в которые записывали понравившиеся стихи, песни, изречения. Девушки наперебой подсовывали Твардовскому альбомы, и он не чинясь писал в них свои стихи». [2; 72]
Данный текст является ознакомительным фрагментом.