Огонь с неба

Огонь с неба

В начале апреля 1943 года наш полк перебазировался в Клин. Впервые за все время войны мы оказались далеко в тылу. Как-то не верилось, что ночью можно спокойно спать. Мы уже так привыкли отдыхать днем, а по ночам воевать, что показалось странным, когда нам однажды вечером предложили сходить в кино, а в другой раз — в театр.

Здесь, в Клину, мы узнали, что Александр Алексеевич Воеводин уезжает в распоряжение командующего ВВС Красной Армии, а полком будет командовать майор Михаил Иванович Шевригин.

Невольно подумалось: что это за человек, останется ли все так, как было при старом командире?

Вскоре кто-то сказал, что Воеводину приказано сформировать новую, 313-ю ночную ближнебомбардировочную дивизию. И через несколько дней он действительно приехал к нам. Александр Алексеевич объявил, что наш полк составит костяк нового соединения. Вот это новость! Значит, он опять вместе с нами.

В конце месяца мы слетали на завод за новенькими машинами. Теперь они назывались не У-2, а По-2, по имени их творца Н. Н. Поликарпова. Самолеты отличались от старых легкостью планера, повышенной мощностью двигателя. На них установили настоящее бомбардировочное оборудование с прицелом и пулемет. Яркость освещения в кабинах регулировалась поворотом реостатика. Пилотажные и навигационные приборы имели шкалы с фосфорическим свечением. Это были боевые машины, созданные с учетом опыта войны. Передавая самолеты на заводском аэродроме, рабочие крепко пожимали нам руки и просили сильнее бить врага. Особенно запомнился мне смуглолицый слесарь Алеша Рахматулин.

— Смотри, лейтенант, какой это самолет! — говорил он. — Четыреста килограммов бомб свободно возьмет… Не бойся за машину, бери полтонны… Бей фрица. Будь здоров, браток!..

В мае полк перебазировался на подмосковный аэродром. Каждый день к нам прибывали молодые летчики и Штурманы из училищ. Дивизия формировалась. Воеводин организовал изучение опыта «старичков». Мы летали по аэродромам, проводили конференции, рассказывали о своих тактических приемах.

Слушали нас внимательно. Помню, в одном из полков мне пришлось рассказывать о тактике действий над целью. Я подчеркнул, что важно не только нанести меткий удар, но и быстро уйти после бомбежки. Для этого надо использовать попутный ветер и создать наивыгоднейший угол планирования. Таким путем можно достичь скорости двести пятьдесят километров в чае. А эксплуатационная, как известно, составляет лишь сто десять.

Мое сообщение встретили с недоверием. Молодых летчиков учили все делать строго по инструкции, а боевая практика обязывала выжимать из техники не только возможное, но и невозможное.

Затем мы перебазировались в Степаново. Там летали в лучах прожекторов, ездили на огневые позиции зенитчиков, чтобы лучше изучить их тактику. Дмитрий Супонин любил повторять молодежи: «Боевым опытом овладеешь — врага одолеешь».

В Степаново мы провели эскадрильскую тактическую конференцию. На ней разгорелся спор о целесообразности обучения штурманов технике пилотирования.

«Старички» уже давно научили своих штурманов Скочеляса, Зайцева, Самсонова, Егорова и Рубана водить самолет в горизонтальном полете. Теперь мы решили обучить их взлету и посадке. Командир эскадрильи Вандалковский категорически возразил:

— Раз приказами и наставлениями такое не предусматривается, прошу прекратить разговоры на эту тему. Он требовал «прекратить», а жизнь обязывала добиваться взаимозаменяемости между членами экипажа. Бывали случаи, когда штурман погибал только потому, что убивали летчика.

Шестнадцатого мая меня вызвал командир полка и приказал отвезти срочные пакеты во Владимир, где базировалась одна из частей нашей дивизии. Штурманом со мной полетел Самсонов. На обратном пути я предложил немного изменить маршрут и завернуть к Блудову. Самсонов согласился. Я понимал, что иду на серьезное нарушение, но желание пролететь над родным домом взяло верх.

Минут через сорок мы были уже над Блудовом. Деревня не изменилась. Все те же домики. Вот кривой тополь, на который я когда-то забирался. А вот большой дом Якова Лукича — самого старого жителя деревни. Здесь лет восемь тому назад я не раз стоял у изгороди с чернобровой Шурой, которой так и не успел сказать:

«Я люблю тебя!» Сделав несколько кругов над родным селом, полетел дальше…

…После непродолжительной, но напряженной тренировки 313-я дивизия была готова к отправке на фронт. Девятого июля наш полк с аэродрома Степаново перелетел на взлетно-посадочную площадку около Елизаветино, находившуюся в шестидесяти километрах севернее Волхова. Снова мы оказались на фронте, только на Брянском. Что ожидало нас на новом месте?

Нам было известно, что на Курской дуге идут ожесточенные бои. 5 июля крупные силы немецко-фашистских войск перешли здесь в наступление. Знали мы и о том, что наши части готовят сокрушительный контрудар. Чтобы ознакомиться с новым районом, каждый из нас сделал по вылету.

12 июля войска Брянского фронта перешли в наступление. Снова наш полк включился в боевую работу. Первым объектом бомбардировки стал крупный опорный пункт обороны противника Кривцово. Немцы закопали здесь в землю танки, понастроили дзотов, в лесу вырыли множество блиндажей и окопов. Нам приказали «выжигать танки, орудия и живую силу противника».

Вначале мы не поняли смысла этих слов. Как это «выжигать» танки и орудия? Чем?

Начальник химической службы полка старший лейтенант Здельник пригласил нас в лес, на «таинственную» поляну. Там, по его словам, находилось что-то новое — «выжигатель танков»!

— Удивительно! — не сдержался Скочеляс. — Ты понимаешь, Зайчик, что такое «выжигатель танков»?

Летчики засмеялись. Чем ближе мы подходили к лесу, тем больше слышалось острот. Вот и поляна. На ее обочине, в кустах, стоит зеленая, наглухо закрытая автомашина. Рядом мы увидели ведра, наполненные серыми металлическими шарами, похожими на детские мячи

Здельник взял один из «мячей», отошел в дальний конец поляны и бросил. И тотчас же на том месте взвился яркий столб пламени. Мы невольно попятились, почувствовав обжигающий жар. Через пять минут пламя погасло»

— Это ампулы с самовоспламеняющейся жидкостью КС, — пояснил начхим.

Под вечер все летчики и штурманы собрались у самолета. Здельник показал, как заряжаются ампулами басы (бомбовые авиационные кассеты), как надо правильно их сбрасывать.

— Я должен предупредить вас, товарищи, об особой осторожности, — сказал Здельник. — Если самолет будет прыгать на разбеге, ампулы могут столкнуться, разбиться и загореться.

— Ходить на цыпочках треба, — уточнил Скочеляс.

— Будьте осторожны и над линией фронта, — продолжал Здельник. Старайтесь, чтобы ампулы не задела шальная пуля, а то…

— Понятно! — закончил его мысль Виктор Солдатов — А то живьем сгоришь не хуже немецкого танка.

Слова Здельника озадачили нас. Все цели обычно прикрываются сильным огнем зенитных пулеметов. К тому же противник часто открывает по нас огонь из винтовок и автоматов. Как тут уберечься от шальной пули?..

— Ты бы лучше бомбы сделал из ампул, — посоветовал инженер эскадрильи Степан Садовой, — да оболочку покрепче, чтобы пули не брали. Вот это было бы дело.

Мы долго ходили вокруг самолета с подвешенными басами.

…Первые полеты с ампулами майор Шевригин решил доверить наиболее подготовленным экипажам. Вечером 14 июля он вызвал на командный пункт Вандалковского, Скочеляса, Крайкова, Сербиненко, Егорова, Супонина, Солдатова, Орлова, Анчушкина, Жукова, Габидуллина, Маслакова, Зайцева и меня. Поставил задачу: нанести удар по танкам, орудиям и другим огневым точкам противника, расположенным возле села Алтухово.

Штурманом ко мне назначили Солдатова, высокого, широкоплечего лейтенанта. Осмотрев подвеску басов, он подозвал техника по вооружению Невлера и сказал:

— Отлично, батенька мой. Только правый бас может оторваться на взлете при первом же ударе. Там замок не закрыт.

— Сейчас проверю, — отозвался Невлер. Через час мы были в воздухе.

— Спереди изгиб Оки, под нами Будоговицы, — передал штурман.

В этот момент над лесом у Алтухово, разорвав, словно молния, темноту, повисла осветительная авиабомба. Ее сбросил экипаж Габидуллина. Село и его окрестности стали видны как на ладони. Из леса, деревни и оврагов вверх потянулись разноцветные ленты трассирующих пуль и снарядов.

— Витя, — говорю штурману, — смотри, как даст сейчас Анчушкин!

Командир второй эскадрильи должен был первым сбросить ампулы с КС. И действительно, через минуту внизу выросли десятки факелов. Потом еще два самолета спустили свой груз на восточную окраину опорного пункта.

— Отлично! — раздался в наушниках бас Виктора. — Сейчас Орлов, Супонин и Сербиненко добавят.

Не успел он договорить, как внизу, в темноте, выросли еще два огненных столба. Рядом с ними стали рваться фугасные и осколочные бомбы, сброшенные другими самолетами. Все шло строго по плану.

Огненные трассы вражеских зениток замелькали западнее Алтухова, преследуя наши удалявшиеся самолеты. Этим и воспользовались мы с Солдатовым.

— Прошли место впадения Нугри в Оку. Возьми чуть правее! — передал штурман.

Убираю газ, планирую. Заходим на Алтухово с востока. Слева и справа мелькают тысячи огоньков. Беспокоит одно; только бы пуля не попала в басы. Надо иметь железную волю, чтобы под непрерывным обстрелом сидеть на бочке с динамитом. «Хруп, хруп», — прорезала очередь левую плоскость… «Сейчас вспыхнем», — подумал я. Но тут же успокоил себя, вспомнив старую пословицу всякая пуля грозит, но не всякая разит.

Самолет вздрогнул, басы раскрылись, ударив дверками по перкали, ампулы полетели на цель. Я моментально развернул самолет и со снижением пошел на северо-восток. Когда стрелка высотомера остановилась на шестистах метрах, дал полный газ. Скорость достигла двухсот километров в час.

— Попали! Горит! — ликовал Солдатов. Вся восточная окраина вражеского опорного пункта была охвачена пламенем.

…Возвратившись с задания, идем на командный пункт. Летчики один за другим бойко докладывают о результатах вылета. Заместитель начальника штаба — всегда уравновешенный капитан Тимофеев едва успевает записывать их доклады.

— Спокойней, спокойней! — говорит он, хотя сам заметно нервничает.

— Вот тут, тут, товарищ капитан, — тычет пальцем в карту сержант Голубев.

— Где тут? Надо точнее показывать! — делает ему замечание капитан. Ошалели, что ли, вы сегодня?

В эту ночь действительно все «ошалели». Летчики и штурманы наперебой рассказывали техникам и мотористам об огромных пожарах и взрывах. Стоявший рядом с инженером полка по вооружению Здельник довольно улыбался.

В землянку вошел Скочеляс. Обычно он перед докладом всегда снимал с головы меховой шлем. Сегодня же изменил своей привычке.

— Где Здельник? — крикнул Михаил и, увидев начхима, шагнул к нему.

— Михаил Ефимович! Вы великий человек! Вы — фокусник! Маг! — начал сыпать он восклицаниями. Здельник даже зажмурился от удовольствия.

— Что вы, что вы, я тут ни при чем, — приговаривал он с улыбкой.

…После доклада летчики и штурманы вышли покурить.

— Миша, расскажи что-нибудь, — предложил Николай Пахомов.

— Это можно, — отозвался Скочеляс. Снял подшлемник и начал:

— Все мы артисты. И ты, Шурик, и ты, Витя, и ты, и ты… Помню, до войны китайцы показывали в цирке аттракцион. Миловидная девушка становилась к стенке. Ее напарник, страшно разрисованный и одетый во все черное, брал блестящие длинные ножи, отходил метров на пять и начинал их бросать в нее. Первый вонзался в стенку около левого уха девушки. Возьми он на два-три сантиметра правее — и кинжал мог оказаться в щеке красавицы.

— Брось, — перебил его Самсонов, — такого не бывает…

— Раз говорю, значит, бывает, — оборвал его Михаил и продолжал: Страшилище целится и кидает второй нож… Он вонзается рядом с правым ухом красавицы… Так он бросил десятка полтора кинжалов, обрамив ими девичью голову. А ей хоть бы что, даже глазом не моргнула.

Скочеляс сделал паузу, глубоко затянулся папиросным дымом и продолжал:

— Я всю жизнь восхищаюсь этой артисткой. Вот и сегодня вспомнил ее. Между нами есть что-то общее. В нее кидали ножи, в нас стреляли из автоматов, пулеметов и орудий.

— Так что, Ваня, ты тоже настоящий артист, — обратился он к Крюкову. И Габидуллин тоже…

— А жизнь идет вперед, — рассуждал Михаил. — И мы уже далеко ушли от этой актрисы. В нас выпускают десятки тысяч пуль и снарядов, ведут стрельбу сотни фашистов, и каждый норовит попасть. Та девушка, дай бог ей хорошего жениха, вроде нашего Шурика, стояла неподвижно, а мы летим со скоростью сто десять километров в час, — он эту цифру иронически подчеркнул, — и бросаем чудодейственные шары, от которых все горит. Вот поэтому, как это ни странно, я считаю себя народным артистом, а Шутова и Крюкова — заслуженными. Но вы не обижайтесь. Заслуженного тоже не просто получить. А народного тем более. Надо пройти Рамушево, Омычкино, Налючи, Бяково!

— Демянск, — подсказал Пахомов. В памяти моей сразу ожили бои на Северо-Западном фронте.

— Ребята, разрешите внести поправку! — обратился ко всем Михаил Егоров. — Под Старой Руссой зенитные трассы были уверенные, чувствовалось, что у фрицев рука не дрожала…

— Верно, верно, — перебил его Скочеляс, — а вот брянский фриц уже не тот…

— Правда, Миша, не тот фриц пошел, — добавил молчавший до сих пор Крайков.

— А это хорошо, скорее намылим ему холку…

— Опять, наверно, все про Орел болтаешь? — перебил Скочеляса вошедший Вандалковский. И тут же приказал: — Всем к самолетам! Проверьте подвеску бомб и басов!

Он ушел так же внезапно, как и появился. Всегда официальный, он и теперь своими словами резанул по душе, словно ржавым, тупым ножом.

— Ой, нос… нос! — вдруг услышали мы громкий крик.

Все бросились на помощь. Видим: техник Мячков сидит возле самолета на корточках, держится за нос и повторяет:

— Ой, больно! Нос ищите.

— Брудного сюда, скорее Брудного! — закричал Пахомов, вызывая врача.

Подбежал запыхавшийся капитан медицинской службы Оскар Брудный.

Мячков встал. Лицо у него было в крови, срезанный кончик носа болтался на кожице.

В чем дело? Что случилось? Вскоре все выяснилось. Оказывается, к самолету подошел Вандалковский и стал за что-то отчитывать Мячкова. Тот торопливо вылез из кабины, но, встав на плоскость, поскользнулся, покатился и задел носом за острый край расчалки.

Мячкова отправили на самолете в госпиталь. Николай Корнеевич Пахомов написал письмо известному хирургу, попросив его помочь «замечательному технику, другу и товарищу». Через несколько недель техник вернулся радостный. Нос ему «припаяли» на славу. Правда, он оказался немного великоват.

Мы не раз вылетали с ампулами и бомбами. От наших ударов горело все танки, блиндажи, орудия. Через несколько дней в армейской газете появилась заметка старшего сержанта Маслакова: «Удар ночных бомбардировщиков», с подзаголовком: «Зарево пожара видно за семь — десять километров».

Вскоре в полк поступила еще одна новинка — термитные бомбы. Здельник опять стал героем дня. Эти бомбы оказались удобнее, чем ампулы с КС. Термитные шарики находились в прочной обтекаемой оболочке. Бомба разрывалась на высоте сто — триста метров и поражала значительно большую площадь, чем ампула.

Нам везло. Комдив Воеводин все новинки испытывал у нас и уже потом передавал их другим полкам дивизии…

Самолеты нашего звена стояли под раскидистым столетним дубом. Высокий Виктор Солдатов почти доставал головой до его зеленых резных листьев.

Подошел техник Евгений Дворецкий и доложил:

— Товарищ командир, самолеты к боевому вылету готовы.

Потом появился Вандалковский. Как всегда сухо, он отчеканил:

— Шмелев, взлет через тридцать пять минут после меня. — Сказал и побежал дальше.

Взлетели. Вот и цель. Внизу тут и там рвутся фугасные бомбы, снопами искр обозначают свой путь реактивные снаряды, выпущенные по прожекторам. Вздымают кровяные зарева ампулы КС.

Зенитный огонь внезапно прекратился. Теперь на цель должны выйти с термитными бомбами Орлов, Супонин и Сербиненко.

— Все по плану, — радостно говорит Солдатов. Мы до боли напрягаем зрение, чтобы не просмотреть первые разрывы термиток.

— Чуть правее, убирай газ, — командует Виктор. Увлекшись наблюдением, я не заметил, как подошли к цели. Ночную мглу прорезал ослепительный луч света. Это сбросил две термитки командир второй эскадрильи. Сотни ярко-красных шариков веером опустились на цель. Через минуту разорвались еще две бомбы.

— Добавим! — крикнул Солдатов.

Самолет вздрогнул и развернулся на сто двадцать градусов. Через несколько секунд и наши термитные бомбы упали точно на цель.

В воздухе нас сменили другие самолеты. Они все шли и шли. Фугасные бомбы рвались непрерывно. И все это творил «старшина фронта» По-2, перкалевый «русс-фанер», как называли его фрицы.

Войска Брянского фронта продолжали наступать. Радуясь их успехам, мы старались как можно лучше им помогать. В эти дни у меня и моего штурмана родилась мысль увеличить бомбовую нагрузку. Доложили о своем намерении командиру эскадрильи старшему лейтенанту Вандалковскому, а тот обратился с ходатайством к майору Шевригину. Посоветовавшись с заместителем по политической части, командир разрешил нам вылететь с четырехсотпятьюдесятью килограммами бомб. Проверив еще раз правильность их подвески, мы вырулили на старт.

Набрав высоту, подошли к линии фронта.

Нам было приказано ударить по лесу, южнее Алтухово, где разведка обнаружила скопление войск противника. Вот и нужная деревня. Я убрал газ и стал планировать.

Штурман передал:

— Так держать, будем делать два захода!

Две термитные бомбы оторвались от самолета. Не успел я развернуть самолет, как внизу разорвался наш «подарочек». После ослепительной вспышки во все стороны полетели розовые и белые шарики.

Развернулись для второго захода. Когда мы были уже на боевом курсе, из леса начал бить зенитный крупнокалиберный пулемет противника. Не обращая на него внимания, сбросили еще две термитные бомбы. Внизу запылали вражеские автомашины, танки, бронетранспортеры.

С такой же бомбовой нагрузкой летали в эту ночь Крайков, Супонин и Орлов. После полетов состоялся полковой митинг. Командир полка рассказал нам, как развивается наступление войск Брянского фронта. Зачитал благодарственные телеграммы в наш адрес от наземных частей. Затем выступило несколько летчиков и штурманов: Гудков, Скочеляс, Орлов, Самсонов, Садовой. Каждый из них клялся громить врага до последней капли крови, призывал беспощадно уничтожать фашистскую гадину.

После митинга мы ватагой пошли в столовую. Настроение у всех было приподнятое, некоторые вели себя, как расшалившиеся дети. Кто-то из ребят так сильно меня толкнул, что я, задев ногой за корень, чуть не упал. Шедший позади Василий Семенович Сувид пожурил нас за баловство, а потом стал расспрашивать, что нам пишут родные из дому. Под конец разговора замполит, как бы между прочим, поинтересовался, не думаю ли я вступать в члены партии.

— Ведь кандидатский стаж у тебя уже истек, — заметил он. — Так что подавай заявление.

Я хотел сказать, что сам давно мечтаю об этом, но смутился и ответил:

— Рановато еще, товарищ подполковник. Вы же сами только что говорили, что нам надо серьезности набраться.

— Верно, говорил. А ты уж и обиделся? — рассмеялся Сувид. — Ну что ж, ладно, набирайся серьезности.

И он похлопал меня по плечу.

Когда я пришел в столовую, ребята уже с аппетитом завтракали. Неунывающий Скочеляс рассказывал им очередную небылицу. То и дело слышались взрывы смеха.

Раньше наш полк обычно останавливался в деревнях. Теперь мы разместились в лесу, в шалашах, построенных из веток. Большие дубы служили хорошей маскировкой и для людей, и для самолетов.

Пока мы блаженствовали в своих зеленых жилищах, войска Брянского и Западного фронтов, несмотря на упорное сопротивление противника, продолжали наступать. Двадцать второго июля они освободили Волхов. Впереди был Орел, за ним — Брянск!

На Курской дуге советские войска тоже перешли в контрнаступление и гнали фашистов в три шеи. Мы искренне радовались этим успехам, но вид отбитой у врага родной земли нередко повергал нас в глубокое уныние. От Волхова до Орла и далее горели тысячи деревень. Даже в воздухе, на высоте полторы тысячи метров, чувствовался удушающий запах гари. Сколько людей лишилось крова!

Второго августа мы, как всегда, собрались перед вылетом на командном пункте. Разведка сообщила, что в районе Бакланово, в оврагах южнее речушки Неполодь, скопилось много пехоты, артиллерии и танков противника. Командир полка приказал, действуя эшелонирование одиночными экипажами, уничтожить живую силу и технику врага.

Изучив цели, мы проложили на карте маршруты и поднялись в воздух. Впереди шел командир эскадрильи Вандалковский, вторым — Крайков, третьим я. За нами летели остальные. Теплый августовский дождик ухудшал видимость.

В район Бакланово пришли на высоте две тысячи метров. Вандалковский сделал первый заход и сбросил две светящиеся бомбы. Идущий за ним Крайков метким ударом термиток поджег несколько автомашин и танков. Эти яркие «костры» помогли и нам точно выйти на цель. С восточной окраины деревни открыла огонь вражеская зенитная батарея, в небо взметнулся луч прожектора и потянулись пунктирные линии трассирующих пуль и снарядов. Некоторые огненные шарики проносились рядом с самолетом.

Я убрал газ, прекратил противозенитный маневр и перевел машину в планирование. Несмотря на обстрел, Солдатов прицеливался спокойно. Мы с ним оказались в положении китайской актрисы, в которую бросали ножи.

— Чуть левее, — послышался голос штурмана. — Хорошо, так держать.

Самолет заметно подпрыгнул: полетели вниз две термитные и одна фугасная бомбы.

— Гады, царапнули! — вскрикнул Солдатов.

— Куда?

— В ногу.

— Крепись!

Хорошо, что штурман отделался легким ранением. Осколок рассек ему сапог и задел лишь мякоть икры. По возвращении на аэродром Солдатову забинтовали ногу, выдали новые сапоги. Чувствовал он себя нормально и продолжал летать.

Пятого августа был взят Орел. Много людей погибло при освобождении этого города. Наш полк тоже потерял два экипажа.

В сводке Совинформбюро говорилось:

«В результате упорных наступательных боев войска Брянского фронта, при содействии с флангов войск Западного и Центрального фронтов, разгромили отборные части немецкой армии, сосредоточенные германским командованием в районе Орла, ликвидировали орловский плацдарм врага и 5 августа заняли город Орел, в течение почти двух лет находившийся в руках немецких оккупантов».

Москва салютовала освободителям Орла орудийными залпами. Это был первый салют за время войны. В нем прозвучала и боевая слава нашего полка.

После полкового митинга мы стали наносить на карту новую линию фронта теперь она проходила западнее Орла. Скочеляс не выдержал и обратился к командиру полка с просьбой разрешить ему побывать в родном городе.

— Вы же знаете, что у меня там остались родители. Шевригин хорошо понимал душевное состояние Скочеляса.

— Дня через три полетишь, — объявил он.

Советские войска продолжали гнать фашистов на запад. Линия фронта отдалилась от нашего аэродрома более чем на двести километров. Нам приказали перебраться на взлетно-посадочную площадку, расположенную около деревни Ломна. Чтобы быстрее перебазироваться и не попасть под огонь вражеских истребителей, решили лететь звеньями, на бреющем.

Перелет не обошелся без казусов. Старший лейтенант Крайков и его штурман Маслаков, потеряв ориентировку, сели на аэродром, куда только что перебазировался другой полк нашей дивизии. Как ни в чем не бывало, летчик подрулил машину к старту и только тут, увидев незнакомые лица, понял, что заблудился. Не говоря ни слова, он немедленно взлетел, восстановил ориентировку и взял курс на Ломну.

Этот случай, возможно, остался бы незамеченным, если бы вечером в полк не прилетел командир дивизии Воеводин. Когда личный состав построился, он подошел к Вандалковскому и спросил:

— Ваша эскадрилья перелетела без происшествий? Вандалковский бойко доложил:

— Товарищ полковник, перебазирование прошло хорошо. — И, решив прихвастнуть, добавил: — Ведь эскадрилья-то первая!

Воеводин улыбнулся:

— Скажите, пожалуйста, у кого из вас на левом борту самолета нарисована льдина с медвежонком?

Стоявший рядом с Вандалковским Крайков густо покраснел и сказал:

— Это мой самолет, товарищ полковник.

— Ну вот и нашелся виновник. Так это ты заблудился?

— Нет, что вы, — смущенно ответил Крайков. — Мы просто случайно сели не на тот аэродром…

— А как это называется?

— Потеря ориентировки, — признался Крайков.

На этом разговор закончился.

В Ломне разместились с комфортом. В глубоких и прочных землянках было тепло и сухо. На стенах красовались подковы, прибитые «на счастье» прежними хозяевами. Но они не помогли фашистам, которые продолжали катиться на запад.

Двенадцатого августа нас подняли по тревоге. В семнадцать часов мы уже были на КП. А технический состав, разбуженный раньше нашего, уже заканчивал подготовку самолетов к вылету.

— Сегодня что-то необычное ожидается, — нарушил общее молчание Пахомов.

— Наверно. Сейчас узнаем, — поддержал его кто-то. Подошел командир полка.

— Прошу садиться и внимательно слушать, — сказал Шевригин. Лицо его было озабоченным и даже немного хмурым. Летчики достали карты, карандаши, линейки.

— Товарищи, — начал Шевригин. — Отступающие немецкие войска вывозят награбленное у нас добро по железной дороге Орел-Брянск. В Карачеве обнаружено скопление эшелонов. Нашему полку приказано нанести по этой станции бомбовый удар. Порядок вылета: третья эскадрилья, вторая, первая. Бомбовую нагрузку взять максимальную. Впереди для освещения цели пойдут два экипажа. Первым полетит Шмелев, вторым Супонин. Каждому взять по четыре осветительные бомбы.

Такие задания для нас считались наиболее трудными. Железнодорожные станции, а тем более узлы всегда прикрывались несколькими батареями зенитной артиллерии разного калибра, дивизионами прожекторных и звукоулавливающих установок. Все эти средства сводились в единую систему круговой противовоздушной обороны, управляемую централизованно. Попадая в такую зону, самолет непрерывно находился под наблюдением и огнем противника. Кроме того, для прикрытия некоторых железнодорожных узлов фашисты привлекали истребителей-ночников.

К вылету готовились очень тщательно. Когда пошли к самолетам, уже совсем стемнело.

Через несколько минут мы со штурманом Николаем Корнеевичем Пахомовым были уже в воздухе. На высоте полторы тысячи метров пересекли линию фронта.

— Слева впереди Карачев, — доложил Пахомов.

— Вижу.

Мне почему-то стало немного страшно при подходе к этому крупному железнодорожному узлу.

Ведь наша разведка еще не успела выявить систему расположения прикрывающих его огневых средств. Надо было самим придумывать, как лучше обмануть противника.

— Коля, приготовься, — передал я штурману. — Сейчас отойдем немножко вправо. На цель будем заходить с запада. Хорошо?

Пахомов согласился.

Этот маневр был продиктован не столько тактическими соображениями, сколько подсознательным желанием оттянуть момент выхода на цель. Когда идешь на объект, не имея ясного представления о его обороне, то в действиях порой появляется какая-то неуверенность, даже охватывает минутная слабость. Думаешь: подожду еще немного, может быть, пушки сейчас заговорят, противник откроет себя. Верно сказано, что самое неприятное в бою — неизвестность.

Под крылом медленно проплывало едва различимое полотно железной дороги. Станция была окутана темнотой. Иногда мелькали лишь искорки маневрировавших паровозов. Город затемнен. Когда цель оказалась совсем близко, Пахомов скомандовал:

— Довернуть чуть вправо. После сбрасывания — резко влево.

— Хорошо!

Он сбросил одну за другой осветительные бомбы, потом — осколочные. Еще не успели сработать дистанционные взрыватели наших «сабов», как в небо взметнулись четыре мощных луча прожекторов. Яркий свет резанул по глазам и ослепил меня на некоторое время. И тотчас же сильная взрывная волна подбросила хвост самолета вверх. Управление вырвалось у меня из рук. Машина «клюнула» носом и начала падать.

Опомнившись, я оглянулся и увидел, что хвост пока цел. Быстро схватил ручку, нащупал ногой сектор газа и стал выводить самолет из пике. Машина послушалась рулей.

На высоте примерно триста метров мне удалось наконец выровнять самолет. На станции начались пожары. Это другие наши экипажи сыпали бомбы на головы врага. Когда сброшенные нами «сабы» догорели, на цель вышел Дмитрий Супонин и «повесил» над узлом еще четыре «фонаря». Термитные, фугасные и осколочные бомбы рвались в разных концах станции. А мы «на всех парусах» устремились домой.

Сели благополучно. Выключив мотор, я сказал подбежавшему технику:

— Женя, осмотри хвост! Нас чуть не тюкнули. Дворецкий вынул из кармана электрический фонарик и стал осматривать хвостовое оперение. В стабилизаторе, руле поворота и фюзеляже он насчитал более пятидесяти пробоин. В лонжероне стабилизатора застрял осколок. Осторожно вынув его, Дворецкий передал этот «трофей» мне. Долго я носил его в планшете, как память о «карачевской операции».

После полетов Скочеляс снова обратился к командиру полка за разрешением слетать в Орел. Тот отпустил.

— Хорошо, — сказал, — лети. Даю тебе три дня отпуска. Будь только осторожнее.

Летчик Умелькальм доставил Михаила на небольшую площадку около Орла, а сам вернулся в полк. Потом Скочеляс рассказывал, как он шел, нет, не шел, а бежал к родному дому. Живы ли родные?

На двери дома висел замок. Разные мысли полезли в голову. Раз дом закрыт, значит, в нем кто-то живет. Скочеляс зашел к соседям. Те сообщили, что отца расстреляли фашисты, а мать куда-то уехала. Осталась только бабушка. Михаил вернулся к дому, замка на двери уже не было. С горькими слезами встретила внука бабушка. Немного успокоившись, она рассказала обо всем подробно. Перед приходом фашистов отец успел эвакуировать мать вместе с братом и сестрой. Сам же уехать не смог.

Захватив Орел, гитлеровцы под угрозой расстрела приказали всем машинистам явиться в комендатуру. Отец Скочеляса — Петр Демьянович не пошел. Через три дня фашисты схватили его и расстреляли «за неподчинение немецким властям». Бабушка хотела похоронить отца, но гитлеровцы не разрешили. Так и не знает она, где его закопали.

…Тринадцатого августа нас вновь подняли по тревоге. Когда все собрались на КП, командир полка сказал:

— Наши войска неудержимо идут на запад. Мы давно не бомбили аэродромы противника. И вот сегодня получен приказ нанести удар по Городищу. Там скопились транспортные и боевые самолеты противника. Надо уничтожить их.

План действий выглядел несколько необычно. Для отвлечения средств ПВО противника и подавления его огня выделялась специальная группа. Основные силы должны были подойти к аэродрому на бреющем и нанести внезапный удар.

Долго мы «обмозговывали» детали полета.

Третья эскадрилья считалась слабее других по подготовке летного состава, поэтому ей отвели отвлекающую роль. Первая и вторая эскадрильи составили ударную группу.

Если раньше экипажи отправлялись на задания по мере готовности каждого из них, то теперь решили вылететь строго по времени и с минимальным интервалом. Это давало возможность быстрее проскочить зону ПВО и нанести сосредоточенный удар.

Полк поднялся в воздух. Мы с Пахомовым шли шестыми. Наша эскадрилья должна была первой выйти на цель. При подходе к северной окраине Брянска противник, включив прожекторы, открыл такой сильный огонь из зенитных пушек и пулеметов, что у меня даже спина взмокла. Всегда спокойный Корнеич передал:

— Коля, чуть правее… Прожектор остался слева… Хорошо…

— Ты держи пулемет наготове, — прервал я его, — сейчас выскочим на аэродром — и бей!..

Чем ближе к цели, тем крепче сжимаю ручку управления. Штурман предупреждает:

— За домами цель!

— Ясно.

Пики лучей прожекторов стеной встали вокруг аэродрома. Но первые самолеты уже сбросили бомбы. Отсветы взрывов и очаги пожаров разорвали темноту ночи. Небо полосуют трассы пуль и зенитных снарядов. Прижавшись к земле, ожидают своей участи самолеты противника. Мы сбрасываем на них десятки осколочных и фугасных бомб.

— Горят! Горят! — торжествующе кричит Корнеич и строчит по «юнкерсам» из пулемета.

Вдруг кабину заливает ослепительный свет. В нас нацелены три прожектора. Ну, думаю, теперь крышка. Но нет, повезло, выскочили. Первая атака удалась.

Резко развернулись, обогнули Бежицу с запада и, прижимаясь к густому лесу, благополучно возвратились на аэродром. Так был применен новый тактический прием — ночная атака с бреющего полета. Опыт оказался удачным. На следующий день с аэродрома Городище уже не взлетел ни один фашистский самолет.

Враг откатывался под ударами наших войск. На земле и в воздухе шли непрерывные бои. Напряжение в работе росло. Мы не только недосыпали, порой некогда было даже поесть. Днем нашей пехоте и танкам расчищали путь штурмовики, истребители и бомбардировщики. Ночью действовали мы. Круглые сутки над брянскими просторами висел гул авиационных моторов.

В эти дни я подал заявление о приеме меня в члены партии. Партийное собрание состоялось прямо на аэродроме, когда последний самолет возвратился с боевого задания.

Занятый своими мыслями, обдумывая, что рассказать собранию, я почти не слышал, как принимали в партию моих боевых друзей. Очнулся только тогда, когда меня вызвал Сувид.

— Товарищ Шмелев, расскажите свою биографию…

Коммунисты слушали меня внимательно. Коротко рассказав о себе, я заявил, что хочу воевать за Родину, а если надо, то и погибнуть за нее коммунистом.

Слово взял командир полка Шевригин:

— Я рекомендую принять товарища Шмелева в члены нашей большевистской партии. Все мы хорошо знаем его. На наших глазах вырос он в неплохого бойца. Но товарищу Шмелеву, как и всем нам, надо сделать правильный вывод: погибнуть на войне — дело не хитрое, труднее воевать так, чтобы врагов бить, а самому оставаться живым. Работы у нас еще непочатый край. Враг еще топчет нашу родную землю, миллионы советских людей томятся в фашистской неволе… Он на минуту умолк, оглядел присутствующих и продолжал: — Значит, погибать нам еще рано, товарищ Шмелев. Главное сейчас — сделать каждый боевой вылет грозным для врага, в каждый удар вкладывать всю силу ненависти к врагу. Так учит нас партия.

Сегодня мы принимаем тебя в свои боевые ряды. Теперь ты полетишь в бой не просто летчиком, а воином-коммунистом! Вот какое дело, товарищ Шмелев! Понял ты нас?

«Понял, дорогие друзья, — мысленно отвечал я всем коммунистам. Благодарю вас за большое доверие, я сумею его оправдать».

Слово взял наш комсомольский вожак Миша Егоров:

— Уверен, что мы не ошибемся, приняв в партию Николая Шмелева. С тех пор как его приняли в кандидаты, я внимательно наблюдал за ним…

Мне подумалось: «Вот оно что! А я и не подозревал, что меня проверяет боевой друг».

…Парень он правильный, — продолжал Егоров. — И воюет хорошо. Но бывают у Николая и заскоки. Однажды ему не понравилось летать с молодым штурманом. В другой раз он показал нам «высший пилотаж». Так вот пойми, дорогой товарищ Шмелев: нас, коммунистов, в полку не так-то много. И мы у всех на виду, с нас берут пример. Нам доверяют во всем, нам — представителям ленинской партии. Надо ценить такое доверие.

И я еще раз подумал: «Спасибо, товарищи, большое вам спасибо за теплоту и строгость, за великое доверие. Я его оправдаю!»

Вскоре начальник политотдела дивизии вручил мне партийный билет. День 23 августа 1943 года стал для меня праздником на всю жизнь.

Через три дня командир полка вызвал Вандалковского, Антипова, Крайкова, Супонина, меня и приказал нам вылететь в распоряжение представителя штаба фронта. Сесть мы должны были на площадке около города Карачев. Видимо, Шевригин и сам не знал, в чем состоит это задание. Ведь мы еще ни разу не летали без штурманов.

На месте нас встретил полковник — представитель штаба фронта — и приказал: ночью выбросить наших разведчиков в тыл противника, южнее Брянска. Надо было сделать два вылета — сначала отправить людей, потом боеприпасы и продовольствие для них. Место выброски — юго-западнее населенного пункта Красное.

Мы стали готовиться. Метеорологи предсказывали низкую облачность и дождь. Вот это уже ни к чему.

После ужина собрались возле самолетов в ожидании разведчиков. Вскоре подошли пять человек: майор, два старших лейтенанта и два сержанта.

Командир эскадрильи Вандалковский приказал мне идти первым. Со мной летел майор, — видимо, командир этой группы. За мной шел Вандалковский, потом — Крайков, Супонин и Антипов. Заранее условились: держаться ближе друг к другу и изредка перемигиваться аэронавигационными огнями. В случае ухудшения погоды я должен был дать красную ракету — сигнал: выброска отменяется, возвращаемся домой.

Маршрут пролегал над Брянскими лесами. До Десны шли на высоте восемьсот — шестьсот метров. Облачность резко понижалась, как бы придавливая самолеты к земле.

До конечного пункта оставалось километров двадцать, когда майор спросил:

— Какая высота?

— Сто пятьдесят метров.

Когда прошли еще километра два, попали в сильную полосу дождя. Вновь раздался голос майора:

— Сумеете ли выбросить меня?

— Наверное, ничего не выйдет! Давайте возвращаться!

Майора это смутило;

— А что дома скажут, а?

Мне и самому стало неловко: до цели дошли без помех, а задание не выполнили. Но, когда майор начал осаждать меня вопросами, я не выдержал:

— Вы что, гробануться захотели? Тогда прыгайте… Майор, видимо, понял мое состояние и согласился:

— Хорошо, давайте вернемся…

Ночное дождливое небо прорезала красная ракета. Помигав аэронавигационными огнями, я лег на обратный курс. За нами повернули остальные. Часа через полтора мы сели на свою площадку и доложили представителю штаба фронта, что из-за плохих метеоусловий задание не выполнили. Тот вызвал метеоролога и потребовал точных сведений о погоде в районе Брянска и Почепа. И вот результат — после двенадцати ночи погода улучшится.

Во второй половине ночи вылетели снова. Но едва прошли километров семьдесят от Карачева, как попали в густую облачность. Потом, как из ведра, полил дождь.

Я опять предложил майору вернуться.

— Нет, — ответил он, — на этот раз возвращаться не буду… засмеют…

При высоте сто — сто пятьдесят метров взял курс строго на Красное. И вдруг, как в сказке, погода резко улучшилась. Бывает же такое! В районе выброски высота облачности поднялась до пятисот метров.

— Пора, товарищ майор!

Мой пассажир спокойно вылез на плоскость и протянул мне руку:

— До свидания…

— Ни пуха ни пера…

Он оторвался от плоскости и скрылся в ночной мгле. Отвернув машину немного в сторону, я стал ждать сигнала с земли. Через несколько минут увидел мигающий огонек — майор приземлился благополучно. Потом в лесу замелькали еще четыре красных огонька. Все в порядке! Задание выполнено. Можно возвращаться домой!

Вот и аэродром. Быстро подвесили грузовые парашюты с мешками, наполненными боеприпасами и продовольствием, и полетели в тот же район. Дождь продолжался, но теперь он нам был уже не страшен. Сбросив груз, подождали сигнала. Зеленые мигающие огоньки на земле подтвердили: мешки упали точно. Обратный путь наша пятерка, несмотря на сильный дождь, прошла благополучно.

…Шел сентябрь. Напряжение в боевой работе не спадало. В эти дни нам довелось выполнить еще одно не совсем обычное задание.

Шестнадцатого сентября в два часа дня Алексея Зайцева и меня срочно вызвал начальник штаба полка Лопаткин. Улыбаясь, он сказал:

— Сейчас звонил командир дивизии и приказал немедленно прислать вас к нему. Вылетайте!

Через чае мы были уже в дивизии. Зачехлили машину и молча пошли к комдиву. Молчание прервал Алексей:

— Смотри, Коля, подкова, — обрадованно сказал он, нагибаясь за находкой.

— Вот это да! — искренне удивился я. — Слона, что ли, ковали? Обязательно возьмем с собой. На такую большую подкову непременно должно клюнуть счастье.

Алексей обтер находку рукавом и засунул ее в планшет. Комдив жил в просторной крестьянской избе. Встретил он нас приветливо:

— Кто чай любит? Заварка — первый сорт. Не из Москвы будешь? — спросил он меня, хотя знал об этом давно.

— Так точно, москвич.

— Тогда нам с тобой на разговоры суток не хватит. А теперь садитесь…

«Неужели, — подумал я, — он нас вызвал только для тою, чтобы чаем угостить?»

Наконец Воеводин встал, не спеша набил и раскурил трубку и, развернув на рабочем столе карту, сказал:

— Вот тут, за линией фронта, примерно в пятидесяти километрах северо-западнее Брянска, попал в окружение большой отряд наших конников. Ваша задача — любой ценой доставить туда пакеты с документами и запасные части к радиостанции. Полетите, как только стемнеет. О посадке не беспокойтесь. Кавалеристы вас встретят. Они обозначат это место «конвертом» из пяти костров. Ваш сигнал — зеленая ракета. Кавалеристы ответят белой. Помните: задача должна быть выполнена при любых обстоятельствах, во что бы то ни стало. Вот карта, готовьтесь…

Да, задание было действительно необычным. Одно дело — сбрасывать в тылу у врага мешки и парашютистов, и совсем другое — садиться там. Когда мы вышли на улицу, я спросил у Алексея:

— Ну как, все понял?

Алексей засунул пятерню под шлем и молча почесал затылок, затем достал из планшета подкову и сказал:

— Понять-то понял. Да только тут заковыка одна есть… Кавалеристов-то мы разыщем. А вот где садиться будем? Ведь там не то что приличной площадки, простого поля, наверно, не найдешь. Я думаю, что конники не особенно разбираются в аэродромах… Тут надо подумать. — И Алексей, размахнувшись, зашвырнул подкову.

Озадаченные шли мы к самолету. Неподалеку от него стояли трое: двое часовых и незнакомый полковник. Увидев нас, он шагнул навстречу:

— Кто из вас Шмелев?

— Я.

Полковник отвел меня в сторону.

— Я представитель штаба фронта. Начальник штаба приказал, чтобы вы передали устно командиру корпуса: время совместного удара будет передано по радио условной фразой. Запомните код.

Я несколько раз повторил то, что он сказал, и пошел к самолету. Алексей внимательно осмотрел машину, проверил подвеску грузов.

Взлетели. Прошли линию фронта… Болота, леса…

— Справа по курсу нужный нам лес, — передал Алексей и выпустил зеленую ракету. Никакого ответа с земли не последовало.

Решили «зацепиться» за лес, построили над ним «коробочку» и стали ждать появления костров. Томительно тянулись минуты. Лес молчал.

— Давай еще ракету.

Алексей выстрелил второй раз, потом и третий, но безрезультатно. Я снизился метров до шестисот. Внизу было темно и тихо. Отклонившись к центру леса, мы увидели беловатое пятно. Поляна! Снизились, чтобы получше разглядеть ее. А вдруг придется садиться на вынужденную. Алексей послал вниз ракету. Она осветила поляну, и в тот же миг со всех сторон началась стрельба по самолету. Я заложил крутой вираж и выскочил из-под огня. Поляна скрылась.

— Лично я в обстановке разобрался, — съязвил Алексей. — Мы вполне могли найти себе площадку для «подскока» на тот свет.

…Домой вернулись почти с пустыми баками. Пошли на командный пункт. Воеводина на месте не оказалось. Я облегченно вздохнул: по телефону докладывать легче. Взял трубку и назвал позывной комдива:

— Товарищ полковник, ваше задание не выполнено, — выложил я сразу, как только услышал знакомый голос.

— Что? — переспросил Воеводин. — Немедленно в воздух, найти кавалеристов и выполнить задание любой ценой.

Совсем недавно мне довелось познакомиться с воспоминаниями генерала армии М. М. Попова — бывшего командующего войсками Брянского фронта. Вот что он рассказывает о положении кавалерийского корпуса, который мы тогда разыскивали:

«Немецким войскам, начавшим отход из района Людиново и вынужденным прорываться на запад, удалось отрезать кавалерийский корпус от его тылов и наступавших за ним стрелковых дивизий, что принесло нам немало беспокойства… Упорный характер боев кавалерийского корпуса в условиях крайнего недостатка боеприпасов вызвал беспокойство в Ставке. Она неоднократно запрашивала нас о судьбе конного корпуса, о положении на плацдарме и предупреждала о необходимости обеспечить корпус всем нужным для боя и скорейшего выхода к нему стрелковых дивизий. Мы со своей стороны заверили Верховное Главнокомандование в том, что принимаем действенные меры для развития операции и выхода главных сил 50-й армии на соединение с конницей».

Вот в чем, оказывается, заключалась причина, вынудившая всегда спокойного комдива говорить с нами на высоких тонах: решалась судьба корпуса.

Мы не шли, а бежали к самолету.

— Что он тебе сказал? — спросил Алексей, когда мы поднялись в воздух.

— Во что бы то ни стало выполнить задание. Прилетели в район «нашего» леса, без труда нашли посадочную площадку. Я перевел самолет в планирование и бесшумно снизился до бреющего. Можно садиться. Но что-то уж очень подозрительно молчит лес.

Алексея, очевидно, одолевали такие же сомнения. Не говоря ни слова, он высунул за борт руку и выстрелил из ракетницы. Ракета осветила поле ровное, словно разглаженное огромным утюгом. Лучшего и нельзя было желать. Кавалеристы где-то тут.

— У нас не хватит горючего на обратный путь, — предупредил я штурмана. — Надо садиться…

С высоты бреющего полета местность хорошо просматривалась. Лес в этом месте был реже, и вскоре нам удалось обнаружить еще одно ровное поле, севернее деревни Красилово. Зайцев осветил его ракетами.

— Вот тут мы и приземлимся, — обрадовался он.

Но садиться в тылу у врага с секретными документами было рискованно.

— На поле никого нет. Где же обещанный «конверт» из костров? — возразил я.

Я чувствовал, что мои колебания начинают бесить Алексея

— Тогда пошли домой за горючим, — ответил он. Вдруг в противоположном конце поляны взвились две ракеты — зеленая и почти следом за ней белая.

— Наши! Наконец-то!

Нам так хотелось выполнить задание, что в эту минуту мы сразу забыли о всякой осторожности. Меня остановил голос Алексея:

— Куда спешишь? Разве это наши сигналы? Нам должны отвечать белой ракетой.

— Брось, Леша, им что белый, что зеленый… Хорошо, что еще красной не пустили…