Глава вторая. РОССИЯ И ГРУЗИЯ К 1803 ГОДУ

Глава вторая.

РОССИЯ И ГРУЗИЯ К 1803 ГОДУ

…Народ, жаждущий быть под законами всероссийской империи…

П.Д. Цицианов

В начале декабря 1802 года Павел Дмитриевич Цицианов вновь, во второй раз в своей жизни, подъезжал к предгорьям Кавказа. На этот раз ему была уготована роль главноначальствующего в Грузии с самыми широкими полномочиями. Ему подчинялись все войска Кавказской линии и Каспийская флотилия. По существовавшей тогда традиции он был одновременно и астраханским военным губернатором. Но не одно это волновало князя. Он ехал на родину, о которой ранее знал только понаслышке от приезжавших в Москву грузин, о которой слышал даже не рассказы, а пересказы своего отца, выросшего в России и только в раннем детстве дышавшего воздухом отчизны. Это были сказки и легенды, повествования о подвигах предков, о горах, покрытых снеговыми шапками, о долинах, где в изобилии растут виноград и персики — удивительные плоды, которые в России были диковинкой. И чем ближе подъезжал генерал к Владикавказу, тем чаще во сне являлись ему удивительные картины Грузии — страны, о которой он столько слышал, о которой столько думал, но которой еще никогда не видел.

Что из этих видений совпало с реальностью? Как эти картины повлияли на практическую деятельность Цицианова? Этого мы не знаем. Но мы уверены в том, что его шаги на посту главнокомандующего во многом определялись реалиями края, взглядами правительства на присоединенную территорию, на опыт, накопленный обеими сторонами в результате многовековых контактов. Цицианов должен был столкнуться с проблемами, не одно десятилетие копившимися на Кавказе. Ему первому из российских государственных деятелей пришлось заниматься инкорпорацией в состав империи неевропейского политического образования. К тому времени в состав России вошли четыре осколка Золотой Орды — Казанское, Астраханское, Сибирское и Крымское ханства. Последнее было вассалом Турции, имело специфическую политическую организацию, ликвидация которой не вызывала никакого смущения в Петербурге. Покорение других ханств являлось делом давно минувших дней и происходило в XVI веке при Иване Грозном и его сыне Федоре Ивановиче. Русские стяги над Казанью и Астраханью взвились как символы реванша, исторической мести за трехсотлетнее ордынское «иго». Да и происходило все это в России допетровской, что в имперском сознании начала XIX столетия означало все равно что «до потопа». В последней трети XVIII столетия Россия разделила с Австрией и Пруссией Речь Посполитую, что стало финальным актом соперничества двух восточноевропейских держав, завершением «собирания русских земель», отложенной исторической местью за провозглашение русским царем польского королевича Владислава в 1613 году. Екатерина II отобрала корону у последнего польского короля Станислава Августа Понятовского, но ведь именно по воле императрицы он и надел эту корону на свою голову. В конце XVIII столетия причин взаимной польско-российской неприязни было столько и она имела столь глубокие корни, что мало кто задумывался о самой причине ее существования. За Кавказом никаких исторических долгов не числилось, а память о Тмутаракани могла служить разве что намеком на ранее существовавшие связи. В данном случае Российская империя поглощала государство с тысячелетней историей и самобытной культурой, страну, появившуюся на политической карте несколькими веками раньше Киевской Руси, Польши или Золотой Орды. По легенде, в Грузии находили себе убежище многие, в том числе беглецы из Сирии и Иерусалима после его захвата Навуходоносором. Во времена Античности на территории Грузии получила развитие высокая культура, в которую вносили свою лепту и восток, и запад. Уже в III—IV веках здесь стало распространяться христианство, а в 337 году эта религия приняла статус государственной. Считается, что христианство в Грузию принес сам апостол Андрей Первозванный, а наибольшую известность получила проповедь Святой Нины, пользовавшейся крестом из обрезков виноградной лозы. В VII веке Грузия подверглась разрушительным нашествиям хазаров и арабов, в X веке началось возрождение государства под управлением династии Багратидов, столетие спустя этот процесс был прерван турками.

При Георгии III (1156-1184) и царице Тамаре (1184-1213) Грузия стала одним из сильнейших государств тогдашнего мира. Затем наступила катастрофа: цветущая страна подверглась сначала безжалостному разгрому монголов, а затем войск Тимура. В последний раз объединенная Грузия существовала при царе Александре (1413—1442), который разделил царство между сыновьями, в результате чего образовались три царства — Имеретия, Карталиния (Картли) и Кахетия и пять княжеств — Мингрельское, Гурийское, Абхазское, Сванетское и Самцхетское. Далее страна стала ареной соперничества Турции и Персии. Особенно разорительными оказались походы шаха Аббаса I в первой четверти XVII века. По словам историка В.Е. Романовского, «вся прошлая жизнь Грузии с древнейших времен и до присоединения ее к России представляет непрерывный ряд опустошительных нашествий, и историю Грузии некоторые исследователи справедливо называют мартирологией грузинского народа»[158].

Но разрушения и прочие бедствия — только одна сторона медали. Пришельцы приносили и элементы своей культуры. В древней и средневековой Грузии повсюду видны признаки египетского, финикийского, греческого, иранского, римского влияния. Принятие христианства многократно усилило культурное влияние Запада и прежде всего Византии. Уже в IX веке стало чем-то обыкновенным посылать молодых людей на обучение в Константинополь, развивались грузинская литература и образование. Неоспоримый знак восприятия высокой арабской культуры — устройство астрономической лаборатории в Тифлисе. Нашествия восточных народов не разорвали окончательно отношения с христианским миром. От генуэзцев, живших в городах-колониях черноморского побережья, перенимались приемы строительства и архитектурные решения. В Риме печатались книги на грузинском языке — молитвенник, грамматика. Католические миссионеры открывали в Грузии школы, их ученики занимались переводами на родной язык текстов европейских авторов. Влияние Рима было так велико, что даже католикос Антоний I признал главенство папы, за что в 1755 году лишился сана, который ему возвратили только после покаяния. Прожив несколько лет в России, Антоний стал ревностным поборником и проводником русского влияния. Вернувшись в 1762 году в Грузию, этот церковный деятель открыл семинарии в Телави и Тифлисе по образцу московской Славяно-греко-латинской академии, занимался переводами церковных текстов на грузинский язык[159].

После торжества ислама в Передней Азии христианские государства Закавказья оказались под сильнейшим прессом.

Однако историю грузино-персидских и грузино-турецких отношений нельзя представлять только как упорное и прямолинейное сопротивление иноземному давлению. Времена жестоких погромов чередовались с периодами сравнительно мирного сосуществования. (В XVI столетии царь Кахетии Александр, страстный охотник, даже пошутил, что плотное народонаселение лишило его дичи, согнанной крестьянами из мест привычного обитания.) Отношения Грузии и Персии отличались внутренней противоречивостью. С одной стороны, для шаха это была иноверческая страна, «предназначенная» для нещадной эксплуатации; с другой — Персия нуждалась в Грузии, ибо приходившие оттуда отряды составляли лучшую часть шахского войска. Широко известно, что царь Вахтанг VI в 1722 году стал союзником Петра Великого. Гораздо менее известно, что его брат Ростом сражался во главе грузинской дружины на стороне шаха против афганцев и погиб в битве с ними 8 марта того же 1722 года при Гульнабаде. Шах взывал к чувству мести: кроме Ростома от рук афганцев пали дядя грузинского царя Георгий и еще один его брат, Кайхосро. Но когда правитель Грузии решительно отказался помогать шаху, правитель Персии разрешил действовать против него кахетинскому царю Константину, именовавшемуся после принятия ислама Ма-мед-Кули-ханом, и Тифлис был разграблен кахетино-лезгинским войском[160]. Вообще, время с 1632 по 1723 год в истории Грузии называли эпохой царей-мусульман. Принимая ислам (даже совершенно неискренне), грузинские цари были вынуждены получать и новое, мусульманское имя. Так Вахтанг V, правивший в 1658—1676 годах, стал Шах-Наозом, Ростом (1634-1658) — Хосро-Мирзой, Симон II (1619-1629) — Симон-ханом, Баграт V (1616—1619) — Баграт-Мирзой, Давид (1569-1578) — Даут-ханом, Георгий II (1676-1688) — Гурген-ханом, Ираклий I (1709—1711) — Назарали-ханом[161]. Цари выговаривали право жениться на христианках и крестить своих детей. В 1737 году Надир-шах перед походом на Афганистан захватил «первейших» людей Карталинии и самого царя Теймураза, включил их в состав своего войска. Грузинское ополчение отличилось при штурме Кандагара. Ираклий II участвовал в походе Надир-шаха в Индию в роли почетного заложника и, по преданию, даже заслужил особое благоволение этого свирепого владыки за решение проблемы «каменного столпа». Персидскому войску встретился монумент, надпись на котором грозила проклятием каждому, кто переступит отмеченную им границу. Суеверное воинство наотрез отказалось идти далее, несмотря на щедрые посулы и страшные кары. Ираклий предложил погрузить монумент на слонов и везти впереди колонны: таким образом, подданные шаха выполняли приказы командования, не нарушая при этом заклятья[162]. 6 октября 1735 года население Тифлиса с восторгом встречало персидские войска во главе с Надир-шахом, который нанес поражение туркам, чей гнет казался нестерпимым[163].

Иноземное влияние не осталось бесследным, «персидские мотивы» проникали в политическую культуру и нравы грузинской элиты[164]. Поэтому неоднократные гневные высказывания Цицианова о «персидских повадках» грузинских князей — не только проявление его горячего характера, но и печальная реальность.

Настойчивое повторение тезиса о необходимости поддержки Грузии в отражении внешней агрессии создает представление о полной беспомощности христиан Закавказья. Это не так. Ираклий II, воспользовавшись ослаблением Персии после убийства в 1747 году Надир-шаха, сумел собрать достаточные силы, чтобы напомнить соседям о военной доблести грузин. В 1750 году он разгромил лезгин на реке Иори, а несколько месяцев спустя уничтожил 18-тысячное ополчение Азат-хана возле Эривани. В 1752 году Ираклий разбил войска турецкого военачальника Аджи-Челеби, в 1754 году принудил к бегству отряды Нурсал-бека. Одним из организаторов сопротивления иноземцам был князь Гиви Амилахвари, возглавивший лигу князей Верхней Кахетии. Этот талантливый авантюрист, дитя своего века, на турецкие деньги нанимал отряды дагестанцев и поддерживал самозванцев на персидский трон (Порта надеялась вытеснить Иран из Грузии)[165]. Он сумел добиться того, что персы отказались от идеи перестроить Сионский собор в Тифлисе в мечеть. В 1779 году Ираклий II взял штурмом Эривань, доказывая, что это ханство — собственность короны Багратидов. Не выглядели безответными жертвами и правители Западной Грузии. В 1733 году мингрелы нанесли тяжелое поражение туркам в районе Поти. В 1758 году в битве при Хресили ополчения под предводительством имеретинского царя Соломона I одержали верх в ожесточенной битве с турками. При этом неприятельские военачальники были взяты в плен и обезглавлены. В 1759—1768 годах османы еще несколько раз терпели серьезные военные неудачи в попытках взять реванш. В 1770 году была одержана крупная победа грузин над войсками ахалцыхского паши, причем в живых оставлено всего несколько турок — для того чтобы донести печальную весть о разгроме. В 1774 году в Чхерских теснинах Соломон I перебил четырехтысячный отряд дагестанцев и турок. В 1780 году этот же царь и его союзник, мингрельский князь Дадиани, взяли верх над турками и их союзниками в Рухской битве на реке Ингури. В 1784 году имеретинцы и гурийцы разгромили турок в районе Озургети, в 1785 году перебили полуторатысячный отряд в районе Рачи. Однако все эти военные успехи не меняли военно-стратегического баланса в регионе: мощь Стамбула и Тегерана одолеть в одиночку не представлялась возможным. Восточная Грузия могла выставить 18 тысяч армянского и грузинского ополчения и 5 тысяч всадников из мусульманских провинций, принадлежавших Тифлису[166]. Воевавшие под знаменами царя «татары» (азербайджанцы) признавались великолепными воинами, но верность их приходилось гарантировать выдачей заложников-аманатов. При Ираклии II было построено около 160 укрепленных пунктов, но они не решали проблему горских набегов, поскольку крестьяне не могли постоянно сидеть за стенами и частоколами: надо было работать в поле. В 1774 году была предпринята попытка создать некое подобие регулярной армии — «мориге джари». Каждый годный к воинской службе мужчина должен был один месяц в году явиться на сборный пункт со своим оружием. В первые годы собиралось одновременно до пяти тысяч воинов. В случае военной угрозы объявлялась поголовная мобилизация. Во главе «мориге» стоял сын царя Ираклия — царевич Леван. Но после его смерти в 1781 году численность ополчения стала сокращаться, и вскоре новая форма воинской повинности была отставлена. Первым, кто подал плохой пример, стал царевич Георгий, не явившийся на службу в положенное время. Небольшие доходы казны ограничивали возможность вербовки наемников.

Артиллерийский парк грузинского владыки составляли 12 полевых орудий невысокого качества, заряжаемых плохим порохом. Войско возглавлял сам царь, ему помогали три командующих — сардаря, представители трех знатных княжеских родов — Челокаевых, Амилахвари и Орбелиани. Им подчинялись тысячники, старшие и младшие царские адъютанты, сотники. Слабым местом грузинской армии были дисциплина и организация тыла. «…Хотя все сии чины существуют, не бывают никогда на своих местах, но всегда толпятся в походе при царе, — писал осведомленный современник. — Подчиненные их на походе бродят по своей воле и становятся без всякого порядка. Стан их подобен съезду на торжище крестьян, передовых отрядов и отводных караулов не имеют, а оттого нет такой ночи, чтоб лошадей, а иногда и людей не похищали неприятели из среди лагеря, равно как и они у неприятелей своих то же делают. Провиант не приготовляется, каждый идущий на войну берет с собой сколько может, а оттого часто претерпевают голод, иногда бывает подвоз из Тифлиса, но редко, а потому на походе берут хлеб и прочее для пропитания из селений без разбора и без назначения; недостаток в продовольствии бывает неизбежной причиной, что царь не может войско свое содержать долго в поле; строгости воинской и подчинения вовсе нет, а потому собственным землям пребывание и проход войск от наглости крайне разорителен, добыча и ограбление есть единое награждение всем, кто находится в войсках». В стране имелось несколько крепостей, но только одна (Горисцихе) годилась для размещения в ней гарнизона из чинов регулярной армии[167]. Хорошо знавший Грузию генерал Лазарев также рисовал довольно мрачную картину состояния местного ополчения: «Жалования никакой чин не имеет, а всякий должен кормиться от своего места, и от того еще больше терпит и купец, и мещанин, и поселянин, и, одним словом, всякий… Из князей, которые составляют конницу, есть многие хорошие наездники и довольно храбрые; пехота же их, составленная из мужиков, никуда не годится, исключая тушинцев, пшавов и хевсуров, живущих в горах, но все сии войска так застращены, что без подкрепления даже с самым слабым неприятелем дела иметь не могут…»[168] В конце 1770-х годов, после личного знакомства с действиями русских батальонов, Ираклий II задумал сформировать новую армию. Как писал один из наблюдателей, подданные грузинского царя, «по привычке их к сумасбродной своей вольности, хотя науку воинскую и дисциплину весьма не любят, но видимая от оной польза и собственная их в том необходимая нужда призывает их к регулярной службе охотниками себя показывать»[169]. Однако для создания «с нуля» принципиально новой военной организации одного царского желания было недостаточно. Требовались новая система административного управления, налоговая реформа, радикальные социальные перемены, форсированное развитие промышленности, способной обеспечить потребности вооруженных сил. Надо было сделать то, что сделал Петр I в начале XVIII столетия в России, а для этого у Ираклия II не было никаких ресурсов. Персы могли отправить в поход 60—80 тысяч человек. Не меньшими силами располагали и турки. Таким образом, устоять перед массированным нашествием Грузия в одиночку не могла.

Ираклий II, взошедший на престол в 1744 году, прилагал все усилия для объединения и возвышения страны. В 1761 году ему удалось покончить с разделением Карталинии и Кахетии. Он был, бесспорно, самый крупный государственный деятель Закавказья в XVIII столетии. Проявленные им уже в молодом возрасте качества полководца принесли ему популярность в народе. В 1745 году Ираклий разбил лезгин, принявших самозванца, собиравшегося опереться на Турцию в своих претензиях на шахский престол (турки тогда казались более тяжелыми правителями, чем персы)[170]. Однако такая важная услуга осталась неоплаченной. В конце своего правления Надир-шах превратился в скаредного садиста, одолеваемого подозрительностью. Его охватила страсть накопления богатств, он по доносам без разбирательства казнил множество людей. Жертвой его жестокости стал его собственный сын. Посланники Грузии, явившиеся со смиренной просьбой уменьшить налоговый гнет, были изуродованы — лишились носов, глаз и ушей[171].

Смерть Надир-шаха в 1747 году и последовавшие затем смуты в Персии позволили Ираклию II проводить более независимую политику. Прежде всего, проявив военное мужество и дипломатическое мастерство, он подавил мятежи князей и претендентов на престол, вернув «управляемость» своему царству. В 1753 году ошеломляющий удар получили лезгины. Обычно грузины пытались воспрепятствовать набегу горцев, что было трудной задачей. Ираклий поступил иначе. Он занял горные проходы и преградил дагестанцам путь на родину, справедливо полагая, что противник, отягощенный добычей, постарается избежать столкновения. Расчет оказался верным. Дагестанское ополчение стало пробираться окольными путями, неся при этом большие потери от стужи и голода[172]. Ираклий заставил эриванского и гянджинского ханов признать себя вассалами, причем в 1754 году разгромил под Эриванью персидское войско, пришедшее для того, чтобы восстановить гегемонию Ирана в этом регионе. Победа пятитысячного грузинского ополчения над сорокатысячной армией шаха сделала царя самой влиятельной фигурой в Закавказье. В 1755 году он нанес еще один удар лезгинам, освободив Грузию от уплаты тяжкой дани. В 1773 году соединенное грузино-имеретинское войско разорило приграничные турецкие провинции, но успешно начатые операции пришлось свернуть: как доносил русский представитель, войска грузин «стали приметно уменьшаться, потому что многие партии, получа добычу, с оною самовольно домой к себе возвращались, а как в здешней стороне военная дисциплина и почти всякий порядок весьма мало наблюдается, то не оставалось никаких средств к пресечению такого неустройства»[173]. В следующем году турки попытались взять реванш, но грузины опять наголову разбили неприятеля. При оценке ситуации в Закавказье следует согласиться с грузинским историком начала XX века З. Аваловым, объяснявшим сложное социально-экономическое и административно-политическое положение Грузии тем, что ее царям приходилось сосредоточиваться на борьбе за выживание государства и нации: они просто не могли заниматься подготовкой и проведением необходимых реформ[174].

Заметными оказались успехи царя и в обуздании феодальной вольницы. При подавлении княжеских мятежей в 1750-е годы Ираклий проявил нехарактерную для Закавказья милость к их участникам, что, по-видимому, было воспринято как слабость монарха. В 1767 году его противники объединились вокруг царевича Александра Бакаровича (внука царя Вахтанга VI), которого уволили из Измайловского полка и выслали из России за приверженность Петру III. Сначала царевич искал поддержки в Персии, а затем в Турции. Мятежники собрались в Гори, куда нагрянул Ираклий. На этот раз царь был страшен в своем гневе: зачинщикам рубили головы, сжигали живьем на кострах, калечили всякими изуверскими способами. Князья угомонились надолго[175].

Однако, несмотря на успехи на внешнеполитической арене, последние два десятилетия правления Ираклия II заслуженно считаются временем упадка Грузии. Тяжесть податей оказалась такова, что нередкими стали случаи уничтожения налогооблагаемых садов и виноградников и даже продажи детей[176]. Страну раздирали княжеские междоусобицы, мятежи знати, конфликты представителей правящей династии. При этом обычной практикой стало приглашение отрядов иноземцев — персов, турок, дагестанцев[177]. Чтобы обеспечить лояльность князей и дворян, практиковалась раздача населенных земель, что сокращало число налогоплательщиков и, соответственно, поступлений в казну. В то же время рост дворянского землевладения не сопровождался заметным увеличением дворянских ополчений. В результате приходилось нанимать дагестанцев, которым задержки жалованья давали повод для бесчинств. Последней каплей стало непродуманное разделение Грузии на уделы, фактически означавшее ее дробление не просто на независимые, но на враждующие между собой части[178]. Страну захлестнула анархия. Помещики отбирали у селян всё, что им хотелось. В некоторых уездах доведенные до отчаяния крестьяне предпочитали сотрудничать с дагестанцами, нежели со своими хозяевами. Имеются сведения, что у купцов вымогали деньги варварским способом: их сажали в корзину и опускали в ледяную воду реки Куры[179].

При объяснении причин присоединения Грузии к России кроме вторжения иноземцев называют внутреннюю смуту. Но и она во многом являлась следствием нажима со стороны агрессивных соседей. В XVII—XVIII столетиях христианские государства Закавказья жили в условиях практически не прекращавшейся войны. Традиционное представление об объединяющей роли внешней угрозы не универсально: оно верно только в том случае, когда эта угроза одинакова для всех, когда речь идет о завоевании как таковом. На Кавказе основная форма войны — не тотальное завоевание, а грабительский набег, опасность которого уменьшается по мере удаления от границы. Пограничному князю нередко оказывалось выгоднее и безопаснее быть независимым от своего сюзерена: он мог договориться с беспокойным соседом или нанести ему упреждающий удар, не дожидаясь царской санкции, связывавшей его по рукам и ногам. Кроме того, осознание национальной общности — явление неизвестное в эпоху феодальной раздробленности. Перманентная война рождала героев, которые редко ладили между собой. Наградой за боевые заслуги являлись не ордена и титулы, а увеличение политического веса, получение земельных пожалований и возвышение при дворе, что вызывало жгучую зависть соперников, нередко не менее заслуженных. Для междоусобицы или мятежа в такой обстановке было достаточно любого пустяка. Дополнительным фактором династических и межродовых распрей являлись усилия соседей по поиску возможных союзников из числа недовольных, обиженных и обделенных. Но феодальная вольница нередко играла и положительную роль в судьбе Грузии: строптивые, никому не подчинявшиеся князья, укрывавшиеся в неприступных замках или недоступных урочищах, не позволяли ни персам, ни туркам окончательно и бесповоротно захватить страну. Здесь уместно процитировать того же Авалова: «Крестоносная Грузия, Грузия храбрых царей, доблестных иерархов, монахов ученых и благочестивых, рыцарей, не имевших себе равных на поле брани, Грузия земледельцев, защищавших родные долины до последнего издыхания, — это не вся Грузия, это одна (хотя и лучшая) из стихий ее исторической жизни. Есть и другая Грузия, не менее, если не более действительная, чем та, первая: Грузия царей-вероотступников, льстецов шаха, пастырей-волков, князей-работорговцев, военной челяди с инстинктами грабителей. Эти две Грузии живут бок о бок, никогда одна не растворяется в другой, но часто одна из них выступает на первый план, а другая остается в тени»[180]. Таким образом, несмотря на все внешние угрозы и внутренние неурядицы, государство Багратидов являлось живым политическим телом. При этом огромное число ее жителей, как, впрочем и жителей любого другого государства, с трудом поднималось над поглощавшей их повседневностью и не было способно оценить ближайшие и дальние перспективы. Результат этой близорукости — наличие большого числа консервативно настроенных людей, не только предпочитающих, чтобы все оставалось «по-старому», но и активно сопротивляющихся любым новшествам. Переломить же настроения зачастую оказывалось гораздо труднее, чем одолеть в сражении неприятельское войско. Это в полной мере оценил Павел Дмитриевич Цицианов.

* * *

Что же представлял собой Кавказский регион к тому моменту, когда в Тифлис прибыл Цицианов? Этническая карта Дагестана XVIII — первой половины XIX века в целом соответствовала нынешней: равнинные и предгорные районы за Тереком населяли кумыки; южнее жили аварцы, даргинцы, табасаранцы, лезгины и лакцы. Кроме названных народов, в Дагестане проживали и другие, меньшие по численности. Каждый этнос разделялся на несколько родоплеменных образований, находившихся в состоянии перманентного соперничества, часто переходившего в открытую вражду. Равнинные и предгорные районы края делили между собой несколько ханств — Аварское, Мехтулинское, Кайтагское, Дербентское, Кюринское, Казикумухское, Елисуйское, Тарковское. На территории горного Дагестана существовало около 80 так называемых «вольных» обществ, причем некоторые объединялись в «федерации». Это были особые этно-территориально-политические объединения свободных общинников, управлявшихся по принципам военной демократии. Наиболее крупными из них считались Салаватия, Гумбет, Анди, Койсубу, Андалал, Гидатль, Дидо[181]. К западу от земель кумыков и аварцев проживала вайнахская этническая общность, включавшая в себя чеченцев, карабулаков, аккинцев и ингушей. Соседями последних были осетины. Западный Кавказ населяли абазины и адыгейские племена, обычно именуемые в российской дореволюционной литературе черкесами. Восточной частью адыгейского этноса являются кабардинцы. На территории нынешней Армении и Азербайджана находились Гянджинское, Эриванское, Карабахское, Нухинское, Дербентское, Шекинское, Ширванское и Бакинское ханства, этническая карта которых во многих случаях оказывалась не менее пестрой, чем карта Дагестана. В районах, примыкавших к Каспийскому морю, население было почти сплошь азербайджанское, тогда как в окрестностях озера Севан преобладали армяне. В ряде мест наблюдалась национальная чересполосица. Талышское ханство получило название по своей титульной нации — талышам.

Карталино-Кахетинское царство (Восточная Грузия) занимало площадь около 30 тысяч квадратных километров. (Для примера: площадь Республики Грузия в границах 2007 года — 70 тысяч квадратных километров.) Население насчитывало около 160 тысяч душ, из которых только половину составляли этнические грузины, около 20 процентов — армяне и чуть менее 30 процентов — азербайджанцы («татары») и осетины[182]. Существовали еще четыре независимых грузинских государства: Имеретия, Гурия, Сванетия и Мингрелия, многие территории которых только номинально подчинялись своим верховным правителям. В ряде случаев подданство подменялось данничеством. Этнические группы грузин, жившие в высокогорных районах (хевсуры, тушеты, пшавы и сваны), были фактически независимы и руководствовались нормами военной демократии. Хотя Абхазия со времен Средневековья также считалась единым государством, реальная власть ее владетелей редко распространялась далее окрестностей Сухума из-за «своеволия» местных князей.

Практически все политические структуры Кавказа отличались отсутствием внутренней стабильностью, поскольку феодальная и общинная вольница вкупе с институтом кровной мести давали поистине взрывоопасную смесь, детонировавшую при каждом потрясении (внешняя агрессия, династические конфликты и пр.). Многое зависело от личности правителя: сильные фигуры, не стесняясь в средствах, подавляли своевольных вассалов, концентрировали в своих руках огромную власть и, как правило, расширяли владения за счет соседей. Если на престоле оказывался человек слабый, то его влияние ограничивалось дворцом, где он мог оказаться в положении почетного пленника, а границы его владений начинали терзать соседи, почуявшие легкую добычу. Пограничные зоны государств и родоплеменных организаций постоянно являлись зонами конфликтов. Практически у всех политических образований на Кавказе очертания границ — дело довольно условное. Земли и их население переходили из рук в руки, то теряли независимость, то ее восстанавливали. Владения дробились или соединялись в зависимости от ситуации в династических спорах, которые являлись одной из важнейших составляющих внутренней политики в этом крае. Наличие многочисленного потомства, часто различного по своему статусу, масса взрослых и влиятельных родственников создавали конфликтную ситуацию при наследовании престола[183]. Практика выделения территорий для «кормления» членам правящей фамилии приводила к тому, что местные жители считали этих людей своими владыками и нередко поддерживали их во время мятежей и династических распрей. Об этой особенности политической географии края писал полковник С.Д. Бурнашев, получивший от П.С. Потемкина задание составить описание Кавказа:

«Границу земель Дербентских по положению своему как к Дагестану прилежащих и вдоль Каспийского моря, так и внутрь земли к стороне гор Кавказских, равно и округ к городу Баку и Сальяну определить нельзя по причине беспрестанной у дербентцев с соседями войны, и они распространяются и уменьшаются по удачам… О разделении Адребиджана (Азербайджана. — В.Л.) сказать должно, что настоящее состояние владельцев, границ их земель, связь между собой, союзы и война и расположение к соседям не постоянно и переменяется по беспокойному их духу; вероломному и коварному их свойству и беспрестанным междоусобиям почти ежегодно, равно и в других главных частях Персии ханы и их владения таким же переменам подвержены»[184].

В ханствах Восточного Кавказа законов не существовало даже в азиатском понимании этого слова. Торговля жестоко страдала от непомерных и произвольно взимаемых пошлин и грабежей, в которых нередко принимали участие и ханские дружинники. Экипажи судов, идущих вдоль берега, не могли себя чувствовать в безопасности. Местное население было уверено в том, что имеет полное право на имущество тех, кто потерпел крушение (такое право им якобы дал еще Петр Великий в 1722 году!). При этом законной добычей считался и корабль, вытащенный на берег, чтобы переждать шторм[185]. Все мусульманские владетели Закавказья занимали единую настороженную позицию в отношении России, поскольку не без оснований боялись лишиться «своевольства», и, по мнению того же Бурнашева, «сия воображаемая опасность вовлекает их в соглашение с турками». Они желали видеть в России мощного союзника, но не собирались терять статус полноправных правителей. Грузия была заинтересована в сохранении добрых отношений со своими мусульманскими соседями, поскольку почти каждый конфликт с ними сопровождался мятежом или волнениями в «татарских дистанциях»[186].

Этот этногеографический очерк представлен не для повышения эрудиции читателя, а для акцента его внимания на сложности задач, стоявших перед человеком, облеченным практически всей полнотой политической власти в регионе. Цицианову пришлось иметь дело не с одним-двумя политическими партнерами, а с гораздо большим числом суверенов, обладавших неясными и противоречивыми сведениями о границах собственных владений, не желавших, а во многих случаях и не способных принимать те «правила игры», которые намеревался придерживаться главнокомандующий.

Основой экономики Северного Кавказа и Закавказья в XVIII — первой половине XIX века было сельское хозяйство.

Его развитие определялось природно-климатическими условиями региона, а также другими факторами, среди которых особое место занимала опасность набегов. В горных долинах и на равнинах предгорий плодородные земли позволяли получать высокие урожаи зерновых и овощных культур, во многих районах существовали благоприятные условия для садоводства и виноградарства. В местах, где летом выпадало мало осадков, земледелие оказывалось возможным только при условии искусственного орошения. В горном Дагестане посевная площадь недотягивала до одной десятины на двор. Но даже в таких условиях горцы выращивали ячмень, просо, бобы, кукурузу и чечевицу, часто используя метод террасирования склонов[187]. На равнинах сеяли пшеницу, а в районах с жарким климатом (Азербайджан) получали высокие урожаи риса и хлопка. Здесь же было налажено производство шелка. В лесных и степных районах основной системой была перелога: в течение четырех— шести лет после сведения и выжигания леса выращивали зерновые, а затем в течение четырнадцати-пятнадцати лет землю использовали как пастбище или просто забрасывали. Народные селекционеры вывели сорта, хорошо адаптированные к местным условиям, и, если не случалось природных катаклизмов, горцы и жители Закавказья получали высокие урожаи.

Парк сельскохозяйственных орудий жителей Кавказа в целом не имел принципиальных отличий от того, каким располагали в те времена крестьяне других стран. Наибольшую часть поголовья домашнего скота составляли овцы и козы, которые хорошо использовали горные пастбища, выдерживали дальние перегоны и резкие перемены погоды, обычные для этого региона. Коровы местных пород были мелкими, имели небольшие удои при высокой жирности молока. Волы были тягловым скотом, поскольку лошадей использовали под седло и под вьюк. Черкесия и некоторые районы Закавказья славились своими лошадьми верховых пород. В начале XIX века только в Адыгее существовало более двадцати конных заводов, причем некоторые лошади стоили целое состояние. Слава черкесских скакунов была настолько велика, что их покупка являлась самым надежным прикрытием для лазутчиков, объяснявших свое появление поиском хорошего коня[188]. По самым скромным меркам, поголовье овец только на Западном Кавказе превышало 6 миллионов голов. В порты Черного моря в середине XVIII века горцы доставили 500 тысяч овечьих шкур, тысячу тонн мытой шерсти и 100 тысяч кусков сукна домашней выделки. Заметным подспорьем во многих местах были пчеловодство и охота. Потребности населения в ремесленных изделиях в основном удовлетворялись местными мастерами — кузнецами, оружейниками, гончарами и медниками. В Закавказье города представляли собой типичные средневековые ремесленно-торговые центры, а на Северном Кавказе их роль играли некоторые аулы, жители которых специализировались на производстве определенного вида изделий.

И этот рассказ об экономическом укладе края — не для повышения эрудиции читателя. Для успешного административного и хозяйственного обустройства Цицианову требовались деньги, и деньги немалые. И Павел I, и Александр I настаивали на том, чтобы потребности Грузии в финансах покрывались в основном за счет местных ресурсов. Но господство натурального или полунатурального хозяйства создавало большие проблемы при организации налогообложения. Сбор зерна, продукции животноводства и ремесленных изделий затруднялся плохими коммуникациями, трудностями определения качества, хранения и реализации. Перевод податей в денежную форму многократно усиливал гнет крестьян: купцы беззастенчиво пользовались безвыходным положением селян, вынужденных для уплаты налогов за бесценок отдавать свою продукцию. Хан или другой владетель отдавал определенную территорию в управление своему человеку, позволяя «кормиться» с этой территории. Коронная администрация выплачивала чиновнику фиксированное жалованье в звонкой монете, но ее надо было собрать с подведомственной волости или уезда. Для уплаты нужной суммы селянам зачастую приходилось продавать за гроши гораздо больше зерна, шкур и тому подобного, чем это требовалось для прокормления самого жадного наместника «старого закала». И как это совместить с взращиванием симпатий простого народа к новой власти?

На территории Восточной Грузии, Имеретии, Гурии и Мингрелии торжествовал феодальный строй со всеми его атрибутами. На Северо-Восточном Кавказе развитие феодальных отношений сдерживалось мощным влиянием родовой организации, выполнявшей хозяйственные, управленческие и военные функции. Военная составляющая в жизни горского общества замедляла процесс выделения частной собственности. Дагестанские «владетели», например аварские ханы, не были феодалами по образу немецких графов или русских помещиков. В 1828 году из 211 аулов, считавшихся в их владениях, только 7 платили подати за пользование землями, принадлежавшими этим ханам. Остальные платили дань как вассалы. Правитель Кайтага, уцмий, избирался народным собранием из представителей одного и того же рода и был сильно ограничен в своих административных действиях. Основой власти уцмия было руководство ополчением[189]. Осетинская знать так мало соответствовала великорусским представлениям о дворянстве, что потребовались специальные указы о поступлении детей тамошних старшин на военную службу на правах благородного сословия. На Западном Кавказе все племена делились на «аристократические» и «демократические». У первых существовала иерархическая социальная лестница — князья, служившие им дворяне разных «классов», свободные общинники и несколько категорий феодально-зависимого населения. Вторые поддерживали равенство в своих родах, не чураясь при этом патриархального рабства (все невольники — иноземцы). В «аристократических» племенах феодальная эксплуатация не сопровождалась явным насилием: крестьянин делал «подарки» князю, кормил его и свиту «как гостя», «из уважения» пас его отару. Князь, в свою очередь, оберегал своих подданных от нападений и соблюдал необходимые приличия в общении с ними. Своеволие знати ограничивалось влиянием совета старейшин, а также обычаями, ставившими серьезные барьеры на пути превращения князя в восточного деспота, распоряжавшегося по своему капризу имуществом и жизнью подданных. В конце XVIII века на Западном Кавказе произошла своеобразная феодальная революция: свободные общинники нескольких «аристократических» племен при поддержке «демократических» соседей фактически ликвидировали зависимость от своих князей. В 1793 году депутация адыгских дворян даже обратилась к Екатерине II с просьбой помочь в укрощении «черни». Царица отдала приказ командующему Кавказской линией поддержать князей, несмотря на то, что именно они организовывали набеги на русские земли. В 1796 году произошла историческая Бзиюкская битва, самая масштабная в истории края: многотысячное ополчение шапсугов, абадзехов и натухайцев сражалось против дворянского войска и ставшего на сторону князей племени бжедугов. Хотя победа досталась князьям, они сохранили свои социальные позиции только в Кабарде. Из Западной Адыгеи князья бежали, а те, что остались, утратили почти все прежние привилегии[190].

В Закавказье местные обычаи создавали широкий диапазон в отношениях крестьянства и феодальной знати — от тех, которые описаны выше, до полной деспотии, когда владетель делал со своими подданными все, что ему заблагорассудится. На территории Армении господствующий класс составляли мусульмане-феодалы, эксплуатировавшие земледельцев-христиан. До присоединения Азербайджана к России здесь существовало несколько категорий служилого населения, которые при всех различиях объединялись одним важным признаком: беки, агалары, маафы, намнаузы и военные нукеры в мусульманских провинциях были свободны от податей и повинностей (или имели значительные льготы) в обмен на военную службу. В мирное время они обеспечивали себе пропитание ремеслами, землепашеством, торговлей, службой в ханской дружине, разбоем, доходами от пожалованных ханами имений, а в большинстве случаев — комбинацией всего перечисленного[191]. Главным же стимулом их участия в походах являлась военная добыча.

Социальная организация Кавказа, так же как и этнополитическая карта, отличалась пестротой и неопределенностью (разумеется, в европейском понимании этого слова, когда права каждого сословия с большей или меньшей четкостью закреплялись в письменных законах и других нормативных актах). Это был регион, где торжествовал обычай, аккумулировавший в себе многовековую юридическую практику населявших его народов. Но этот опыт во многих случаях расходился с «видами правительства», которые должен был претворять в жизнь опять же главный представитель императора — Павел Дмитриевич Цицианов.

В России в начале XIX века всякое организованное насилие считалось абсолютной монополией государства. Но социокультурные реалии Кавказа, особенно северной его части, не позволяли положиться на государство как на защитника жизни и имущества. Это приходилось делать самим «обывателям», поскольку структуры, обеспечивавшие их безопасность (полиция тайная и явная, суды, жандармерия и т. д.), отсутствовали. Кровная месть являлась краеугольным камнем правовой системы. Поэтому каждый полноценный в социальном отношении мужчина должен был быть воином. Набег играл важную роль в социализации горского общества и потому не мог быть «отменен» чьим бы то ни было указом. Но именно набег, или, как его часто называли в официальных документах, «хищничество», с точки зрения российских властей был самым нетерпимым явлением. Борьба с ним объявлялась приоритетным направлением деятельности всех главнокомандующих. Однако за «обузданием», которое не могло быть иначе как силовым, вставал грозный силуэт нескончаемого конфликта, получившего впоследствии наименование Кавказской войны. Цицианов столкнулся с этим одним из первых и одним из первых осознал масштаб предстоящих задач.

* * *

В отечественной историографии история российско-кавказских отношений подается под «соусом» некой предопределенности, в виде некого постоянного поступательного движения, имевшего своим результатом накопление исключительно позитивного опыта. Но при внимательном рассмотрении картина выглядит не столь радужной. Для характеристики отношений между Грузинским царством и Россией лучше всего подходит модное ныне выражение «неоднозначные». Еще в 1586 году кахетинский царь Александр II предложил царю Федору Ивановичу подписать договор о союзе и подданстве. В титуле московских правителей появились слова «государь Иверские земли и Грузинских царей». Платой за такой важный, хотя и символический акт стали рейды русских отрядов в 1589—1591 годах во владения «шевкала» — шамхала Тарковского. Но это не спасло восточные уезды Кахетии от набегов, о чем грузинский царь пенял в своих посланиях. Тогда для исполнения союзнических обязанностей в 1594 году был организован крупномасштабный поход князя Андрея Ивановича Хворостинина, закончившийся катастрофой. Поначалу ничего не предвещало беды. Стрельцы и казаки легко взяли верх над местным ополчением, заняли город Тарки и стали ждать союзников-грузин, которые так и не явились. Однако дагестанцы не спешили заключать мир и заперли Хворостинина в его лагере, лишив возможности получать провиант и подкрепления. При попытке прорваться обратно в Россию русская рать потерпела сокрушительное поражение: «воеводы ж утекли не со многими людьми»[192]. Теперь настала пора выступать с обвинениями русской стороне: грузины не прислали обещанную помощь — царевича Юрия и своего свата «Крым-шевкала», который должен был стать новым правителем в Тарковском ханстве[193]. В 1602 году Александр II повторил свою просьбу о подданстве уже Борису Годунову, велись переговоры о скреплении союза династическими браками. Были получены согласие на женитьбу племянника главы грузинского престола на русской великой княжне и обещание выдать дочь Александра II за сына Бориса Годунова по достижении ее совершеннолетия. В 1605 году в знак выполнения договоренностей Москва послала в Дагестан воеводу Ивана Михайловича Бутурлина и Осипа Тимофеевича Плещеева. Вновь русские легко одолели противника в открытом бою, легко заняли важнейшие пункты — и вновь оказались в западне. Грузинская рать опять не явилась. На этот раз воеводы попытались найти компромисс: они выговорили возможность беспрепятственного ухода восвояси в обмен на клятвенное обещание впредь не появляться во владениях шамхала Тарковского. Однако на первом же привале отступающий отряд подвергся внезапной и безжалостной резне. Более семи тысяч ратников погибло или попало в плен. Это подорвало престиж России в регионе.

Изменили даже старые союзники[194]. Тем не менее в 1639 году царь Кахетии Теймураз признал верховное покровительство Москвы и получил очередные заверения в помощи, однако, когда в 1658 году приехал получать обещанное, остался ни с чем. В 1652 году царь Имеретинский Александр III присягнул царю Алексею Михайловичу и опять же получил обещание военной помощи, которое, впрочем, так и осталось обещанием.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.