Глава XI. ПУТЕШЕСТВИЕ В КИТАЙ. ПО ВОСТОЧНОЙ ОКРАИНЕ ТИБЕТА (1884—1886)

Глава XI. ПУТЕШЕСТВИЕ В КИТАЙ. ПО ВОСТОЧНОЙ ОКРАИНЕ ТИБЕТА (1884—1886)

Лессовое плато и террасы. Племя саларов. Зимовка в Сань-чуане. Широнголы. Дорога в Си-нин. Прием у губернатора. Тангутский конвой. Гостеприимство тангутов. Сушила. Лабран, его храмы и гэгэн. Нагорье Амдо. Тангутский князь. Природа и дороги окраины нагорья. Землетрясение в г. Си-гу-чен и плясовая болезнь. Стоянка в г. Сун-пан. Секта бонбо и их храм. Гора Сюз-шань и долина Золотого озера с водопадами. Трудная дорога в Лунь-ань-фу. Река Хей-шуй-цзянь и с. Пи-коу. Возвращение на север через Цзин-линь-шань. Развалины Пи-лин-сы.

14 ноября 1884 г. Потанин с женой, Сантан-джимбой и монголом Очир вышел из Ланьчжоу на запад. Дорога поднялась на высокое плато, покрытое лёссом и глубоко изрезанное оврагами и долинами притоков Желтой реки; она то шла по узкому промежутку между оврагами, и с нее открывался широкий вид во все стороны, то спускалась в долины, и путешественникам казалось, что они идут между высокими горами. Все деревни были расположены в верхних концах оврагов на толщах лёсса, а пашни — по склонам на террасах; толща лёсса имеет свойство оседать уступами на склонах долин и оврагов, и китайские земледельцы пользуются этим, потому что на поверхности террас гораздо легче обрабатывать почву, пахать и сеять, чем на косогорах. Они искусственно увеличивают число террас и ограждают каждую со стороны обрыва небольшим валиком или стенкой; благодаря этому дождевая и снеговая вода задерживается и впитывается в почву, тогда как по косогору она бы стекала быстро.

В одной из деревень на пути Потанин впервые видел китайцев-ламаистов; на многих домах были флаги с написанными молитвами, а древки были украшены серпом луны с кругом между рогами. Жители объясняли, что флаги ставят тангутские ламы по приглашению хозяев, если кто-нибудь болен в доме. Некоторые селения были мусульманские; в них имелись мечети.

Нередко встречались развалины — следы дунганского восстания. Так, г. Хэчжоу во время восстания был весь разрушен. Жители бежали из него и вернулись только недавно, так что в городе дома были новые и строились они только по середине города в одну улицу, а кругом были пустыри. Город славился обилием грецких орехов.

На дне долин часто попадались заросли облепихи, караганы, шиповника и спирей, а также усадьбы, обсаженные деревьями. На одном ночлеге на перевале путешественникам пришлось спать в тесной хижине на общем кане со слугами, подводчиками мулов и семейством почтаря, возившего почту мандаринов. Через щели дул ветер, а холод на дворе достигал —9° Ц.

В селении Ташкуль Потанин собирал сведения о племени саларов, живших здесь и по соседству, и записывал их сказки. Об этом народе и его языке почти ничего не было известно. Это были мусульмане, они говорили на тюркском языке и для письма употребляли тюркскую азбуку. Но мечети у них были китайской архитектуры; крыши их были украшены драконами, на стенах были изваяны барельефы львов и тигров. Мужчины одевались по-китайски, но женщины носили широкие синие шаровары с красной оторочкой внизу, белую кофту и широкий балахон, часто надетый внакидку, с одной пуговицей на шее; на голове они носили островерхий башлык, покрывавший и верхнюю часть спины. Ноги женщины не уродовали и носили большие башмаки. Салары рассказывали, что они пришли из Самарканда; их предки были изгнаны за воровство скота и шли до тех пор, пока не остановился верблюд с их пожитками. Он остановился там, где они теперь живут.

Местность Сань-чуань, где Потанин остался на зимовку, представляла расширение долины Желтой реки и была родиной Сантан-джимбы, из которой он убежал 40 лет назад. В селении Ни-чжа он нашел еще своих сверстников и племянников. Путешественники наняли фанзу у его родственников, оклеили окно новой бумагой, вставили в одном месте старую стеклянную фотографическую пластинку, поставили возле кана жаровню, в которой каменный уголь горел целый день, заткнули соломой дыры в стенах под кровлей и обили войлоком щели в дверях. В пристройке возле фанзы, где поселился Очир, устроили кухню. Сантан-джимба жил у своего племянника.

В такой обстановке Григорий Николаевич с женой провели четыре холодных месяца до половины апреля 1885 г., наблюдая жизнь населения, состоявшего из монголов-широнголов. Они записывали их сказки, легенды, пословицы и поговорки, вели также метеорологические наблюдения, а в начале весны делали экскурсии в окрестности, для сбора растений.

Широнголы рассказывали, что пришли в Сань-чуань с Чингис-ханом в качестве его войска, остались жить в этой местности и поженились на китаянках. Они говорили по- китайски, придерживались многих китайских обычаев, монгольского письма не знали и своей письменности не имели. Ламы изучали тибетскую письменность.

Религия у них была буддийская, но часть широнголов перешла в мусульманство. По внешнему виду широнголы представляли два типа: одни были смуглые с резкими чертами лица, с черными глазами и волосами, другие — голубоглазые и белокурые. Среди тех и других было немало красивых лиц, особенно у женщин. Почти все были высоки, стройны и крепки. Многие доживали до глубокой старости.

Женщины отличались от монголок и китаянок одеждою и головным убором. Последний был у них очень разнообразен и различен по местностям; они носили кокошники из яркой материи с бахромой и блестками и с фатой, низкие бархатные шапочки, вроде монашеских камилавок, простой обруч на шиньоне с бахромой. Оригинальны у них были юбки с разрезом сзади и с передником европейского образца; юбка кончалась немного ниже колен, и из-под нее были видны синие дабовые шаровары. Подобно китаянкам, широнголки бинтовали свои ноги, но каблуков не носили и потому ходили лучше.

Широнголы обладали веселым нравом и были очень трудолюбивы, особенно женщины, которые справляли всю домашнюю работу, помогали мужьям в поле, приготовлял- ли удобрение и собирали его на дорогах. Мужчины валяли войлоки; среди них были и специалисты-ткачи. Для надзора за полями выбирали особых «тереучей», которые собирали штрафы за потравы и были обязаны отвращать грозы и градобития. Как только начиналась гроза, все тереучи выбегали на улицы, стучали палками и били в бубны, невзирая на проливной дождь. Если гроза продолжалась, они бежали на перекрестки и пригорки продолжать свое странное занятие.

Жена Потанина имела возможность близко познакомиться с семейной жизнью широнголов и записала много сведений о родинах, свадьбах, похоронах, домашних работах женщин, наблюдая хозяев своего дома. Из ее записей отметим два обычая: опасаясь смерти ребенка, родители при его рождении сами не давали ему имени; отец украдкой брал дитя, выносил его на дорогу и просил первого встречного дать ему имя. Если встречалась собака, отец давал ей хлеба, ласкал и, подражая урчанию собаки, давал ребенку имя «коу-выр», причем считалось, что это имя дала ребенку собака. Ребенку одевали на шею железную цепочку и замыкали ее замком. Это значило, что это не ребенок, а щенок; этим способом надеялись обмануть злого духа, несущего смерть. Другой странный обычай — женить мальчиков 10—12 лет на взрослых девушках. Такой муж играл еще на улице, а жена работала в доме по хозяйству.

Широнголы любили мастерство и не были лишены изящного вкуса. Среди них были искусные плотники, столяры и резчики. В соседнем большом монастыре Гумбум почти все изящные работы выполнялись широнголами. Женщины были искусны в рукоделиях, в составлении узоров для тканья и вышиванья.

Вскоре по приезде в Сань-чуань однажды вечером путешественники заметили особенное оживление в деревне. Хозяйки выметали сор на улицу и сжигали его. Оказалось, что они «выгоняли чорта». В то же время на всех высотах вокруг деревни вспыхнули огоньки.

Поздней осенью был шутовской праздник с маскарадом. Замаскированные ходили с цветными фонарями. Праздник нового года, длившийся две недели, справлялся очень торжественно в деревне; во всех окрестных монастырях с наступлением его начинались религиозные пляски и представления, на которые ездили Потанины. Между прочим, они посетили подворье Кадан-сумэ, принадлежавшее монастырю Кадигава. Постройки его лепились, подобно гнездам ласточек, на уступах огромной скалы, сбегавших в глубокое ущелье. У подножия главного храма с высоты 20 м низвергался водопад, а веранда храма висела над пропастью. Из отверстий в задней стене было видно высеченное в скале подобие лежащего человека. Это бог Шанбалончжа; ламы уверяют, что это изваяние нерукотворное, оно само выступило из скалы. В самом монастыре, глубоко внизу, Потанин видел религиозные пляски. Заметим кстати, что в Китае и Тибете монастыри часто строят в очень живописных местах на вершинах и крутых склонах. Это привлекает паломников, которые, карабкаясь на высоту, считают, что этим трудом они совершают богоугодное дело. Иные совершают восхождение на коленях или ползком, шепча молитвы.

В начале апреля из Лань-чжоу прибыл Скасси с двумя китайцами и ордосскими монголами, и экспедиция начала готовиться к отъезду. Три монгола из Боро-балгасуна возвращались домой и получили в подарок по лошади. Сантан-джимба остался при экспедиции, которой пришлось искать новых рабочих. Наняли восемь широнголов и одного тангута. Среди них выдавался по качествам лама Сэрэн, оказавшийся прекрасным помощником и прошедший с Потаниным до конца путешествия, и тангут Самбарча, необходимый как переводчик при путешествии по окраине Тибета.

Вместо мулов, которых не было в Сань-чуани, пришлось взять лошаков. Лошак — помесь жеребца и ослицы — меньше и слабее мула, но столь же понятлив, вынослив и хорошо идет по горным тропам. На стоянках на пастбище лошаков не нужно треножить, они не ходят далеко и сами приходят, когда их зовут для вьючки. В деревнях лошак иногда забегает в комнату, чтобы попросить хлеба.

15 апреля экспедиция направилась в г. Си-нин, на северо-запад от Сань-чуани, чтобы получить у китайского губернатора рекомендательные письма для путешествия по тибетскому нагорью Амдо, которое было подчинено ему. Дорога опять шла по лёссовому плато, расчлененному глубокими долинами, в которые приходилось спускаться. Но затем дорога вышла в долину большой реки Синин-гола и пошла вверх по ней до города. Эта долина также врезалась в плато, местами суживалась в щеки, была очень населена и живописна; по ней шла большая дорога из Лян-чжоу. Склоны ее, часто скалистые, состояли из красных конгломератов и песчаников, а вверху — из желтого лёсса. На скалах местами лепились кумирни. На каждом дневном переходе миновали 5—6 деревень; дорогу очень оживляли торговые караваны на мулах, иногда по 30—40 в каждом. Путь до Си-нина занял 9 дней.

В Си-нине экспедицию окружила большая толпа и проводила ее через весь город до квартиры, отведенной путешественникам в экзаменационном доме; в нем, в определенные месяцы, производились обычные в Китае экзамены студентов, съезжавшихся из провинции для получения ученых степеней. Для студентов в боковых флигелях были нагорожены маленькие кельи, в которые их запирали на время экзаменов. В другом флигеле были три комнаты для экзаменаторов. В них поместились путешественники, которые тотчас же послали свои визитные карточки сининскому амбаню (губернатору) и получили приглашение посетить его. Прием был назначен на следующий день в одной из городских кумирен.

Когда пушечные выстрелы возвестили всему городу, что китайские мандарины выехали из своих ямыней в кумирню, Потанин и Скасси также отправились туда верхом на мулах в сопровождении Сантан-джимбы и других слуг. Улица у кумирни была уже запружена народом, а у ворот стояли повозки и паланкины (носилки), в которых прибыли мандарины. В воротах толпились телохранители амбаня в особых костюмах с секирами в руках. Во дворе также была толпа зрителей. На боковой веранде восседали мандарины всех пяти ямыней города в полном составе, а на возвышении, покрытом цыновками и коврами, сидел губернатор (чин-цсай) и второй главный чиновник (тао-тай), разделенные столиком. Все были в черных шелковых курмах[36] с длинными ожерельями из крупных цветных камней и бус.

Когда путешественников впустили и они сделали поклон, чин-цсай приподнялся с места; то же сделали и другие мандарины; путешественникам предложили кресла, стоявшие недалеко от губернатора, и начался разговор через Сантан-джимбу, который вел себя с большим достоинством, без подобострастия. Разговор шел о предстоящей дороге через нагорье Амдо. Губернатор говорил, что этот край не безопасен от разбойников, и советовал избрать другой путь, ближе к населенной китайцами окраине нагорья. Он напомнил, что хотя Пржевальский и ходил по разбойничьим местам, но у него были большой конвой и хорошее оружие, а у экспедиции Потанина ничего нет. Григорий Николаевич ответил, что он выбрал путь согласно своей инструкции и не может его изменить, что конвоя ему не нужно и что он просит только дать письма к начальнику попутного г. Гуйдуй и к гэгэну монастыря Лабран. Чин-цсай обещал сделать это, но сказал, что путь через Амдо будет зависеть от начальника г. Гуйдуй, знающего опасные места.

По окончании беседы Скасси предложил снять фотографии со всех мандаринов; он привез с собой фотоаппарат.

Чин-цсай согласился, просил сделать это тут же и снимался первым. Народ, толпившийся во дворе, стал еще больше тесниться к камере; Скасси приходилось действовать в тесноте; некоторые зрители пытались заглянуть в объектив во время самой съемки. Полицейские с трудом удерживали любопытных и иногда били их бичом по спинам. Чин-цсай хотя молчал, но сильно морщился. По окончании съемки путешественники откланялись и вернулись домой, сопровождаемые толпой зевак.

Этот губернатор как во время приема, так и позже был очень любезен. Он дал Потанину письма такого содержания, что экспедиция встретила в Гуйдуе и Лабране самый лучший прием. Он, далее, назначил чиновника Вана проводить экспедицию до Лабрана. Он, наконец, отправил письма путешественников в Пекин. Эти письма, а также изготовление фотографий мандаринов задержали экспедицию в Си-нине на два дня. Пожелала сняться даже жена мандарина, и для этого Александра Викторовна ездила с камерой к ней на дом.

Из Си-нина дорога на нагорье Амдо идет сначала прямо на юг, вверх по долине небольшой реки, к перевалу через высокий хребет Ла-чи-сань, который отделяет долину реки Синин-гол от долины Желтой реки. Перевал достигал почти 4000 м над уровнем моря, и хребет составлял климатическую границу, — к югу от него было заметно теплее, и весна сильно подвинулась. Спуск привел к Желтой реке, вверх по которой дорога шла до г. Гуйдуй. Он славился теплым климатом — в садах были абрикосы, персики, груши, жужубы, сирень и много разных цветов. Население в деревнях по реке состояло уже из оседлых тангутов.

Начальник г. Гуйдуя оказывал экспедиции всякое содействие; сначала он пытался убедить ее изменить маршрут в Лабран, но когда Григорий Николаевич отказался, мандарин назначил проводника и конвой из тангутских милиционеров, которые внушали больше доверия, чем китайские солдаты. Они были одеты в нагольные шубы, затянутые поясом, но обычно спущенные с обоих плеч и висевшие мешками спереди и сзади; на шапках и сапогах были нашиты красные и зеленые ленты. Они держались прямо и были вооружены длинными винтовками, которые носили за спиной горизонтально. Их старшина поддерживал строгую дисциплину в своем отряде. В пути он разделил отряд на три части; одна шла впереди как авангард, вторая врассыпную по обеим сторонам каравана, а третья образовала арьергард. Все приказания его исполнялись беспрекословно. В опасных разбойничьих местах во время ночлегов всю ночь горел огонь, который поддерживал старшина; вокруг лагеря были расставлены часовые, которые всю ночь обменивались каким-то особым мудреным криком без слов, одной вибрацией голоса. Таким же криком тангуты обменивались при встречах на расстоянии, например если одни шли по дну долины, а другие по горе; иногда две компании перекликались подобным образом, пока не теряли друг друга из вида. Женщины издавали этот крик с такой же силой, как мужчины.

Экспедиция вышла из Гуйдуя 8 мая 1885 г. вверх по долине притока Желтой реки и поднялась по ней на нагорье, высота которого достигала 3300 м. Оно представляло собою плато с мелкой, но густой травой, росшей щетками и служившей хорошим пастбищем для яков — главного домашнего и вьючного животного тангутов. Над плато, в стороне от дороги поднимались горные цепи, еще покрытые снегом. Затем дорога спустилась в глубокое ущелье речки, по которому шла до города Боу-нань. Спуск был очень крутой и головоломный. По дну ущелья дорога часто переходила через речку, с одного берега на другой.

На ночлеге в этом ущелье экспедиция вечером была встревожена гулом точно от пушечного выстрела. Оказалось, что недалеко обрушилась с обрыва скала, и осыпание глыб продолжалось с перерывами всю ночь и утром. Каждый раз при падении глыб взлетал столб пыли в 40 метров высоты, и камни перелетали на другой склон. Перед Боу-нанем речка впадала в другую, большую. Брод через нее был выше живота лошади, и при переправе тангуты показали свою ловкость и услужливость. Они сняли платье и перевели всех лошаков под уздцы через холодную воду; каждый перевел двух лошаков, так что им пришлось бродить два-три раза взад и вперед.

До Боу-наня по реке Уруньву тянулись сплошь пашни; мандарин этого города хотел оказать экспедиции большое внимание и выехал ей навстречу при пушечном выстреле. Но он опоздал; экспедиция была уже в городе, и он встретил только Скасси, который отстал при съемке пути. Перед мандарином несли почетный зонт. Город был населен китайцами, тангутами и широнголами. Женщины последних носили черные цилиндрические шапочки, вроде клобуков, а девушки втыкали в косу на затылке медное украшение в виде стрелы или кинжала.

В Боу-нани отдыхали один день; выезд экспедиции мандарин все же обставил помпой; почти все население высыпало за восточные ворота, и, когда караван показался из ворот, раздались выстрелы из ракеток, а мандарин проводил его до устья другой речки, вверх пo которой пошел путь.

У ближайшей тангутской деревни один домохозяин выставил у дороги стол, разостлал войлоки и пригласил путешественников напиться чаю. Этот обычай Григорий Николаевич отметил и далее на нагорье; тангуты выносят караванам и проезжим чай или кислое молоко. Он представлял себе тангутов диким и недоступным народом, а они оказались гостеприимными и приветливыми, но обнаруживали эти черты не сразу.

В долине реки Ланчжа путешественники видели сушила для хлеба, состоящие из жердей в 6 метров, врытых в землю рядами и соединенных поперечинами на нескольких уровнях.

На эти поперечины снопы сажают верхом, колосьями вниз. Этот способ сушки, вероятно, был обусловлен обилием дождей во время уборки хлеба.

Местность была живописная. По дну долин раскинулись пашни; склоны и более высокие горы заросли хвойными лесами с подмесью осины, кустарной березы, ивы, ольхи; листья последней тангуты употребляли вместо чая.

Путь далее шел через несколько перевалов в промежутках между долинами, врезанными в нагорье; по сторонам видны были снеговые горы. Миновали два мужских монастыря: один китайской, другой тибетской архитектуры, и женский. На нагорье видны были черные палатки кочевых тангутов. Перед спуском в долину с монастырем Лабран экспедиция прошла через деревню китайских мусульман, которая поражала своей нечистоплотностью; улицы были завалены всякими отбросами, образовавшими зловонные бугры.

В Лабране экспедиция провела два дня. Этот монастырь лежал на высоте почти 3000 м, на границе земледелия; он являлся одним из главных рассадников буддизма в Амдо и по своему влиянию в Северном Тибете и Монголии не уступал Гумбуму, хотя был основан гораздо позже, в XVI веке. В него стекались молодые ламы не только из Монголии, но даже бурятские из Сибири, чтобы учиться и утверждаться в вере. Старик тангут, которого Потанин нанял в Лабране, рассказывал с благоговением о трудолюбии лам монастыря: «В длинные темные ночи сидят ламы при свете лампад и все пишут и пишут». Как известно, одним из главных занятий буддийских лам являлась переписка священных тибетских сочинений для углубления своих познаний в вере и для снабжения сочинениями вновь основываемых или бедных монастырей. Истинному просвещению народа это трудолюбие, конечно, ничего не приносило.

Экспедиции отвели два двора за окраиной монастыря. В нижнем этаже трехэтажного дома, лишенном окон, поместились все животные, в среднем — рабочие. Потанину с женой и Скасси отвели одноэтажный дом ближе к монастырю.

Письмо сининского амбаня, доставленное гэгэну Лабрана, оказалось очень полезным. Гэгэн назначил путешественникам аудиенцию и прислал сказать им, что очень рад их приезду и принимает на свой счет их содержание на время их пребывания в Лабране. На следующий день Потанин и Скасси отправились к гэгэну. Их сопровождали почти все слуги, горевшие желанием получить благословение и приложиться к святыням. Миновав кривые переулки, они через ворота попали в обширный двор; гэгэн уже ждал их в длинном приемном зале бокового флигеля, окна которого были затянуты шелком с вышитыми на нем цветами. Другая стена зала, без окон, была занята витриной, разбитой на клетки; в каждой помещалась статуэтка какого-нибудь божества. С потолка свисали ряды китайских фонарей разной формы.

Гэгэн сидел в конце зала на возвышении из плоских подушек или матрасов, наложенных друг на друга на лежанке вроде кана; на нем была желтая шелковая мантия, на голове диадема. Стена за его спиной была заставлена хоругвями, колесами веры и разной церковной и нецерковной утварью, среди которой красовался и простой русский фаянсовый молочник. Перед гэгэном стоял красный низенький столик. С обеих сторон гэгэна стояли два монаха в тёмнокрасных одеяниях. Они служили посредниками при разговоре гэгэна и при передаче ему путешественниками знаков приветствия в виде хадаков, т. е. шелковых шарфиков.[37]

Путешественники поочередно подходили к гэгэну и подносили хадаки, перекинутые через кисти рук; монахи принимали эти дары. Слуги Потанина делали земные поклоны и получали благословение. Когда эта церемония окончилась, гостей пригласили сесть на плоские подушки, разложенные вдоль боковых стен. Перед подушками стояли низкие столики. Подали чай и разные лакомства. Когда гости, выпив чай, откланялись, лакомства отнесли к ним на дом.

Потанин посетил гэгэна еще раз, а Скасси бывал у него чаще, так как фотографировал его, главных лам и приемный зал.

Гэгэн снимался в разных позах — стоя, сидя в креслах и в парадной одежде в зале, и держался очень просто. Он жил в небольшой келье в пять шагов длины и ширины, одевался как и все ламы, в кусок тёмнокрасного тибетского сукна, который в виде шали накидывал на плечи. Его кладовая, как у всех гэгэнов, была наполнена европейскими вещами, которые подносили богомольцы, приходившие из Пекина и с границ Сибири. В ней были разные часы, ширмочки, самовары, и гэгэн часто занимался тем, что заводил часы с кукушкой, чтобы она куковала. Экспедиция также поднесла кое-что гэгэну, а получила от него два свертка красного тибетского сукна и глыбы особого сахара, покрытого зеленой коркой.

Желание Потанина осмотреть все храмы Лабрана не встретило никаких препятствий со стороны лам. Ему дали провожатого, и он вместе с Сантан-джимбой и ламой Сэрэном, поступившим на службу в экспедицию, осмотрел почти все храмы. Не показали им только один, в котором постоянно молятся и где гэгэн присутствует при богослужении.

Храмов в Лабране было 18. Расположены они были в два ряда. Храмы разной величины к архитектуры были посвящены богам и содержали различное количество серебряных, медных и позолоченных изображений богов.

В одном храме было до тысячи медных статуй богини Дара-экэ; этих богинь было две — белая и зеленая; их перевоплощение Потанин видел в Улангоме в виде богодевиц, описанных нами. У стены храма стояло дерево из бронзы с цветами, в каждом из которых сидела миниатюрная статуэтка этой богини; таких цветов дерево имело до 500.

Одной из главных святынь был другой храм — с позолоченной кровлей и со статуей бога Майдари в три метра высоты;[38] перед ней стоял серебряный котел с искусственными цветами. В третьем храме путешественники видели 16 одинаковых изображений одного святого, сидящего в пещере; в четвертом, самом обширном храме, потолок поддерживался 165 колоннами, стоявшими в 11 рядов. Пятый храм был замечателен толстыми четырехгранными колоннами в 10—12 метров высоты, красного цвета под лаком. Шестой представлял огромный субурган с храмом внутри. Вообще храмы представляли большое разнообразие и по архитектуре и по внутреннему устройству, свидетельствовали о богатой фантазии служителей и строителей буддийского культа и делали понятным обаяние Лабрана среди темных и простодушных народов Внутренней Азии.

Лабран был живописно расположен среди довольно высоких гор, склоны которых вверху были покрыты лесом, а ниже кустами караганы, весной покрывавшимися желтыми цветами, т. е. цветом, любимым буддистами. На солнце горели золотые маковки и другие украшения Лабрана, а над всем господствовало золотая крыша резиденции гэгэна. построенной в китайском стиле у самой горы, на ее приподнятом подножии.

Солнце, золото и растительность, писал Потанин, как будто сливались в общем согласии, символизируя торжество буддизма.

Гэгэн Лабрана был самый знаменитый во всем Амдо и в Сань-чуани; монголы уверяли, что добиться свидания с ним и получить его благословение очень трудно, что это стоит очень дорого, не менее 400 лан серебра (т. е. 800 рублей).

Григорий Николаевич отметил также, что Лабран содержался очень опрятно; в этом отношении его нельзя было сравнить с грязноватым Гумбумом. Улицы Лабрана были чистые; во всех заворотах и углах, которые могли бы соблазнить богомольцев, монахи нарисовали на земле белой краской фигуры кумирен, чтобы предупредить их загрязнение.

Экспедиция наняла в Лабране еще трех слуг из тангутов, которые оказались отличными людьми.

21 мая путешественники отправились дальше и сделали семь переходов по нагорью; сначала по глубоким долинам, а затем по высокой местности, на которой кое-где выпадал еще снег. В пути встречались деревеньки и отдельные усадьбы тангутов. Встретились также два монастыря, расположенные в живописных местах. Горы были покрыты лесами из ели с подмесью осины, изредка березы; в долинах росли тополя, на больших высотах — заросли древовидного можжевельника. На полях видны были посевы ячменя и овса; другие хлеба на этой высоте не вызревали Были слышны крики фазанов.

В первый раз путешественники видели здесь тангутских породистых собак черной масти, с густыми длинными волосами по бокам шеи, образовавшими воротник.

В деревнях тангутские женщины держали в руках молитвенные мельницы и постоянно заставляли их вращаться Заметим кстати, что автоматическое моление — своеобразная черта буддийского культа. В кумирнях имеются большие барабаны на вертикальной оси, обклеенные бумагой с тибетскими молитвами; вращая их, богомольцы совершают богоугодное дело, так как молитвы возносятся к небу. В горах на быстрых речках ставят подобные же барабаны под крышей на четырех столбах; внизу на той же оси насажено колесо с лопатками, которое вращается под напором воды, и молитвы возносятся беспрерывно. Маленькие барабаны с молитвами, посаженные эксцентрично на ручке, приводятся во вращение движениями руки, и богомольные люди проводят за этим занятием целые часы на пастбищах, при поездках верхом и во время паломничества, а женщины — среди домашней работы.

Ручные молитвенные мельницы

С нагорья экспедиция спустилась к городку Джони в долине большой реки Тао-хэ, которая начинается далеко на западе, на нагорье, и впадает в Желтую реку выше Лань-чжоу, круто повернув на север и прорываясь через северные цепи, поднятые над нагорьем. Городок был окружен зубчатой стеной и служил резиденцией тангутского князя Ян, управлявшего двумя родами тангутов в долине реки Тао-хэ и племенем Тебу в горах к югу. Это племя имело репутацию смелых разбойников и грабило проезжих, а князь был бессилен воспрепятствовать этому. Потанин и Скасси сделали визит князю и на пути к нему из предместья, где экспедиция остановилась, увидели у ворот города две клетки с головами тангутов, принадлежавших к племени Тебу. Незадолго до этого Тебу напали на какого-то гэгэна, ехавшего в монастырь, и ограбили его; головы были возмездием за это, но Потанин слышал, что люди князя поймали первых попавшихся Тебу, которые и поплатились за грабителей.

Князь был еще молодой человек. Он принял путешественников вместе со своим старым отцом, отказавшимся от управления. Скасси снимал их обоих и дочерей старика, вместе с которыми он непременно хотел сняться. В ответ на подарки молодой князь прислал экспедиции китайское варенье в деревянных коробках и несколько картин собственной работы.

В Джони к экспедиции присоединился Березовский, зимовавший в г. Хой-сянь и теперь выехавший ей навстречу.

Путешественники направились вниз по реке Тао-хэ в большой город Мин-чжоу. В этом городе, во время пребывания там Березовского, случилось наводнение: разлилась небольшая речка, впадающая у города в реку Тао-хэ, и затопила его улицы; чтобы укротить воду, жители зарезали белого петуха и белую курицу и бросили в реку.

В Мин-чжоу мандарин отказался отправить в Пекин письма экспедиции, а карточки сининского амбаня, которые Скасси приготовил по дороге, хотя и принял для отправки в Синин, но не доставил, хотя сам ездил в этот город.

Экспедиция направилась далее на юг в г. Ситу-чен по окраине нагорья Амдо, представлявшей очень живописную местность. Дорога шла вверх на перевал Я-ли-сань через хребет Мин-шань. Горы были еще безлесны, хотя покрыты густой травой и кустами. Спуск привел путешественников в бассейн Голубой реки (Ян-цзе). Здесь ландшафт изменился. На склонах появились густые леса, воздух сделался влажным, высота гор все уменьшалась; глубоко врезанные долины сделались тесными, и китайские деревни часто лепились по косогорам. Появились остроконечные соломенные крыши и двухэтажные деревянные дома; нижний этаж предназначался для скота, в верхнем складывали и веяли хлеб и в тесноте жили люди. Постоялые дворы также были двухэтажные, комнаты верхнего этажа соединялись галлереями. Становилось все теплее, в садах видны были уже не только персики и абрикосы, но и фиговые и гранатовые деревья, флора принимала субтропический характер. Дорога часто вела через реки по мостам, среди которых были и висячие на канатах, а местами дорога шла по деревянным балконам, подвешенным к отвесным скалам над бурлящей рекой.

Си-гу-чен оказался настоящим горным городком в тесной долине среди высоких гор с острыми, как сахарные головы, вершинами. Улицы были узкие, дома тесно прижаты друг к другу; все они были деревянные, двухэтажные, старые и гнилые; колонки галлерей у них покосились, черепицы крыш оттопырились; казалось, что, если бы эти дома не поддерживали друг друга, они бы развалились. Внутри каждого дома был небольшой дворик; в нижнем этаже уличная сторона была занята лавкой или харчевней; внутренние представляли склады и хлевы; верхний этаж состоял из жилых комнат. Крутые лестницы вели из дворика на галлерею, которая окружала дом, и дальше на плоскую крышу, на которой складывали и веяли хлеб; там же женщины сидели с шитьем или другой работой. Сообщение между населением верхних этажей часто велось по крышам, а не по улице. В городе было много зелени, больших деревьев, между прочих каки (хурма) и мыльное дерево, стручья которого употребляли вместо мыла.

Экспедиция провела в Си-гу-чене восемь дней, в течение которых очень страдала от духоты на постоялом дворе. Небо было покрыто облаками, часто шел дождь Сильной жары не было, днем термометр в тени показывал не больше 26° Ц. Но зато и ночью температура падала только на 1—2°.

Большое затруднение составили поиски бумаги для гербария; флора страны была богатая и давала большие сборы, а запас бумаги, купленный в Си-нине, кончался. В лавках городка бумаги было мало, она была дурного качества и небольшого формата. Лама Сэрэн три раза обошел все лавки, скупил всю бумагу, и цена на нее поднялась до невиданной высоты.

Второе происшествие состояло в том, что один из лошаков от неизвестной причины околел и, хотя это случилось на улице, местный торговец мясом использовал труп: он снял шкуру и вывесил мясо для продажи в лавке нижнего этажа того же дома, где жили путешественники. Это не должно удивлять читателя: в Китае мясо павших животных часто употреблялось в пищу, за исключением случаев повального падежа от эпизоотии.

Потанин подсчитал остаток экспедиционных средств и пришел к выводу, что нужно сократить расходы, иначе нельзя будет проникнуть дальше на юг. Он решил уменьшить состав каравана, рассчитал менее усердных рабочих, отобрал лишние вещи и собранные коллекции и отправил небольшой караван под начальством Сантан-джимбы в Сань-чуань, куда экспедиция намеревалась вернуться осенью. Березовский остался в Си-гу-чене для охоты, а Григорий Николаевич с женой, Скасси и сокращенным штатом пошел дальше в г. Сун-пан.

Район вокруг Си-гу-чена подвержен землетрясениям; последнее, очень сильное, случилось здесь за шесть лет до приезда экспедиции; в некоторых деревнях ниже по реке не уцелел ни один дом, и погибло много диких животных. Это землетрясение вызвало в населении странную нервную болезнь — заразительную пляску, которая распространилась по всем деревням. Плясали все взрослые, примерно от семнадцатилетнего возраста, мужчины и женщины, но не старики. Испытавшие эту болезнь рассказывали Березовскому, что сначала начинало болеть и биться сердце и пропадал аппетит, а после пляски все проходило; во время пляски люди как бы действовали бессознательно, двигались механически. Потом они ничего не могли вспомнить о том, что с ними происходило. Стоило заплясать одному, и при виде его тотчас начинали плясать все другие, подверженные этой болезни. Рассказывали, что во время пляски больные чувствовали необыкновенный прилив сил. Плясали с домашним мельничным жерновом в руках, или, схватив с очага треножник или железный котел, плющили их в руках, или втыкали одним ударом толстую жердь так глубоко в землю, что могли влезть по ней до верхнего конца. Пляской охвачены были не только многие тангуты, но и некоторые китайцы. Тангуты болели в течение целого года.

Путь экспедиции в Сун-пан шел большею частью по глубоким долинам притоков бассейна Голубой реки, местами же по высоким перевалам через горные цепи, разделявшие эти долины. Флора становилась все более разнообразной, а при подъемах на горы можно было собирать растения альпийского пояса и следить за сменой флор.

Население было частью тангутское, частью китайское. В некоторых долинах попадалось много людей с зобами.

Деревни были небольшие, дома деревянные, двухэтажные, тесные, и ночлеги на постоялых дворах неудобные. Было очень жарко и душно от частых дождей и нависших туч. Дорога нередко была плохая, очень грязная, с крутыми и каменистыми спусками и подъемами, как по отрогам гор, стеснявшим долины, так и на перевалах. Красота местности и разнообразие флоры сочетались с трудными условиями дороги и ночлегов и с дождливой погодой, характерной летом для всего Южного Китая. Поэтому переходы делались небольшие, шли не больше шести часов в день. Дожди очень мешали сушке растений, затрудненной и недостатком бумаги.

Ближе к г. Сун-пан леса на склонах сильно сократились, горы сделались более плоскими и представляли больше простора для земледелия. На высоких лугах видны были стада яков и коров, пригнанных из глубины Тибета для продажи в Китае. Их пастухи жили в черных палатках. Растительность на высотах имела альпийский тип.

Въезд в г. Сун-пан неожиданно вышел очень торжественным. Конвойные солдаты, сопровождавшие экспедицию от города до города, ушли с последнего ночлега вперед и по всему городу разнесли весть о прибытии европейцев. Все население вышло на улицу; ворота, заборы, галлереи и крыши домов были усеяны детьми и женщинами, а в переулках, выходивших на главную улицу, стояли повозки с нарядными женщинами в ярких шелковых костюмах с веерами в руках. Толпа вела себя приветливо, хотя костюмы путешественников, в особенности Потанина, одетого в крестьянскую курму, носившего широкополую шляпу и обутого в простонародные веревочные сандалии, могли дать повод для насмешек.

Квартира, нанятая для экспедиции, находилась в предместье на другом берегу реки. Чтобы попасть в нее, путешественники должны были пройти через весь город по главной улице и по мосту, на всем пути приветствуемые собравшимся народом. Дома в Сун-пане имели двускатные крыши, как в русских деревнях. Григорий Николаевич с женой поместился на чердаке, а Скасси — внизу у хозяев. На чердаке было два отверстия; одно из них было входом, к которому нужно было подняться по простой приставной лестнице. Это избавляло от любопытных, так как со двора и с улицы ничего не было видно, а когда кто-либо из любопытных решался лезть наверх, достаточно было пошевелить лестницу, чтобы его спугнуть. Толпа ежедневно собиралась на дворе и на склоне горы, против отверстия на чердаке.

Сун-пан стоит на высоте в 3080 м на берегу реки Мин-цзянь, среди территории, густо населенной тангутами и усеянной буддийскими монастырями. Это был важный торговый пункт на границе нагорья Амдо. Из Китая сюда приходили караваны товаров на мулах или на носильщиках; здесь они перегружались на яков и расходились по дорогам в глубь Тибета. Вокруг города было много тангутских деревень, и тангуты по утрам приносили в город на продажу вязанки хвороста, сена, кур, яйца и другие товары и оглашали улицы своеобразным мелодичным криком.

Пограничное положение Сун-пана представляло большое удобство для Потанина, так как от приезжих он мог здесь собирать сведения о природе, дорогах, населении а монастырях нагорья. Поэтому экспедиция прожила в городе 25 дней; за это время только пять дней не было дождя.

Потанин посетил один из соседних монастырей по приглашению его гэгэна.

С ламой Сэрэном он поехал в обитель гэгэна Ной, где им устроили торжественную встречу: вынесли почетный зонт, и два трубача трубили при их входе в ворота; при отъезде их заставили садиться на мулов с возвышения, покрытого ковром. В обители было два гэгэна — старый и молодой. Реликвиями были обломки разных костей, якобы принадлежавших богам или святым, вмазанные в какую-то красную мастику, костяные шарики, будто бы вынутые из сердца, а также черепные кости с нерукотворными буквами на них. Главную святыню представляла серебряная статуэтка бога Лачин-джамба, закутанная в сотни шелковых оболочек, которые ламы не поленились развернуть с пением молитв, чтобы показать Григорию Николаевичу.

Храм в обители Ной был новый, внутри почти пустой, только на стенах было 19 изображений богов.

Поездка в Ной была важна тем, что благодаря ей удалось устроить поездку к снежной горе Сюе-шань и в интересную долину Ксернцо. Гэгэн дал проводника, и Потанин с ламой Сэрэном отправился туда. Дорога поднималась из долины реки Мин-цзянь на горы, отделявшие ее от долины реки Хотон, спускалась по последней до устья реки Ксернцо и шла вверх по этой реке, пробираясь узкой тропинкой по лесу из елей и рододендров.

Ночевали в кумирне, в которой обширный двор был окружен верандами для ночлега богомольцев; последних было около 30, в том числе и девицы; это были молодые тангуты; весь вечер раздавались громкие голоса, смех и, песни.

Долина реки Ксернцо начиналась цирком у северной подошвы горы Сюэ-шань, которая поднимается над альпийскими лугами в виде двух конических вершин, покрытых снегом. Верхняя половина долины, длиной в пять километров, безлесна; склоны были заняты альпийскими лугами; затем следовал уступ в 20 метров, по которому река срывалась каскадами, образуя ниже целый ряд озерков или бассейнов; далее река текла по нижней половине долины, по гладкому желтоватому руслу, окаймленному густым лесом, покрывавшим склоны. Дно каскадов, озерков и русла состояло из беловато-желтого известкового туфа, который осаждался из воды этой речки, представлявшей минеральную воду. В своем нижнем течении река образовала еще два водопада: верхний в семь метров высоты и нижний, состоявший из трех уступов. Дно всей нижней части долины было сложено толщами туфа, отложившегося из воды с незапамятных времен и продолжавшего отлагаться теперь.

Красота местности здесь была необычайная. Поражали пейзажи: зеленые склоны узкой долины, на заднем плане снеговые пики Сюэ-шаня и внизу каскады и бассейны, расположенные лестницей, по которой скатывались широкие струи воды. Каждый бассейн был окаймлен дугообразной стенкой из туфа.

Вид на долину Ксернцо представлял большие контрасты в зависимости от того, смотрели ли сверху вниз или снизу вверх. При взгляде сверху открывался ряд изумрудно-зеленых зеркал, падавших уступами вниз, а при взгляде снизу видна была только огромная лестница желтоватого цвета из 15—20 ступеней, по которой лилась широким потоком вода.

Интересна была пещера под водяным сводом верхнего водопада. Она начиналась низким отверстием, в которое входили согнувшись; потом нужно было спускаться в отвесную трубу, глубиной в пять метров, по трем бревнам с зарубками и, наконец, по скользкому спуску — в расширение пещеры. Здесь на бугре, спиной к входу, стояли три статуи богов в половину роста человека. С потолка на них капала вода, отлагавшая туф, и черты лица богов уже сгладились. Стены пещеры также состояли из туфа; в нем видны были отпечатки листьев, упавших с деревьев, которые ветер в давно минувшие времена сносил со склонов долины в бассейн, отлагавший этот туф. Богомольцы отламывали куски туфа с этими отпечатками, а также кусочки накипи со спины статуй, которые считались нерукотворными; люди прижимались также лбом к статуям.

По возвращении Потанина в Сун-пан экспедиция 9 августа тронулась в обратный путь в Лань-чжоу, но по другой дороге — через китайскую провинцию Сычуань. Экспедиция прошла вниз по долине реки Хотон и завернула в долину реки Ксернцо, чтобы посетить водопады. Ксернцо по-тангутски значит золотое озеро, и все буддисты экспедиции желали посмотреть его и приложиться к богам в пещере. По выполнении этого тангуты наломали ветвей можжевельника и зажгли их; аромат горящего можжевельника должен был усладить богов Ксернцо. Когда из кучи горящих ветвей поднялся дым, тангуты стали обходить ее вприпрыжку, читая нараспев молитвы.

Потанин с одним из слуг предпринял восхождение на Сюэ-шань и поднялся до цирка верховий реки Ксернцо для сбора альпийской флоры.

Посетив это живописное место, экспедиция пошла дальше по долине реки Хотон (Пу-цзянь) и в десять переходов прибыла в г. Лун-ань-фу, хотя расстояние до него было всего 150 километров. Дорога была очень трудная. Когда-то она была приспособлена для передвижения вьючных животных; в скалах были вырублены карнизы, на косогорах проложены выемки, устроены длинные ступенчатые подъемы и спуски в тех местах, где береговые утесы узкой долины заставляли дорогу подниматься на склоны; через бурную реку были перекинуты мосты, некоторые даже на железных цепях. Но дорогу давно не чинили, и она сделалась доступной только для носильщиков, которые вообще в гористой части Южного Китая играли роль главного вьючного транспорта — большая часть товаров переносилась ими.

Из-за плохого состояния дороги пришлось делать небольшие переходы, так как много времени уходило на ее починку, которой руководил китайский офицер, начальник конвоя, сопровождавшего экспедицию. Он сам показывал, как и где копать, сам вел под уздцы вьючного лошака в опасных местах. Так как у конвоя был только один заступ, пришлось пустить в ход все инструменты экспедиции, топоры и даже ботанические корнекопки. Особенно опасно было переходить мосты, перекинутые через реку Хотон и ее притоки: они были ветхи, гвозди из их настилов были повытасканы, и доски плясали под ногами; животных приходилось переводить под уздцы по одному. Все-таки один лошак сорвался, но упал в глубокую воду и не разбился; его вьюк состоял из гербария, и на следующей стоянке пришлось затратить много сил и времени на то, чтобы высушить всю бумагу и растения.

Другой лошак сорвался с тропы и скатился в реку Хотон, где он два раза перевернулся, но выплыл на другой берег; его вьюк с платьем рабочих экспедиции унесло течением.

Деревни в этой долине были тесные. Дома в них были выстроены из дерева, но улицы были вымощены большими плитами; иногда улица представляла каменную лестницу. На крутых склонах виднелись участки полей, на которых сеяли только бобы и кукурузу; на всем пути путешественники питались тяжелым хлебом из кукурузы. Кукурузные поля этой местности часто страдали от нападения обезьян, принадлежащих двум видам; одни, так называемые «золотые», жили в зоне хвойных лесов и имели на плечах капюшон из золотисто-желтых длинных волос; другие, поменьше, жили в теплой долине и грабили поля. По словам крестьян, они губили много кукурузы зря: сорвут початок, положат подмышку и забудут о нем, рвут новый и кладут туда же, прежний падает на землю.