3

3

Под усиленной охраной имам Мансур в числе других знатных пленников был доставлен из Анапы в Петербург. 4 июля возок с ним прибыл в российскую столицу. Было обеденное время, когда плененного имама привезли в резиденцию Екатерины II. От желающих увидеть знаменитого горца отбоя не было. Появился и сам светлейший князь Потемкин, и даже императрица объявила, что желает поговорить с пленником лично. Зная слабость Екатерины к красивым мужчинам, Потемкин решительно воспротивился такой встрече, назвав ее очень опасной. «Он вам, матушка, всю обедню испортит. Взгляните лучше на него из окна», — посоветовал светлейший. Обаяние этого загадочного человека было столь велико, что и другие придворные принялись отговаривать императрицу от личной встречи с мятежником — это подтверждает историк Г. Прозрителев в своей монографии «Материалы для истории Кавказской войны».

Тем не менее 6 июля Екатерина приказала доставить Мансура в Царское Село, где она находилась в то время, и «водить его после обеда близ дворцовой колоннады». Таким образом, императрица, оставаясь сама невидима, могла как следует рассмотреть «опаснейшего врага России». В кругах, близких к императрице и князю Потемкину, шейха Мансура именовали мятежником, который принес России большие потери и разорение, чем вся Османская империя. Следует признать, что такая оценка вполне соответствует истине. Мансур действительно оказался гораздо более последовательным и непримиримым противником Российской империи, чем Османская империя, которая за всю войну отважилась лишь на два похода в пределы Северного Кавказа, в то время как шейх не прекращал борьбы ни на один день.

Секретарь императрицы А. В. Храповицкий постоянно вел записи обо всем, что происходило при дворе. События того дня, когда чеченский имам появился в Санкт-Петербурге, он также внес в свой дневник: «6 июля 1791 года привезли в Царское село шейха Мансура, взятого в Анапе. С 17 лет он начал проказничать против России и сделал большую смуту. Нам он стоит 30 тысяч войска. После обеда водили его близ колоннады, и Государыня изволила его видеть». Похоже, высокий стройный горец с природным благородством осанки произвел впечатление на императрицу. Недаром после этого осмотра ею было дано тайное распоряжение — в случае, если горский вождь раскается в содеянном, ему следует вынести мягкий приговор и оставить на постоянное жительство в России. Семьдесят лет спустя именно такой приговор будет вынесен третьему имаму Дагестана и Чечни Шамилю.

В ожидании «раскаяния» Мансура его перевели в столичную Петропавловскую крепость. 28 июля он был впервые допрошен начальником Тайной экспедиции, знаменитым «кнутобойцем» Степаном Шешковским. На вопрос, как он мог поучать народ, когда сам не знает грамоты, Мансур отвечал, что его проповеди были короткими и простыми, потому их понимали все. Людей он призывал к исполнению немногих основных требований ислама, которые должен соблюдать каждый правоверный, — это пост, молитва, посещение Мекки и Медины, подаяние милостыни бедным и неимущим. Всякий мусульманин обязан веровать в единого бога Аллаха и его посланника на земле Мухаммеда. Он также должен знать, что некогда свершатся воскресение мертвых и Божий суд, на котором каждому будет воздано по делам его.

Среди бумаг, которые Мансур всегда имел при себе, были тексты четырех молитв, распространяемых им среди своих последователей. Воинственных воззваний или каких-либо других обращений к горским народам среди бумаг имама не обнаружили. Не имелось при нем и каких-либо дорогих вещей, денег или драгоценностей. На вопрос о том, каково его личное достояние, Мансур, как уже отмечалось, ответил, что имеет дом в селении Алды, двух волов и коня. Такой ответ сильно удивил чиновников, производивших допрос. И действительно — будучи почти пять лет едва ли не единоличным повелителем горских народов Кавказа, этот человек ничего не приобрел для себя и своих близких.

Судейские чиновники не могли поверить в особый дар Мансура как проповедника ввиду его неграмотности и молодости — ведь, по словам самого Мансура, ему исполнилось только тридцать лет. Начальник Тайной экспедиции Шешковский, не составив для себя ясного представления о пленнике, медлил с сообщением Екатерине II об окончании следствия.

В своих показаниях Мансур упорно отрицал обвинение его в непримиримой враждебности к России и русским. Он утверждал, что проповедовал среди своих единоверцев и соплеменников терпимость и дружбу не только между собою, но и по отношению к другим народам. К борьбе же призвал, лишь когда притеснения со стороны русских властей на Кавказе стали нестерпимы. Отрицал он и то, что будто бы специально ездил в Стамбул, где заключил с самим султаном некое соглашение по совместной борьбе против России. На допросе в Тайной канцелярии через коллежского советника Константинова шейх Мансур заявил: «Я не имею никакого знакомства в Константинополе, ни в Сочи, ни в Георгии (Грузии. — А. М.), ни по ту, ни по сю сторону Кавказа. Я никогда не путешествовал и, кроме Анапы, никакого другого турецкого города не знаю».

Вопросы следователей и ответы Мансура переводил толмач-чеченец. Мы не знаем, был ли это тот же человек, что в Анапе пытался уговорить имама сдаться, передавая ему лживые обещания генерала Гудовича. Известно лишь, что он раскаялся в том, что помогал врагам Мансура, и, переводя слова пленника, пытался преуменьшить его вину и даже изобразить раскаяние, которого в словах имама не было и быть не могло. Когда к следствию подключился коллежский советник Константинов, знавший чеченский язык, обман переводчика был разоблачен и его отправили назад в Чечню. Во время последней встречи с Мансуром он согласился с риском для жизни передать на родину его послание. Последнее обращение имама к землякам, сохраненное народной памятью, было примерно таким:

«Дорогие мои соотечественники, отцы и братья, мужественные сыны гор! Я обращаюсь к вам из далекого и чужого края, города Петарбуха. Меня окружают здесь только гьаски[3], и я заключен в холодную темницу, за железные решетки. Но совершать намаз мне разрешают, и мой Бог всегда со мной. Оказывается, не все керстнаш[4] такие дьяволы, как те, что пришли убивать нас. Я видел арестованных русских — с ними здесь обращаются еще хуже, чем со мной. Есть среди них и те, кто сочувствует нам и желает нам успеха в борьбе.

Только Бог знает, какой судьбой он наделил каждого из нас. Чем суровее Он дает человеку испытания, тем счастливее его будущее в загробном мире. Все испытания, выпавшие на нашу долю, исходят от Всевышнего. Поэтому я не жалуюсь на свою судьбу и не хочу, чтобы меня жалели. Я не искал ни богатства, ни славы и делал только то, что было угодно Богу и моему народу. И вас, мои земляки, призываю к тому же. Наша борьба с захватчиками — святое дело, за которое нам воздастся в ином мире.

Сейчас я нахожусь в руках гяуров, которые пытаются сломить меня. Мне то угрожают, то обещают свободу и все житейские блага, требуя за это отказаться от нашей борьбы и признать все, что мы делали, ошибкой и заблуждением. Они готовы отпустить меня, если я признаю их действия на нашей земле законными. Враги хотят, чтобы мы встали перед ними на колени и выполняли все их приказания, чтобы они распоряжались нами как скотиной, продавали в рабство и убивали, когда им вздумается.

По моей просьбе толмач, присутствующий на моих допросах, записал эти слова и доставит их вам. Я рассказал ему, как меня во сне навестили те же двое всадников на белых конях, что приходили ко мне раньше. Они известили меня, что Аллах разрешил мне распорядиться судьбой по своему усмотрению. Я могу остаться в живых и освободиться из плена или же, уйдя в мир иной, предстать перед Богом. Но разве я смогу променять встречу с Всевышним на двадцать, тридцать и даже сто лет жизни? Разве это была бы жизнь — набивать утробу и смотреть, как враги истребляют мой народ?

Врагов у нас много, и страна у них большая, но Аллах давал нам силы сражаться с этими захватчиками. И то, что сейчас они оказались сильнее и смогли захватить меня благодаря коварству и обману, еще ни о чем не говорит. Я бы не попал к ним в руки, если бы только Всевышний не запретил нам самим прерывать нить нашей жизни. Я находился в пороховом погребе турецкого гарнизона с зажженным факелом в руках. О, как мне хотелось взорвать этот погреб! Я не боялся за свою жизнь, но не мог нарушить заповедь — жизнь человеку дал Бог, и только Он имеет право ее отобрать. Поистине, я сделал все, что в моих силах, защищая крепость Анапу от гяуров. Богу было угодно, чтобы в этот раз мы проиграли, но я знаю и говорю вам, мои земляки, — этот бой не последний!

Я знаю, что мне не доведется больше взглянуть на нашу Богом данную, неповторимую землю. Знаю, что мы не встретимся больше с вами, мои дорогие братья. Скоро закончится срок, отпущенный мне Всевышним для жизни в этом мире. Вместе с вами я делал все для изгнания с наших земель ненавистного врага. Бог говорил: “Действуйте смело и решительно, и Я помогу вам”. И Он помогал нам и поможет еще, а вы не должны разочаровывать Его. Придется пролить еще много крови в борьбе за независимость, и многие из вас еще отдадут свои жизни. Но воевать надо — ведь без войны нам свободу не добыть.

Если бы врагу не помогали некоторые из вас — продажные, алчные, трусливые, соблазненные земными благами, — мы смогли бы намного раньше избавиться от врага. Этих людей нужно остерегаться. Враг привлекает их подкупом, ложью, хитростью, и они такие же враги нам, как и захватчики. Пока наш народ не объединится, ему не одолеть чужеземцев. Бойтесь и тех, кто под знаменем борьбы за свободу сводит счеты со своими кровниками, захватывает чужое добро, обижает стариков, женщин и детей. Помните — святое дело не делается нечистыми руками!

Мои дорогие братья! Не успокаивайтесь и не гонитесь за земными благами! Помогайте друг другу, давайте милостыню нуждающимся, молитесь Богу и храните чистоту веры! Любите нашу землю, берегите ее от врагов. Прощайте обиды друг другу и, прошу вас, простите меня, если я чем-то кого-то из вас обидел. Живите долго и счастливо! Для меня же самым большим счастьем было бы еще раз взглянуть на край отцов, на дорогие сердцу горы, реки, башни, и быть похороненным в земле предков, среди родных и близких людей. Дай Бог, чтобы мы с вами встретились в раю, который приготовил Господь для верных Ему. Прощайте!»

Между тем следствие подходило к концу. Частично сохранился протокол последнего допроса Ших-Мансура (так официально именуется в этом документе мятежный чеченский имам), записанный в Тайной экспедиции в начале сентября 1791 года. В него вошло далеко не все, поэтому попытаемся восстановить диалог между верным слугой императрицы Шешковским и плененным, но непобежденным чеченским имамом.

— Милостивые государи! Всем ведомо милосердие и человеколюбие государыни императрицы. Посему повелела она не предавать преступного злодея Ших-Мансура лютой казни, каковой он по душегубствам своим заслужил, но допросить его, дабы склонить к раскаянию и вин своих признанию, хлопоча о смягчении участи недостойного. Писцу же приказному, — бросил Степан Иванович в сторону, — дословно все записать, что толмач с речей Ших-Мансура говорить будет. Ответствуй, Ших-Мансур, признаешь ли, что лжепророчеством и обманом, выдавая себя за святого и обещая магометанам рай на том свете, склонил их к своей присяге и поднял народы гор на бунт?

— Сам я не называл себя святым. Имамом и шейхом меня назвали люди. Я не мог им того запретить. Они верили Господу, который вложил правдивое слово в уста мои. Обещал я людям рай на том свете, но и на этом тоже. Рай наступит, когда солдаты перестанут сеять смерть на нашей земле. Я стал воевать, чтобы вернуть свободу вольным народам Кавказа. Это был не бунт, а газават — «священная война». Как с нами поступали русские войска, так и мы поступали с ними.

— Не безумец ли ты, дерзнувший поднять меч на великую Россию?

— Не с Россией воевал я, а с теми, кто пришел, чтобы отнять нашу землю и свободу. Нет вины народа, когда защищает он Богом данную ему волю и землю свою.

— Смутны мысли твои, Ших-Мансур. Ты учинил великий разор, до тридцати тысяч войска российского извел. Ведаешь ли, сколь велик ущерб, причиненный тобой?

— Я не убивал мирных людей, не сжигал села, мне ничего не надо в русских пределах. Это ваш князь Потемкин решил вооруженной рукой сделать горцев рабами России. У нас нет рабов. Мы люди свободные, вольные. Это наш закон. Так жить нам завещали предки.

— Сии речи почитаю омерзительными. Человек в миру не равен другому. Надменность твою обуздать нелишне нахожу. Посему говорю: раскайся в злодеяниях, в прельщении умов, многих проказах и кровопролитии. Признай, что, дерзнув уязвить Россию в праве ее, ты есть преступник.

— Все, что совершил, я делал во имя Господа и народа своего.

— Ведай же, оскорбитель всех прав, что вспомоществование тебе в твоих руках обретается. Покайся в содеянном, признай заблуждения свои, обещай впредь не совершать подобного. Иначе не видать тебе прощения и свободы. Смирись и не ропщи, дай клятву не злоумышлять, не бунтовать, и получишь искомое — суд милосердный и праведный.

— Праведен только Божий суд. Что будет со мной, на то воля Аллаха.

— Упорством своим в заблуждении усугубляешь ты участь свою. По делам вору и мука! Имею на сей случай высочайший рескрипт — препроводить тебя, содержа как злодея под сугубой стражей, в крепость на безысходное в ней пребывание. Быть по сему!