ГЛАВА ПЯТАЯ — Заработная плата

ГЛАВА ПЯТАЯ

— Заработная плата

I.

Следуя за Миллем в его определении капитала, Чернышевский следовал за ним и в учении о заработной плате. Он совершенно согласен с тем, что "рабочая плата главным образом зависит от отношения между запросом и предложением труда или, как часто говорят, между населением и капиталом". Читатель, несколько знакомый с историей экономической литературы, знает, какую роль играло в ней это учение, известное под именем учения о "фонде рабочей платы". Оно было главным доводом в пользу солидарности интересов труда с интересами капитала. Когда растет капитал, растет также и фонд рабочей платы, т. е., та часть капитала, которая употребляется на наем рабочих, следовательно, увеличивается и спрос на труд, повышается заработная плата, — говорили вульгарные экономисты, — поэтому быстрый рост капитала составляет необходимейшее условие благосостояния рабочего класса. Все, что вредит первому, приносит страшный вред второму. Сознающий свои интересы рабочий класс должен, именно ради этих интересов, заботливо охранять интересы капиталистов. Борьба рабочих против капитала, даже такая борьба, которая, чуждаясь разрушительных утопий, ограничивается требованием более высокой платы, есть вредная для самих рабочих и притом совершенно безнадежная борьба. К повышению заработной платы может повести только увеличение ее национального фонда, а подобного увеличения не достигнешь, конечно, посредством стачек и союзов сопротивления, которые, вредя капиталу, приводят к совершенно противоположному результату: уменьшают фонд рабочей платы и тем вызывают ее понижение. Развивая эту тему далее, можно, пожалуй, доказывать, что рабочий в интересах своего класса должен довольствоваться как можно более низкой заработной платой. В самом деле, положим, что в известной стране фонд рабочей платы равняется а рублей. Если в этой стране средняя плата работника равняется б рублям, то число рабочих, могущих найти занятие, будет равно а: б. Ясно, что если бы уменьшился знаменатель этой дроби, т. е. средняя заработная плата, — то возросла бы представляемая этой дробью величина, т. е. число нанимаемых рабочих. Если средняя заработная плата уменьшится на половину, то число могущих найти занятие рабочих станет вдвое больше прежнего. Следовательно, довольствуясь низкой платой, рабочий приносит пользу прежде всего своему же брату — рабочему. Возрастающее сознание интересов своего класса и товарищеские чувства должны были бы приводить рабочего именно к большей и большей умеренности относительно заработной платы. Если на деле происходит противное, то в этом виноваты разрушительные учения, к сожалению, имеющие слишком большое влияние на рабочий класс. — К таким выводам почти вплотную подходил сладкоречивый Бастиа.

II.

Учение о фонде рабочей платы придумано для укрощения рабочих. Каким образом Чернышевский мог не видеть его очевидной тенденциозности? Как мог он, при своем сильном логическом уме, не заметить свойственных этому учению вопиющих софизмов и бесстыдных натяжек? Ответ на эти вопросы заключается в указанном уже нами отношении социалистов-утопистов к буржуазной экономии. Раз навсегда произнеся приговор тому порядку, при котором труд является на рынке в виде товара, Чернышевский мало интересовался законами, определяющими цену этого товара. Силы его логики были направлены исключительно на доказательство того положения, что труд не должен быть товаром [123].

Да и трудно было обнаружить несостоятельность буржуазного учения о "фонде рабочей платы" с помощью свойственного нашему автору "гипотетического" метода. Примерные арифметические выкладки являются главным орудием этого метода. Такие выкладки по необходимости донельзя отвлеченны. Делая их, мы отвлекаемся от всех тех реальных условий, при которых совершается изучаемое явление. А в них-то и все дело. Само учение о "фонде рабочей платы" есть не что иное, как приведенная в защиту буржуазии примерная арифметическая выкладка. Арифметика не раскроет софизмов этого учения. Наоборот, ошибочность его бросается в глаза тотчас же, как мы покидаем область отвлеченного мышления и спускаемся на почву действительности. Теория рабочего фонда говорит, что спрос на груд, а следовательно, и высота рабочей платы, зависит от размеров этого фонда. С отвлеченной точки зрения это кажется совершенно бесспорным. Но посмотрим на реальное положение дел. В данной стране в данное время существует известное количество средств производства, для приведения которых в действие нужно известное количество труда; какое именно — это зависит от степени развития техники: чем производительнее труд, тем меньшее количество его требуется для исполнения данной работы. Но при данном, определенном состоянии техники количество это является совершенно определенным. Спрашивается теперь, можно ли, при этих данных условиях, считать определенным то число рабочих, которые потребуются для употребления в дело средств производства? Вовсе нет, общее число их будет зависеть от того количества труда, какое удастся выжать предпринимателям из каждого из них в отдельности: чем больше труда будет выжато из каждого отдельного работника, тем меньшее число рабочих нужно будет для употребления в дело "капитала"; и наоборот, с уменьшением количества труда, выжимаемого из каждого отдельного работника, станет возрастать число "спрашиваемых" капиталистами "рук". А чем же определяется количество труда, выжимаемое из каждого отдельного работника? Само собою понятно, что оно определяется интенсивностью труда и продолжительностью рабочего дня. Вот мы и видим, что в действительности интересы труда вовсе не так солидарны с интересами капитала, как в этом старались уверить нас буржуазные экономисты. Капиталисту выгоднее увеличивать продолжительность рабочего дня и интенсивность труда (конечно, не его собственного, а труда его работников), а рабочим выгоднее сокращать рабочий день и уменьшать интенсивность своего труда: поступая таким образом, они увеличивают спрос на "руки", а увеличение спроса на "руки" ведет к повышению заработной платы. Тут нет никакой солидарности интересов труда с интересами капитала, а есть прямая противоположность этих интересов, — противоположность, более или менее ясно сознаваемая обеими сторонами, совершенно независимо от каких бы то ни было "разрушительных" учений. Стараясь выжать возможно большее количество труда из своих рабочих, т. е. уменьшить потребное для них количество "рук", капиталисты вовсе не стесняются мыслью о том, что "национальный фонд рабочей платы" представляет собою, по словам их адвокатов, экономистов, определенную сумму стоимостей, которая должна будто бы целиком пойти на покупку рабочей силы. Капиталисты не боятся "сбережений", могущих остаться у них в случае сокращения издержек на рабочие "руки". Они умеют найти надлежащее употребление таким "сбережениям". Они или проживают их, или употребляют на расширение своих "предприятий", или, наконец, помещают их за границей.

Можно, пожалуй, заметить, что расширение национального производства и вывоз капиталов за границу выгодны для рабочего класса в том смысле, что они, здесь или там, увеличивают спрос на рабочую силу, Это так. Но соответствуют ли эти выводы тому, что сулит пролетариату теория "фонда рабочей платы"? Для расширения национального производства нужен не один только переменный капитал, т. е. капитал, употребляемый на покупку рабочей силы. Для этого нужен еще постоянный капитал, нужны средства производства. Таким образом, в случае расширения производства, "сбережения", сделанные капиталистами на счет заработной платы, вовсе не возвращаются целиком рабочему классу. Они возвращаются ему лишь частью, и притом частью, все более и более уменьшающеюся по мере того, как успехи техники увеличивают относительно размеры постоянного капитала. Притом же для расширения производства есть источник и помимо увеличения степени эксплуатации работника. Высшим классам стоит только сократить свое непроизводительное потребление, чтобы найти новые средства для расширения производства. Читатель знает, что называется теперь в науке прибавочной стоимостью. Это продукт неоплаченного труда работника, продукт того труда, который выжимается из него после того, как он уже отработал стоимость своей заработной платы. Чем больше относительная величина прибавочной стоимости, тем меньше относительная величина заработной платы, и наоборот. Теория "фонда рабочей платы" ничего не говорит об этом обстоятельстве, а между тем всякому понятно, что оно сводит на нет всю эту теорию. Оно показывает, что "фонд рабочей платы" вовсе не есть неизменная величина. Его размеры зависят от относительных размеров прибавочной стоимости: увеличьте ее относительные размеры — уменьшится заработная плата, и следовательно, и ее "фонд"; уменьшите эти размеры — "фонд" увеличится вследствие увеличения заработной платы. Таким образом мнимый "естественный закон" буржуазной экономии опять-таки сводится к вопросу о степени эксплуатации рабочего.

Так представляется дело, когда мы смотрим на него с точки зрения реальных отношений между производителями и присвоителями, между пролетариатом и буржуазией. С этой точки зрения самый вопрос о продаже рабочей силы является совершенно не в том свете, в каком он являлся Чернышевскому. Чернышевский думал, что рабочая сила несоизмерима с теми продуктами, на которые она обменивается на рынке. Но это не так. Рабочая сила имеет меновую стоимость, как и всякий другой товар. Уже буржуазные экономисты выяснили, чем определяется стоимость товара — рабочей силы. Она определяется количеством труда, "необходимого для поддержания жизни рабочего и для продолжения его расы". Меновая стоимость рабочей силы совершенно соизмерима с меновою стоимостью всякого другого товара. Конечно, не много хорошего в том порядке вещей, при котором рабочая сила человека фигурирует на рынке рядом с другими товарами. Но, осуждая его, мы не должны же закрывать глаза перед его законами. Отрицая соизмеримость рабочей силы с другими товарами, мы ничего не изменяем в фактическом положении обладателя этой силы, но зато затрудняем себе понимание этого положения. Чернышевский желал, чтобы рабочая сила перестала быть товаром. Это было очень хорошо с его стороны. Но, движимый своим похвальным желанием, он стал отрицать факт, с констатирования которого должно начинаться научное исследование вопроса о заработной плате. Это было уже большой ошибкой с его стороны. Но в этой ошибке нет ничего удивительного. Его понятия о стоимости вообще были, как мы видели, запутанны, а вследствие этого ему естественно было ошибаться и по вопросу о стоимости рабочей силы в частности. Достаточно сказать, что он, вместе с Миллем, считал возможным излагать учение о заработной плате прежде и независимо от учения о стоимости.

III

Когда религиозного человека преследуют тяжелые и постоянные неудачи, он утешает себя надеждой на будущую жизнь. "Потерплю здесь на земле, бог вознаградит меня на небе", — рассуждает религиозный человек, и действительно терпит столько, сколько не смог бы вытерпеть, лишившись своей веры. Но примиряющая с тяжелой судьбой вера в будущую жизнь возможна и без религии. По крайней мере, так думали вульгарные экономисты. Когда эксплуатируемые и угнетаемые капиталистами рабочие начинали обнаруживать недовольство своей участью, они рассказывали им чудные сказки о "прогрессе". По смыслу этих сказок выходило, что рабочему классу стоит только потерпеть немного в настоящем, чтобы обеспечить себе блестящее положение в будущем. "Прогресс непременно вознаградит их за все невзгоды, если они не замедлят его шествия революционными попытками. В своих панегириках прогрессу вульгарные экономисты часто и охотно ссылались на историю. Сравнивая прошлое с настоящим, они, разумеется, находили, что "прогресс" уже чрезвычайно много сделал для улучшения участи рабочего класса. Такой вывод предназначался для укрепления веры пролетариата в будущие благодеяния прогресса. Во всем этом было много шарлатанства, но не мало и простой наивности. Ограниченные, но признательные буржуа, веря во всемогущество своего благодетеля — прогресса, серьезно думали, что он может осчастливить рабочих, не нарушая интересов буржуазии.

Чернышевский хорошо знал, как мало цены имеют эти успокоительные рассуждения. Его не обманывали ни наивность, ни софистика вульгарных экономистов. Он подсмеивался над их оптимистическими уверениями и старался доказать, что, при нынешнем устройстве общества, экономический прогресс старается понизить заработную плату. И он, разумеется, совершенно прав в этом случае; но доказательства, приводимые им в пользу своего мнения, как всегда, слишком отвлеченны и потому не всегда убедительны.

Напомнив читателю, что, по словам Милля, высота заработной платы зависит, между прочим, от привычек и требований рабочего класса, он спрашивает, чем же определяется уровень требований и привычек работника? "Весь избыток этого уровня над мерою физической необходимости порождается только уважением работника к самому себе, чувством собственного достоинства в нем, как мы знаем из разбора законов заработной платы у самого Милля. В чем же состоит результат экономического прогресса относительно общественного положения работников при нынешнем устройстве, отделяющем ренту и прибыль от рабочей платы? Коренная черта экономического прогресса с технической стороны — расширение производительной единицы по мере успехов сочетания труда; все отрасли производства постепенно принимают фабричный размер… От этого, соразмерно экономическому прогрессу, увеличивается пропорция наемных работников и уменьшается пропорция самостоятельных хозяев в рабочих классах. Теперь спрашиваем, существует ли резкое различие по степени самоуважения между человеком самостоятельным и человеком зависимым, между хозяином и наемником? Да, это различие очень резко, сомневаться в этом не может никто, наблюдавший жизнь. Если человек получает 1.000 руб. дохода от собственного хозяйства, он чувствует себя чем-то гораздо более почтенным и высоким, чем когда получает такую же плату от какого-нибудь хозяина… Стало быть, если мы возьмем работника-хозяина и другого работника, получающего такой же доход от рабочей платы, то в работнике-хозяине (при равенстве других условий) непременно будет больше самоуважения. А если так, плата наемного работника не удержится на уровне дохода, получаемого работником-хозяином: она сравнительно с ним упадет в пропорции, равной тому, насколько меньше находится самоуважение в наемном работнике… Но этою первою степенью не кончается дело… Надобно только начать падать отдельному ли человеку, целому ли сословию, в нравственных ли качествах, в благосостоянии ли, все равно, — раз начавшись, движение к худшему развивается уже само собою, как, наоборот, само собою развивается и всякое движение к лучшему, когда раз начнется. Раз научившись уменьшать свою требовательность, утрачивать часть своего самоуважения, рабочий класс пойдет путем уступок и понижения до последней крайности и остановится не раньше, как дошедши до невыносимого стеснения, если другие влияния не удержат его на этой скользкой дороге. Раз поставленный в необходимость привыкать к положению худшему прежнего, при замене своего независимого хозяйского дохода рабочею платою, работник легко допускает и дальнейшее уменьшение своего дохода посредством постепенного понижения рабочей платы" [124].

Эта аргументация кажется нам самым лучшим образчиком свойственных Чернышевскому отвлеченных приемов исследования; она представляет собою, так сказать, торжество "гипотетического метода". Все рассуждение здесь сводится к одному силлогизму: величина рабочей платы зависит от степени самоуважения работника; работник начинает меньше уважать себя, когда становится наемным работником; следовательно, по мере развития системы наемного труда, рабочая плата понижается. Меньшая посылка этого силлогизма доходит до крайних пределов отвлечения ото всех конкретных условий жизни и развития привычек различных общественных слоев. Во-первых, верно ли то, что самостоятельный ремесленник имеет больше самоуважения, чем наемный работник? Может быть, это и верно для тех ступеней развития системы наемного труда, когда в работнике еще отсутствует классовое сознание. Но нельзя сказать, что в странах с развитым капиталистическим производством пролетарий отличается меньшим самоуважением, чем мелкий буржуа или мелкий ремесленник. Мы думаем даже, что в первом, наоборот, гораздо больше самоуважения, чем в этих последних. Но мы не будем спорить об этом. Допустим, что проникнутый сознанием своей экономической самостоятельности мелкий буржуа проявляет больше почтительности к своей собственной особе, чем пролетарий. Но спрашивается, — это почтительное отношение к самому себе, которое вовсе еще не есть истинное самоуважение, как влияет оно на уровень потребностей мелкого буржуа, на его standard of life? Свойственное мелкому буржуа "самоуважение" ведет его к "бережливости", к урезыванию расходов на себя, к скопидомству. Такое скопидомство может, конечно, поддерживать до известной степени его экономическую самостоятельность, но оно ни в каком случае не может поднимать уровень его потребностей. У мелкого буржуа есть только одна потребность: — потребность отстоять свое существование в виде мелкого буржуа. Ради удовлетворения этой потребности он готов дойти хоть до китайского отсутствия всяких других потребностей. Напротив, пролетарий, не имея в огромнейшем большинстве случаев ни малейшей надежды стать самостоятельным хозяином, самим положением своим избавляется от одного из главнейших побуждений к скаредности. При равном заработке пролетарий, наверное, будет позволять себе больше расходов, чем мелкий буржуа, т. е. будет отличаться более высоким уровнем потребностей. Вот почему мелкий буржуа всегда склонен упрекать пролетария в расточительности. Если бы с развитием капитализма работнику угрожала единственно только упоминаемая Чернышевским потеря самоуважения, то можно было бы с уверенностью сказать, что его заработная плата совершенно обеспечена от понижения. Но дело в том, что при развитии капитализма его ожидают другие беды, имеющие гораздо более реальный и, притом, не психологический, а экономический характер. Мы сейчас увидим, какие это беды, но прежде обратим внимание на устанавливаемую Чернышевским пропорцию: "плата наемного работника не удержится на уровне дохода, получаемого работником-хозяином: она сравнительно с ним упадет в пропорции, равной тому, насколько меньше находится самоуважения в наемном работнике". Два члена этой пропорции целиком относятся к области психологии, другие два — к области экономии. Не говоря уже о том, что нельзя устанавливать математические отношения между психологическими явлениями, с одной стороны, и экономическими — с другой, мы заметим, что "самоуважение" и все подобные, — в сущности очень сложные и до бесконечности видоизменяющиеся чувства, — как для своего возникновения, так и для своего практического проявления, предполагают ту или иную общественную среду, которую и должна анатомировать политическая экономия. Взятые сами по себе, такие чувства еще ровно ничего не объясняют.

Если бы Чернышевский, не довольствуясь психологическими абстракциями, с б?льшим вниманием отнесся к законам экономического развития того общества, в котором труд является товаром, он увидел бы, что стремление заработной платы к понижению может быть доказано помимо всяких ссылок на самоуважение наемного рабочего. Он сам говорит, что "коренная черта экономического прогресса с технической стороны — расширение производительной единицы по мере успехов сочетания труда", и что "все отрасли производства постепенно принимают фабричный размер". Этой стороны дела ему и следовало держаться. Ему надо было посмотреть, как влияет постоянное развитие крупной промышленности на положение наемного труда в обществе. Ему следовало спросить себя, не ведет ли "экономический прогресс" к замене так называемого квалифицированного труда простым; более или менее обученного работника почти совершенно необученным; мужского труда — женским; взрослых людей — детьми. Ему следовало, далее, принять в соображение, что техническая сторона прогресса изменяет отношение между простоянным и переменным капиталом (при чем этот последний относительно уменьшается); что машина вытесняет рабочего, что в этом заключается новая причина уменьшения спроса на рабочую силу, а следовательно, — и рабочей платы. Оставаясь таким образом на твердой почве самых бесспорных экономических явлений, он не только придал бы более веса своим выводам о заработной плате, но и приобрел бы новые, в высшей степени ценные данные для оценки учения Мальтуса, которому он возражал очень остроумно, но в то же время слишком отвлеченно. Впрочем, об этом после.

Каковы бы ни были соображения, с помощью которых Чернышевский доказывал, что при современном порядке вещей экономический прогресс ведет к падению заработной платы, — соображения эти казались ему неопровержимыми. И все-таки он не решался утверждать, что заработная плата действительно понизилась в течение последних веков. "История экономического быта разработана еще так плохо, — говорит он, — что трудно сказать, какие заключения более соответствуют истине: толки ли рутинных экономистов о великолепном возвышении заработной платы за последние столетия, или представляемые учеными прогрессивной школы доказательства, что средний уровень ее теперь ниже, чем был за сто, двести, за триста лет". Что же мешало ему согласиться с учеными прогрессивной (т. е. социалистической) школы, той школы, к которой он сам несомненно принадлежал, и с выводами которой, по-видимому, вполне совпадал его собственный вывод? От решительного заключения удерживало его здесь общее понятие о прогрессе, очень характерное для представителя русской передовой мысли шестидесятых годов.

Мы уже отметили сходство его взгляда на капитал со взглядом Родбертуса, различавшего "капитал сам по себе" от "исторического капитала". Нечто подобное этому различению существовало и в понятиях Чернышевского о прогрессе. Он как будто различал прогресс "сам по себе" от экономического прогресса. Если экономический прогресс стремится понизить заработную плату, то прогресс "сам по себе" препятствует осуществлению этого стремления. Вот как говорит об этом Чернышевский. "Может быть, что, несмотря на указываемую нами тенденцию, благосостояние рабочего класса в цивилизованных странах не понизилось, а возвысилось в последние столетия, благодаря силе обстоятельств, противодействующих понижающей тенденции. Ведь эти обстоятельства есть, и притом очень могущественные. Коренной источник их — развитие знания и улучшение понятий, цивилизация или общий дух того самого прогресса, который в одном из своих частных применений к быту, устроенному на несоответствующих ему основаниях, обнаруживает тенденцию, совершенно противоположную своему собственному существу. Благодаря прогрессу понятий и знаний законы и учреждения улучшаются. Ведь теперь закон не дозволяет никому и с нищим-бездельником обращаться так, как обращался в XVI веке каждый привилегированный с зажиточным поселянином-собственником. Подозрительного бродягу допрашивают во Франции или в Англии не в таких грубых выражениях, как триста — двести лет назад говорили там с почтенным простолюдином, которому еще оказывали честь этим разговором. Мы не бог знает как восхищаемся этим и тому подобными успехами гуманности, потому что они все еще слишком малы и медленны. А все-таки, можно ли, не можно ли довольствоваться ими, они очевидны. Уважение к человеку, просто как человеку, независимо от его общественной роли, все-таки развивается законодательными реформами и смягчением нравов от распространения образованности… Мужчины менее прежнего грубо обращаются с женщинами, родители с детьми. А муж, который не бьет жену, уважает и самого себя больше, чем тот, который бьет ее. Ребенок, который переносит меньше оскорблений, вырастает человеком, более сознающим свое достоинство. Таким образом, если работник, теряя положение хозяина, теряет часть уважения к себе, основанного на его общественной роли, и потому его доход подвергается влиянию понижающей тенденции, то, вообще говоря, с каждым поколением развивается в нем уважение к себе, как просто к человеку, и соразмерно тому обнаруживается тенденция прогресса возвышать его доход" [125].

IV.

Итак, экономический прогресс понижает заработную плату, а цивилизация, прогресс вообще (прогресс "сам по себе") возвышает ее. Чернышевский не знает, какая из этих двух сил преобладала в новой истории Европы, и потому не решается сказать, выше или ниже теперь заработная плата, чем была сто — двести — триста лет тому назад. Мы заметили. что взгляд Чернышевского на прогресс вообще очень характерен для него, как для представителя русской передовой мысли шестидесятых годов. И действительно, никогда у нас не говорили о прогрессе так много, как в шестидесятых годах, и никогда наши понятия о нем не были так отвлеченны, как в то время. Или нет, будем справедливее по отношению к великой эпохе шестидесятых годов; выразимся точнее: в то время у нас более, чем когда-либо, говорили о прогрессе, и потому тогда более, чем когда-либо, выступала наружу неясность наших о нем понятий. Чернышевский был самым замечательным литературным деятелем этой эпохи, вследствие чего у него заметнее и достоинства, и недостатки свойственного ей миросозерцания. Что такое прогресс вообще, независимый от экономического развития общества? "Развитие знаний и улучшение понятий", — говорит Чернышевский; цивилизация смягчает нравы работника, смягчение нравов поднимает его самоуважение, а развитие в нем самоуважения ведет к возвышению его дохода. О самоуважении, как о факторе повышения заработной платы, мы скажем то же, что сказали о нем, как о факторе ее понижения. Для деятельного проявления и даже для самого существования его необходима общественная среда. Самоуважение не сдвинет с места индивидуального организма без посредства мускулов и нервов. Как бы ни "уважал" себя человек, но если он разбит параличом, он не в состоянии владеть пораженными органами. Неужели "самоуважение", не могущее сдвинуть руку человека без помощи известного анатомического аппарата, может влиять на его общественное положение без посредства общественных отношений или, — в данном случае, — на его "доход" без посредства экономических отношений? А если оно не может обойтись без их посредства, то о них необходимо было упомянуть, говоря о влиянии прогресса вообще на заработную плату. Правда, рассуждая об этих отношениях, мы вышли бы из области названного прогресса и вошли бы в область прогресса экономического. А так как мы знаем, что прогресс этого последнего рода стремится понизить заработную плату, то мы уже не могли бы ограничиться голым противоречием себе: не могли бы сказать, что он в то же самое время стремится ее возвысить. Подобное противоречие свело бы к нулю все наше исследование. Конечно, мы могли бы заметить, что, понижая заработную плату, экономический прогресс в то же самое время создает для рабочих возможность бороться против этого понижения путем рабочих союзов, стачек и путем классовой политической борьбы, налагающей некоторую узду на "бережливость" капиталистов. Это было бы вполне согласно с действительностью; но, говоря все это, мы оставались бы на почве фактических отношений и, вероятно, совсем позабыли бы о всяких психологических абстракциях, что, в свою очередь, было бы, конечно, очень полезно для нашего исследования.

Чернышевский утверждает, что современный общественный быт устроен на основаниях, не соответствующих прогрессу, но что, тем не менее, прогресс совершается вопреки этому быту. Не подлежит никакому сомнению, что буржуазный строй во многих и многих отношениях служит теперь препятствием прогрессу. Но он не всегда препятствовал ему, да и теперь еще, препятствуя ему в известных отношениях, он обусловливает его собою в других. Если бы это было иначе, если бы буржуазный строй всегда и во всех смыслах препятствовал прогрессу, то откуда же взялся бы и самый прогресс? Мы уже знаем ответ Чернышевского: прогресс создается развитием знаний. Но ведь есть же соответствие между общественной жизнью и общественной мыслью, между устройством общества и состоянием знаний в нем. В обществе, совершенно не способствующем прогрессу, невозможен и прогресс знаний, невозможно и "улучшение понятий", невозможно и смягчение нравов. Вообще, наши понятия о прогрессе до тех пор останутся отвлеченными и, следовательно, ошибочными и односторонними, пока мы не научимся искать источника его во внутреннем развитии общественных отношений. Чернышевский же рассматривал прогресс, как особую историческую силу, независимую от логики общественных отношений и даже способную действовать вопреки ей. Русские люди не только долго не могли отделаться от этой ошибки, но усугубили ее разными "субъективными" соображениями о ходе прогресса. Вот почему и было бы совсем несправедливо приписывать эпохе шестидесятых годов наиболее ошибочные взгляды на этот счет.

Нам могут заметить, однако, что, выставляя самоуважение главной причиной изменения заработной платы в ту или другую сторону, Чернышевский не совсем упускал из виду и экономические отношения капиталистического общества. Вот, напр., что говорит он о влиянии промышленного прогресса на положение работника как потребителя. "При промышленном прогрессе мануфактурные продукты имеют тенденцию понижаться в ценности сравнительно с земледельческими продуктами: иначе сказать, ценность земледельческого продукта имеет тенденцию возвышаться сравнительно с одеждою и тому подобными предметами [126]. От дороговизны пищи развивается в простолюдине наклонность как можно больше урезывать свое продовольствие, и со временем эта скупость к самому себе относительно пищи доходит до чрезмерной степени. При известном промышленном развитии страны работники держат себя, можно сказать, впроголодь". Тут, действительно, мы имеем дело не с психологическими абстракциями. Тут указан чрезвычайно важный экономический факт, который, несомненно, сыграл очень важную роль в истории заработной платы. Но вместо того, чтобы проследить влияние этого факта на заработную плату в связи с другими экономическими условиями существования работника, наш автор тотчас же покидает почву экономии, чтобы опять перейти к психологическим соображениям. "Кто раз отказался от изобилия в пище, скоро привыкнет подчиняться нужде и во всех других отношениях, — рассуждает он. — Общий уровень его требований понизится. Сам себя он станет считать и общество будет считать его человеком, который должен урезывать все свои расходы, которому нужно только как бы то ни было жить, а не чтобы жить прилично. А мы знаем из Милля, что размер рабочей платы определяется степенью требовательности работника. С понижением ее падает и рабочая плата. Этот теоретический вывод совершенно соответствует фактам" [127].

Он в самом деле совершенно соответствует им: заработная плата рабочих действительно постепенно падает, но причина ее падения лежит не там, где указывал ее Чернышевский. Она падает вовсе не потому, что рабочий считает себя человеком, осужденным на низкий заработок, а потому, что экономическая необходимость вынуждает его довольствоваться низким заработком. Если бы все дело сводилось к тому, кем и чем считает себя рабочий, то плата его наверное была бы очень высока, так как он во всяком случае считает себя человеком, которому нужно по возможности дорого продать свою рабочую силу. Все его горе заключается лишь в том, что по мере развития капитализма у него все менее и менее оказывается этой возможности. И происходит это по чисто экономическим, а не по психологическим причинам.

Некоторые из этих причин мы уже перечислили выше. Мы сказали, что промышленный прогресс ведет к относительному уменьшению переменного капитала, т. е. капитала, употребляемого на покупку рабочей силы. "С прогрессом накопления отношение постоянной части капитала к переменной изменяется таким образом: если первоначально оно равнялось 1:1, то затем оно равняется 2:1, 3:1, 4:1, 5:1, 6:1, 7:1 и т. д., так что с возрастанием капитала вместо Ґ его общей стоимости превращается в рабочую силу прогрессивно только 1/3, 1/4, 1 /5, 1 /6, 1 /7 и т. д., в средства же производства превращаются 2/3, 3/4, 4 /5, 5 /6 и т. д. общей стоимости капитала. Так как запрос на труд определяется не размером всего капитала, а размером его переменной части, то, следовательно, он прогрессивно падает с возрастанием всего капитала… Он падает сравнительно с величиною всего капитала и притом в возрастающей профессии с возрастанием этой величины. С возрастанием всего капитала хотя и увеличивается переменная часть его, или соответствующая ей рабочая сила, но увеличивается в постоянно убывающем отношении… Это относительное уменьшение переменной части капитала, ускоряющееся вместе с его ростом и притом быстрее его роста, при взгляде на дело с другой стороны, кажется, наоборот, более быстрым абсолютным ростом рабочего населения сравнительно с ростом переменного капитала, или тех средств, которые дают работу работникам. Вернее же сказать, что капиталистическое накопление постоянно, и притом прямо пропорционально своей энергии и своему размеру, производит относительно-излишнее рабочее население, т. е. население, излишнее сравнительно со среднею нуждою капитала в рабочей силе" [128]. Это излишнее рабочее население было очень удачно названо Ф. Энгельсом запасной промышленной армией.

Как же отражается, как может отражаться это изменяющееся отношение составных частей капитала на движении заработной платы? Само собой ясно, что запасная промышленная армия, только временами принимающая участие в процессе производства, оказывает беспрерывное давление на действующую армию в смысле понижения заработной платы. А раз это так, то стремление заработной платы к падению становится очевидным совершенно независимо от каких бы то ни было отвлеченных психологических соображений. Но оно становится очевидным именно только с той конкретной точки зрения, с которой смотрят на общественно-экономическую жизнь социалисты нашего времени. С абстрактной же точки зрения Чернышевского, — которой противостояла не менее абстрактная точка зрения вульгарных экономистов, — дело представлялось в другом виде. При недостатке фактических данных поневоле приходилось вдаваться в отвлеченные и потому произвольные догадки, характер которых определялся не сущностью дела, а складом ума, привычками мысли исследователя [129].

Говоря о влиянии экономического прогресса на заработную плату, Чернышевский, по примеру Милля, везде предполагает однообразный, ровный ход современной промышленности, не возмущаемый никакими пертурбациями. Такое предположение само является очень произвольной абстракцией. В действительности процесс производства в буржуазном обществе никогда не идет ровным ходом: он подвержен революциям, возвращающимся с правильностью астрономических явлений и оказывающим глубокое влияние на положение наемного работника. Современная промышленность поочередно переходит через фазисы процветания, застоя и кризиса, и так как эта смена фазисов давно уже стала законом капиталистической промышленности, то нельзя говорить о заработной плате, не принимая во внимание промышленных революций. На это обстоятель-ство обращал внимание Маркс еще в 1847 году, в своей "Речи о свободной торговле". В "Капитале" он говорит об этом очень подробно. "В конце концов, — читаем мы там, — общие колебания рабочей платы регулируются исключительно увеличением и сокращением промышленной запасной армии, сообразно смене периодов промышленного цикла. Они определяются, следовательно, не колебаниями абсолютного числа рабочего населения, а изменениями отношения, в котором рабочий класс распадается на действующую и запасную армии, увеличением и уменьшением относительного размера излишнего рабочего населения, степенью, в которой оно то поглощается, то вновь освобождается. Для новейшей промышленности, с ее десятилетним циклом и с ее периодическими фазами, которые, сверх того, с возрастанием накопления, прерываются все чаще и чаще неправильными колебаниями, поистине был бы очень странным законом такой закон, который регулировал бы запрос и предложение труда не расширением и сокращением капитала, т. е. не его потребностью в рабочей силе — потребностью, с изменением которой рынок труда оказывается то относительно недостаточным, когда капитал расширяется, то опять переполненным, когда он сокращается — но который, напротив, ставил бы движение капитала в зависимости от движения народонаселения. Таково, однако, господствующее экономическое учение. По смыслу этого учения рабочая плата повышается вследствие накопления капитала. Повышенная рабочая плата дает толчок к увеличению рабочего населения; и это продолжается до тех пор, пока не переполнится рабочий рынок, т. е. пока капитал не сделается недостаточным сравнительно с числом рабочих. Когда наступает такое время, рабочая плата понижается, и тогда выступает на сцену оборотная сторона медали. Вследствие падения заработной платы рабочее население мало-помалу редеет, так что в сравнении с ним капитал снова делается избыточным, или, как объясняют некоторые, падающая заработная плата и соответственно усиливающаяся эксплуатация рабочих снова ускоряет накопление, а между тем низкая рабочая плата, в то же время, мешает возрастанию численности рабочего класса. Таким образом предложение труда снова делается ниже запроса на труд и т. д. Какой прекрасный метод движения для развитого капиталистического производства! Прежде чем повышение платы приведет к положительному возрастанию населения, способного к работе, успевает много раз миновать тот период, в течение которого ведется промышленный поход, и должна произойти промышленная битва" [130].

На все это мы не находим даже намека в исследовании Чернышевского о заработной плате. В своих рассуждениях о ней он вполне довольствуется "господствующим экономическим учением", которое принимает во внимание лишь общее отношение капитала данной страны к ее абсолютному рабочему населению. Собственно говоря, он очень хорошо знает, что современная промышленность идет вовсе не по гладкому пути. Он не забывает о кризисах; его взгляд на них гораздо глубже и вернее, чем взгляд Милля, поверхностность которого доходит в этом случае до апогея. Но он не сопоставляет колебаний современной промышленности с движением заработной платы. Впрочем, эту же ошибку делали многие из его современников-социалистов. Знаменитый "железный закон заработной платы" Лассаля представляет собою лишь несколько иную формулировку того самого учения, которого держался Чернышевский. Лассаль оттеняет лишь другие стороны этого учения. Откуда взялась разница в формулировке одного и того же закона у двух замечательных людей, одинаково отрицательно относившихся к существующему буржуазному порядку? Из различий в окружавшей их общественной обстановке. Лассаль преследовал непосредственно агитационные цели, он обращался к рабочей массе и вследствие этого так формулировал господствовавшее экономическое учение, что буржуазным экономистам показалось, будто они слышат о нем в первый раз в жизни. Они закричали, что Лассаль искажает выводы науки; но ему не трудно было показать, что в его "железном законе" не было нового ничего, кроме эпитета "железный". Чернышевский не мог говорить с массой, он писал для "умных и добрых людей" из высших классов, и потому обращался более к их рассудку, чем к их чувству, более рассуждал, чем агитировал. Он не столько оттенял "железные" свойства закона заработной платы, сколько показывал общую несостоятельность того порядка вещей, при котором трудящийся продает свою силу за какую бы то ни было плату, высокую или низкую, подверженную колебаниям или медленно изменяющую свой уровень, сообразно общему ходу "прогресса".

V.

Какую задачу преследовал Чернышевский при своем анализе заработной платы, показывают, между прочим, заключительные слова этого анализа: "Порядочную кипу рекомендаций в пользу трехчленной системы распределения (т. е. распределения национального дохода между землевладельцами, капиталистами и наемными рабочими) доставил нам анализ одного из элементов этой системы (т. е. заработной платы). Посмотрим, что найдется в анализе двух остальных (т. е. прибыли и ренты)" [131]. Он именно стремился найти как можно более "рекомендаций" в пользу буржуазного общества, т. е. показать, как мало соответствует оно требованиям "теории". Проверять найденные экономистами законы буржуазного хозяйства ему не было надобности. В этом отношении он вполне мог удовольствоваться открытиями буржуазной экономии, так как сами эти открытия уже достаточно хорошо "рекомендовали" буржуазное общество.

Зато в "рекомендациях" этому обществу наш автор положительно неистощим. Здесь он является во всеоружии своего полемического таланта, здесь на помощь ему приходит весь тот злой сарказм, силу которого так хорошо знали его литературные противники. "Очень милая вещь этот принцип трехчленного деления! — восклицает он. — Чем больше вы всматриваетесь в него, тем яснее обнаруживается прелестная соответственность его с коренными идеями экономической науки. Если муж работает один, он получает известную плату. Если жена вместо пустой траты времени на вздорные дрязги станет работать дельным образом, подобно мужу, она вместе с мужем будет получать плату не больше той, какая прежде давалась одному мужу. Если дети станут помогать родителям, положение родителей и детей ни мало не улучшится. Какое прекрасное поощрение людям к тому, чтобы занимался дельною работою каждый, кто в силах заниматься ею, — какое хорошее возбуждение к труду и какая справедливая сообразность вознаграждения с количеством труда!" [132]

Обращая против буржуазных экономистов превозносимый ими принцип разделения занятий, Чернышевский иронически указывает на то, что принцип этот не вполне еще применяется к заработной плате. "В плате, получаемой работником, есть много элементов, кроме того элемента, который следует назвать рабочею платою в точном смысле этого слова, — замечает он. — Во-первых, в плату наемному работнику входит обыкновенно страховая премия в большем или меньшем размере. В плате матросу есть доля, служащая вознаграждением за небезопасность его ремесла. В плате носильщику, дожидающемуся нанимателя на углу улицы или на рынке, есть доля вознаграждения за то, что он рискует иной день остаться без работы. Во-вторых, всегда есть в рабочей плате элемент вознаграждения за затрату капитала на подготовление работника к делу… Взрослый работник получает известную долю платы собственно потому только, что взрослые работники вообще должны затрачивать часть своей платы на воспитание детей. Тут как будто бы круговая порука поколений: каждое поколение в рабочие годы вознаграждается за затрату капитала предыдущим поколением на его воспитание… Если полагать совершенство экономического устройства в существовании отдельного класса людей для каждого элемента, участвующего в производстве, то не следует останавливаться на трехчленном делении продукта, а надобно принять деление гораздо многосложнейшее: каждый из трех главных элементов производства распадается опять на несколько элементов. Страховая премия и вознаграждение за капитал — элементы, ставимые господствующей теорией под разряд прибыли [133]. Мы теперь видим, что они входят и в рабочую плату. Не следует ли желать, чтобы они отделились от нее, чтобы наемный работник получал именно только рабочую плату, плату в строгом смысле слова? Можно придумать такое устройство, при котором так и будет. Воспитанием детей и приготовлением молодых людей для специальных профессий может заняться особенный класс предпринимателей, которые и будут потом выручать затраченный на то капитал, отдавая приготовленных ими работников в наем на таком условии, чтобы работник отдавал им известную долю из получаемой платы. Не правда ли, такой порядок будет гораздо ближе соответствовать принципу разделения занятий, если принцип этот понимать в том смысле, в каком понимают его рутинные экономисты, т. е., что для каждого занятия должно быть отдельное сословие людей, уже ничем кроме того не занимающихся? А то посудите сами: наемный работник, кроме того что работает, воспитывает детей, — на что это похоже? Ведь одно занятие должно мешать другому, не правда ли?"