Жребий

Жребий

Фестивали фестивалями, но вернемся к главному.

Когда Эля рассказала мне про свои измены и про своего нового мужчину по имени Арнольд, я стал беситься, я стал закатывать сцены ревности… Но это только отпугнуло ее, она стала избегать встреч со мной. Но иногда все-таки звонила мне на работу. Ей не хватало привычного общения со мной, ведь роман наш к тому времени длился уже более пяти лет.

Эля говорила: «Люблю я тебя, а Арнольд мне только нравится. Но с тобой я не вижу никакой перспективы. И я постараюсь полюбить его».

Уже полгода, наверное, я разводился с женой. Услышав от Эли о новом мужчине, я закончил этот вялотекущий бракоразводный процесс в два дня. Весь бред состоял в том, что МНЕ НРАВИЛАСЬ МОЯ ЖИЗНЬ на матрасе. Потому что в ней была любовь, а для меня это было самым главным. А Эле не нравилась такая жизнь. Она почувствовала вкус денег, она полюбила комфорт, и кто осудит ее за это? Женщины, как и кошки, ценят уют. Герань на подоконнике и белых слоников на черном пианино.

Я абстрактно рассуждал: «Деньги, как универсальный эквивалент – престранная штука. Курс лечения гонореи стоит ровно столько же, сколько проезд Томск-Москва. Вот и думаешь, то ли остаться в Томске лечить гонорею, то ли ехать с ней в Москву. Еще удивительнее то, что вход в платный туалет стоит столько же, сколько проезд в автобусе. Выходит, посрать и идти пешком, равносильно тому, что поехать в автобусе и обосраться…»

А Арнольд в тот момент был средней руки бизнесменом. Он жил в квартире, которую купил, заработав деньги самостоятельно. Он ездил на машине, которую купил, заработав деньги самостоятельно… Он на все сто соответствовал новым Элькиным идеалам. Позднее я написал песню об этой ситуации. Вот два ее первых куплета:

О, да, я знаю, при моей натуре

Уживаться со мной нелегко.

Я обещал тебе златые горы,

Только все это так далеко.

О да, я знаю, он толковый парень,

И он сможет нажить капитал,

Он сможет дать тебе (верней, купить) все,

Что я тебе лишь обещал…

И еще один очень правильный куплет:

О да, я знаю, ты не можешь быть верной,

Это я тебя сделал такой,

Да, у тебя был аморальный учитель,

И ты вряд ли могла стать другой… 

Вот только в песне я выгляжу этаким милым и всепрощающим благородным симпатягой:

Раз это нужно, пусть он спит с тобой,

Раз нужно, пусть он делит землю с тобой,

А я, я буду петь для тебя,

Но только я буду петь для тебя,

И я, я буду водить тебя в небо с собой.[9] 

Но это песня. На самом же деле я умирал от ревности, от ужаса, что жизнь моя потеряла некий стержень… И я как-то весь мобилизовался, я инстинктивно стал хитрым, как таракан. Я решил вернуть ее, во что бы то ни стало.

Когда она позвонила мне в очередной раз, я ласково сообщил ей, что, похоже, смог понять ее, и теперь хочу только одного: чтобы она не исчезала из моей жизни, чтобы мы хотя бы изредка встречались. Как старые друзья.

Она отнеслась к этому настороженно. Она слишком хорошо меня знала. Но на третий или на четвертый раз она согласилась встретиться со мной. Мы сидели в каком-то кафе, я был ласков, но делал вид, что это – чисто по-дружески. В результате мы стали встречаться два-три раза в неделю.

В своей комнатушке я бесился, грыз зубами матрац, рвал и ломал все, что попадалось под руки, часами рыдал в подушку, мучимый одновременно и всеми чувствами, связанными с Элей, и чувством вины перед сыновьями… Но при встрече с ней я вновь был спокоен, мил и даже сочувственен. Мы выпивали с ней бутылочку-другую сухого вина, я выслушивал рассказы о сложностях ее новой жизни и давал отеческие советы.

Мы встречались с ней только на нейтральной территории, я не приглашал ее к себе. Боялся спугнуть. Как-то она сообщила, что на целых три недели Арнольд уезжает в командировку. Я понял, что это – мой шанс.

Случайно до меня дошел слух, что мой не самый близкий знакомый – дизайнер Дима Беляев и его жена уезжают в Польшу. Дима жил в однокомнатной, небогатой, но очень стильной квартире: он оформил ее сам. Я явился к нему и с убежденностью одержимого стал уговаривать его позволить мне пожить у него в квартире во время его отсутствия. Я рассказал ему всю свою историю с Элей и довел его до того, что он стал пить валерьянку. Он отдал мне ключи. Послезавтра в девять вечера он должен был уехать.

На следующий день Эля позвонила, и я пригласил ее назавтра в ресторан (на работе дали отпускные). «Почему завтра? – спросила она. – Мне скучно сегодня, Арнольд уехал».

– Сегодня не могу, у меня дела, – соврал я. – А с завтрашнего дня я в отпуске. – Про отпуск я сказал правду. Но особых дел у меня не было. Я просто хотел из ресторана повести ее в «свою новую квартиру». А это было возможно только на следующий день, после девяти.

Назавтра в шесть вечера мы встретились в кабаке. Я был очень ласков и корректен. В восемь она вдруг заявила: «Я тебя хочу». Я глянул на часы. Рано. Беляевы еще дома. Я начал гнать какую-то ахинею про то, что, мол, мне тут нравится, и я хочу посидеть тут еще хотя бы часок. Она дико обиделась. Еще бы, она ведь и так слишком легко решилась изменить Арнольду, а я ее отверг. Этот час я посвятил тому, чтобы помириться с ней. А, помирившись, предложил таки поехать ко мне.

– Куда это мы едем? – удивлялась она в тачке.

– Я тут снял квартирку…

Стильным интерьером она была поражена. Мы сразу занялись с ней любовью. По ходу выдули пару прихваченных из кабака бутылок «Молока любимой женщины».

Мы не выползали из этой квартиры четверо суток, непрерывно занимаясь любовью и поглощая вино. Еще я готовил разные кушанья, чтобы она могла оценить мои кулинарные способности. Их нет у меня. Я запирал ее на ключ снаружи и шел «за продуктами». Но на самом деле я в ближайшем ресторане покупал готовые, только не пожаренные или не сваренные блюда, приносил их домой и «готовил». Ее на кухню я не пускал, якобы из принципа: «Я хочу, чтобы все это было сюрпризом…» Я и правда был хитер, как таракан. Она ела, облизывая пальчики и удивляясь: «Арнольд меня только яичницей с помидорами кормит».

Блин! На самом-то деле и я кроме яичницы с помидорами ничего готовить не умею, тогда, во всяком случае, не умел.

Однажды она заявила:

– Сегодня мне надо быть у Арнольда, он будет звонить из Англии.

Мы поехали к нему в квартиру вместе. Он позвонил как раз в тот момент, когда мы трахались. Она стояла на локтях и коленях, а я был сзади. Зазвонил телефон. Она хотела освободиться от меня, но я не пустил ее. Тогда она дотянулась до трубки и стала говорить, не прекращая процесса.

Она говорила с ним очень нежно, и это почему-то еще сильнее возбуждало меня. Наверное, потому, что я сознавал: я – победитель! Она обманывает его, а не меня. Она трахается со мной, а все те слова, которые она говорит ему сейчас – вранье.

Она тоже была очень возбуждена, хотя и старалась говорить в трубку спокойно. Но время от времени все-таки непроизвольно с придыханием ахала. Видимо Арнольд заподозрил что-то неладное, потому что она стала оправдываться: «Да никого тут нет! Я одна! Я по тебе скучаю! Я тебя люблю!»

В конце концов, она бросила трубку, и именно в этот момент мы оба испытали оргазм. Арнольд перезвонил, и Эля врала опять: «Да откуда я знаю?! Что-то сорвалось, я же не виновата!..»

* * *

У Эльки подоспел срок защиты диплома, ее группа отмечала это дело в сауне. Она позвала туда меня. Я весь был, как взведенная пружина, и, хотя по дурости мы пили в сауне много пива и даже водку, не хмелел. Точнее, захмелел, но лишь настолько, чтобы опрометчиво начать уговаривать ее бросить Арнольда. Но Эля-то наклюкалась порядочно, и на очередной мой пассаж отреагировала раздраженно:

– Что тебе от меня надо?! Отстань ты, наконец! Вон, лучше Ленку Базарову трахни, у нее фигура в сто раз лучше моей.

Фигура у Ленки Базаровой была действительно классная. Точеная, с высокой грудью. Со злости я ответил:

– И трахну, если ты настаиваешь!

Я начал обхаживать Ленку, и вскоре мы уединились с ней в спортзале (сауна находилась в спорткомплексе). Я развернул ее простынку, гладил ее грудь… Но у меня элементарно не было эрекции. Впервые в жизни. Мы провалялись с Ленкой на матах целый час, я так ничего и не сумел, как мы оба ни старались.

Шутливо пообещав Базаровой когда-нибудь «расплатиться по счету», я отправился искать Эльку и обнаружил ее в стельку пьяной в раздевалке. Она спала на сваленной в кучу одежде. И тут у меня наступила такая эрекция, что выйти из раздевалки, оставаясь завернутым в простыню, я не мог. И дело не только в этом. Я так захотел Эльку, что не мог больше сдерживаться. Я всегда хотел ее, но теперь – особенно.

Я запер раздевалку и попытался растормошить Эльку. Бесполезно. Тогда я стал трахать «бездыханное тело» и занимался этим около часа. Элька так и не проснулась. Не приходя в себя, как зомби, она очень качественно отвечала на мои движения.

В связи с этой циничной сценой хочу задать читателю соответственно циничный вопрос. Если на красавицу Базарову у меня не встал, а на эту пьяную дуру стоял колом, не истинная ли это любовь?

* * *

… Так мы и жили эти двадцать дней – то у Беляевых, то у Арнольда. К концу этого срока я убедил Элю, что она должна вернуться ко мне. Она просила у меня единственную поблажку:

– Я должна его встретить в аэропорту, я обещала. Нельзя же быть конченой свиньей. Он ни в чем не виноват. Я встречу его и все ему объясню.

Я отмалчивался, хотя мне это не нравилось. И вот настал этот день. Мы сидели с Элей в ресторане «Сибирь».

– Все, пора, – сказала она, в очередной раз глянув на часы, – я должна ехать.

– Слушай, а может не надо? – предложил я. – О какой вежливости ты говоришь? Ты решила бросить мужчину, который тебя любит. Как бы ты это не сделала, все равно ему будет больно. Я по себе знаю. Зачем тогда портить нервы себе? Если ты его не встретишь, ему будет даже легче. Это очень жестоко, говорить мужчине прямым текстом о том, что уходишь от него. Я, опять же, это по себе знаю.

– Ну-у, не уверена, – засомневалась Эля. – Так, по-моему, будет нечестно.

– Если хочешь честно, давай кинем монетку, – предложил я. – Будет решка, я сам отвезу тебя в аэропорт. Будет орел, едем ко мне.

– Давай, – согласилась она. – Только один раз. И если выпадет решка, ты уже не будешь пытаться что-то переиграть. Ты отвезешь меня в аэропорт и оставишь там. А завтра я сама приду к тебе.

Я согласился. Кинули монету. Выпала решка. Я, конечно же, смалодушничал и стал пытаться переиграть, мол, «мы не должны вверять свою судьбу слепому жребью…», но только раcсердил Элю этим. Я понял, что если буду настаивать, мы вновь поссоримся, и тогда она уже не появится у меня завтра. Я все время, все эти годы, боялся, что она не появится у меня завтра… Я перестал гнать пургу и пошёл ловить тачку.

Мы доехали до аэропорта, там я высадил Эльку, а сам вернулся в беляевскую квартиру. Начал трезветь и понял, какую ерунду спорол. Да приедет ли она ко мне завтра? А вдруг она снова все поменяет? А если даже не поменяет, то, что будет сегодня, когда она его встретит? Они поедут к нему? Она сразу скажет о своем решении вернуться ко мне, или сперва они будут трахаться?.. Такой вариант мне тоже болезненно не нравился.

Я не находил себе места. Я взял гитару и за час написал песню «Танцуй со мной». Говорят, это моя лучшая песня:

Не пытайся объяснить мне,

Я не пойму,

Не пытайся объяснить мне,

Мне все это знать ни к чему.

Танцуй со мной, танцуй со мной,

Будь прежней хоть сейчас,

Танцуй со мной, танцуй со мной,

Нежной хотя бы на час…

Но ты не слышишь, не слышишь мелодий

Песен, что написаны для нас…[10] 

Потом я не выдержал, выскочил на улицу, поймал такси и назвал адрес Арнольда. Я ехал и думал: «Единственное, что я хочу сейчас – узнать, как они встретились. Если я зайду к ним и увижу, что они ссорятся, что она уже рассказала ему о своем решении снова быть со мной, я просто скажу: «Арнольд, извини, но так должно быть. Это моя женщина. Моя полностью. Я сам ее сделал. Мы оба натворили ошибок, но мы простили друг друга. Извини, что причинили тебе неудобство»… Я заберу ее, и мы поедем ко мне. Зачем ей оставаться там до завтра?

Если же я увижу, что они довольны и счастливы, я просто извинюсь и уйду. Ведь тогда будет ясно, что будущего у нас нет. Зачем мне такая лживая девка?

Или сперва мы обсудим эту ситуацию втроем и вместе примем какое-то решение – раз и навсегда»…

Чтобы легче было обсуждать, я остановил тачку возле магазина и прикупил две бутылки коньяку.

И вот я добрался до знакомой двери Арнольда. Позвонил. Мне ответил мужской голос:

– Кто там?

– Это Элин друг, – отозвался я. – Она тебе рассказывала. Открой. Надо поговорить.

Пауза длилась минуты три. Потом замок щелкнул, дверь открылась. И я увидел их обоих в веселеньких мохнатых халатиках, явно только что привезенных Арнольдом из-за границы. Не только по одежде, но и по их лицам я понял, что вытащил их прямехонько из постели.

– Можно пройти? – спросил я.

– А надо ли? – усомнился Арнольд. У него вытянутое интеллигентное лицо. Очки. Похож на Леннона.

– Я же просила тебя: не надо сюда приезжать! – воскликнула Эля. И это была правда. Просила.

– Надо, надо, – ответил я и Арнольду, и ей, расстегнул куртку, разувшись, прошел в комнату, сел за стол и достал из дипломата коньяк. Попросил: – Дайте стаканчики.

– Я с тобой пить не хочу, – покачал головой Арнольд.

– Я тоже не буду, – сказала Эля.

– Вот как? Ладно, я выпью один. Дайте мне стакан.

Арнольд дал мне стакан. Я налил полстакана и залпом выпил.

– Значит, я вам мешаю? – спросил я, просто, чтобы что-то сказать.

Они настороженно молчали. И тут на полке книжного шкафа, возле стола, я увидел нож. Я даже вздрогнул, так как подумал, что это мой нож, и я оставил его тут, когда мы бывали здесь с Элей. Этот нож месяца три назад подарила мне Эля. Она привезла его из Китая, куда ездила за очередной партией челночного товара. Лезвие ножа – сантиметров двадцать с зубьями пилы сверху. Но почему я не заметил пропажи, я ведь ношу этот нож с собой?.. Я потрогал нагрудный карман куртки. Нет, мой нож при мне. Меня захлестнула обида. Значит, она привезла два одинаковых ножа, один подарила мне, другой – Арнольду?..

Наклонившись, я взял нож с полки.

Арнольд побледнел и слегка отодвинулся. Подумал, что я хочу ударить ножом его. Ничего такого я не хотел. Я вообще ничего не собирался делать, я просто хотел рассмотреть нож: действительно ли он такой, как у меня… И вдруг, неожиданно для себя самого, я сказал:

– Ладно, я больше никогда не буду вам мешать.

И, изо всех сил, держа нож двумя руками, ударил им себя в живот. Я убивал безысходность и беспросветность ситуации. Лезвие погрузилось полностью. Я замер. Я понял, что убил себя, и тут же понял, что умирать-то я вовсе не хочу. Элька что-то закричала, заплакала и забилась в угол дивана. Арнольд вскочил: «Я вызову скорую!» – и вылетел из комнаты.

– Не вой, – попросил я Элю, – и без тебя очень больно. Налей мне лучше коньяку.

Она нацедила стакан, поднесла к моим губам, я осушил его.

Пару лет спустя я написал песню «Нож». Вот строчки оттуда:

… Он вызвал скорую, пока

Я пол-бутылки коньяка

Допил, что б не было так больно под ребром.

Потом наркоз меня не брал,

Врач резал час, потом сказал,

Что, мол, счастливчик я, что будет все путем… 

Эти слова соответствуют действительности абсолютно, остальное неправда – чересчур романтизировано. Я помню, как меня везла «скорая», я держался за рукоять, торчащую у меня из живота, врач уговаривал меня отпустить ее, а я не соглашался. Каждое сотрясение машины на неровностях дороги причиняло мне боль.

Помню, как ругалась сестричка, натягивая перчатки, когда я лежал перед ней на операционном столе, а хирург еще не пришел:

– Вот же гад! Поспать не дал!

Она сделала мне укол. Восприятие стало меняться. Я ощутил, как мое «Я» стало расширяться и расширяться. Когда я почувствовал себя Космосом, я потерял сознание.

Чуть позже я пришел в себя. Я снова чувствовал себя собой, боль ушла, состояние было эйфорическим. Хирурга опять не было – куда-то вышел, а сестричка опять, наполовину в шутку, ругалась:

– Гад! Не мог так ударить, чтобы сразу сдохнуть, теперь возись тут с тобой всю ночь…

Я оправдывался:

– Миленькая, наверное, я не от хорошей жизни в себя ножик воткнул? Наверное, мне хуже, чем тебе? Так зачем ты ругаешься?

… Потом я очнулся в палате от боли. Во рту пересохло так, что не было слюны даже для того, чтобы просто сглотнуть. Я застонал. Подошла дежурная сестра. Я прошептал:

– Пить…

– Пить пока нельзя, – сказала она. – Вот блюдечко с водой, вот тампон. Смачивай губы.

Так я и лежал целый день, смачивая себе губы ватным тампоном, страдая от дикой боли при малейшем движении, мочась через катетер. Меня навестили менты, уговаривали сказать, кто меня пырнул, но я убедил их, что это я сам, и подписал какую-то бумагу. Вечером пришел врач. Я был поражен: это был друг моего брата Женя Белоусов.

– Женя, – спросил я, – кто меня оперировал? Ты можешь спросить у него, что со мной будет? Я умру или стану калекой?

– Я тебя и оперировал, – ответил он. – Ничего с тобой не будет. Такое впечатление, что ты в себя нож вогнал после долгих тренировок: не задет ни один жизненноважный орган, даже кишочка ни одна! Мяско подрезал, и все. Правда, чтобы в этом убедиться, пришлось тебя основательно располосовать, но это скоро заживет.

Я понял, что это предупреждение. Я понял, что Господь сказал мне: «Умирать тебе не время. Я даю тебе еще один шанс. Но если ты вновь устроишь что-то подобное, так легко уже не отделаешься».

Эльку пустили ко мне через пару дней. Она все время плакала. Сказала, что уж теперь-то она точно решила остаться со мной. Она кормила меня с ложечки манной кашей и приподнимала мой зад, когда я хотел пукнуть.

Через неделю я уговорил ее выкрасть меня из больницы на один вечер. Швы еще не срослись, на мне был бандаж, стягивающий живот. Но она помогла мне выйти и усесться в машину. Мы приехали в беляевскую квартиру… Мы ели жареное мясо, пили вино и даже ухитрились каким-то изощренным инвалидским способом потрахаться. Вечером она привезла меня обратно в больницу. Ночью я чуть не умер по-настоящему. Жареное мясо и вино вместо манной кашки + секс – всё это чуть не убило меня.

В результате этой вылазки я провалялся в больнице раза в два дольше, чем пророчили врачи.

Как я уже говорил в самом начале, тогда я был уверен, что когда-нибудь на основе истории наших с Элей отношений напишу Великую Книгу о Великой Любви. И кульминацией ее будет эпизод с суицидом… Теперь я понял, что не стану этим заниматься. Я что, единственный в мире человек, который любил? Или я единственный, кто мучился от невозможности быть с любимой, мечась между любовью и долгом? Да через это прошел, как минимум, каждый десятый. Или я единственный, кому изменила любимая? Или я единственный в мире человек, совершивший суицидальную попытку на почве любовных мотивов? Таких – миллионы.

Так чем же ценна эта история? Только тем, что случилась она СО МНОЙ. И вовсе не обязательно писать об этом целую книгу. А если бы я все-таки написал ее, вряд ли она была бы великой. Хорошей – возможно. Скорее всего, она была бы похожа на какую-нибудь книгу Ремарка. Но у него и без меня книг полно.

Так я решил значительно позже. А тогда, в больнице, я говорил Эльке:

– Я хочу, чтобы мы были вместе, я хочу написать о нас книгу, и чтобы ее обложка была оформлена нашими фотографиями. Потому что мы – очень красивая пара… Боюсь, что это было неправдой: красивой из нас двоих была только она.

А еще я настрочил в больнице письмо Арнольду. Основная идея была такая: «Арнольд, ты не за свое ухватился. Мы с Элей живем по законам большой любви и большой литературы, лучше отойди, а то погибнешь, как чуть не погиб я…» Только Элька не передала ему эту записку. Кстати, она сейчас замужем за Арнольдом, они живы и здоровы, у них дочка. Так что ерунда это все.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.