ГЛАВА V

ГЛАВА V

175] Эта глава проводит резкую грань между миром, в котором я жила, и миром, в котором живу теперь (1947 год). Начался совершенно новый цикл. До сих пор я была просто Алисой Бейли, женщиной, занимающей видное положение в обществе, матерью и работником церкви; моё время принадлежало мне; никто ничего обо мне не знал; я могла планировать свою жизнь, как мне заблагорассудится, если не считать заботы о детях; никто не добивался встреч со мной; не надо было править никаких корректур, читать публичных лекций; помимо всего прочего, бесконечная корреспонденция и написание писем не поглощали моего внимания. Я иногда спрашиваю себя, имеет ли публика хотя бы отдалённое представление о том поистине страшном количестве писем, которые я диктую и получаю. Я не преувеличиваю, когда говорю, что в отдельные годы диктовала свыше 10000 писем, а однажды я подсчитала время, которое у меня уходит на ежедневную корреспонденцию, и получилось, что я трачу сорок восемь минут в день только на распечатывание конвертов. Учитывая всё это, а ещё тысячи циркуляров за моей подписью, плюс письма, которые я писала целым национальным группам (они не скреплялись моей личной подписью), вы поймёте, почему я сказала однажды своему мужу, что на моём надгробном камне хорошо было бы высечь: “Она умерла, заваленная бумагами”. Сегодня мой максимум составляет шесть тысяч писем в год, потому что я перепоручаю значительную часть корреспонденции мужчинам и женщинам, которые могут уделить больше внимания, времени и заботы ответам на письма. Иногда я подписываю эти письма, иногда нет, и хотела бы в этой связи выразить свою признательность 176] г-ну Виктору Фоксу и ещё одному-двум сотрудникам, писавшим за меня поистине чудесные письма (за которые люди благодарили), хотя сами они не удостаивались никакой похвалы. Именно это я называю бескорыстным служением — писать письма, которые вы не подписываете и за которые получает благодарность кто-то другой.

Весь этот период моей жизни (1921-1931 годы) был сравнительно скучным. Мне трудно вспомнить что-нибудь яркое, оживляющее ту монотонную рутину, в которую я окунулась в эти годы. Ни Фостер Бейли, ни я не планировали такой жизни, и мы часто говорили, что если бы знали, что готовит нам будущее, мы никогда бы за это не взялись. Вот выдающийся пример истинности поговорки: “Неведение блаженно”.

После того совершенно возмутительного съезда Т.О. в Чикаго Фостер и я вернулись в Кротону крайне разочарованными, глубоко убеждёнными в том, что Т.О. управляется исключительно на личностных началах, в нём делается упор на личностном статусе, личностной преданности, личностной симпатии и антипатии, и навязываются личностные решения массе личностных последователей. Мы просто не знали, что делать и в каком направлении действовать. Г-н Уоррингтон уже не был президентом Т.О.; его место занял г-н Л.У.Роджерс. Мой муж пока ещё оставался национальным секретарём, а я — редактором национального журнала и председателем кротонского комитета.

Никогда не забуду, как однажды утром, после того как г-н Роджерс занял свой пост, мы поднялись к нему в офис, чтобы изложить наше желание продолжать служить Т.О. Г-н Роджерс посмотрел на нас и задал вопрос: “Как вы думаете, есть ли способ, которым вы можете мне служить?” Итак, мы остались без работы, без денег, без 177] будущего, с тремя детьми и в полной неопределённости относительно того, что бы нам следовало делать. Была предпринята попытка выселить нас из Кротоны, но Фостер телеграфировал г-же Безант, и она немедленно пресекла эту попытку. Это было бы уже слишком.

Это было самое трудное время. Мы ещё не поженились, и Фостер жил в палатке на территории Кротоны. Будучи очень осмотрительной англичанкой, я жила вместе с одной леди, которая была моей компаньонкой, чтобы предотвращать грязные сплетни. Одна из задач, которые я пыталась решить и, думаю, успешно решила, заключалась в том, чтобы спасти оккультизм от клеветы. Я старалась сделать призвание оккультиста уважаемой профессией, — и это мне на удивление удалось. Пока я была не замужем, а дети были маленькими, я всегда жила вместе с какой-нибудь пожилой подругой. А после женитьбы муж и дети сами по себе служили достаточной защитой. Кстати, я никогда не интересовалась ни одним мужчиной, кроме своего мужа Фостера Бейли; да и ни одна порядочная и уважающая себя женщина не стала бы вести себя так, чтобы её дети, повзрослев, осуждали её. Это было полезным для оккультного движения, и сегодня слово “оккультизм” пользуется уважением и множество достойных людей хотели бы, чтобы остальной мир знал, что они изучают оккультизм. Чувствую, это одна из тех задач, осуществить которые было моим предназначением, и думаю, что никогда уже оккультная область мышления не будет пользоваться такой дурной репутацией, какую ей приписывали с 1850 года до недавнего времени.

Всё ещё пишутся книги, клевещущие на Е.П.Б. и г-жу Безант, и удивляешься, чего добиваются их авторы. Насколько я понимаю, нынешнее поколение исследователей-учащихся не питает ни малейшего интереса к их положительным или отрицательным чертам. Для них не имеет никакого значения, показывают ли какие-то поступки этих двух женщин их хорошую или дурную сторону. 178] Что их интересует — так это учение и истина. Это полезно и правильно. Хотелось бы, чтобы эти современные писатели, месяцами копающиеся в грязи в попытке доказать чью-то низость, поняли всю неразумность своей деятельности. Они не затрагивают истины, не ослабляют преданности тех, кто знает, не уменьшают стремления к оккультной реализации и не вредят никому, кроме самих себя.

Жизнь в нашем послевоенном мире слишком серьёзна, чтобы мужчинам или женщинам заниматься ещё клеветой и очернением людей, умерших десятки лет тому назад. Есть работа, которую надо делать в сегодняшнем мире; есть истина, которую надо распознавать и провозглашать, и нет места тем, кто занимается публичным разоблачением и личными нападками, чтобы получить несколько сотен долларов от врагов учения. Вот одна из причин, по которым я пишу эту автобиографию. Я излагаю факты.

В те прежние времена, о которых я пишу, никто бы не поверил, что наступит время, когда учение, которое я начала выдавать, и работа, которой мы с Фостером себя посвятили, примет такие масштабы, что различные её ответвления получат ныне международное признание, и что учение поможет многим сотням тысяч людей. Мы одни, ну, может, ещё горстка неизвестных последователей, противостояли одной из наиболее могущественных, так называемых оккультных, организаций в мире. У нас не было денег, и мы не видели перспектив в будущем. Наши общие финансы в тот день, когда мы взвесили ситуацию и наметили планы на будущее, составляли ровно один доллар восемьдесят пять центов. Был конец месяца, мы задолжали за квартиру, счёт бакалейщика за прошлый месяц не был оплачен, так же как и квартира, газ, свет и счёт молочника. Поскольку мы не были женаты, Фостер был тут совсем ни при чём, но даже в те дни он всё делил со мной. Мы не получали никакого 179] жалования от Т.О., поэтому мой очень маленький доход был потерян. Казалось, я находилась в безвыходном положении.

Хотя я признана во всём мире как наставник в медитации, я никогда не оставляла своей привычки молиться. Полагаю, что настоящий оккультист использует и молитву, и медитацию, чередуя их по мере надобности, и что оба метода одинаково важны в духовной жизни. Трудность с молитвой состоит в том, что средний человек превращает её в исключительно эгоистический фактор и средство приобретения вещей для своего отдельного “я”. Истинная молитва ничего не подразумевает для своего отдельного “я”, а всегда используется теми, кто стремится помочь другим. Некоторые люди слишком высокомерны, чтобы молиться, и считают медитацию гораздо более возвышенной и пригодной для своего высокого уровня развития. Для меня всегда было достаточным то, что Христос не только молился, но и научил нас Молитве Господней. Кроме того, для меня медитация является ментальным процессом, посредством которого человек может обрести ясное знание божества и осведомлённость о царстве душ, или царстве Божьем. Это действие головы и ума, в котором очень нуждаются немыслящие люди мира. Молитва же — от эмоциональной природы и сердца и повсеместно используется для удовлетворения желаний. Оба метода полезно использовать стремящимся и ученикам мира. Ниже я коснусь Призыва, который является синтезом обеих.

Как бы то ни было, в то время материальной нужды я — снова, как обычно — прибегла к молитве и той ночью молилась. На следующее утро, выйдя на крыльцо, я обнаружила там достаточную сумму денег, а через день-два Фостер Бейли получил письмо от г-на Эрнеста Суфферна, в котором тот предлагал ему должность в Нью-Йорке в связи с Т.О. этого города за жалование в триста долларов в месяц. Он предложил также приобрести для нас дом в маленьком пригороде по ту сторону Гудзона. Фостер принял это предложение и уехал в Нью-Йорк, а я осталась, чтобы наблюдать 180] за развитием событий и присматривать за детьми.

Со мной в то время жила Августа Крейг, которую все мы, знавшие и любившие её, обычно называли “Крейги”. Она жила с нами много лет; я и дети очень её любили. Она была уникальным человеком, очень остроумным и находчивым. Она никогда не подходила к проблемам обычным образом и не рассматривала их с обывательской точки зрения. По-видимому, это объяснялось тем, что она четырежды была замужем и имела огромный опыт в житейских делах. Она была одной из немногих, к кому я могла обратиться за советом, потому что мы вполне понимали друг друга. У неё был язвительный язык, и тем не менее она была так преисполнена “этим”, что, где бы мы ни жили, почтальон, молочник, мороженщик, если они были не женаты, все как один пытались увести её от меня. Но она не хотела слышать ни о ком. Она решила, что жизнь со мной достаточно интересна, и оставалась со мной, пока за несколько лет до смерти не уехала в дом для престарелых женщин в Калифорнию, главным образом потому, что, как она выразилась, ей нет никакого дела до старых женщин. Когда она уехала от меня в дом престарелых, ей было за семьдесят, и она считала, что там могут извлечь хоть какую-нибудь пользу из её опыта. Не думаю, чтобы она получала удовольствие от общения с другими женщинами, но она чувствовала, что приносит им очень много хорошего, и я гарантирую, что так оно и было. Она всегда приносила мне много добра.

В конце 1920 года Фостер написал мне, предлагая присоединиться к нему в Нью-Йорке, и я оставила детей на попечение Крейги, зная, что они будут в безопасности и что о них позаботятся и будут любить. Я поехала в Нью-Йорк; там Фостер встретил меня и отвёз на квартиру в Йонкерс, недалеко от места, где он остановился. Вскоре после этого мы поженились — однажды утром поехали в мэрию, оформили разрешение на брак, попросили чиновника в бюро рекомендовать священника для брачной церемонии, и тут же 181] сочетались браком. Сразу после этого мы вернулись к себе для работы, и с того момента работаем вместе в течение двадцати шести лет.

Следующим нашим шагом было обустройство дома, который г-н Суфферн приобрёл для нас в Риджфилд Парк, Нью-Джерси, затем Фостеру нужно было съездить на Запад за детьми. Я осталась, чтобы всё приготовить, повесить занавески, оборудовать дом всем необходимым — большую часть которого предоставил г-н Суфферн, — и стала с нетерпением ожидать возвращения мужа с тремя девочками. Крейги не поехала с ними; она приехала позже.

Никогда не забуду их прибытия на Центральный вокзал. Я в жизни не видела такого усталого, измученного человека, как Фостер Бейли в тот момент. Все четверо показались в дверях вагона: Фостер с Элли на руках, Дороти и Милдред, держащиеся за него, — и как радостно было нам всем устраиваться в новом доме. Дети тогда впервые были на Востоке. Они никогда не видели снега и редко обували ботинки, они словно попали в новую цивилизацию. Как он справился с ними, я не знаю, и думаю, здесь уместно отметить, каким чудесным отчимом он был для детей. Пока они были детьми, он ни разу не дал им понять, что они не его дети, и они очень многим ему обязаны. Думаю, они преданы ему, и это вполне естественно.

Нынешний совершенно новый цикл жизни означал для всех нас необходимость приспосабливаться к множеству перемен. В первое время не только сильно давила работа, которую нужно было выполнять для людей и Учителей, её требовалось сочетать с семейными заботами, с ведением домашнего хозяйства, с воспитанием детей и — что для меня оказалось самым трудным — с растущей публичной известностью. Я никогда не любила публичной известности. Мне 182] никогда не нравилось назойливое любопытство широкой публики или её мнение, что раз вы пишете книги и выступаете с публичными лекциями, у вас не должно быть частной жизни. По-видимому, люди считают, что им есть дело до всего, что вы обязаны говорить им то, что они хотят услышать, и изображать себя такой, какой вы должны быть, по их мнению.

Хорошо помню, как я однажды в Нью-Йорке выступала перед аудиторией в восемьсот человек и рассказывала, что все могут достичь определённой духовной реализации, если постараются приложить достаточные усилия, но что это потребует жертв, как это произошло в моей собственной жизни. Я рассказала, как научилась гладить детскую одежду и пр., одновременно читая книги на духовную и оккультную тему, причём не прожигая одежды. Я сказала, что можно регулировать своё мышление и учиться ментальной концентрации и духовной ориентации во время чистки картофеля или лущения гороха, ведь именно это мне приходилось делать, поскольку я не сторонница принесения своей семьи и её благополучия в жертву своим духовным потребностям. Когда лекция окончилась, в аудитории встала женщина и публично обвинила меня в том, что я злоупотребляю вниманием публики, рассказывая о таких тривиальных вещах. Я ответила, что не считаю благополучие семьи тривиальной вещью, потому что постоянно помню об одной женщине — хорошо известном лекторе и наставнике, — чья семья, состоящая из шести детей, никогда не видит её, и ответственность за заботу о них ложится на любого, кто выказывает своё сочувствие.

Лично я вообще не понимаю того, кто осуществляет своё духовное продвижение за счёт своей семьи или друзей. Этим сильно грешат в различных оккультных группах. Когда люди приходят ко мне и говорят, что их семья не сочувствует их духовному устремлению, я задаю им следующие вопросы: “Не досаждаете ли вы всем окружающим своей оккультной литературой? Не требуете ли вы 183] полной тишины в доме, когда выполняете свою утреннюю медитацию? Приготовили ли вы им ужин, прежде чем отправиться на собрание?” Именно из-за этого изучающие оккультизм выставляют себя в таком плохом виде, компрометируя весь предмет оккультизма. Духовную жизнь не ведут за счёт других, и если люди страдают от того, что вы хотите попасть на небеса, то это просто отвратительно.

Если и есть в мире люди, из-за которых я чувствую себя утомлённой, усталой и больной — так это академические, технические оккультисты. Вторая группа, которая утомляет меня — это простофили, думающие, что они обладают контактом с Учителями, и таинственно рассказывающие о сообщениях, которые они получают от Учителей. Моё отношение ко всем этим сообщениям следующее: “Я верю, что так говорит Учитель; я верю, что это учение; но воспользуйтесь своей интуицией — может, это и не так”. Некоторые могут посчитать меня уклончивой и скользкой как угорь, но я просто предоставляю людям свободу.

Именно этот контакт с широкой публикой, который стал постепенно устанавливаться в 1921 году, положил начало очень трудному периоду в моей жизни. Я всегда чувствовала, что, астрологически, моим восходящим знаком должен быть Рак, потому что я люблю скрываться, быть не на виду; и мне всегда казался очень важным стих в Библии о “тени от высокой скалы на земле жаждущей”.

Многие ведущие астрологи забавляются тем, что пытаются составить мой гороскоп. Большинство из них наделяют меня восходящим Львом, потому что считают меня большой индивидуалисткой. Лишь один из них посчитал Рак моим восходящим знаком, — он заметил мою нелюбовь к известности, посочувствовал мне, и думаю, именно поэтому наделил меня восходящим Раком. И всё же я думаю, что моим восходящим знаком являются Рыбы. У меня муж и дочь Рыбы; Рыбы — это знак медиума, или посредника. Я 184] не медиум, но являюсь чем-то вроде “человека, стоящего посередине” между Иерархией и широкой публикой. Заметьте: я говорю о широкой публике, а не об оккультных группах. Я знаю и убеждена, что широкая публика более готова к здравой информации об Учителях, лучше подготовлена к нормальному и здравому толкованию оккультной истины, чем члены средней оккультной группы.

Дети в это время уже достигали возраста, когда нормальная физическая забота, поглощающая внимание матери, сменяется удовлетворением эмоциональных потребностей. Этот цикл, который длится до достижения юношества, чрезвычайно труден — труден для детей и пугающе труден для матерей. Я вовсе не уверена, что реагировала правильно и действовала мудро, и, видимо, мне просто повезло, что мои дочери, похоже, любят меня. Все они воспитывались в гораздо более нормальных условиях, чем я, предоставленная чужим людям – гувернанткам и учителям, и, видимо, поэтому мне было трудно понять их. У меня было очень возвышенное представление о том, какими должны быть отношения между матерью и детьми. А у них не было подобного возвышенного представления. Я просто была той, от кого можно было ожидать заботы о себе, но и можно было ожидать запрета делать то, что хочется. Я многому научилась за эти немногие годы, и этот цикл оказался очень ценным, когда мне приходилось помогать другим матерям улаживать свои проблемы. Оглядываясь назад, я думаю, что у моих детей не было серьёзных поводов для разногласий со мной, потому что я искренне пыталась понять и сочувствовать, однако — в общем и целом — я недовольна средним уровнем родителей в этой стране и в Великобритании.

Здесь в Соединённых Штатах мы так мягки и снисходительны к своим детям, что у них слабо вырабатывается чувство ответственности и самодисциплина, тогда как в Великобритании 185] дисциплина, родительские требования, надзор и контроль таковы, что заставляют ребёнка бунтовать. В обеих странах результат один и тот же — бунт. Сегодня молодое поколение британцев, насколько я могу судить, находится в состоянии полного недоумения относительно того, чем ему заниматься и что оно должно отстаивать в этом мире, тогда как поведение солдат американской армии в Европе и повсюду является таким шокирующим, что они серьёзно уронили престиж США в мире. Я не виню американских мальчиков — я виню их матерей, их отцов, их школьных учителей и их армейских офицеров, которые не осуществили никакого сознательного руководства, не привили никакого чувства ответственности и истинных норм жизни. Безусловно, в разболтанности многих юношей во время войны и на заморских территориях виноваты не только они.

Будучи в Европе и Великобритании летом 1946 года, я получала информацию из первых рук от жителей многих стран о поведении американцев, о десятках тысяч незаконнорожденных детей, которые остались беспризорными и непризнанными, и о сотнях девушек, на которых солдаты женились и которых потом бросили. Одним из самых интересных фактов, которые я открыла, было большое уважение, которым пользовались солдаты-негры за своё деликатное и щепетильное отношение к девушкам, — они не пытались за ними ухаживать, если те сами этого не хотели. Когда я так критикую американских юношей — а это в некоторой степени справедливо и в отношении более дисциплинированных британских солдат — я признаю, как я неоднократно говорила в Англии людям, критиковавшим при мне американских солдат: “Всё это совершенно справедливо, и я вполне готова поверить, что американские парни такие, как вы описываете, но что вы скажете о бесчестных английских, французских и голландских девицах — ведь для этой игры требуются двое”. Хотя у наших парней было чересчур много денег, и офицеры рекомендовали им “распечатывать милашек”, пока они 186] на действительной, но и девушки других наций тоже должны нести ответственность. В какой-то мере можно понять, почему истощённые и голодающие девушки решали сойтись с нашими американскими солдатами, ведь это означало цыплёнка и хлеб для их семей. Это их не извиняет, но мне приходится это сказать, поскольку это тоже факт.

Вся проблема секса и взаимоотношения полов относится, по-видимому, к числу мировых проблем, которые придётся решить в следующем столетии. Как она будет решена — не мне говорить. Полагаю, это главным образом вопрос правильного воспитания и внушения подросткам, что расплатой за грех является смерть. Один из самых чистых людей, которых я знала — он никогда в жизни не вёл себя дурно, как выражаются пуритане, — рассказал мне, что объясняется это только тем, что в девятнадцать лет отец повёл его в медицинский музей и показал некоторые последствия дурного поведения. Я не верю, что страх — достойное средство для исправления поведения и недостатков, но, возможно, материальное свидетельство последствий этого материального греха имеет свою ценность.

Я не собираюсь подробно рассуждать об этом предмете, но он имеет отношение к проблеме, с которой я столкнулась, когда мы поселились в доме в Риджфилд Парк. Мне пришлось послать детей в среднюю школу в Нью-Джерси. Я была знакома с идеей совместного обучения мальчиков и девочек, но только из числа специально отобранных детей до десяти лет. Сама я не была продуктом системы совместного обучения и вообще не была уверена в том, что она годится для детей, приближающихся к подростковому возрасту, но у меня не было выбора, и мне пришлось столкнуться с результатом.

Если влияние домашних и родителей благотворно, тогда нет лучшей системы, чем совместное обучение. Было забавно наблюдать удивление моих собственных девочек, когда они впервые 187] приехали в Англию и увидели, как английские девочки смотрят на английских мальчиков. Они обнаружили, что в Англии девочки переоценивают мальчиков, секс там окутан покровом тайны, и они совершенно не умеют общаться с мальчиками. Тогда как у американских девочек, которые воспитываются вместе с мальчиками, сидят с ними в классе, вместе завтракают, вместе ходят в школу и обратно, вместе играют, отношение к ним гораздо более здоровое и естественное. Надеюсь, вскоре мы увидим введение системы совместного обучения во всех странах. Но за этой системой должен стоять дом, обеспечивая то, чего не хватает школьной системе, и исправляя её. Очень важно учить мальчиков и девочек правильным взаимоотношениям и ответственности друг за друга, предоставлять им больше свободы в определённых, взаимно приемлемых пределах — свободы, основанной на доверии.

Три мои девочки поступили в среднюю школу. Не могу сказать, чтобы они чем-то выделялись. Каждый год они переходили в следующий класс, однако я не помню, чтобы они оказывались на первом месте в классе или удостаивались почестей. Я не считаю, что это бросает какую-то тень на них. У них у всех был тонкий ум, и все стали высокоинтеллектуальными членами общества; но они не выказывали особого интереса к учёбе. Помню, Дороти принесла мне редакционную статью в “Нью-Йорк Таймс”, когда ходила в среднюю школу. В статье обсуждалась современная образовательная система и подчёркивалась её польза для масс. Далее в ней указывалось, что эта система терпит неудачу в случае высокоинтеллектуальных, творческих или одарённых детей. “Это, — сказала дочь, — о нас, вот почему мы не получаем лучших отметок в школе”. Вероятно, она была права, но я не дала ей понять, что придерживаюсь того же мнения. Недостаток массового совместного обучения состоит в том, что у учителей чересчур большие классы и дети не получают надлежащего внимания. Помнится, я однажды спросила у Милдред, почему она не выполняет домашние задания. “Ну, мама, — 188] сказала она, — я подсчитала, что, поскольку у нас в классе шестьдесят детей, учитель дойдёт до меня не раньше, чем через три недели, поэтому сейчас мне не нужно ничего делать”. Во всяком случае, они аккуратно ходили в школу, переходили в следующий класс и нормально закончили школу. И при этом много читали. Они постоянно знакомились с интересными людьми, слушали интересные разговоры, и благодаря Фостеру и мне соприкасались с людьми со всего мира, так что их образование в действительности было очень широким.

Всё это время Фостер работал секретарём Теософской Ассоциации Нью-Йорка — неофициальной независимой организации, — а я готовила, шила, занималась домашним хозяйством и писала дома книги. Каждый понедельник мы с Фостером вставали в 5 утра и занимались еженедельной стиркой, включая стирку простыней, потому что денег было мало; только год назад, или около того, я частично освободилась от своей домашней работы.

Фостер в то время организовал Комитет-1400 — комитет, посвятивший себя попытке вернуть Теософское Общество к его изначальным принципам. Этот комитет олицетворял в миниатюре большой всемирный раскол, который достиг апогея в 1939 году с началом мировой войны. Шла, по существу, борьба между реакционными, консервативными силами в составе Общества и новыми либеральными силами, которые работали над восстановлением изначальных принципов Общества. Шла борьба между снобистской, изоляционистской, высокомерной группой людей, которые считали себя мудрее и духовнее остальных членов, и теми, кто любил своих собратьев, кто верил в прогресс и универсальность истины. Это была борьба людей с исключающим сознанием и людей со вмещающим сознанием. Это не была борьба доктрин; это была борьба принципов, и Фостер тратил много времени на организацию этой борьбы.

189] Из Индии вернулся Б.П.Вадиа, и мы сначала надеялись, что он поддержит то, что мы пытались делать. Однако мы обнаружили, что он планировал стать президентом Теософского Общества в нашей стране с помощью Фостера и Комитета-1400. Фостер же организовал последний не для того, чтобы поставить у власти человека, представляющего комитет. Комитет был организован для того, чтобы доводить до сведения членов Т.О. основные проблемы и принципы. Когда Вадиа это понял, он пригрозил, что перенаправит свои интересы и будет поддерживать своим влиянием Объединённую Ложу Теософов — наиболее сектантскую организацию и нашего конкурента. Она представляет фундаменталистскую позицию в Т.О. вместе с одной-двумя другими теософскими группами, которые представляют ортодоксально-теологическую точку зрения, считающую, что последнее слово было сказано Е.П.Б., что добавить больше нечего и что тот, кто не принимает их интерпретации того, что говорила и имела в виду Е.П.Б., не может быть хорошим теософом. По-видимому, этим и объясняется, что все эти фундаменталистские группы остались очень немногочисленными.

Тем временем Комитет-1400 продолжал свою работу. Состоялись очередные выборы, члены сделали свой выбор (или, вернее, Э.С. продиктовала свой выбор), и, как следствие, работа Комитета пришла к концу. Вадиа, как и обещал, поддержал своим влиянием Объединённую Ложу Теософов и в конце концов вернулся в Индию, где основал один из лучших оккультных журналов на сегодняшний день. Он называется “Арийский Путь” и исключительно глубок по содержанию. Слово “арийский” здесь не имеет ничего общего с гитлеровским употреблением этого слова. Оно означает арийский способ духовного развития, посредством которого люди, принадлежащие к пятой коренной расе, приближаются к реальности.

Я тем временем начала вести класс по изучению Тайной Доктрины и сняла комнату на Мэдисон Авеню, где можно было вести 190] занятия и назначать встречи с людьми. Класс начал работать в 1921 году и очень хорошо посещался. Регулярно приходили люди из различных теософских обществ и оккультных групп. Г-н Ричард Пратер, старый коллега У.К.Джаджа и ученик Е.П.Блаватской, пришёл однажды ко мне в класс, а на следующей неделе привёл ко мне весь свой класс по изучению Тайной Доктрины.

Я упоминаю об этом обстоятельстве для тех, кто принадлежит к Объединённой Ложе Теософов, и для тех, кто заявляет, что истинная теософская преемственность идёт от Е.П.Б. через У.К.Джаджа. Всей теософии, которую я знаю, меня научили личные друзья и ученики Е.П.Б., и г-н Пратер это признал. Позднее он вручил мне полученные от Е.П.Б. инструкции для эзотерической секции. Они сходны с теми, которые я видела в Э.С., но были даны мне без всяких условий, и я была вольна использовать их по своему усмотрению, что и делала. После того, как он умер — много лет назад, — его теософская библиотека перешла в наши руки, включая все старые номера “Люцифера” и все старые издания теософского журнала, плюс прочие эзотерические бумаги, которые он получил от Е.П.Б.

Среди бумаг, которые он мне дал, была одна, в которой Е.П.Б. выражала своё пожелание, чтобы эзотерическая секция называлась “Школой Арканов”. Оно так и не было исполнено, и я решила, что пожелание старой леди следует исполнить, — ему-то наша школа и обязана своим названием. Знакомство с г-ном Пратером я считаю большой честью и удачей.

Другая давняя ученица г-жи Блаватской и полковника Олькотта, мисс Сара Джейкобс, дала мне фотопластинки портретов Учителей, полученные ею от полковника Олькотта, так что у меня есть отчётливое ощущение, что личные ученики и друзья Е.П.Блаватской одобрили то, за что я взялась. Я пользовалась их поддержкой, 191] пока они не перешли на другую сторону жизни. Все они естественно, были старыми людьми, когда я впервые с ними познакомилась. Позиция же тогдашних теософских лидеров и рядовых членов всегда удивляла меня. Они никогда не одобряли того, что я преподавала, хотя это учение исходит непосредственно от учеников, которых обучала лично Е.П.Б., и имеет больше шансов быть правильным, чем то, что исходит от людей, не знавших её. Я упоминаю об этом потому, что в интересах работы хотела бы, чтобы её истоки были признаны.

На основе класса по изучению Тайной Доктрины были созданы группы учащихся во всей стране, которые получали уроки, составленные для класса на Мэдисон Авеню. Эти классы росли и процветали, пока не возбудили антагонизм со стороны теософов, и д-р Джейкоб Бонггрен предостерёг меня, что классы находятся под ударом. Он был давним учеником Е.П.Б., и его статьи можно найти в старых журналах, и я очень горжусь тем, что он стоял на моей стороне в то время.

В 1921 году мы сформировали небольшую медитативную группу, состоящую из пяти человек, а также моего мужа и меня; мы обычно встречались по вторникам после работы, чтобы поговорить о важных вещах, обсудить План Учителей Мудрости и помедитировать относительно своёго участия в нём. Эта группа стабильно встречалась с лета 1922 года до лета 1923 года. Тем временем я продолжала писать для Тибетца, и были опубликованы книги “Посвящение, Человеческое и Солнечное”, “Письма об Оккультной Медитации” и “Сознание Атома”.

Люди склонны считать, что раз вы пишете книгу по такому техническому предмету, как медитация, то вы всё о нём знаете. Я стала получать письма со всего мира от людей, которые просили научить их медитации или помочь им вступить в контакт с Учителями Мудрости. Последнее требование всегда удивляло меня. Я не отношусь к оккультным наставникам, претендующим на то, что они 192] точно знают, чего хочет Учитель, или обладающим правом знакомить с Учителями людей любопытствующих и невежественных. С Учителями не вступают в контакт подобным образом. До Них не добраться искателям диковин, людям легковерным или не мыслящим. Их может найти лишь бескорыстный служитель расы и мыслящий толкователь истины, и никто иной.

Я выдаю учение в том виде, в каком оно приходит ко мне от Тибетца, и именно Он несёт за него ответственность. Как Учитель Мудрости, Он знает то, чего не знаю я, и имеет доступ к записям и истинам, скрытым от меня. Допущение, будто я знаю всё, что даётся в Его книгах, неверно. Как тренированный ученик я, возможно, знаю больше среднего читателя, но не обладаю тем знанием, которое есть у Тибетца. Последний располагает огромным знанием, и я тихо смеюсь, когда слышу, как некоторые враждебно настроенные теософы (я могла бы назвать имена, но не буду) описывают меня как “своеобразную леди, которая припала ухом к замочной скважине Шамбалы”. Я ещё нескоро заслужу право “вступить туда, где Воля Бога известна”, и когда это сделаю, мне не понадобится никакая замочная скважина.

Летом 1922 года я выехала с семьёй на три месяца в Амагансетт, Лонг Айленд, и стала раз в неделю писать письмо группе людей, которое им надо было изучать и читать во время нашего отсутствия. Во многих случаях представлялось стоящим послать это письмо и тем, кто спрашивал о медитации, о пути к Богу и о духовном плане для человечества; поэтому мы высылали им копии наших писем по мере их написания. К тому времени, когда мы вернулись в Нью-Йорк в сентябре 1922 года, пришлось обдумать, что делать с корреспонденцией, накапливающейся в результате растущей продажи книг, как удовлетворять запросы классов по изучению Тайной Доктрины, и как удовлетворять все призывы о духовной 193] помощи, которые до нас доходили. Итак, в апреле 1923 года мы организовали Школу Арканов.

Четыре-пять человек, связанных с моим мужем и мной по проводившимся по вторникам занятиям в классе, сплотились вокруг нас. Двое из них двадцать четыре года спустя по-прежнему работают с нами, а двое уже отошли на другую сторону. У нас не было ни малейшего понятия, как управиться с такой работой. Никто из нас — за одним исключением — никогда не учился в заочной школе и не знал о том, как работать с людьми заочно. Всё, что у нас было — это добрые намерения, горячее желание принести пользу и три книги на оккультные темы. С тех пор через школу прошли свыше тридцати тысяч человек. Многие сотни из тех, кто вступил в школу десять, двенадцать или восемнадцать лет тому назад, всё ещё остаются с нами; работа Школы Арканов известна и признана почти во всех странах мира, за исключением России и ещё примерно четырёх стран.

Имей мы хотя бы отдалённое представление о грандиозном объёме предстоящей нам работы, у нас вряд ли хватило бы мужества даже её начать; во всяком случае я сильно в этом сомневаюсь. Если бы я представляла заботы и тревоги, которые она за собой влечёт, и ответственность, которую приходится возложить на себя любой эзотерической школе, я знаю, что не взялась бы за эту работу; но дураки рвутся туда, куда не осмеливаются вступить ангелы, и я пошла напролом.

Я ничего не достигла бы без поддержки и мудрости своего мужа. Я содрогаюсь при мысли об ошибках, которые сделала бы, неправильных суждениях, которые допустила бы, и юридических последствиях, которые обрушились бы на меня. Его ясный юридический ум, безличность и способность не волноваться, когда, по моему мнению, он должен был это делать, постоянно спасали меня от меня самой.

Нелегко вести эзотерическую школу. Совсем непросто взять на 194] себя ответственность учить людей истинной медитации. Тяжело торить узкий, как лезвие бритвы, путь, пролегающий между высшим психизмом, или духовным восприятием, и низшим психизмом, которым многие люди обладают наравне с кошками и собаками. Нелегко различать между психическим предчувствием и интуитивным восприятием, а также направлять духовную жизнь людей, которые добровольно отдали себя в твои руки для тренинга, и давать им то, что необходимо. Всё это было бы невозможно в подобном объёме, если бы не поразительно самоотверженная помощь работников штаб-квартиры и учащихся-секретарей на местах. Мы начали с одной комнаты. Теперь (в 1947 году) у нас два этажа в доме № 11 на Сорок второй улице и очень большой штат сотрудников, а также штаб-квартиры в Англии, Голландии, Италии и Швейцарии. Сегодня, кроме штата штаб-квартир, у нас есть группа из ста сорока секретарей — старших учащихся, которые помогают наставлять остальных учащихся. Эти секретари разбросаны по всему миру, и именно благодаря их бескорыстной добровольной помощи, неизменно оказываемой все эти годы, мы имеем возможность продолжать работу.

В начале работы были сформулированы некоторые основные принципы, которые, как мы решили, должны определять всю деятельность этой группы. Я бы хотела это пояснить, так как считаю, что они фундаментальны и должны определять все эзотерические школы, да и после своей смерти я бы хотела чувствовать, что эти принципы по-прежнему определяют политику. Базовый тренинг, предоставляемый Школой Арканов, такой же, какой давался ученикам на протяжении веков. Поэтому в Школе Арканов, даже при условии успешного функционирования, не будет, по крайней мере в этом столетии, много членов. Те, кто готов к тренингу для овладения духовными законами, управляющими всеми учениками, встречаются действительно редко, хотя можно ожидать возрастания их числа. Школа Арканов не является школой для испытуемых 195] учеников. Она рассчитана на тех, кого можно тренировать действовать непосредственно и сознательно под руководством Учителей Мудрости. В сегодняшнем мире много школ для испытуемых, которые выполняют большую, благородную и нужную работу.

Долгое время я была сильно озадачена тем, почему члены Т.О., особенно Э.С., относятся с таким антагонизмом к работе, которую я стараюсь выполнять. Я знала, что это не было связано с нашей предыдущей деятельностью в обществе, а основывалось на чём-то другом, и это приводило меня в недоумение. Я считала, и всё ещё продолжаю так считать, что сегодня в мире есть место сотням истинных эзотерических школ и что все они должны быть способны работать в сотрудничестве между собой, дополняя друг друга и помогая друг другу.

Я долго недоумевала, а потом в Париже в начале 30-х годов спросила об этом г-на Марко, тогдашнего главу Т.О. во Франции. Он взглянул на меня с неподдельным изумлением и сказал, что им, естественно, не нравится, что я ставлю людей перед выбором: либо Э.С., либо моя группа. Я посмотрела на него с таким же изумлением и сказала, что у нас в Школе Арканов учатся теософы четырёх разных направлений, розенкрейцеры четырёх различных видов, и что никто из них не собирается вступать в Т.О., членами которого он и я являемся. Я напомнила, что никто не допускается в Э.С., пока не пробыл два года членом Т.О., и спросила его, почему людей, готовых к эзотерическому тренингу, нужно заставлять ждать два года в чисто экзотерической группе. Он не мог ответить на это, и я усилила его замешательство, заметив (не вполне тактично, как я вижу сейчас), что очень жаль, что Школа Арканов и эзотерическая секция не могут счастливо работать вместе. Я подчеркнула, что Э.С. — лучшая школа для испытуемых в мире, так как она питает огни устремления и воспитывает у своих членов преданность; мы же 196] предоставляем собой школу для тренинга тех, кто хочет стать “принятым учеником”, то есть тех, кто находится на последних стадиях пути испытания, и что у нас упор делается на безличности и ментальном развитии. Я добавила, что наша работа намеренно носит характер исключительности, что мы оставляем только тех, кто действительно упорно трудится и выказывает признаки истинной ментальной культуры. Я сказала ему, что мы отсеиваем сотни людей эмоционального, преданного типа и что если бы мы могли работать вместе, я бы направляла многих из этих людей в Э.С. Это не произвело на него впечатления и не доставило ему удовольствия, и я не могу сказать, что порицаю его за это. Это не значит, что я хотела умалить кого-то своим заявлением, потому что, по моему мнению, обе группы равно необходимы, обе могут служить духовной цели, и, безотносительно к тому, является ли человек испытуемым или учеником, он в любом случае духовно ориентированное человеческое существо, требующее тренинга и дисциплины .

Домыслы о статусе и положении являются проклятием Т.О. и многих оккультных групп. Я часто говорю школьным секретарям, что их старшинство в Школе не указывает на их высокое духовное развитие и что в их группе учащихся может оказаться начинающий, который опередил их на Пути Ученичества. Почему люди склонны считать, что человек эмоциональный, чувствительный, восприимчивый менее значителен, чем человек ментального типа, это ещё один вопрос, который беспокоит меня. Никто не может обойтись без сердца или головы, и истинный оккультный учащийся сочетает их. Главы Т.О. не позволяют ни одному члену Школы Арканов вступать в Э.С., не порвав с нами. Это в корне неправильно и является частью великой ереси разделённости.

Мы не требуем подобного обособления и говорим учащимся, что если Школе удаётся углубить их духовную жизнь, расширить их кругозор и усилить их ментальное восприятие, то от них зависит применять или нет свой опыт в церкви, обществе, организации 197] или группе, доме или общине, с которыми связала их судьба. Благодаря этой позиции у нас есть активные учащиеся, являющиеся членами различных теософских организаций, каждая из которых считает себя единственно правильной. У нас есть учащиеся, принадлежащие к четырём различным группам розенкрейцеров. Есть члены церкви, католики и протестанты, последователи Христианской Науки, люди из Единства и члены почти всех организаций, имеющих духовную или религиозную основу. Мы принимаем людей, у которых вообще нет никаких верований, но которые готовы принять какую-либо гипотезу и попытаться доказать её значимость. Следовательно, Школа Арканов по своей сути является не сектантской, не политической, а глубоко интернациональной. Её ключевая нота — служение. Её члены могут принадлежать к любой конфессии, к любой политической партии при условии, что помнят: все пути ведут к Богу, и если всем их мышлением руководит стремление работать на благо всего человечества. Помимо всего прочего, в этой школе учащегося учат, что души людей едины.

Я хотела бы также добавить, что в этой школе прививают научное понимание того, что существование Духовной Иерархии нашей планеты – это не доктрина, а реальное и проявленное царство природы. Было дано много церковных учений о царстве Божьем и царстве душ. Это лишь термины для обозначения того же самого — Духовной Иерархии планеты.

В этой школе развивают истинное оккультное послушание. Оккультное послушание не подразумевает служения мне или любому другому главе Школы, или какому бы то ни было человеческому существу. От учащихся Школы Арканов не требуется клятв в верности или личных обетов преданности какому-то индивидууму. Однако они учатся слушаться указаний собственной души. По мере того, как голос души становится им всё более знакомым, они в конечном счёте делаются членами Царства Божьего и предстают перед Христом.

Итак, в 1923 году мы учредили школу, не доктринальную, 198] не сектантскую и основанную на Вневременной Мудрости, которая дошла до нас с незапамятных времён. Мы учредили школу, имеющую определённую цель и специфическую задачу — школу включающую, а не исключающую, ориентирующую своих учащихся на жизнь служения, как путь приближения к Иерархии, вместо пути эгоистической духовной культуры. Мы решили, что работа должна быть интенсивной, упорной и сложной, чтобы отсеивать людей немыслящих. Учредить оккультную школу, преследующую личные интересы — это одна из самых лёгких вещей на свете, что всё время и происходит, но мы не хотели делать ничего подобного.

Мало-помалу мы уяснили, как организовать работу, тренировать персонал, систематизировать записи и применять такие деловые методы, которые гарантировали бы нашим учащимся своевременную помощь. Мы поставили Школу на добровольную финансовую основу и не берём платы за учёбу. Благодаря этому мы не имеем никаких финансовых обязательств по отношению к учащимся, и я вольна в любой момент исключить учащегося, если он не извлекает пользы из наших занятий. За нашей спиной не стоит никакой “ангел”, никакой крупный благотворитель. Работа поддерживается за счёт малых пожертвований многих людей, что гораздо надёжнее.

Думаю, это всё, что я должна рассказать об основании школы и её деятельности. Это самая суть всего, что мы делаем. У нас сегодня есть британская, голландская, итальянская, швейцарская и южно-американская секции, организована работа в Турции и Западной Африке, и во многих других странах есть наши члены. Материалы Школы рассылаются на многих языках, учащимися в соответствующих странах руководят секретари, которые говорят с ними на одном языке. Виды служения охватывают всё более обширную область, и я больше не буду их обсуждать.

Следующие шесть лет, с 1924 по 1930 год, были довольно монотонными. Обозревая их, я глубоко осознаю их как цикл, в котором день 199] за днём, неделя за неделей, месяц за месяцем я делала одно и то же, продолжая развивать Школу Арканов. Я непрерывно писала школьные инструкции и статьи. Я всё время встречалась с людьми, а в 1928 году часто встречалась с ними через каждые двадцать минут в течение всего дня. Я никогда не льстила себе, объясняя это тем, что я такая замечательная женщина. Поток посетителей объяснялся главным образом тем, что я не брала никакой платы.

Это были годы, когда самые разные психологи разъезжали с лекциями по всей стране. Всевозможные психоаналитики принимали людей, беря за это солидные суммы. Я никогда не брала денег, и мои дни были заполнены встречами с людьми, озабоченными той или иной проблемой и надеявшимися, что я смогу её решить. В Нью-Йорке в то время была женщина, которая брала пятьсот долларов за получасовую встречу, и к ней записывались на приём. Могу гарантировать, что она никогда не давала таких полезных советов, какие я давала бесплатно.