Часть первая: ПОТЕМКИН И ЕКАТЕРИНА (1739-1762)
Часть первая: ПОТЕМКИН И ЕКАТЕРИНА (1739-1762)
1. ПРОВИНЦИАЛЬНЫЙ ЮНОША
Лучше я хочу услышать, чтобы ты был убит,
нежели бы себя осрамил.
(Напутствие смоленского дворянина своему сыну,
отправляющемуся в армию.)
Л.H. Энгельгардт. Мемуары
— Когда я вырасту, — хвастался маленький Потемкин, — буду архиереем или министром.
Наверное, над его мечтами смеялись, потому что он родился в семье провинциального дворянина без имени и состояния. Его крестный отец любил повторять: «Грицу моему либо быть в чести, либо не сносить головы».[19]
Григорий Александрович Потемкин родился 30 сентября 1739 года{2} в деревне Чижево, недалеко от Смоленска. Семья была не богата, но и не бедна: 430 душ. Чем незначительнее род, тем на большее он претендует. Потемкины, как многие польские шляхтичи, имели весьма сомнительную генеалогию, но среди своих предков они уверенно называли Телезина — царя италийского племени, угрожавшего Риму около 100 года до Рождества Христова, и Истока — далматинского князя XI века нашей эры. И вот после многовековой безвестности потомки царственных персон явились на смоленских землях под скромным именем — Потемкины, или, на польский манер — Потемкинские.
В первой половине XVII века Потемкины удачно лавировали между московскими царями и польскими королями, получая земли вокруг Смоленска от тех и от других. Со времен прадеда Потемкина семья служила только Московии, постепенно отвоевывавшей эти исконно киевские земли у Речи Посполитой.
Смоленск был окончательно присоединен к России при царе Алексее Михайловиче в 1667 году. Царь подтвердил привилегии шляхты и позволил Смоленскому полку выбирать своих воевод, но приказал отныне брать в жены только русских девиц. Тем не менее о своих польских корнях смоленские дворяне помнили долгое время. Может быть, еще отец Потемкина носил дома широкие польские шаровары, длинную блузу и говорил по-польски.
Словом, детские годы Потемкин провел в полупольском окружении, унаследовав тесные связи с польским дворянством. Свое польское происхождение Потемкин использовал впоследствии, когда, купив земли в самой Польше, собирался превратить их в политический инструмент в отношениях России и Речи Посполитой.
Единственным знаменитым предком Потемкина был Петр Иванович Потемкин — военачальник и окольничий (один из высших придворных чинов). В 1667 году он был отправлен с первым русским посольством в Испанию и Францию, а в 1680 году — посланником в другие европейские страны. Посол Потемкин делал все возможное для защиты престижа своего повелителя, которого в Европе по-прежнему считали варваром.
Отец Григория, Александр Васильевич Потемкин, служил в армии Петра Великого, в молодости прошел всю Северную войну, участвовал в Полтавской битве, в осаде Риги, в захвате четырех шведских фрегатов, был ранен и награжден, а после окончания войны командовал гарнизонами в Казанской и Астраханской губерниях. Подробности его военной карьеры неизвестны. Известно лишь, что, когда он подал в отставку по состоянию здоровья, его призвали в Военную коллегию и, согласно обычаю, потребовали продемонстрировать старые раны. Однако, узнав в одном из членов коллегии своего бывшего подчиненного, Александр Васильевич объявил, что ни в коем случае не подвергнется такому унижению, и в ярости ретировался. В отставку он вышел в чине подполковника только в 1739 году, уже после рождения сына.[20]
Будучи женат, Александр Васильевич женился в начале 1720-х годов вторично — на двадцатилетней вдове Дарье Васильевне Скуратовой (урожденной Кондыревой). В отдаленных от столицы местах двоеженство, хотя и противное государственным и церковным законам, не было редкостью. Уже беременная, молодая жена узнала о существовании первой супруги мужа. Отправившись к ней, Дарья Васильевна со слезами упросила ее уйти в монастырь, чтобы узаконить брак.
Дарья Васильевна родила пять дочерей и сына — Григорий был третьим ребенком в семье. Она дожила до того времени, когда сын стал первым лицом государства. С портрета, написанного в староста, смотрит суровое лицо с крупным носом и острым подбородком. Черты лица грубее, чем у сына, но считалось, что он на нее похож.
Ее третьей беременности сопутствовали хорошие приметы: чижевские старожилы впоследствии уверяли, что она во сне видела, как солнце с неба упало к ней на живот.
Счастье, однако, было омрачено клеветой.
После рождения наследника к хозяину, в числе других гостей, приехал с поздравлениями его двоюродный брат Сергей Потемкин, сообщивший, что Григорий — не его сын. Причины, побудившие оклеветать Дарью Васильевну, вполне прозаичны: Сергей Потемкин хотел унаследовать имение Александра Васильевича. Видимо, подозрение пало на Григория Матвеевича Кисловского — одного из московских родственников, гостившего у Потемкиных незадолго до рождения сына и ставшего его крестным отцом.
Александр Васильевич подал прошение о расторжении брака и признании Григория незаконным ребенком. Дарья Васильевна в ужасе обратилась за помощью к Кисловскому. Тот приехал из Москвы и едва урезонил ревнивого старика.[21]
Усадьба Потемкиных Чижево находилась на маленькой речке Чиво — в нескольких часах езды на лошадях от Смоленска: в 350 верстах от Москвы и 837 верстах от Петербурга.
Деревянный одноэтажный дом Потемкиных стоял на небольшом холме. Баня, где родился Григорий, наверное, была единственной подсобной постройкой.
О раннем детстве Потемкина неизвестно ничего, но, надо полагать, оно не очень отличалось от детства других мелких дворян. Вот характерное воспоминание дальнего родственника Потемкина, Льва Николаевича Энгельгардта — по его собственному рассказу, он провел свои детские годы, бегая с дворовыми мальчишками босиком, в крестьянской рубахе: «Физически мое воспитание сходствовало с системою Руссо, хотя бабка моя не только [не] читала сего автора, но едва ли знала хорошо российскую грамоту».[22]
Григорий был наследником имения и единственным, кроме отца, мужчиной в семье. Можно себе представить, как его баловали мать и сестры. Привыкший свободно чувствовать себя в женском обществе, он называл себя баловнем судьбы.[23]
В 1746 году семидесятичетырехлетний Александр Васильевич скончался. Дарья Васильевна, вторично овдовевшая в сорок два года, осталась одна с шестью детьми в затруднительном положении. Взрослый Потемкин будет безрассудно расточителен — отличительная черта тех, кто, достигнув высот, помнит о прошлых материальных невзгодах.
У Дарьи Васильевны не было связей в Петербурге, зато имелись родственники в Москве, и скоро вся семья отправилась в белокаменную.
Первым впечатлением Григория от древней столицы, вероятно, стали ее колокольни. Москва была полной противоположностью Санкт-Петербургу, новой столице Петра Великого. Если Северная Венеция являлась окном в Европу, то Москва хранила память о древней Руси. Иностранцы, считавшие единственным цивилизованным местом Европу, неприязненно отзывались о первопрестольной русской столице: «Что особенно безвкусно и отвратительно в облике Москвы, так это ее церкви — квадратные массивы разноцветных кирпичей с позолоченными шпилями». В самом деле, и разноцветные купола Василия Блаженного, и узкие запутанные улочки, окружавшие московский Кремль, были так же диковинны и странны, как древние суеверия. Европейские путешественники вообще отказывали Москве в сходстве с европейским городом: «Я не могу сказать, на что она больше похожа — на большую деревню или на скопление множества деревень».[24]
Крестный отец Потемкина Кисловский, отставной президент Камер-коллегии, поселил Дарью Васильевну с детьми в маленьком доме на Никитской улице. Позднее Григория определили в гимназию при Московском университете вместе с сыном Кисловского Сергеем.
Учеба давалась ему легко. Он быстро овладел греческим, латынью, немецким и французским, не говоря уже о польском; позднее говорили, что он понимает итальянский и английский языки.
Особенно же влекло его богословие. Священник приходской церкви Николая-Чудотворца помог мальчику изучить церковную службу. Замечательная память позволяла ему без труда запоминать наизусть пространные богослужебные тексты. Еще в те годы он подружился с Амвросием (Зертис-Каменским), позднее митрополитом Московским.
Мальчик помогал в алтаре, но смирным нравом не отличался и, казалось, в любую минуту готов был совершить озорную выходку. Однажды, когда он появился перед гостями своего крестного в облачении приехавшего в гости грузинского архиерея, Кисловский воскликнул: «Доживу до стыда, что не умел воспитать тебя, как дворянина!»
Конечно, уже в отрочестве Потемкин понимал, что он не такой, как все, и мечтал о великом будущем. Многочисленные свидетельства донесли до нас его собственные высказывания на этот счет: «буду министром или архиереем»; «начну военной службой, а не так, то стану командовать попами».
Матери он обещал, что когда разбогатеет, то сломает ветхий дом, в котором они жили, и поставит на этом месте собор. Впоследствии он пожертвует крупную сумму на стоявшую неподалеку от этого дома Никитскую церковь. Историки, считающие, что он обвенчался с Екатериной II в Москве, называют местом венчания именно этот храм.[25]
Государственная служба была для русского дворянина единственно возможным способом добиться успеха в жизни. Воспитанный в семье петровского офицера, Потемкин понимал это с детства.
В 1750 году одиннадцатилетнего Григория повезли в Смоленск — записывать в военную службу. В Герольдмейстерской конторе он получил подтверждение своего дворянства; между прочим, поминались и славный римский предок и окольничий Алексея Михайловича. Пятью годами позже, в феврале 1755 года, Потемкин будет определен в конную гвардию{3} — один из гвардейских полков.
Окончив учебное заведение Литкена в Немецкой слободе, он поступил в Московский университет, где числился среди первых учеников по греческому языку и священной истории. Современник Потемкина Денис Фонвизин, учившийся в Московском университете в те же годы, что и Потемкин, так рассказывал о времени своего студенчества: «Учились мы весьма беспорядочно. Ибо с одной стороны причиною тому была ребяческая леность, а с другой нерадение и пьянство учителей».[26]
Хотя впоследствии недруги и называли Потемкина невеждой, читал он очень много. Так, однажды приехав в гости к родственникам, он не выходил из библиотеки и даже засыпал под бильярдным столом с книгой в обнимку. В другой раз Потемкин попросил одного из приятелей, Ермила Кострова, одолжить ему десяток книг. Скоро он их вернул, и Костров не поверил, что книги уже прочитаны. «Если ты мне не веришь, можешь меня проэкзаменовать!» — отвечал Потемкин. Другой студент, Афонин, как-то одолжил ему том «Естественной истории» Бюффона — и Потемкин вернул его на следующий день, поразив владельца книги знанием самых мелких подробностей.[27]
В 1757 году за успехи в греческом языке и богословии Потемкин получил золотую медаль. В том же году Иван Иванович Шувалов — фаворит императрицы Елизаветы Петровны, основавший и курировавший Московский университет, приказал командировать лучших студентов в Петербург — для представления императрице. Потемкин попал в число двенадцати счастливцев.
В Петербурге он оказался впервые.
По сравнению с северной столицей даже Москва казалась глухой провинцией. Петр Великий основал свой «парадиз» в 1703 году на болотистых берегах и островах устья Невы, тогда еще принадлежавших Швеции. После поражения Карла XII в Северной войне Петербург стал официальной столицей России. С 1712 года сюда стали переезжать из Москвы государственные учреждения. Петру не терпелось увидеть свою мечту воплощенной: на работах по осушению болот и строительству города погибли тысячи крестьян.
Теперь, в конце 1750-х годов, это был красивый город: изящные дворцы высились на гранитных набережных, блистали шпицы Адмиралтейства и Петропавловской крепости, достраивался новый Зимний дворец. Проспекты, проложенные словно для великанов, поражали своей шириной, но их немецкая прямизна была чужда русской душе.
«Этот город, с необычайно широкими и длинными улицами, являет очень живописный вид, — писала английская путешественница. — Не только городу, но и образу жизни здесь присущ особый размах. Аристократы как будто состязаются друг с другом в дорогостоящих причудах».[28]
Но не менее удивляли иностранцев и петербургские контрасты: «Дома обставлены самой роскошной мебелью из всех стран, но в гостиную с инкрустированным полом вы поднимаетесь по грязной и вонючей лестнице». Ни дворцы, ни балы не могли скрыть диковинного характера этой страны: «С одной стороны — модные наряды, богатые одежды, роскошные пиры, великолепные торжества, зрелища, подобные тем, которые увеселяют избранное общество Парижа и Лондона; с другой — купцы в азиатской одежде, извозчики, слуги и мужики в овчинных тулупах, с длинными бородами, с меховыми шапками и рукавицами и иногда с топорами, заткнутыми за ременными поясами».[29]
Новый каменный Зимний дворец Елизаветы Петровны, на берегу Невы, еще недостроенный, был великолепен, хотя с апартаментами, расписанными позолотой, соседствовали неотделанные комнаты — холодные, сырые, заваленные инструментами.
Шувалов провел студентов в залу, где императрица принимала иностранных послов.
История восшествия на престол Елизаветы Петровны характерна для России XVIII века.
В 1722 году Петр I выдал указ, согласно которому правительствующий государь имеет право назначать себе наследника по собственному усмотрению. Однако, умирая, распоряжений о наследнике он не оставил. При поддержке гвардии императрицей стала его вдова Екатерина I, а фактическим правителем — организатор этой поддержки АД. Ментиков.
Екатерина I умерла через два года, в 1727 году, и императором объявили внука Петра Великого — двенадцатилетнего Петра (он был сыном царевича Алексея, погибшего под следствием в 1718 году). Отрок Петр II прожил недолго: в начале 1730 года он умер/ И хотя к этому времени уже подросла дочь Петра I — Елизавета (ей только что исполнилось 20 лет), высшие чины государства, преследуя собственные выгоды, предложили трон племяннице Петра I — Анне Ивановне, вдовой герцогине Курляндской.
Анна Ивановна прожила до 1740 года, причем с каждым годом все большую власть сосредоточивал в своих руках ее фаворит Би-рон. При Анне Ивановне был извлечен из забвения указ 1722 года, согласно которому бездетная Анна назначила наследником престола своего внучатого племянника — Ивана. В октябре 1740 года, к моменту смерти Анны Ивановны, племяннику исполнилось три месяца. Первые дни после провозглашения Ивана регентом был Би-рон. Но скоро он был арестован, сослан, и правительницей при мла-денце-императоре провозгласили мать ребенка — Анну Леопольдовну.
25 ноября 1741 года совершился новый переворот: гвардия возвела на российский престол дочь Петра I — 32-летнюю красавицу Елизавету. Младенца вместе с родителями отправили в вечную ссылку — на север, в Холмогоры, а когда Иван подрос, его заточили в Шлиссельбургскую крепость.
У Елизаветы Петровны не было собственных детей, и уже в самом начале своего царствования она назначила наследником престола своего племянника — Петра (в будущем Петр III), сына своей родной сестры, покойной Анны Петровны, и герцога Голштинского.
В конце 50-х годов Елизавета Петровна, несмотря на болезни и возраст, была по-прежнему хороша собою. «Увидев ее в первый раз, невозможно было не поразиться ее красоте, — вспоминала Екатерина И. — Она была крупная женщина, несмотря на свою полноту нисколько не утратившая изящества фигуры».
Елизавета, как и ее английская тезка из предыдущего столетия, была воспитана в тени славного отца и провела молодость в изоляции, на опасной грани между троном и монастырем. Это обострило ее природный политический инстинкт — однако здесь сходство заканчивалось. Она была импульсивна, великодушна, кокетлива, но вместе с тем расчетлива, мстительна и жестока — истинная дочь Петра I.
Она отменила смертную казнь, но за вольные разговоры по-прежнему ссылали в Сибирь и урезали языки. Двором правили любовь к роскоши и тщеславие императрицы, обожавшей пышные празднества и дорогие наряды. Одно и то же платье она никогда не надевала дважды и меняла наряды несколько раз в день. После ее смерти в императорском гардеробе насчитали пятнадцать тысяч платьев. Елизавете Петровне очень шел мужской костюм, и поэтому любимым придворным развлечением были балы-маскарады, куда женщинам предписывалось являться в мужских платьях, а мужчинам в женских. «Действительно и безусловно хороша в мужском наряде была только сама императрица, так как она была очень высока и немного полна; вся нога у нея была такая красивая, какой я никогда не видала ни у одного мужчины, и удивительно изящная ножка». О состязании императрицы с придворными красавицами за первенство на балах существует много анекдотов. Так, однажды, не сумев расчесать перепудренные волосы, государыня была вынуждена обрить голову — и приказала всем фрейлинам последовать ее примеру. «Дамы повиновались, заливаясь слезами». В другой раз, она обрезала ножницами ленты у одной придворной дамы и локоны у двух других.[30]
Она была набожна, но не аскетична и выбирала возлюбленных, невзирая на их происхождение. Алексей Григорьевич Разумовский был родом из украинских казаков; в юности он пел на клиросе в церковном хоре. Он и его младший брат пастух Кирилл получили несметные богатства и графское достоинство. В 1749 году новым избранником Елизаветы Петровны стал Иван Иванович Шувалов, и на вершину придворной иерархии вознеслось новое семейство.
К тому времени, когда молодой Потемкин приехал в Петербург, вельможный круг состоял большей частью из представителей этой новой аристократии. Как говорил Пушкин, бывшие «пирожники, денщики, певчие» получали титулы и богатства за личные заслуги — или просто попав в фавор к царствующей особе. Они занимали высшие правительственные, придворные и военные должности наряду с потомками родовитых бояр и князей.[31]
Шувалов представил Елизавете Петровне восемнадцатилетнего Григория Потемкина. За отличие в учебе императрица приказала произвести его в капралы гвардии.
Вероятно, посещение двора вскружило Потемкину голову, потому что вернувшись в Москву, он забросил занятия. В 1760 году обладатель золотой медали был отчислен «за леность и нехождение в классы». Надо было искать выход из тупика.
Выход был — он заочно числился в гвардии и благодаря Шувалову и Елизавете Петровне имел даже звание капрала. Но денег на поездку в Петербург для действительного вступления в гвардейскую службу у него не было — родственники, воспринявшие исключение из университета как катастрофу, отказались ему помогать. Он поссорился с матерью, и в последующие годы они почти не встречались. Конечно, позднее Дарья Васильевна, одаренная императорскими благодеяниями, будет гордиться сыном, но при этом никогда не станет скрывать, что порицает его личную жизнь.
Потемкин занял пятьсот рублей — огромную по тем временам сумму — у архиепископа Амвросия (Зертис-Каменского). Впоследствии он часто говорил, что собирался вернуть долг сторицей — но не успел: Амвросий был убит в 1771 году во время чумного бунта в Москве.
По прибытии в столицу Потемкин явился в главную квартиру своего полка — поселок из казарм и конюшен, выстроенных прямоугольником на берегу Невы возле Смольного монастыря. Рядом на лугу паслись полковые лошади; здесь же проводились учения и смотры.
Гвардейская молодежь того времени отличалась безудержной разгульностью: неугомонные пиршества, дуэльные истории, карточная игра, публичные женщины — все это характерные приметы гвардейского быта середины XVIII века. Поэтому, видимо, иные строгие отцы предпочитали отдавать детей не в гвардию, а в армию — как, например, отец пушкинского Гринева в «Капитанской дочке»: «Чему научится он, служа в Петербурге? мотать да повесничать? Нет, пускай послужит он в армии, да потянет лямку, да понюхает пороху, да будет солдат, а не шаматон!»[32]
Потемкин весьма скоро стал в своем полку одним из первых удальцов. В двадцать два года он был высок, широк в плечах и очень привлекал женское внимание. Он «мог похвастаться самой роскошной шевелюрой во всей России». За красоту и таланты товарищи прозвали его Алкивиадом — высокая похвала в неоклассический век. В круг чтения культурных людей XVIII века обязательно входили Плутарх и Фукидид, так что все представляли себе образ благородного афинянина — умного, образованного, чувственного, непостоянного и пылкого.
Кроме того, Потемкин был необычайно остроумен — его замечательный талант пародиста впоследствии высоко поднял его над царством придворных шутов. Скоро он завоюет расположение гвардейских заводил — братьев Орловых, — а те, в свою очередь, посвятят его в тайны двора. у")
Гвардия охраняла императорские дворцы, что и придавало ей огромный политический вес. «Допущенные к играм* балам, вечерам и театральным представлениям, внутрь святилища двора», они чуть ли не правили столицей. Их придворные обязанности давали им возможность наблюдать вблизи и в подробностях жизнь императорской фамилии, что, соответственно, возбуждало чувство личного участия в ее делах.[33]
В конце 50-х годов здоровье Елизаветы Петровны резко пошло на убыль. Случались дни, когда, она, казалось, находилась между жизнью и смертью. Это тщательно скрывали, но об этом знали все, кто имел отношение к петербургскому двору.
В случае смерти Елизаветы Петровны императором становился ее племянник великий князь Петр Федорович. Его не любили и опасались многие. И в придворных кругах и в гвардии уже зрел замысел возвести на престол его жену — Екатерину. Будучи в караулах, Потемкин имел возможность видеть эту женщину. Она никогда не была красива в собственном смысле этого слова, но обладала необыкновенной магией царственного достоинства, женской привлекательностью, природной веселостью и способностью очаровывать всех, кто имел с ней дело. Однажды про нее сказали: «Вот женщина, из-за которой порядочный человек мог бы вынести без сожаления несколько ударов кнута».[34]
Лучшее описание Екатерины в эти годы оставил Станислав Понятовский: «Ей было 25 лет. Она только что оправилась от первых родов и достигла расцвета, какой только возможен для женщины, от природы наделенной красотой. У нее были черные волосы, ослепительной белизны и свежести цвет лица, выразительные глаза навыкате, длинные черные ресницы, заостренный носик, губы, словно зовущие к поцелую, прелестной формы руки, гибкий и стройный стан; легкая, и при этом исполненная благородства походка, приятный тембр голоса, а смех — такой же веселый, как ее нрав, заставлявший ее с легкостью переходить от самых вздорных ребяческих забав к таблице шифров — монотонность этого тяжелого труда пугала ее не больше чем текст, каким бы важным или опасным ни было его содержание.»[35]
Примерно в то время, когда Потемкин поступил в гвардейскую службу, она начала привлекать на свою сторону гвардейцев. Юноша из провинции оказался на пороге заговора, который через некоторое время возведет ее на трон — а потом и соединит их судьбы.
2. ГВАРДЕЕЦ И ВЕЛИКАЯ КНЯГИНЯ: ЕКАТЕРИНИНСКИЙ ПЕРЕВОРОТ
Один Бог знает,
откуда моя жена берет свои беременности.
(Великий князь Петр Федорович о своей жене)
Екатерина II. Записки
Будущая Екатерина II не имела ни капли русской крови, но, с четырнадцатилетнего возраста живя при дворе императрицы Елизаветы Петровны, прилагала все усилия к тому, «чтобы русские полюбили ее». Мало кто подозревал в ней талантливого политика, дальновидного государственного деятеля и великую актрису, страстно желавшую стать российской императрицей — роль, для которой она обладала всеми необходимыми качествами.
Принцесса София-Фридерика Ангальт-Цербсгская родилась 21 апреля (2 мая) 1729 года в Штеттине. Поворот в судьбе дочери мелкого немецкого князя произошел в январе 1744 года, когда императрица Елизавета искала подходящую партию для своего наследника, Карла-Петера-Ульриха, герцога Голштинского, недавно провозглашенного великим князем Петром Федоровичем. По ряду причин — политических, дипломатических и личных — императрица остановила свой выбор на принцессе Софии, которая перешла в православие, приняв имя Екатерины Алексеевны, и 21 августа 1745 года обвенчалась с Петром. Присутствовавшие на церемонии обратили внимание не только на ее скромное платье и ненапудренные волосы, но также на хороший русский язык и манеру держать себя со сдержанным достоинством.
Екатерина быстро поняла, что Петр не годится ни в мужья, ни в цари. Сразу после знакомства с ним она отметила, что он «очень ребячлив», «не очень любит народ, над которым ему суждено [...] царствовать», и «взирала с изумлением на его неразумие и недостаток суждения о многих вещах». Брак ее был не просто несчастлив: только благодаря удивительной силе характера ей удалось пережить его — и обратить себе на пользу.
Петр боялся русского двора и, вероятно, с самого начала чувствовал, что справиться с ним не сумеет. Он был внуком Петра Великого, правящим герцогом Голштинии и некоторое время наследником двух престолов — русского и шведского. Но, видно, он родился под несчастливой звездой. В раннем детстве отец отдал его на попечение педантичного и жестокого гофмаршала, который бил его, морил голодом и ставил коленями на горох. Главной страстью подростка стало муштрование игрушечных, а потом и живых солдат. Попав в Россию, он возненавидел ее всей душой и отчаянно тянулся ко всему немецкому, особенно прусскому. Он не уважал русскую религию, отдавая предпочтение лютеранству, презирал русскую армию и молился на своего кумира — прусского короля Фридриха Великого. Екатерина не могла не заметить бросающейся в глаза неразвитости и жестокости своего супруга, но «выказывала [...] безграничную покорность императрице, отменное уважение великому князю и изыскивала со всем старанием средства приобрести расположение общества». Со временем последнее стало первым и самым главным.[36]
Вскоре после приезда Екатерины Петр переболел оспой, и его без того неправильные черты стали безобразными. Теперь он казался ей «отвратительным», хотя его поведение было намного хуже его внешности. Ночью после венчания невеста пережила жестокое унижение: она осталась в спальне одна. Во время сезонных перемещений двора из Летнего дворца в Зимний, из Петергофа в Царское Село, или в Москву, или в Лифляндию, она утешалась верховой ездой и чтением французских просветителей (с этого времени книги станут спутниками всей ее жизни). Она изобрела седло особой конструкции, которое позволяло ей сидеть на лошади боком, когда за ней наблюдала императрица, и по-мужски, когда она оставалась одна.
Екатерина, кокетливая и чувственная (хотя сама она, возможно, еще этого не осознавала), состояла в браке с вечным подростком, а окружена была самыми красивыми и утонченными мужчинами России. Некоторые из них уже влюбились в нее, например, Кирилл Разумовский, брат фаворита императрицы, и Захар Чернышев, ее будущий министр. Она все время была на виду, но необходимость хранить верность мужу и родить наследника поставила ее в самое затруднительное положение. Екатерина искала разрядки и, как многие несчастные женщины высшего света, пристрастилась к картам, особенно к фараону.
В начале пятидесятых годов ее замужество превратилось из тяжелого в невыносимое. Екатерина имела все основания предать огласке недостойное поведение своего супруга, но жалела его. Петр, вероятно, страдал тем же физиологическим недостатком, что Людовик XVI, и, несомненно, был невежественным и поздно сформировавшимся мужчиной. Подробности их семейной жизни повергли бы в ужас любую женщину: Екатерина лежала в постели одна, а ее муж играл в солдатики или терзал над ее ухом скрипку. Он держал в комнате жены собак и заставлял ее часами стоять на карауле с мушкетом.
Легкие флирты не затрагивали ее чувств, пока не появился двадцатишестилетний Сергей Салтыков, потомок древнего боярского рода. По словам Екатерины, он был «прекрасен, как день». Она влюбилась. Возможно, он стал ее первым любовником. Как ни парадоксально, этого потребовала высочайшая воля: императрица Елизавета Петровна желала иметь наследника любой ценой.
После первого выкидыша Екатерина забеременела снова. А 20 сентября 1754 года родился наследник, Павел Петрович: «...императрица велела акушерке взять ребенка и следовать за ней». Плачущая Екатерина осталась «одна на родильной постели» в комнате с плохо затворявшимися окнами и дверьми. Салтыкова отослали от двора.
Кто же был отцом будущего императора Павла I, к которому восходят все последующие Романовы, до Николая II? Салтыков или Петр? Утверждениям самой Екатерины, что ее брак был только формальностью, нельзя полностью доверять: она имела все основания принижать роль мужа, а позднее стремилась отстранить сына от трона. Павел вырос курносым, некрасивым, а Салтыков, прозванный «le beau Serge» — «прекрасный Серж», — славился своей красотой. Впрочем, Екатерина лукаво отмечает, как нехорош собой был его брат. Скорее всего, отцом наследника все же был Салтыков.
Петр, совершенно неприспособленный к тонкостям придворных интриг, мог вызывать жалость, но его пьяное самодурство было невыносимо. Однажды Екатерина обнаружила у него в комнате повешенную крысу. На вопрос, что это значит, великий князь отвечал, что она совершила преступление и приговорена к смертной казни (крыса залезла в картонную крепость и съела двух солдатиков из крахмала). В другой раз он расплакался перед женой и объявил, что Россия его погубит.
В своих «Записках» Екатерина утверждает, что она, несчастная молодая мать, начала задумываться о будущем только тогда, когда безобразия великого князя стали опасны для нее и для ее ребенка, подразумевая, что ее восшествие на трон было чуть ли не вынужденным. На самом же деле Екатерина строила заговоры с целью захвата престола с середины 1750-х годов, опираясь на разных людей, от канцлера Бестужева до английского посланника в Петербурге. Когда же Елизавета начала угасать, Петр запил, а Европа оказалась на пороге Семилетней войны и струны российской политики туго натянулись, Екатерина исполнилась решимости во что бы то ни стало выжить — и на самом верху.
Теперь, после того, как она подарила стране наследника, ее домашняя жизнь стала спокойнее. Она наслаждалась положением красивой женщины при дворе, где все дышало любовными интригами: «Я [...] нравилась, следовательно, половина пути к искушению была уже налицо, и в подобном случае от сущности человеческой природы зависит, чтобы не было недостатка и в другой, ибо искушать и быть искушаемым очень близко одно к другому, и, несмотря на самые лучшие правила морали, запечатленные в голове, когда в них вмешивается чувствительность, как только она проявится, оказываешься уже бесконечно дальше, чем думаешь...»
В 1755 году на балу в Ораниенбауме, в загородном дворце великого князя недалеко от Петергофа, Екатерина встретила Станислава Понятовского, 23-летнего поляка, секретаря нового английского посланника. Понятовский был представителем прорусской партии польского шляхетства, сформировавшейся вокруг его дядей, братьев Чарторыйских, и их родственников. Образованный и светский молодой человек века Просвещения, с налетом меланхолического идеализма, влюбился в Екатерину; она отвечала ему взаимностью. Екатерина впервые почувствовала себя по-настоящему, страстно любимой.
Столкновение англичан и французов в верховьях реки Огайо повлекло за собой события, разжегшие Семилетнюю войну. Участие в войне России в значительной степени определялось тем, что Елизавета ненавидела Фридриха II, насмехавшегося над ее сластолюбием. Другие державы внезапно сменили союзников, и в результате «дипломатической революции», альянсы «старой системы» разрушились. Когда в 1756 году дипломатическая круговерть закончилась, Россия, заключив союз с Францией и Австрией, вступила в войну против Пруссии. В 1757 году русские войска вошли в Пруссию.
Война отравляла придворную жизнь и разрушила связь Екатерины с Понятовским — он должен был уехать из Петербурга. Екатерина была беременна от Понятовского: их дочь Анна родилась в декабре 1757 года и, так же, как сын, была изолирована от матери Елизаветой.
В это самое время Екатерина оказалась в очень опасной ситуации. После победного сражения при Гросс-Егерсдорфе 19 (30) августа 1757 года фельдмаршал Апраксин, с которым Екатерина поддерживала дружеские отношения, получил весть о болезни императрицы. Он дал пруссакам спокойно отступить, вероятно, полагая, что Елизавета вот-вот умрет и Петр III заключит мир со своим кумиром Фридрихом Великим. Однако Елизавета не умерла. Как все тираны, она боялась смерти, а такие мысли, какими позволил себе руководствоваться Апраксин, приравниваются к государственной измене. Екатерина оказалась под сильным подозрением. Великая княгиня осталась в одиночестве и в серьезной опасности. Она жгла свои бумаги, выжидала, а затем пошла на огромный риск, вооружившись своим редкостным самообладанием.
13 апреля 1758 года Екатерина, решив испытать силу привязанности Елизаветы Петровны к себе и ее отвращение к племяннику, обратилась к императрице с просьбой отправить ее домой, к матери. Императрица пожелала допросить великую княгиню лично. Петр бурчал обвинения, Екатерина мужественно защищалась. Она пустила в ход все свое обаяние, разыграла оскорбленные чувства и снова разоружила императрицу выражением искренней душевной привязанности. Отпуская ее, Елизавета шепнула: «Мне надо будет многое вам еще сказать...» Екатерина поняла, что победила, и была счастлива, когда узнала, что Елизавета назвала ее «очень умной женщиной», а своего племянника «дураком».
После того, как волнение улеглось, Екатерина II Петр продолжали сосуществовать довольно мирно. Великий князь взял себе в любовницы известную своей дурнотой Елизавету Воронцову, племянницу канцлера, и снисходительно смотрел на связь Екатерины с Понятовским, который ненадолго вернулся. Понятовский все так же любил Екатерину, но ему снова пришлось уехать, и она опять осталась одна.
Два года спустя Екатерина обратила внимание на Григория Орлова, капитана Измайловского гвардейского полка. Получив три ранения в битве при Цорндорфе, Орлов вернулся в Петербург. По легенде, она впервые залюбовалась им из окна, когда он стоял на часах.
Григорий Григорьевич Орлов был красив и одарен «самой счастливой наружностью и умением держать себя». Он принадлежал к породе гигантов{4} — все пятеро братьев Орловых были «гаргантюанского покроя». У Григория, вспоминали современники, было ангельское лицо, он был добродушен, весел, всеми любим и отличался удивительной силой. Когда пятнадцать лет спустя Орлов посетил Лондон, Гораций Уолпол так описал его обаяние: «Орлов Великий, или, точнее, Большой, здесь [...] Он танцует, как гигант и ухаживает, как исполин»{5}.[37]
Орлов, сын провинциального губернатора, не принадлежал к богатой знати. Дед его принимал участие в стрелецком мятеже и был приговорен Петром I к смерти. Взойдя на плаху, он смахнул с нее голову предыдущего казненного. Петра так восхитило его самообладание, что он помиловал его. Особенным умом Орлов не отличался. «Очень хорош собой, — писал французский посланник Бретейль своему министру Шуазелю в Париж, — но... очень глуп».[38] Вернувшись в Россию в 1759 году, Орлов был назначен адъютантом к графу Петру Шувалову — одному из самых влиятельных государственных лиц, двоюродному брату фаворита Елизаветы Петровны. Вскоре Орлов соблазнил любовницу Шувалова, княгиню Елену Куракину. К счастью для Орлова, Петр Шувалов умер, не успев ему отомстить.
В начале 1761 года Екатерина II Орлов полюбили друг друга. Понятовский отличался утонченностью и искренностью чувств, Григорий Орлов был мужествен, по-медвежьи добродушен, а главное, представлял политическую силу, которая в скором времени могла понадобиться. Еще в 1749 году Екатерина имела возможность предложить своему мужу поддержку верных ей гвардейцев. Теперь она получила опору в лице братьев Орловых. Самым энергичным и жестоким из них был Алексей. Очень похожий на своего брата, он отличался «грубой силой и бессердечностью»[39] — качествами, сделавшими Орловых незаменимыми в 1762 году.
Орлов с товарищами обсуждал планы возведения Екатерины на престол в конце 1761 года, хотя, вероятно, проекты эти были еще довольно расплывчаты. Примерно в это время с Орловыми знакомится Потемкин. Один источник указывает, что внимание Григория Орлова привлек ум Потемкина, хотя у них могли быть другие общие интересы — оба слыли отчаянными игроками и удачливыми соблазнителями женщин. Друзьями они не стали, но Потемкин начал вращаться в близком к Орловым кругу.
Екатерина нуждалась в таких союзниках. В последние месяцы жизни Елизаветы Петровны у нее уже не осталось никаких иллюзий относительно своего супруга, который открыто говорил о намерении развестись с ней, жениться на Воронцовой и порвать с союзниками, чтобы спасти Фридриха Прусского. Петр представлял опасность для нее, для ее сына — и для себя самого. Она ясно видела, из чего ей предстоит сделать выбор: «...во-первых, делить участь Его Императорского Высочества, как она может сложиться; во-вторых, подвергаться ежечасно тому, что ему угодно будет затеять за или против меня; в-третьих, избрать путь, независимый от всяких событий. Но, говоря яснее, дело шло о том, чтобы погибнуть с ним или через него, или же спасать себя, детей и, может быть, государство, от той гибели, опасность которой заставляли предвидеть все нравственные и физические качества этого государя».
В тот самый момент, когда Елизавета Петровна действительно начала угасать и Екатерина должна была подготовиться к спасению от «гибели» и возглавить возможный переворот, она обнаружила, что беременна от Григория Орлова. Она тщательно скрывала свое положение, но временно сошла с политической сцены.[40]
В 4 часа пополудни 25 декабря 1761 года 50-летняя императрица Елизавета Петровна сделалась так слаба, что уже не могла отхаркивать кровь. С распухшими руками и ногами, она лежала, тяжело дыша, в своих апартаментах в недостроенном Зимнем дворце. У постели умирающей императрицы собрались придворные, волнуемые надеждой и страхом. Духовник императрицы читал молитвы, но она уже не могла повторять за ним.
Трон переходил к 34-летнему Петру. В воздухе носились опасения по поводу воцарения Петра и надежды на Екатерину. Многие вельможи хорошо знали, что наследник не годится в монархи. Чтобы спасти свое положение и свою семью, каждый из них должен был сделать правильный расчет, но главным по-прежнему оставались молчаливое терпение и бдительность.
Гвардейцы, мерзнувшие на часах у дворца, гордились ролью, которую они играли в возведении на трон и низложении монархов. Больше всего рвались в бой горячие головы, сгруппировавшиеся вокруг Орловых — в том числе и Потемкин. Однако связь великой княгини с Григорием Орловым и тщательно оберегавшаяся тайна ее положения были известны очень немногим. Скрыть беременность — нелегкая задача и для частной женщины, не говоря уже о принцессе. Екатерине удалось это даже у одра императрицы.
Два фаворита Елизаветы — добродушный, могучий Алексей Разумовский и круглолицый, миловидный Иван Шувалов, которому в это время было еще только тридцать четыре года — смотрели на умирающую с любовью и печалью. Наследник отсутствовал — он пил со своими товарищами-немцами, выказывая то же отсутствие такта и достоинства, за которое его скоро возненавидят все. Но его жена Екатерина, которая и любила, и ненавидела государыню, заливалась слезами и не отходила от ее постели двое суток.
Екатерина являла собой воплощение заботливости и преданности. Кто поверил бы, глядя, как она оплакивает отходящую тетушку, что несколько лет назад она говорила — хоть и приписывая авторство этих слов Понятовскому: «Ох уж эта колода! Она истощает наше терпение! Скорей бы она умерла!»[41] Шуваловы уже предлагали Екатерине изменить порядок престолонаследия в пользу ее и ее малолетнего сына — но безуспешно. Интриганы потерпели крушение и удалились; Екатерина устояла, все более приближаясь к трону.
Дыхание императрицы стало слабеть. Позвали великого князя. Как только Елизавета Петровна испустила последний вздох, придворные упали на колени перед Петром III. Он тут же отправился в Совет, чтобы принять бразды правления. По словам Екатерины, он приказал ей оставаться у тела усопшей вплоть до его особого распоряжения.
Все рыдали: Елизавету любили, несмотря на ее сластолюбие и жестокость. Она много сделала для того, чтобы, продолжая дело отца, вернуть России статус великой европейской державы. Убитый горем Разумовский заперся в своих апартаментах. Шувалова одолели «ипохондрические мысли». Обер-прокурор Сената князь Никита Трубецкой распахнул двери в залу, где собрались придворные, и объявил со слезами на глазах, что императрица скончалась. Новое царствование уже вызывало глухой ропот — но пока еще «весь двор наполнился плачем и стенанием». Гвардейцы, шедшие во дворец присягать новому императору, «выглядели грустными и подавленными [...] Солдаты говорили приглушенными голосами и все разом [...] День Рождества [...] на этот раз стал днем скорби, у людей были мрачные лица».[42]
В 7 часов утра сенаторы, генералы и придворные принесли присягу Петру III и пропели «Тебе Бога хвалим». Когда к новому императору обратился митрополит Новгородский, Петр III не скрывал своего восторга, вел себя почти неприлично и «валял дурака». Позже сто пятьдесят первых дворян империи собрались на обед, чтобы отпраздновать наступление нового царствования — в галерее, отделенной от спальни покойной императрицы тремя комнатами. Екатерина, «чувствительная» женщина и хладнокровный политик, продолжала исполнять свою роль и три дня бодрствовала у тела умершей.
Тем временем в Пруссии русские войска взяли крепость Кольберг и занимали Восточную Пруссию, а другие корпуса продвигались вместе с австрийцами вглубь Силезии. Крах Фридриха Великого казался неминуемым. Дороги на Берлин лежали открытыми. Спасти прусского монарха могло только чудо — и это чудо сотворила для него смерть Елизаветы. Петр III приказал остановить наступление и начал переговоры с королем Пруссии, который не мог поверить своему счастью. Фридрих уже готов был уступить Восточную Пруссию, но теперь от него не требовали даже этого. Петр III готовился начать войну против Дании, чтобы вернуть Голштинии область Шлезвиг. «Мессалина Севера мертва!» — воскликнул Фридрих и приветствовал «истинно германское сердце» Петра III.
На похоронах Елизаветы Петровны, 25 января 1762 года, чтобы развеять скуку траурной церемонии, Петр III придумал такую игру: он отставал от катафалка на несколько метров, а потом догонял его, таща за собой престарелых придворных, которые несли его траурный шлейф. «Слух о недостойном поведении императора распространился мгновенно».
Недовольные новым царем обратили свои взоры на его супругу. Сразу после смерти Елизаветы князь Михаил Дашков прислал к Екатерине человека со словами: «Повели, мы тебя взведем на престол».[43] Дашков принадлежал к тому же кругу гвардейцев — героев Семилетней войны, что и братья Орловы. Но беременная Екатерина не дала хода их рвению. Любой заговор более или менее зависит от случая, но в екатерининском перевороте удивительно не то, что он был удачен, а то, что он имел все шансы на успех уже за полгода до его осуществления.
Как момент, так и энергичность выступления определил сам император. За свое шестимесячное царствование Петр умудрился восстановить против себя почти все политические силы общества — при том, что методы его правления, хотя подчас и неосторожные, никак нельзя назвать варварскими. Так, 21 февраля 1762 года он отменил страшную Тайную канцелярию (ее функции перешли к Тайной экспедиции, находившейся в ведении Сената), а тремя днями раньше обнародовал указ о вольности дворянства, отменявший введенную Петром I обязательную службу.
Эти меры вполне могли завоевать ему популярность, если бы другие его действия не были враждебны коренным интересам России. Сильнее всего была оскорблена армия: она почти окончила разгром прусской армии, но Петр III заключил мир с Пруссией и отдал под управление Фридриха корпуса, воевавшие вместе с австрийцами. 24 мая Петр, как герцог Голштинский, предъявил ультиматум Дании, который должен был повлечь за собой войну, противную российским интересам. Возглавить армию собирался он сам.
Гвардейцев Петр III презрительно называл янычарами, намекая на то, что турецкие пехотинцы возводили на престол и свергали султанов, и собирался расформировать гвардию. Ропот гвардейцев усиливался. Потемкин, еще мало знакомый с Орловыми, попросил принять его в ряды заговорщиков. Вот как это произошло. Один из «орловцев», капитан Преображенского полка, предложил Дмитрию Боборыкину, университетскому товарищу Потемкина, «вступить в общество». Боборыкин отказался: он не одобрял их «разнузданной жизни» и связи Григория Орлова с Екатериной, но поделился своими чувствами с другом. Потемкин немедленно попросил Боборыкина познакомить его с капитаном преображенцев и примкнул к заговору. Так, уже первое известное нам действие Потемкина показывает его бесстрашным, амбициозным и импульсивным человеком. Присоединение к партии Орловых решило судьбу молодого провинциала.