ПРИЛОЖЕНИЕ СЛЕДСТВЕННОЕ ДЕЛО ШЕЙХА МАНСУРА[5] .
ПРИЛОЖЕНИЕ
СЛЕДСТВЕННОЕ ДЕЛО ШЕЙХА МАНСУРА[5].
(Л. 1)
Секретно.
Милостивый Государь мой Степан Иванович[6].
От Командующего Кубанским и Кавказским корпусами г-на генерала-аншефа Ивана Васильевича Гудовича прислан взятый в Анапе чеченец Ушурма, который назвавшися законоучителем магометанским толикое произвел в суеверном народе тамошнем безпокойство, что оные подвигнулися на войска Российския и на границы наши; да и многое зло руководством сего лжеучителя нанесено. Ея Императорское Величество не почитая его отнюдь за военнопленного, как сущего развратителя народов Закубанских и Кавказских, указами изволила допросить о всем его похождении и всех деяниях его содержа между тем под крепкою стражею, и наблюдая, чтоб он в пище и одежде не претерпел недостатка. Ваше Превосходительство соизвольте истребовать его у кавалера господина генерала-фельд-маршала князя Григория Александровича Потемкина-Таврического от г-на генерала майора Попова. При допросе его Ея Величество повелела употребить находящагося в Коллегии Иностранных дел господина Коллежского Советника Константинова, который быв на Кубани, а потом в Крыму резидентом, знает тамошнее положение; а если бы арестант Ушурма, или инако называемый Ших-Мансур, говорил таким языком, в котором г. Константинов не силен, в таком случае он должен будет взять инаго надежна-го переводчика из Коллегии и вам представить. Впрочем о разных до сего //
(Л. 2)
арестанта касающихся обстоятельствах объявить честь имею вам, Милостивый Государь мой, на словах при первом свидании пребывая с совершенным почтением.
Вашего превосходительства покорный слуга (подпись неразборчива)
В Царском селе
Июля 26. 1791.
(Листы 3–8 в деле отсутствуют.)
(Л. 9)
Я называюсь Мансуром, уроженец из Алтыкаевской деревни, владения чеченцов. Отец мой именовался Шебессе; он умер, но из братьев моих двое еще в живых. Я беден, все мое имение состоит в двух лошадях, двух быках и одной хижине или крестьянском домике. Я не эмир, не пророк; я никогда таковым не назывался, но не мог воспрепятствовать, чтобы народ меня таким не признавал; потому что образ моих мыслей и моего жития казался им чудом.
Ибо из давного времени народ наш и я сам следовали дурному обычаю убивать без всякого сожаления наших ближних, и друг друга из нас самих, и вообще ничего иного не делать, кроме зла[7]. Но вдруг осветился я размышлением о вреде жизни мною провождаемой, и я усмотрел, что оный совсем противен нашему святому закону. Я постыдился своих деяний и решился //
(Л. 10)
не продолжать более таковой варварской жизни, а сообразить свое поведение с предписаниями Священного закона. Я покаялся о грехах своих, умолял о том других, и ближайшие мои соседи повиновались моим советам. В уединении своем не знал я, что слух о моем раскаянии распространился, и известился о том токмо чрез посещения многих, приходивших слушать мои наставления о выполнении долга по закону. Сие приобрело мне название шейха; и с того времени почитали меня человеком чрезвычайным, который мог, отрешась от всех прибыточных приманок, как то воровства и грабежа, единых добродетелей наших народов, которых я убеждал их оставить и иметь в презрение таковое ремесло.
Наконец, поелику каждое мое слово было выслушано с жадностью, и каждые уста разсказывали об оном различно по своему уму, по способности своего разума или в надежде, //
(Л. 11)
чтобы отличится, о чем слух обо мне разсеяли повсюду, так что мне у отдаленных народов дали титул пророка.
Из кавказских жителей Оар-Хан и Ахмет-Бей[8] прислали ко мне поздравлять и желать мне всякого сщастия; то же самое делал и один лесгинский (нрзб.), и каждый из них желал слушать поучения закона. Мне приносили подарки деньгами, овцами, яйцами, быками, лошадьми, хлебом и плодами. Но не имея при умеренной своей жизни большой в том надобности, я немедленно раздавал все получаемое; и таким образом питал я бедных и последователей закона божия, которые со своей стороны наставляли народ, не знающий доныне ни повиновения, ни порядка, ни человечества. По прошествии некоторого времени Ахмет-Бей пожелал со мною свести знакомство. Ты для меня нужен, говорил он мне, я имею надобность в наставлении, каким //
(Л. 12)
бы образом наблюдать мне в полной силе закон для своего спасения. Я остался у него несколько дней, не говоря и не слыша ничего ни о войне, ни о войсках, ни о набегах, наконец, ни с чем, что бы можно было поставить в вину. Доволен будучи, что могу направить сему кающемуся путь ко спасению, я возвратился так, как и пришел, и, продолжая образ жизни бедного человека, я размышлял о блаженстве обоих миров, я проповедовал спасение моим братиям и каждому, желавшему внимать истине. В то время получил я посольство двух сыновей Миссоста Гедогшугле и Бекмирзая[9]. Гедогшугле, выслушав несколько нравственных уроков, ушел от меня на другой день, но Бекмирза остался пять или шесть дней до возвращения. С тех пор не слыхал и не видал я никого из Кабарды и никакого черкеса, да я никого из сего народа и не знаю, кроме двух сыновей Миссоста. Между тем, //
(Л. 13)
поелику беспокойное свойство и различные склонности чеченского народа не хотели повиноваться спасительному нравоучению, то некоторые начальники предложили напасть на ингужской народ, несносный для нас, потому что не имеют ни законов, ни веры, ни исповедания. Со стороны народа сделано мне было внушение следовать за войсками. Чем более я старался удалиться от такового предложения, тем более принуждали меня к послушанию, но как наш народ в каждое мгновение переменяет свои мысли, то оный был внезапно расположен неким Гатши к тому, чтобы вместо нападения на ингушев итти прямо к городу Кизляру, не имеющему ныне никакого гарнизона и довольно богатому, чтобы приманить нашу хищность. Я всеми силами противился сему совету, приводя все возможные причины, даже следствия //
(Л. 14)
неминуемо опасныя таковаго предположения; но я проповедовал ушам глухим, никто не хотел верить мне, ни страшному порядку Россиян, ниже их силе. Сие засвидетельствуют Чапалов, Нурмирза-Гаджи, Ескир-Гаджи, Эмер-Хан, которые так как и я, хотели лучше итти противу ингушев, нежели в Кизляр. Но все сие убеждение было тщетно, мы принуждены были последовать стремлению и быть свидетелями неизбежной гибели, в которую неистовый жар ввергнул в тот день столь многих, хотя и храбрых, но нещастных людей, как они того и заслуживали. Я никогда не был столь далеко со своими товарищами, как тогда; я никогда не видел Кизляра и его окрестных мест; я ни с кем не имел переписки, но старался токмо всеми силами уговаривать свой народ, чтобы оный оставил воровское ремесло и не //
(Л. 15)
начинал непристойной войны с соседями, а еще менее — с Россиянами. По разбитии нас предложил мне Ахмет-Бек отправиться в Анапу, куда недавно прибыл Батал-Паша, желавший со мною познакомиться, Я согласился и меня тайным образом отвели до Лау-Кабака в Абассе[10], оттуда двадцать человек проводили меня в Анапу. Батал-Паша принял меня совершенно хорошо, просил несколько вспомогательных войск от моего народа и, наконец, отправил меня для доставления ему оных. Я возвратился, объявил желание Паши, но не подкрепя оного своими убеждениями, никто не согласился туда отправиться и Паша известился об отказе чрез письмо, к нему посланное.
Несмотря на то, Паша Батал хотел меня иметь при себе, он хотя меня пригласил и я повиновался; но едва прибыл я в Абассу, как уведомился в его нещастии.
Во время проезда моего из Алти-Кабака до Анапы, я старался от всех быть скрыто, и я был //
(Л. 16)
одет инаково. На пути знал я токмо Тада-бея в Малой Кабарде и Юсуф-Гатчи в Кимрикое. Наконец узнал я также Батыр-Гирея. Я думал найти Селим-Гирея, но его не было ни в Кимрикое, ни в близлежащих местах.
А как разбитие Батал-Паши сделалось известным в Абассе, то Батыр-Гирей не вывел более обещанных войск, он их уволил вместо того, чтобы отправить в Анапу, и когда хотел опять получить, то оныя были уже слишком разсеяны. Между тем, желая увидеть Мустафу-Пашу, я с пятью человеками пошел в Анапу; но едва мы туда прибыли, как увидели весь город, объятый Российской армиею. Я в своем углу пребывал спокойным, и когда Паша выставил белое знамя, то он велел меня призвать к себе и просил следовать за его жребием… Генерал принял нас под присягою и обещанием, что мы //
(Л. 17)
подобно прочим военнопленным получим после войны свободу и что я в Санкт-Петербурге буду иметь пристойное содержание. Я был сим доволен токмо для того, что имею случай исполнить для своего народа то, чего столь часто желал, ибо россияне взятием Анапы покорили всю Кубань и никакой народ не отважится более оной воспротивиться: но Чеченцы не упустят нарушать мира с тем большею удобностию, что их земля неприступная, в разсуждении их положения никто не может их настичь и я токмо один в состоянии уговорить их, чтобы они покорились России; но для меня бы нужен был один товарищ Фетте, который находится ныне в Аттаге, ибо в случае если бы принужден был лучше остаться здесь, то я могу словами сего все исполнить, что ему посоветую.
Впрочем, я не имею //
(Л. 18)
никакого знакомства в Константинополе, ни в Сочи, ни в Георгии[11], ни по ту, ни по сю сторону Кавказа, ниже с моими соседами. Я никогда не путешествовал, и кроме Анапы никакого другаго города не знаю.
(Л. 19)
1791 года июля 28 дня. Чеченец Мансур Тайным советником Шешковским через перевод коллежского советника Константинова на словах спрашиван и показал:
Родился он и взрос в одной из Чеченских деревень, называемой Алды, от роду ему 30 с небольшим лет. Отец Япили и мать Абызыз[12] давно уже померли. В живых имеет он в той же деревне двух родных братьев Тантый и Тыгай, жену по имени Чачи, сына Яса 8-и лет, дочь Рагмет 4-х лет и другую Намет году. В первых летах своей юности пас он овцы, а возмужавши, упражнялся в земледелии. Грамоте не учен, читать и писать не умеет, а выучил наизусть повседневные пять молитв. Сии в обыкновенный пять времен дня отправляемыя, при том главнейшие символы веры и должности закона. Когда же соотчичи его, как простой народ, так и ученые, почитающиеся духовенством, уклоняясь от путей закона, пали в различный заблуждения и отринув должное к Богу почтение, пост и молитву, стали жить развратно, утопая во всех родах злодеяний, то он, Мансур, вспомня смертный час, и ведая, что за неисполнение законом повеленных должностей, должен дать ответ Богу на страшном его судилище, и предположил сам себе твердой закон, не следовать худым примерам своих соотчичей, жить набожно, и никогда не отставать от молитв и поста. Когда же начал с твердо-стию и постоянством исполнять сей свой обет, //
(Л. 20)
то ближние соседы его и все той деревни жители, видев порядочную его жизнь и постоянную набожность, начали один по другому к нему прилепляться, и слушая внушаемые им наставления, в короткое время все, раскаявшись в своих грехах, обратились к путям закона.
Скоро разнесся слух о сем во всех чеченских селениях, народ толпами стекался к нему, Мансуру, слушать его поучения и каждой, принеся покаяние, обращался к добродетелям, так что, наконец, не только простой народ, но и духовенство, одобряя его наставления, являли свое к оным уважение, и в знак ево, Мансурова пред ними преимущества, нарекли его Шейхом (Шейх значит старец или законник). Тогда, видя он в народе такое к нему уважение и послушание, советовал каждому не делать зла друг другу, как своим одноверцам, так равно и иноверцам, наипаче же Россиянам, яко сильному и военному народу. Почему Чеченцы и обходилися с Россиянами весьма дружественно и расположены были навсегда хранить доброе согласие вследствие того и удовлетворяли многие требования начальников войск российских. Посреди всего сего некто из завистников его Мансурова в народе уважения чеченец Алаши Баташ внушил начальнику российских войск Ивану Дмитричу[13], будто он, Мансур, возбуждает чеченцев к принятию оружия против России и тому подобное. Чеченцы, в том числе и он, Мансур, не ведая в том ничего не только вооружений, даже и нужной //
(Л. 21)
предосторожности не имели до тех пор, пока увидели уже внутри своих селений немалой отряд Российских войск, предающий все встречающееся ему огню и мечу. Тогда всяк из них, оставя свое жилище, убегал в горы, домы и пожитки расхищены и созжены, наипаче деревня Алды, в которой Мансур жил, превращена в пепел, и имение его разграблено; когда же Россияне занимались таким опустошением, тогда чеченцы, собравшись в горах, и повестя всем своим единородцам, вооружились так, как в такой внезапности успеть могли, и на возвратном оного отряда пути вступили в сражение. Тут чеченцы с великим своим уроном одержали верх, половина почти оного отряда побита, а остальные ушли.
Сей неожиданный им, Мансуром, и чеченцами от российских войск поступ был поводом тому, что чеченцы в отмщение за причиненной селениям их вред предприняли было учинить набег на Кизляр. Но как не доходя еще до означенного места небольшая чеченцов партия, впереди следовавшая, встретясь с такою же малочисленною российскою партиею, подрались, и россияне, одержав верх, оную прогнали назад, то и большую толпу составившие чеченцы пришед в размыслие, возвратились в свои жилища. Окончив там свои военные поиски, после сего вознамерился он, Мансур, исполнить обряд закона, состоящий в посещении Мекки, и на сей будто конец отправился в Анапу с четырьмя другими //
(Л. 22)
чеченцами туда ж следовавшими с тем, чтоб в Анапе сесть на корабль и плыть в Константинополь, а оттоль и далее. Но бывший тут Батал-Паша ни ему, Мансуру, с его товарищи, ни другим в Мекку же следовавшим двадцати пяти черкесам, не позволил сесть на корабль, в разсуждении войны с Россиею, объявя им, что в такое время подвиг за веру против иноверных не менее поклонения Мекке угоден будет Богу, и что корабля не может отпустить он в море более для того, чтоб не попался в добычу разъезжающим по Черному морю Российским крейсерам. По сей будто причине он, Мансур, и прочие путешественники оставались в Анапе до самого взятия оной крепости Российским победоносным оружием, где он с прочими достался в плен победителям.
Относительно его пророчеств или святости говорит он, Мансур, что ни он сам себя и никто другой не называл его пророком, и что таковое название было бы противно Алкоранову писанию, в котором написано явственно, что Мугаммед есть последний пророк и окончание пророчеств, а те, кои после его придут, и нарекут себя пророками, суть лжепророки; также говорит он, что никогда не украшал он своих поучений ни откровениями, ни вдохновениями, поелику все таковые выдумки тем же Алкораном обличаются и после Мугаммета никому другому откровений или вдохновений быть не может.
Поучения же его, говорит он, были короткия и самыя простыя, яко человека неграмотного, //
(Л. 23)
а именно: исповедывать Бога во единице. Исповедывать, что Мугаммед посланник Божий. Верить воскресению мертвых и страшному суду Божию, на котором каждому воздано будет по делам его. И для того исполнять должности законом предписанныя, коих суть пять. 1-е — Пост. 2-е — Молитва. 3-е — Посещение Мекки и Медины. 4-е — Подаяние милостыни и 5-е — исповедание веры в единаго Бога.
А 7-го числа сего августа он же, чеченец, Мансур, на учиненные ему от Тайнаго советника Шешковскаго чрез перевод ево же г-на Константинова, при довольном увещании показал: Что он к нанесению вреда российским селениям ни от кого научаем не был до 1787-го года и жил в простой набожности, так как показал он в допросе 28-го июля, под названием шейх Мансуром, каковым нарекли его чеченцы еще в 1783-м году[14], а с 1787 году чрез двоекратную присылку Наврузовского татарина приглашен он в Анапу к бывшему там трехбунчужному Паше, прозываемому Косе, а имени его не знает, при котором находилось до десяти тысяч войска, и один двухбунчужной паша Мустафа, По прибытии его в Анапу вместе с склонившим его туда ехать чеченским же муллою Мугаммет-Гаджием и двумя простыми чеченцами. Помянутой Косепа-ша принял его ласково, и сперва любопытствовал, какия он, Мансур, поучения делает народам и выслушав оные //
(Л. 24)
от Мансура, разхвалил оное нравоучение; отзываясь, что хотя оное кратко, но в разсуждении ево Мансуровой простоты и того довольно, что он может ожидать награды от Бога — за усердие свое к распространению веры в таких диких местах, каков есть Дагистан и протчее. При втором свидании разпрашивал оной Паша о близости границ Российских, более же о том, нет ли от Россиян каковы им притеснения. Мансур по сказкам его отвечал, что он из селения своего выехал от роду еще впервые, а до того, кроме близких к родине его горских мест, нигде не бывал, следовательно, границ Российских и как они от них далеко, не знает, равным образом и о притеснениях со стороны Российской ни от кого никогда не слыхал, кроме того, что чеченцы дают Россиянам своих аманатов с тем, чтоб по прошествии одного года, переменя их другими, прежних брать обратно; но с некоторого уже времени Россияне, получа от чеченских селений новых аманатов, удерживают у себя и прежних, и что чеченцы за сие только одно на Россиян ропщут. В протчем как он Мансур в таковыя дела никогда не вмешивался, то и никаких сведений более не имеет. Тогда Паша, выслав всех предстоящих вон и оставшись наедине с Мансуром и помянутым спутником его Муллою Мугамед-Гаджием, который переводил их разговор, сказал: «удерживание Россиянами аманатов //
(Л. 25)
ваших есть явной знак нарушения их обязательств. Они разрушили уже мир с Калифом и умышляют изтребить правоверных, вскоре возгорится война, всякий истинный мусульманин должен, вооружась, защищать правую веру до последняго издыхания, а как де известно, что по ревности твоей к вере послушны тебе не только все чеченцы, но и многие другие дагестанские народы, то сей случай подает тебе наилучшее средство приобресть божеское милосердие и султанские щедроты для блаженств в сей и будущей жизни. Старайся увещевать и побуждать, чтобы все магометане, вооружась, ополчились против Россиян и наносили бы вред неприятелю Мусульманской веры, и будь уверен, что служение твое Богу и Калифу награждено будет такими воздаяниями, какие только вообразить можно».
При таких лестных и убедительных словах Пашинских, говорит Мансур, не знал что ему отвечать и просил времени на размышление и после нескольких дней отвечал Паше, что он как мугаметанин, конечно, обязан способствовать ко вере, но что касается до чеченцов и прочих дагестанцев, то он об них не может сверительно ничего сказать, ибо все сии народы имеют своих начальников и свои обстоятельства, соображаясь которым располагают они свои дела, и хотя де он, Мансур, не дал Паше своего //
(Л. 26)
о возбуждении народа обещания, однако Паша все его ласкал и содержал хорошо. Между тем, получил Паша из Константинополя ферманы[15], объявляющие войну против России и жестокими заклинаниями побуждающие мугаметан к ополчению против оной. Koce-Паша не успел еще разослать сих ферманов во все места, как на смену ему прибыл трехбунчужной же Батал-Паша с несколько тысячами войск Анадольских. Батал-Паша принял его, Мансура, также ласково и уговаривал еще более, чтобы он Мансур возбуждал народ к подвигу за веру. Мансур, по сказке его, будто и сему Паше также отвечал, и не дал уверительного обещания, не мог однако же противоречить против калифских ферманов толикими заклинаниями наполненных, и с тем возвратился в свое жилище, где упомянутой ферман до прибытия еще ево получен, читан и по общему совету положено, не предпринимать ничего против России, пока кабардинцы, яко многочисленнее чеченцов, и другие горские народы, а особливо Шимхалам Заур-Хан и Ахмед-Бек[16] обще с чеченцами подвластные и магометанским законом равнообязанные не согласятся общими силами действовать. И так хотя по прибытии Мансуровом, он, а паче сопутник его, упоминаемой Мулла Магамед-Гаджи и напоминали прозьбу калифских ферманов, однако ж вышеназванным уже //
(Л. 27)
никакого действия производить не могли, кроме того, что сие самое подало повод сказанному в допросе июля 28 дня недоброжелателю Мансурову Алаши Баташу внушить российским начальникам, что он, Мансур, возбуждает чеченцов против России, и прочее. Он клянется Кураном, что до тех пор кроме вышепомянутого напоминания ферманов Калифским никогда и никого к военным действиям не возбуждал, в доказательство сего приводит он то, что во все те времена чеченцы не только военною рукою, но ниже воровских россиянам не делали никакова зла, и что пред самым уже почти тем временем, в которое российский отряд зжег деревню Алды и его, Мансуров, в ней бывший дом, один только чеченец Бурсак Грыхманов, сын жителя деревни Кихы, с неизвестными ему, Мансуру, товарищами уворовал из российских селений семь лошадей и одного человека, о чем коль скоро проведал он, Мансур, то объявил начальству и лучшим из чеченцев людям, и опасаясь, дабы таковым одного бездельника поступком не навлечь на все селение воинских поисков, сыскали оного вора и отобрав у него те лошади и человека, приготовились было отправить их к российским начальникам, причем он, шейх, и от себя заставил было письмо, удостоверяющее, что он и с своей стороны посоветует чеченцам хранить с Россиею доброе согласие, но в самое то время упомянутой //
(Л. 28)
отряд российских войск зжег деревню Алды, и произошло то поражение, о котором в первом своем допросе он показал, которое почитает он первым и последним нанесением вреда россиянам. Тут о убитых россиянах говорит он только, что побито их много, а прямого числа не знает, живых же досталось в разные чеченские деревни сто сорок человек, которые думает он и теперь в их руках, а есть ли и продали некоторых в горы, то буде вступят чеченцы по прежнему с Россиею в обязательство, могут их выкупить и возвратить, при сем случае щитает он чеченцов убитых до ста, а раненых вдвое против того.
Не запирается он, что после сего случая и особливо узнавши, свидетельствовал от пленных, что поиск сей употреблен был единственно для погубления его, Мансура, побуждал он чеченцов к отмщению и без его уже к тому в готовности бывших по известно, что поход их к Кизлярам, кроме своей гибели, не нанес россиянам и малейшего вреда, равно и тогда, когда они под видом переговоров с кабардинцами о взаимных претензиях, хотели пробраться и соединиться с Батал-пашою, будучи встречены российским войском и не имев ошибки от одних пушечных выстрелов, потеряв человек до десяти, возвратил в свои дома. И так, показывает он, всех сражений, при каких он находился, три. Первое — в селениях своих, где причинили российским описанной //
(Л. 29)
уже вред. Второе — на пути к Кизляру, где россиянам не причинили и малейшего убытка, сами же потеряли немалое число людей, а сколько именно не знает. И третие — на пути между их селением и Кабардою, где так же россиянам не учинили вреда, а сами потеряли человек до десяти. Вскоре за сим получили известие, что Батал-паша разбит. При таких обстоятельствах он, Мансур, видев свое пребывание в чеченских селениях подверженным опасностям, разсудил уклониться оттуда, и буде удастся побывать в Мекке. На сей конец оставя жену свою и детей в доме роднаго ее брата чеченского Узденя Ята Батырмурзина, сына, того самого, которой за два года до сего был в России и которому из монаршей милости определена пенсия по 150 руб. в год, сам отправился за Кубань в Касайскую орду, где в Наврузовских улусах препроводил зиму, а по весне переехал в Анапу к сыну Батал-паши, Мустафе-паше, у которого хотя и просил, чтоб отпустил его в Мекку, но он уговорил его остаться несколько времени при нем. Между тем, россияне окружили Анапу и он, Мансур, так как в первом допросе показал, достался в плен победителям, не запирается и в том, что при обороне города Анапы и он наряду с турками действовал, а что более вышесказанных случаев никогда не возбуждал ни чеченцов, ни иных народов против России, что никогда и никого не научал на зло, //
(Л. 30)
что так же никто ему не делал никаких внушений и поощрений к возбуждению народов против России, кроме вышепомянутых пашей, и что все то, что ему известно было, сказал по истинной правде, не утаивая ничего. В том клянется он по вере своей Богом, Пророком и Кураном, и буде в чем-либо солгал, то подвергает себя не только мучению, но и самой смерти.
Советник Андрей Константинов.
(Л. 31)
В бумагах взятых от известного чеченца содержатся разные молитвы из разных мест Алкурана, выписанные во имя Бога милосердаго и милостивого.
Слава Богу, Господу обеих миров, то есть сего и будущего, милосердому, милостивому властителю суда Страшнаго.
Тебя молим к твоей помощи, просим, направи нас на путь правый, на путь оной, яко же ради благотворивый ходящим по нем, не прогневаешися на них и не падут в заблуждение.
Бог ваш есть Бог один, и несть Бога кроме онаго Милостиваго и Милосердаго: ему же несть владыки ни сообщника ниже соучастника во владычествии его. Хвалите его и благодарите утро и вечер: несть крепость и сила иже не от Бога величайшая и высочайшаго. Уповая на Бога не постыдится, споспешествует ибо ему Всемогущий Бог во всех его начинаниях. Воистину Господь ваш есть Бог, которой сотворил небо и землю в шесть дней, щедрит и дарит, ему же хошет без числа.
Господи наш не истязуй нас, аще мы что запомнили, и еще в чем погрешили, и не возверзи на нас тягости такой, каковою отягощены предшествовавшие нам роды, не возложи на нас, его же понести не можем, прости нас Господи и помилуй нас, ты еси владыка наш, и даждь нам помощь свою на неверующих в тебя.
Потом сидя на престоле покрывая день нощию, сотворил он солнце, луну и звезды, и течение их покорил своей власти, не его ли суть творение и повеление. Благословен будь Господь Бог обеих миров, Бог, кроме которого нет иного Бога. Он есть живой, присносуществующий, ему же не прикасается дреманте и сон, его суть вся, иже на небесах и на земле. Кто посмеет ходатайствовать у него аще не по его изволению, он ведает. Бывшее и еще имать быти, никакая вещь не может обзять сведений его кроме того, что он открыть восхощет, пространство престола его суть небо и земля, и не обременяет его тягость хранения их, Он есть высок и велик.
Прибегаю к Господу и царю рода человеческого, да сохранит меня от диавольского искушения и козней человеческих. Милостивый к рабам своим Господь Бог //
(Л. 32)
щедрит и дарит, ему же хощет без числа.
Господи наш не истязуй нас, аще мы что запомнили, и аще в чем погрешили, не возверзи на нас тягости такой, каковою отягощены предшествовавшие нам роды, не возложи на нас, его же понести не можем. Прости нас Господи и помилуй нас, ты еси Владыка наш, и даждь нам помощь свою на неверующих в тебя.
Молитвы сии получил он от разных абызов[17], две от Якуба моллы Чеченского, который уже давно умер. Одну от Юсуфа, Батырханова сына, малолетнего чеченца, который называет себя пророком, и которой и теперь в чеченских селениях живет. Три от одного турецкого дервиша Исляма бывшего в Анапе.
Наврузовский татарин Келембетова аула молла Зен-Эфенди, двоекратно был прислан от Koce-паши с приглашением Мансура в Анапу. Оной Зен-Эфенди убит при преследовании закубанцев отрядом российских войск, бывших под командою генерала-порутчика барона Розена.
(Л. 33)
Сентября «» дня на вопросы: не внушал ли он когда татарам крымским или ногайским о Шагин-Гирее[18] каких-нибудь предвещаний, не возбуждал ли в них к нему приверженности или противу ево ненависти, равно не имел ли он когда какой-нибудь переписки и пересылок с Киргис-кайсакскими ордами, особливо же с меньшою кочевавшею иногда по сю сторону Волги или же с Дашти-кипчакскими татарами, Озбеками и Бухарцами и протчими как отдаленными, так и ближними к Кавказу соседними народами, чеченец Мансур показал: Что он крымских татар и ногайцов никогда не видывал, и с ними никакова знакомства не имел, равно Шагин-Гирея ни его дел не знает, а слыхал об одном только имени его и видел серебряную монету, битую во время его ханства; что ни в сторону его, ни противу его никогда никого не склонял, не возбуждал, и не имел к тому никаких притчин и ниже способов. Киргис-кайсакских же орд, Озбеков и Бухар название впервое еще слышит, и не один он, но большая часть дагистанцов не знают сих народов, какой они нации и веры, изключая одних грамотных абызов их, которые называют места, к востоку лежащие, Тураном, и говорят, что там живут кочующие народы, большою частию идолопоклонники. А хотя де между ими и есть некоторые племена магометанского закона, но те больше следуют персидской секте.
Наконец, утверждает Мансур клятвою, что он, так как и прежде показал, никогда никого ни противу кого не возбуждал, не поощрял и не приводил и на какие-либо дела и //
(Л. 34)
предприятия, и что кроме тех подвигов, о коих в первых допросах сказал, ничего более в себе не чувствует, и другого никого не знает, которой бы под каким-нибудь именем или названием развращал народы и подстрекал на злодеяние.
(Л. 35)
Секретно.
Нашему полковнику и шлиссельбургскому коменданту Колюбакину.
Уроженец чеченский Ших Мансур, возмущая тамошние горские народы, преклонил их ложными внушениями к клятвопреступлению и к подъятию противу нас, вопреки присяге, сообща от них на верность нам данной, оружия, с которым неоднократно устремлялись они проникнуть в границы наши и сверх того, особливо по открытии войны с турками, разныя ко вреду нашей империи делал покушения, покуда, наконец, при овладении штурмом городом Анапою в оном взят и сюда прислан, где содержась уже в крепости, оказал новую предерзость, поразя ножом караульного, за что и скован в железа. В сем состоянии препровождая его в Шлюссельбургскую крепость на безысходное в ней пребывание, повелеваем снять с него цепи, иметь однако ж за ним строгое наблюдение, дабы от него побегу или какого зла учинено не было, производя по двадцати пяти копеек на день на содержание его.
Подлинный подписан собственною Ея Императорскаго Величества рукою тако:
Екатерина
В Санкт-Петербурге, октября, 15, 1791.
(Л. 36)
Секретно.
Государь мой Андрей Гаврилович отец мой!
Ея Императорское Величество высочайше указать соизволила содержащегося в Петербургской крепости под ведением вашего превосходительства секретного арестанта Шиха Мансура послать к содержанию в Шлиссельбургскую крепость за присмотром надежнаго офицера, придав ему пристойное число караульных солдат. Как же оному офицеру в пути поступать, о том имеет быть отдан ему из тайной экспедиции приказ.
Пребывая в протчем с совершенным почтением
Вашего превосходительства государя моего покорный слуга
Салтыков.
19 октября 1791 г.
(Л. 37)
По указу Ее Величества Государыни Императрицы Екатерины Алексеевны Самодержицы Всероссийской и прочая, и прочая, и прочая
б: п № 3893
От Санктпетербурга до Шлиссельбургской крепости и обратно отправленному по высочайшему е.и.в. соизволению Санктпетербургских баталионов капитану Аверину с едущими при нем до Шлиссельбурга на состоящих станциях давать по шести и (обратно) по четыре курьерских подвод с проводником за указанные прогоны.
Дана из Санктпетербургского губернского правления с приложением печати.
Октября 10-го дня 1791 года.
Ея Императорскаго Величества всемилостивейшей государыни моей,
Генерал-Порутчик, Санктпетербургский губернатор и орденов Святаго Равноапостольного Князя Владимира болынаго креста второй степени и Святыя Анны кавалер (подпись и печать)
(Л. 38)
Секретно
Правительствующаго Сената из Тайной канцелярии Приказ
Во исполнение высочайшаго Ея Императорскаго Величества соизволения отправляетесь вы с секретным арестантом для препровождения ево в Шлиссельбургскую крепость к тамошнему коменданту г-ну полковнику и кавалеру Колюбакину; чего ради приняв из оной экспедиции запечатанный на имя ево г-на Колюбакина высочайший указ и взяв по подорожной подводы, следовать с тем арестантом в поведенное место без всякаго промедления, не останавливался нигде праздно ни на малое время будучи же в пути содержать того арестанта под строжайшим присмотром, дабы он как себе так и другому кому какого зла а паче убивства учинить не мог, и для того ничего бы ему в руки не давать, и никого к нему не допускать; а по прибытии в крепость Высочайший Указ ему г-ну Колюбакину подать, а прибыв и арестанта представив и изпрося в приеме того указа и арестанта ответа следовать обратно сюда и явиться в оной Экспедиции; подвод брать вам до Шлиссельбурга по шести, а обратно по четырем, на которые и выдано вам, а равно и на содержание в пути арестанта пятьнадцать рублей. При сем же объявляется вам Указ 1724 года о делах тайности подлежащих никому о том не писать и не объявлять кроме настоящей реляции откуда отправлены, опасался за неисполнение сего вам предписанного строгаго по законам осуждения.
Тайный советник Степан Шешковский.
7 октября 1791 года.
(Л. 39)
Всепресветлейшей державнейшей Великой государыне Императрице и самодержице Всероссийской от полковника Шлиссельбургского коменданта Колюбакина.
Всеподданнейший рапорт
Сего месяца 15-го высочайшее Вашего Императорскаго Величества повеление, при котором препровожден уроженец чеченский Ших Мансур в Шлиссельбургскую крепость на безысходное пребывание, 17-го числа мною получено и в силе вашего императорскаго величества повеления со онаго Ших Мансура цепи сняты и в своем номере содержитца под крепким караулом.
Вашего Императорскаго Величества верноподданный
Михайла Колюбакин.
Числа 17 октября, 1791 году.
(Л. 40)
Секретно.
Правительствующаго сената в Тайную экспедицию от полковника и Шлиссельбургского коменданта Колюбакина
Рапорт
Сего месяца 17 числа из объявленной экспедиции при Высочайшем Е.И.В. повелении получен уроженец Чеченский Ших Мансур на безисходное пребывание в Шлиссельбургской крепости от Санктпетербургского четвертаго баталиона капитана Аверина по полуночи в девятом часу и на содержание ево кормовых денег пятнатцать рублей, о чем сим Правительствующаго Сената Тайной экспедиции покорнейши имею честь донесть.
Михайло Колюбакин
(подпись)
Числа 17 октября 1791 году
(Л. 41)
Милостивейший государь,
Степан Иванович.
Сего месяца 17 числа при высочайшем Ея Императорскаго Величества за собственноручным подписанием повелении то ж ис Правительствующего Сената Тайной экспедиции прислан уроженец чеченский Ших Мансур на безысходное в Шлюссельбургской крепости пребывание, а как в том имянном Ея императорскаго величества повелении и не предписано о получении онаго рапортовать, в таком случае вашего высокопревосходительства покорнейше прошу, по новости моей, меня простить и при том осмеливаюсь всепокорнейши просить, естли следует на оное повеление рапорт, то оной при сем препровождаю. Естли же онаго не надобно, всенижайше прошу оной через почту ко мне возвратить.
Вашего Высокопревосходительства милостиваго государя всепокорный слуга Михайла Колюбакин 17 октября 1791 году.
(Л. 42)
Секретно.
Правительствующаго Сената в Тайную экспедицию от полковника и Шлиссельбурского коменданта Колюбакина
Рапорт
Минувшаго февраля 24-го таковым же в объявленную экспедицию донесено было, что находящийся в Шлисельбурской крепости под арестом уроженец чеченский Ших Мансур заболел, а сего же апреля 13-го числа пополудни во втором часу от оной болезни помер, о чем Правительствующаго Сената Тайной экспедиции покорно прошу, чтоб благоволили означенного Ших Мансура ис крепости в ночное время на Преображенскую гору водою для зарытая в землю снабдить меня повелением. Присланные ему вышеписаннаго февраля 24 числа из упоминаемой экспедиции на производство кормовых денег дватцать пять рублев, ис которых и в дачу производилось по дватцать четвертаго по двадцати пяти копеек на день и сего апреля по четвертое на десять число и того выдано двенатцать рублев и семьдесять пять копеек. Да из выдаваемой ему, Мансуру, порцыи оставалось у него день ото дня по нескольку и тех денег по день ево смерти в остатке дватцать Рублев. А собственново ево платья турецкая шуба ветхая крыта шелковою малиновой материей, чекмень коришневой ветхой, рубах две, тюфеков, набитых волосом два, подушек перовых две, одеяло набойчатое простое. О чем прошу покорно снабдить меня своим повелением; как оставшую порцию денег, равно и собственный: то ж и оставшей после его смерти, куда благоволите употребить.
Полковник и комендант Колюбакин.
Апреля 13 дня, 1794 года.
(Л. 43)
Правительствующего сената и Тайной экспедиции полковнику и Шлиссельбургскому коменданту Колюбакину.
Вследствие рапорта вашего от 13 числа сего апреля о смерти содержащегося во оной крепости секретного арестанта известнаго чеченца Ших Мансура, благоволите по получении сего немедленно похоронить его на прописанном в рапорте вашем месте, деньги же, оставшиеся от производимой ему порции, причислить к другим порционным, а оставшийся после него скарб оставить в пользу содержащихся там протчих арестантов до вашего распоряжения, по исполнению чего имеете в Тайную экспедицию рапортовать.
14 апреля, 1794 года.
(Л. 44)
Секретно
Правительствующаго Сената в Тайную экспедицыю от полковника и Шлиссельбурского коменданта Колюбакина
Рапорт
Сего апреля 14-го из объявленной экспедиции отпущенное повеление здесь мною оное получено 15 числа о погребении и о вывозе ис крепости на Преображенскую гору тела находящегося в сей крепости секретного арестанта Шиха Мансура. Исполняя оное повеление сего месяца в шестое на десять число пополудни в двенадцатом часу вышеписанного Ших Мансура тело ис крепости порутчиком Юхаревым вынесено и прямо водою на Преображенскую гору отвезено, где оное и погребено, о чем сим Правительствующего Сената Тайной экспедиции покорнейше имею честь донесть.
Полковник и комендант Колюбакин
Приказано уведомить графа Безбородко, о чем и нужно (нрзб.) письмо.
Посему его превосходительство граф Александр Андреевич Безбородко от генерал-прокурора в то же время уведомлен.
№ 17 апреля 16-го дня, 1794 года.