Как я поступал на работу в Академию при ЦК КПСС

Как я поступал на работу в Академию при ЦК КПСС

— Саша, выезжай! Место профессора для тебя на кафедре есть. Согласие ректора имеется. — Это звонил Гриша Водолазов, зав. кафедрой Академии общественных наук при ЦК КПСС.

Такого звонка я ждал с нетерпением. После того, как меня 21 мая 1979 года утвердили консультантом ЦК КПСС, а 28 мая решение Секретариата по непонятным мне причинам отозвали, никто не брал меня на работу. При чем не просто не брали, а явно из-за чьей-то негативной опеки.

Звонит, например, Вадим Печенев, в то время — руководитель консультантской группы отдела пропаганды ЦК, советует:

— Позвони завтра в «Советскую Россию» Ненашеву, он предложит тебе должность редактора отдела пропаганды и, конечно, члена редколлегии.

На другой день звоню означенному главному редактору газеты и сразу же, по первым словам его, чувствую, что-либо мой приятель преувеличил готовность редакции взять меня на работу, либо за эти сутки что-то произошло.

— Понимаете ли вы, что это не «Правда»? Вам не теоретические статьи придется писать, а заниматься самой черновой работой…

Почувствовал, что меня запугивают. Ответил, что это меня не смущает. После обмена еще какими-то репликами:

— Ну что ж, будем иметь вас в виду. У нас, правда, несколько кандидатов, будем думать.

Я молчал. И после довольно продолжительного для международного разговора молчания — его новая реплика:

— Разумеется, сначала мы возьмем вас просто редактором отдела, а потом пойдет речь о том, чтобы утвердить членом редколлегии. Поработаете, покажете себя…

И стало мне окончательно ясно, что меня не хотят. Журналисты знают, что это принципиальная вещь — член или не член: другая зарплата, другие привилегии, просто совершенно разный статус. Я спросил:

— Это условие?

— Да!

— Тогда оно меня не устраивает. Простите, но когда мне было 35 лет, меня взяли в эту газету сразу членом редколлегии. Без всяких испытаний. Теперь циферки у меня поменялись местами, а вы предлагаете испытательный срок…

— Ничего не понимаю, — сказал Вадим, когда я сообщил ему об отказе.

Сразу скажу еще об одном факте, убеждавшем, что все они, подобные факты, — не случайность. Снова мне позвонил Вадим:

— Тебя ждет главный редактор «Коммуниста», предложит работу.

Теоретический журнал, самое близкое «Проблемам…» по роду деятельности издание. После защиты докторской это будет как-то особенно складно: стану писать, стану редактировать, буду заниматься научной работой. Здорово было бы вернуться снова к внутренней тематике, и там, видимо, такая возможность появится. Смущало, правда, что знал редактора как противника рынка. Позднее он начал яростно нападать на сторонников товарно-денежных отношений, у него появилось любимое обвинение всех и вся в «товарном фетишизме» (смысла которого он, кстати, явно не понимал). Но в то время все еще было в приличных формах, и я надеялся, что сумею найти с ним общий язык, в чем-то даже переубедить его.

Встретил он меня хорошо. Говорил, правда, этаким тихим голосом, что для меня, слабого на ухо, всегда проблема. Говорил с подчеркнутой значительностью, с сознанием того, что его непременно должны внимательно слушать, так он и с трибуны обычно выступал: как удачно заметил один наблюдательный человек — будто бы смакуя слова на кончике языка, как смакуют вино. Спросил меня о диссертации, еще о чем-то, потом сказал:

— У нас будут две вакансии: редактора партийного отдела и отдела писем. Я хотел бы предложить вам одну из этих должностей. Пока еще не знаю — какую, здесь я связан некоторыми обязательствами…

Ответил, что согласен на любой вариант. Отдел писем меня привлекает больше, потому что мне всегда казалось интересным изучать эти человеческие документы. Редактор остановил меня и сказал с уверенностью человека, хорошо знающего души людские:

— Но я понимаю, что вам более хотелось бы на партийный отдел. Так или иначе, в июне я вас позову.

Был май. Прошел июнь, июль, август… Никто меня не звал. Но доходили какие-то слухи.

Позвонила хорошо осведомленная приятельница:

— Саш, говорят, что тебя вместе с Лисичкиным уволили из «Правды» с запретом печататься. Что ты мог бы на это ответить?

Понятно было, что вопрос — не из любопытства, это нужно кому-то объяснить.

— Ответь, пусть позвонят в отдел кадров «Правды» и там им скажут, что Лисичкин ушел на два года раньше меня. Значит, уже не вместе. И ни один из нас не уволен, оба ушли по собственному желанию, Лисичкину даже квартиру на прощание дали. Ну, а насчет запрета печататься могу сказать одно — и я печатаюсь, и Лисичкин.

Потом снова звонок:

— Тебя упрекают в пьянстве.

— Ты же знаешь, что я не пью хотя бы из-за болезни, сколько раз сидели за одним столом…

— Я то знаю…

Короче говоря, я стал «невъездным». И вот поэтому написал и защитил докторскую диссертацию. Кафедра, на которой защищался, приглашала меня теперь на работу.

Радуясь звонку Григория, я тут же взял лист бумаги и написал заявление:

«Шеф-редактору журнала «Проблемы мира и социализма» тов. Склярову Ю. А. Прошу освободить меня от должности заведующего отделом обмена опытом партийной работы в связи с окончанием срока загранкомандировки. Мне предоставляется место профессора Академии общественных наук при ЦК КПСС. (Согласие ректора имеется). А. Волков». Привожу этот текст полностью по памяти, но уверен, что точно, разве что с ошибкой в одном — двух не главных словах. Привожу потому, что он сыграл впоследствии очень важную роль.

Снова, как и в первый раз, когда приглашали на работу в ЦК, собирали и упаковывали свои вещи в «бедны». Мая опытными руками бывшего работника библиотечного коллектора ловко увязывала в стопки книги, заполняла разным шмотьем и тоже обвязывала шпагатом ящики из-под пива и сигарет, я оформлял документы на контейнер, которым отправлял автомобиль… Работы при таком переезде оказывается неимоверно много.

И вот мы уже в Москве, в первый же день по приезде иду в Академию. А там меня встречают сюрпризом: ректор Медведев, сообщил мне Водолазов, отказывается оформлять меня на работу. Он говорит, что согласия на это не давал. Да, разговор обо мне был, Медведев заявил, что у кафедры нет свободной ставки, но, мол, если найдешь ее, то — пожалуйста. Григорий нашел. То есть договорился с проректором по учебной части о некоторой реструктуризации кафедры, и тут же позвонил мне. Но дополнительно к ректору не обращался, считая, что договоренность обо мне уже состоялась при первом разговоре, а условие, поставленное ректором, выполнено. Однако примечательно, что Медведев, мотивируя свой отказ, заметил еще что-то в том духе, что, мол, у Волкова была какая-то неприятность с отзывом решения секретариата ЦК, что сам Зародов, бывший шеф-редактор журнала, говорил ему о неком материале, поступившем на него в ЦК.

И я, можно сказать, завис в воздухе. Обратно в Прагу уже не вернешься, а тут стена — никаких оснований надеяться, что Медведев изменит свое решение, нет. И никаких вариантов другой работы не просто не существует в данный момент, но и не просматривается, потому что предположение о некой «мохнатой лапе», не той, что подсаживает тебя на хорошее место, а, напротив, той, что перегораживает тебе путь в любом направлении, подтверждается еще раз и очень убедительно.

Это парение в воздухе без каких-либо надежд на благополучное приземление хоть где-то длится ни много, ни мало 17 дней. Водолазов защищал меня самоотверженно и отчаянно, вплоть до того, что написал ректору письмо, в котором не только превозносил мои личные качества, но и выражал готовность подать заявление о своем уходе из Академии, коль дело упирается в отсутствие вакансии, вот, мол, вам и будет вакансия. Но все тщетно.

Однако в одно прекрасное утро я просыпаюсь с мыслью, поистине гениальной, и мчусь в Академию, разыскиваю Гришу, излагаю ему свою идею. Я просто представил, как продолжился путь написанного мною заявления, поскольку хорошо знал всю эту кадрово-канцелярскую механику.

Что делает заведующий кадровым отделом журнала Саша Соколов, когда шеф-редактор визирует мое заявление, то есть дает согласие на освобождение от должности? Готовит соответствующее представление в Международный отдел ЦК КПСС. Что — пишет новую бумагу? Да нет, конечно. Он делает ксерокопию с моего заявления, правит его, перепечатывает текст, в результате чего рождается новая бумага:

«В Международный отдел ЦК КПСС. Просим освободить А. И. Волкова от должности заведующего отделом обмена опытом партийной работы в связи с окончанием срока загранкомандировки. Ему предоставляется место профессора Академии общественных наук при ЦК КПСС. (Согласие ректора имеется). Ю. А. Скляров».

Опять же я могу сейчас ошибиться буквально в одном-двух словах, но не в основе текста.

Что делают в Международном отделе? Готовят представление в Секретариат ЦК КПСС, поскольку моя должность входит в номенклатуру Секретариата. И снова: пишут оригинальный текст? Конечно, нет. Делают ксерокопию с представления Шеф-редактора журнала, правят ее, перепечатывают и направляют в Секретариат. Теперь документ звучит, примерно, так:

«В Секретариат ЦК КПСС. Международный отдел ЦК КПСС просит освободить А. И. Волкова от должности заведующего отделом обмена опытом партийной работы журнала «Проблемы мира и социализма» в связи с окончанием срока загранкомандировки. Ему предоставляется место профессора Академии общественных наук при ЦК КПСС. (Согласие ректора имеется)». Тут я могу ошибиться не в одном слове, но никак опять же не в основе текста. Однако я уже точно знаю, каким вышло постановление Секретариата:

«Освободить заведующего отделом обмена опытом партийной работы журнала «Проблемы мира и социализма» А. И. Волкова от занимаемой им должности в связи с окончанием срока загранкомандировки. Ему предоставляется место профессора Академии общественных наук при ЦК КПСС. (Согласие ректора имеется)».

Рассказав все это Водолазову, я говорю ему:

— Вот теперь, Гриша, скажи Медведеву: пусть он идет в ЦК и доказывает, что согласия не давал.

Мы оба, конечно, хорошо представляли, что такого быть никак не может. Тогда ректор уверял бы кого-то, не знаю даже — кого, что Международный отдел ЦК КПСС и лично его заведующий, секретарь ЦК КПСС тов. Б. Н. Пономарев слукавил, солгал, в лучшем случае представил в Секретариат непроверенный документ, необоснованно утверждая, что «согласие ректора имеется». И, хуже того, непроверенное решение принял сам Секретариат ЦК.

Короче говоря, на другой же день я был зачислен на работу.