IX

IX

Симбирская и самарская антрепризы. — Побег труппы из Симбирска. — Зорина и Запольская, впоследствии опереточные звездочки. — В.Н. Андреев-Бурлак. — Начало его театральной деятельности. — «Орфей в аду». — Его дебют в оперетке. — Последующие встречи с ним.

Я держал два театра одновременно: симбирский и самарский. Последним я управлял самолично, а управление первым поручено было актеру А. Б-му. Дела шли и там и тут превосходно, в особенности же при условии ежемесячного обмена трупп. Это делалось так: самарская ехала в Симбирск, симбирская на смену ей приезжала в Самару, а по истечении месяца разъезжались снова. В это время у меня обе труппы были полны талантливыми личностями, пользовавшимися заслуженным успехом у местной публики.

Вдруг, в самый разгар сезона, приезжает ко мне в Самару один из симбирских театралов и говорит:

— Неприятных известий из Симбирска не имеете?

— Нет, а что такое?

— Б-ский с вашей труппой уехал в Оренбург… Я к вам нарочно приехал предупредить, чтобы вы во время могли что-либо предпринять…

Поехал я на место происшествия и, к крайнему моему огорчению, удостоверился в истине известия. При расследовании причины исчезновения законтрактованных актеров, следовательно людей, связанных обязательствами, выяснилось: когда в предшествующем сезоне я держал оренбургский театр, старый, полуразвалившийся, мне крайне симпатизировали как военный губернатор Крыжановский, так и гражданский Боборыкин, обещавшие содействие построить на следующий сезон новое театральное здание.

— Я скоро буду в Петербурге, — сказал мне однажды Крыжановский, — и, вероятно, выхлопочу разрешение и даже пособие на сооружение театра. Но чтобы не остаться на будущий сезон без труппы для нового театра, я должен заручиться теперь же согласием антрепренера, желающего его эксплуатировать. Вы как на этот счет думаете, Николай Иванович?

Я ответил, что с удовольствием оставлю за собою театр, если только не будут тягостны условия.

— За первый сезон вам ничего не придется платить, — объявил он, — а относительно последующих, это уж дело города.

— На таких условиях, я безусловно ваш антрепренер.

— Отлично, но вы должны дать мне обеспечение.

— В настоящее время для меня это трудно, ваше превосходительство, так как все капиталы при деле.

— Впрочем, у меня есть ваши деньги, — сказал губернатор.

— Какие? — удивился я.

— Да ведь я не платил вам за свою ложу, кажется, и Боборыкин тоже. Сделайте расчет сколько придется получить вам за сезон с нас обоих.

Я стал было отказываться от этих счетов, но Крыжановский настоял на своем. Вышло что-то около тысячи рублей.

— Вот это и останется вашим залогом, — сказал он. — А когда в будущем году начнете спектакли — они будут вам возвращены в неприкосновенности.

В ожидании постройки театра я проживал в Оренбурге без всякого дела. Крыжановский уехал в Петербург и долгое время там пробыл. Относительно театра он ничего не сообщал, рассчитывая на ограниченность времени, в промежуток которого вряд ли можно было справиться с такою постройкою, как театр, я принял предложения от городов Самары и Симбирска и отправился туда летом для предварительных работ и для составления трупп. Оренбургский же театр я предполагал иметь только через год, т.е. на предбудущую зиму. Но случилось не так: вскоре после моего отъезда приехал в Оренбург Крыжановский и поспешно принялся за работы. Когда здание было готово вчерне (это было осенью), он хватился меня. Ему сообщили, что я антрепренерствую на Волге. Как раз в это время, он предполагал совершить какую-то деловую поездку, кажется, в Нижний-Новгород и хотел по пути заехать ко мне для личных объяснений по поводу театра.

Заезжает он в Симбирск и как раз в день спектакля.

Спрашивает в театре меня. Ему отвечают, что сам я с труппой живу в Симбирске, а здесь есть мой уполномоченный Б-ский, известный ему еще по Оренбургу.

В разговоре с Крыжановским, Б-ский стал отрицать всякую возможность с моей стороиы заняться постановкою спектаклей в Оренбурге в этом сезоне.

— Иванов в данную минуту в безвыходном положении, — сказал он, — потому что оба контракта его преисполнены тягчайшими параграфами, в силу которых ему нельзя отлучиться из этих мест ни на неделю.

— Поэтому, Оренбургцы обречены на нынешнюю зиму сидеть без театра! — произнес Крыжановский.

— Зачем же? — подхватил В-ский. — Если нельзя ехать туда Иванову, то можно ехать другим.

— Ну, где теперь этих других возьмешь?

— А вы, ваше превосходительство, поглядите сегодняшний спектакль, и если он вам понравится, то вся здешняя труппа к вашим услугам…

— Каким образом? Ведь вы служите у Иванова…

— Полуслужим, ваше превосходительство! Мы образуем из себя товарищество и берем этот театр от арендатора Иванова, у него же своя самостоятельная труппа в Самаре.

Б-ский преступно лгал, в чаянии поживиться от нового оренбургского театра. Крыжановский просмотрел спектакль и остался им доволен.

— И так, ваше превосходительство, мы согласны, — сказал Б-ский, — но только при условии, если обеспечение Иванова, имеющееся у вас, поступит в нашу пользу. Обещание им нарушено, следовательно его залог пропадает…

Не желая оставлять свой город без труппы, Крыжановский согласился на это, и Б-ский, подговорив всех товарищей и посуля им большие выгоды, отправился в Оренбург.

Найдя Симбирский театр полуразоренным и признавая себя ограбленным, я хотел было пуститься в погоню за беглой труппой, но по зрелом размышлении решил, что вряд ли придется мне убедить их вернуться к своему долгу, что эти легкомысленные господа по своему обыкновению не променяют призрачного счастья ни на какие блага и будут непоколебимы в своем намерении…

Нужно было озаботиться приобретением новой труппы для Симбирска. Кто-то посоветовал мне проехать в город Вольск, где будто бы застряли актеры, дававшие свои представления в сараеподобном балаганчике. Являюсь туда и действительно нахожу почти полную труппу. Все они с большой охотой согласились служить у меня и тотчас же, вместе со мной, отправились на место служения.

Труппа эта замечательна была тем, что женский ее персонал состоял из сестер Зориной и Запольской, тогда только что начинавших свое поприще. С ними была еще третья сестра, девочка лет двенадцати, иногда тоже выступавшая в неответственных ролях. Эти молодые артистки быстро завоевали любовь публики и с подмостков Симбирского театра, имена их стали получать известность, в особенности выдвинулась Вера Васильевна Зорина, в короткое время сделавшаяся опереточной знаменитостью и пользовавшаяся громадным успехом на частных сценах обеих столиц. Это первая Стеша из «Цыганских песен», неподражаемая в ролях подобного типа. У меня она вместе с сестрами получала, кажется, семидесяти пяти рублевый оклад жалованья, впоследствии же, в апогее своей славы, она имела тысячные ангажементы. Впрочем, это ни сколько не удивительно, — все знаменитости всегда начинали с маленького и доходили до большого путем строгой постепенности. Так-то вернее и крепче. Выплывавшие же сразу редко удерживались на известной высоте…

Хотя и эта труппа, не говоря уже о Зориной и Запольской, была тоже не дурна, но таких сборов делать, как делала сбежавшая, не могла. По этому Самару я принужден был поручить своему сыну, а сам остался в Симбирске для поправления дел.

В это время в Симбирске проживал театрал и меценат Дмитрий Иванович Минаев[4]. Однажды, является ко мне от него молодой человек, назвавшийся Василием Николаевичем Андреевым. и просит пожаловать к «дяде Дмитрию Ивановичу для очень важных переговоров».

Вместе с Андреевым отправляюсь к Минаеву, который встретил меня словами:

— Хотите иметь большие сборы?

— Как же, помилуйте, не хотеть…

— Ну, так присаживайтесь и поведемте умные разговоры.

Усадив меня в мягкое кресло, радушный хозяин заговорил:

— Вам нужно поставить «Орфея в аду»… На оперетке вы наживете не сотни, а тысячи…

— Так-то оно так, но постановка «Орфея» сопряжена с громадными издержками, которые при настоящем положении легко могут не окупиться.

— Вздор! Всегда окупятся…

— Да, наконец, и труппа у меня не такова, чтобы стала разыгрывать такие сложные вещи, как оперетка…

— Я уж распределил роли, — все они прекрасно расходятся: жену Орфея должна играть Зорина, общественное мнение — Запольская, амура — их маленькая сестренка, Юпитера--вы, а Ваньку Стикса — изобразит Вася, — сказал Минаев, указывая на Андреева. — Он давно порывается попробовать себя на сцене и уж сколько раз упрашивал меня, чтобы я походатайствовал за него перед вами…

— Так зачем же непременно выступать в оперетке, можно в комедии или драме…

— Так дебютировать, просто, нельзя, — возразил Дмитрий Иванович, — нужно обязательно с помпой… Да вы относительно оперетки очень-то не беспокойтесь, потому что хлопоты по ее постановке я с вами разделю пополам. Например, я сделаю на свой счет костюмы, сам нарисую необходимые декорации…

— А хор? — перебил я его.

— Я уж позаботился об этом: будут петь архиерейские певчие.

Я покончил с ним на следующих условиях: с трех первых сборов я уплачиваю ему десять процентов на покрытие его расходов, четвертый — делим по пополам, из пятого — я получаю двадцать процентов, а все последующие, без всяких вычетов, поступают в мою пользу.

Минаев в расчетах не ошибся: действительно, «Орфей в аду» имел неимоверно громадный успех и дал более десяти полных сборов под ряд. Оперетка была тогда внове, ее каскадный шик производил сильное впечатление на провинциалов, не видавших ничего, кроме снотворного драматического репертуара старого времени. Вот что способствовало главным образом внедрению на русскую сцену этого растлевающего французского продукта, крайне нелепого, крайне неуместного для такого народа, который привык видеть себя в известных рамках всегда и во всем.

Скачок от тяжелой, глубоко-нравственной драмы к легкомысленной оперетке, был так нерасчитанно резок, что в истории нашего театра он останется навсегда темным пятном. Оперетка не привилась и не могла, разумеется, привиться, но она произвела такую удручающую пертурбацию в искусстве, смывать которую придется веком, а не годами…

— Василий Николаевич Андреев, впоследствии известный артист Андреев-Бурлак, после опереточной роли Стикса, исполнил, и очень недурно для начинающего, Осипа в «Ревизоре» и Подколесина в «Женитьбе». Попытки его на театральных подмостках оказались удачными на столько, что он решился посвятить себя сцене, предварительно отказавшись от капитанства на волжских пароходах, каковая должность давала ему довольно приличное вознаграждение. У меня же он удовольствовался сорокарублевым содержанием и прослужил до конца сезона. Там образом, первые шаги по сцене Бурлак сделал у меня в самое непродолжительное время составил себе видную репутацию талантливейшего актера.

— Во время моего первого знакомства с ним, он был очень молод, здоров, румян и жизнерадостен. Помнится, не пил и даже не курил. Судя по внешнему виду, он должен был быть долговечным, но на самом деле случилось иначе. Спознавшись с актерством, с их бесшабашным житьем, легкомысленным нравом, он предался сокрушительной рюмочке, постепенно разрушавшей его организм. Не имея твердого характера, трудно удержаться, будучи в актерском звании, от соблазна выпить или «для храбрости», или «с горя», — актеры на этот счет безудержный народ. А Василий Николаевич обладал характером слабым, податливым и даже подражательным, почему его тяготение к вину становится понятным.

— Я встречался с ним неоднократно после Симбирска, и каждый раз он более и более вытеснял из моей памяти образ того юноши, который возбуждал зависть своим необыкновенно цветущим здоровьем. В какие-нибудь десять лет он изменился до неузнаваемости: обрюзг, постарел, с вечной болезненной миной на физиономии. Последний раз я виделся с ним в Риге. Он приезжал ко мне на гастроли. Тут уж он совсем выглядел не хорошо: вечно-усталый, бессильный, с непрерывной одышкой, раздражительный. Я участливо осведомился о его здоровье.

— Я здоров, — ответил он мне, — но так как-то за последнее время немного расхлябался… Вот брошу все гнусные привычки — и опять человеком стану…

— Читал он в Риге «Записки сумасшедшего» и «Рассказ Мармеладова». Обе эти вещи произвели глубокое впечатление на зрителей.