Часть четвертая МУДРЕЦ

Часть четвертая

МУДРЕЦ

Вначале он был нефтяником, потом стал государственным мужем. А в последние годы? В последние годы он стал настоящим мудрецом…

Мудрец — понятие древнее, пришедшее к нам из глубины веков, но не утратившее своего значения и по сей день. В современном лексиконе есть даже специальный термин — клубы мудрецов. В разных странах это наиболее уважаемые, почитаемые, заслуженные люди, с которыми власть предержащие советуются и чье мнение играет далеко не последнюю роль в принятии судьбоносных решений. Эта традиция особенно развита на Востоке. Но кто знает, может, и в нашей стране когда-нибудь будет принято обращаться к таким мудрецам. К таким, каким являлся наш герой.

Это был удивительный человек. Тонкий глубокий ум, богатейший опыт… А еще — как ему это удавалось — «быть над»? Быть над всем суетным, преходящим? Нет, он ни в ком случае не страдал страшным пороком равнодушия, и если считал, что вопрос, пусть даже самый малый, нуждается в его поддержке, обязательно приходил на помощь. Но каким-то поразительным образом он знал — это зерна, а это плевелы…

Он никогда не был брюзжащим, поучающим всех и вся стариком. Видел все плохое, что происходит, но видел и хорошее. Будто древний царь Соломон, был уверен: «и это пройдет…» И конечно же как настоящий мудрец смотрел далеко-далеко вперед!

Самая горькая потеря

Иногда думаешь, какой силой духа был наделен наш герой, если пережил всё то, что выпало на его долю… Но были в его жизни и такие удары судьбы, которые даже он держал с трудом. Самый страшный день для него — 24 апреля 1983 года. В этот день его покинула любимая, дорогая, ненаглядная жена — его Клавочка.

До сих пор внучка Маша, которую фактически воспитала Клавдия Андреевна, не может вспоминать те дни без слез. «Это произошло на Страстной неделе, перед Пасхой, — говорит она. — Бабушка умерла в больнице. А сообщили нам так. Я тогда занималась конным спортом, и мы каждые выходные ездили кататься. А вернулись на дачу, я смотрю — стоят черная „Волга“, „скорая помощь“… Это был ужасный удар. Удар для всех. А для деда… ну вы и так все понимаете». Говорят, на Николая Константиновича в те дни было просто страшно смотреть. Когда жена ложилась в больницу, ничто не предвещало беду. И вот, надо же, случилось!

Хоронили Клавдию Андреевну на Новодевичьем кладбище. Попрощаться с ней пришло большое количество народу: родственники, друзья, знакомые… Говорили очень трогательно. Всем запомнились слова Святослава Николаевича Федорова, который отметил, что «если можно было бы поставить памятник доброты, то первый памятник я бы поставил Клавдии Андреевне». О многих ли можно так сказать?

А когда первая боль утихла, Николай Константинович пригласил скульптора Петра Шапиро. Заказал надгробный памятник. Решил так: ничего помпезного, вычурного. Две стелы, очень простые. Одну для жены, а другую… для себя — когда придет время! Ему так ее не хватало…

«Не знаю, как мы пережили те дни, — вспоминает Маша, — но хорошо помню, как дед впервые немножко оттаял. Летом мы поехали в Баку. А оттуда решили заехать в горы к ректору Московского нефтяного института Владимиру Николаевичу Виноградову — там как раз была геологическая практика. Они были большие друзья. Дед захотел увидеться и поздравить его с большой наградой — со званием Героя Соцтруда. Когда сели за стол, они налили по стакану водки, бросили туда орден, выпили… И дед первый раз за долгое время улыбнулся».

Пора!

Второго октября 1985 года должно было исполниться ровно 20 лет, как Николай Константинович пришел руководить Госпланом СССР. Незадолго до этой даты он решился — пора! Через несколько дней в перерыве между совещаниями к нему подошел генеральный секретарь ЦК КПСС М. С. Горбачев.

— Правда, что ты ставишь вопрос об уходе? — спросил он.

— Правда, Михаил Сергеевич.

— Но, может быть, еще поработаешь?

— Какая-то работа мне нужна, без дела не смогу, а в Госплане должны быть люди помоложе и поэнергичнее.

— Ну что ж, может быть, так и надо…

Удивительно! Даже в этом Н. К. Байбаков оказался не таким, как все. Чтобы человек его масштаба сам попросился в отставку — неслыханно! Тогда так было не принято. Страна уже привыкла к знаменитым «гонкам на катафалках». Только вперед ногами! Шамкающий Брежнев, тяжелобольной Андропов, задыхающийся Черненко… Но из другого теста был сделан наш герой. Он был настолько сильной личностью, что мог сказать сам — пора!

Нелегко далось Байбакову это решение: думал, переживал… А когда увидел указ об отставке, как говорится, «ёкнуло». Это было какое-то двойственное состояние, — признавался Николай Константинович. С одной стороны, умиротворение. А с другой — столько лет на службе, а с тобой расстались так легко. Недоумение? Обида? Да, он тоже был человеком… Но человеком сильным духом. Знал — пришло его время.

А для окружающих известие о его отставке явилось полной неожиданностью. Люди, которые с ним работали, недоумевали: «Как могли снять Байбакова? Что случилось? Почему? Наверное, „поссорился“ с Горбачевым?» Простое и понятное объяснение — пора! — даже не приходило в голову. «Жизнь на этом не кончается, — успокаивал он своих верных и преданных товарищей, — мне уже 74 года. Нужно дать дорогу молодым…»

Его проводы стали настоящим событием. Такого Госплан еще не видел. В заключительный день зал заседаний коллегии был, что называется, битком. Выступавшие говорили о добрых традициях, сложившихся за два десятилетия, о том, как многому их научил Николай Константинович, что при нем в Госплане люди не боялись говорить правду, знали: их выслушают, поймут, а если и не согласятся, то не унизят и не устроят разнос. Прощались очень тепло, по-домашнему, что ли… И конечно же подарили подарок — небольшой телевизор с символическим названием «Юность».

Уходил со спокойным сердцем

Когда на мартовском Пленуме ЦК КПСС 1985 года генеральным секретарем избрали Горбачева, Байбаков воспринял это известие с надеждой. Михаила Сергеевича он знал много лет и относился к нему не без симпатии — в конце 1970-х годов даже приглашал на работу своим заместителем. Дело было так. Рассказывает Валерий Михайлович Серов, который слышал эту историю из уст самого Байбакова: «Первый секретарь Ставропольского крайкома КПСС Горбачев вернулся из командировки в ЮАР. Будучи в Москве, зашел к председателю Госплана СССР. Слово за слово — разговорились. Михаил Сергеевич увлеченно рассказывал о том, каких поразительных результатов добилось овцеводство в Южно-Африканской республике. И Байбаков, которому как раз нужен был зам по сельскому хозяйству, предложил: „А пойдешь ко мне заместителем?“». Тогда Михаил Сергеевич тактично отказался, сославшись на то, что не справится с такой ответственностью. А спустя некоторое время — новость: Горбачева назначили секретарем ЦК КПСС… нет, не удивляйтесь — по сельскому хозяйству! Почти сразу же он стал кандидатом, а в 1980 году — уже и «полноценным» членом Политбюро.

В те годы Байбаков встречался с Горбачевым довольно часто. Чаще всего — на заседаниях Комиссии Политбюро по продовольственным проблемам. Как вспоминал Николай Константинович: «Горбачев был одним из самых активных участников заседаний. Он часто вносил дельные конкретные предложения по тем или иным вопросам сельского хозяйства, умело увязывал их с общим состоянием дел в экономике. Чувствовалось, человек хорошо знает свое дело, точно нащупывает больные места и находит обдуманные решения. Не удивительно, что наши взгляды и наблюдения чаще всего совпадали».

Внушали доверие Байбакову и первые шаги Горбачева на посту генерального секретаря. Вопреки сложившимся стереотипам «отец перестройки» начал не с реформ, а с «черного золота». Это была его первоочередная забота — стабилизировать и обеспечить рост добычи нефти (напомним, что в 1984 году впервые за всю послевоенную историю отрасль не нарастила, а снизила нефтедобычу). В сентябре 1985 года Горбачев лично приехал в Западную Сибирь. Как и положено, его сопровождали ответственные работники: кандидат в члены Политбюро, секретарь ЦК КПСС В. И. Долгих, секретарь ЦК КПСС Б. Н. Ельцин, заместители председателя Совета Министров СССР А. К. Антонов и Б. Е. Щербина, министры В. А Динков, В. С. Черномырдин, В. Г. Чирсков. Был в этой делегации и наш герой…

Как вспоминает начальник Главтюменнефтегаза в 1985–1990 годах, профессор Валерий Исаакович Грайфер, та поездка генсека имела для отрасли огромное значение. Главным итогом совещания стал решительный пересмотр стратегии освоения тюменских недр, что нашло отражение в соответствующих решениях партии и правительства. Отныне ставка делалась не на нефтяные гиганты, а на скорейший ввод новых обычных месторождений. Наконец-то руководство страны согласилось — нельзя рвать Самотлор, Федоровку и Усть-Балык, надо обеспечивать рассчитанную на многие годы рациональную разработку западносибирских запасов. Только тогда развитие нефтяной отрасли будет стабильным и предсказуемым.

А чтобы запустить новый стратегический курс, в кратчайшие сроки были мобилизованы материальные и финансовые ресурсы. Действовали жестко. Порядка трехсот представителей ЦК КПСС были отправлены на важнейшие заводы, где они отслеживали поставки всего необходимого для тюменских нефтяников. «Выделенные материалы и оборудование, — рассказывает Валерий Исаакович, — позволяли нам осваивать одно месторождение за другим. В Тюменской области мы стали вводить в эксплуатацию по 25 месторождений в год. Они обустраивались комплексно, системно». Нефтяники под руководством Грайфера в очередной раз совершали чудо. Падение добычи нефти остановилось, начался рост! Казалось, у страны появляется очередной шанс… Но, как пел актер Валентин Гафт в замечательном фильме Эльдара Рязанова «Забытая мелодия для флейты», «наливался тучами закат, перестройку начали с рассветом…».

«Перестройку начали с рассветом…»

Сначала только ускорялись… Потом начали и перестраиваться. 8 апреля 1986 года Горбачев приехал в Тольятти, где он посетил Волжский автозавод. «Начинать надо прежде всего с перестройки в мышлении и психологии, в организации, в стиле и методах работы, — объявил генеральный секретарь, — скажу откровенно, если мы сами не перестроимся, я глубоко убежден в этом, то не перестроим и экономику, и нашу общественную жизнь… Но в таком случае мы не справимся и с поставленными задачами, масштабы и новизна которых беспрецедентны».

А задачи и впрямь были беспрецедентны. Так, например, на том же собрании Михаил Сергеевич объявил о том, что Советскому Союзу в самое ближайшее время надо стать законодателем моды в автомобилестроении. Газеты, телевидение тут же подхватили этот, взывающий к новым свершениям, лозунг. А специалисты в это же время не знали, куда девать глаза от стыда и ужаса. Заявить такое — это значит в принципе не понимать, в каком положении находилась страна. Автомобиль — это же не просто железо с мотором, это сложнейшая цепочка взаимоотношений проектной, инженерной, производительной культур, это дороги, сервисное обслуживание и т. д. Убери из этой цепочки хотя бы одно звено — и все развалится, не то что лучшего — среднего автомобиля не получится.

То, что творили в те годы в экономике, сегодня называют «горбачевскими чудесами». Более непродуманной и непоследовательной политики государства в этой сфере трудно себе представить. Народное хозяйство разваливали собственными руками. Экономическая ситуация ухудшалась с каждым годом. Мировые цены на энергоносители падали. Валютная выручка — основа поддержания стабильного уровня жизни советских граждан — сокращалась. Весной 1985 года началась антиалкогольная кампания, которая подорвала бюджет страны. К этому добавились и незрелые формы хозрасчета, выплеснувшие огромное количество ничем не подкрепленных денег, которые перестали быть привлекательными. Финансовая система рушилась. Страна переходила от торговли к товарообмену. Ну а последним «контрольным выстрелом» стал принятый 30 июня 1987 года закон «О государственном предприятии (объединении)». Это ж надо было такое придумать — отныне директорский корпус не назначался собственником, то есть государством, а… выбирался членами трудового коллектива. По всей стране на посты первых руководителей стали приходить некомпетентные демагоги с популистскими наклонностями. В советских условиях это носило особенно опасный характер. Нарушение оперативной и слаженной работы хотя бы одного звена производственного процесса приводило к полной дезорганизации в деятельности многих и многих предприятий. Так, например, появлялся нерадивый директор на заводе, где производили важную деталь для каких-нибудь двигателей, и останавливалась вся автомобильная промышленность, которая, по мысли Горбачева, должна была становиться законодательницей мировой моды.

За тем, что творит руководство страны, Байбаков наблюдал с большой тревогой. После отставки он по-прежнему был членом ЦК, кроме того, вошел в группу государственных советников, в которую также включили бывших заместителей председателя Совета Министров СССР Г. А. Алиева, В. Э. Дымшица, М. Т. Ефремова, З. Н. Нуриева. «Размещались мы в одном из совминовских зданий по проезду Владимирова, — вспоминал Николай Константинович. — Каждый был занят вопросами, относящимися к его компетенции. Я, к примеру, занимался топливно-энергетическим комплексом, и прежде всего родной мне нефтяной и газовой промышленностью».

Не без усилий Байбакова дела с нефтью и газом тогда шли как надо. Но вот что касается остального… Участвуя в заседаниях правительства, Николай Константинович видел: непоследовательность, некомпетентность, ломка всего старого — а взамен ничего! Вместо кропотливой настройки народно-хозяйственного механизма (а в том, что нужны серьезные изменения, Байбаков был уверен) — скоропалительные непродуманные решения, приводящие к самым печальным результатам. Просчет за просчетом. Но, может быть, все дело в нехватке опыта, умения? Нужно попытаться разъяснить, растолковать, помочь… Однако, несмотря на уважительное отношение к «почтенному старцу» со стороны новых министров, выполнять его рекомендации никто и не думал. Зато думали о другом. «Быстрее перестраиваться, действовать по-новому», — призывал всех и вся Михаил Сергеевич. На производстве и в научных учреждениях раздавали анкеты с таким вот вопросом: а на сколько процентов перестроился лично ты?

Разгром Госплана

Особенно тяжело было видеть Байбакову разгром родного Госплана. Государственный плановый комитет раздирали со всех сторон: критиковало руководство страны, ругали министры. В свете перестроечных веяний его авторитет и вес стремительно падали.

После отставки Байбакова руководить Государственным плановым комитетом поставили Николая Владимировича Талызина. До этого он работал министром связи (1975–1980) и заместителем председателя Совета Министров СССР (1980–1985). Говорят, в своей области он был очень грамотным, толковым специалистом. Но чтобы возглавлять Госплан — этого явно было мало. «Н. К. Байбаков был масштабной личностью, — вспоминает В. С. Черномырдин. — После него к руководству пришел Н. В. Талызин… Мы знали друг друга, были соседями по даче в Петрово-Дальнем. Как к человеку к нему не было вопросов. Но вот должным кругозором, который был присущ Николаю Константиновичу, он не обладал. Помню такую историю. У нас неважно шли дела — не хватало техники. И вот на даче я обратился к Талызину: „Слушай, Николай, ты бы меня принял“. На следующий день я приехал в Госплан, начал объяснять: „Бульдозеров, экскаваторов нет, трубоукладчиков не хватает. А как работать — вечная мерзлота?“ Он меня внимательно выслушал и говорит: „Знаешь, когда я пришел в этот кабинет (а это был кабинет Николая Константиновича) — здесь даже с потолка нефть капала. Тут все провоняло нефтью. Вам сколько ни дай — вы все закопаете. Вот я был министром связи. У нас — свои трактора, отечественные траншеекопатели, они роют, а мы кабель ложим“. Вот, пожалуйста, — пришел другой человек. Совсем иной уровень».

К новому председателю с трудом привыкали и сами госплановцы. Сравнения с основательным Байбаковым Талызин не выдерживал. Касым Исаевич Исаев вспоминает: «В 1987 году было внесено предложение о назначении меня начальником подотдела Госплана СССР по Казахской ССР и союзным республикам Средней Азии. Честно говоря, пока не прошел беседу в аппарате ЦК КПСС, я не особо верил в это назначение. Но на заседании коллегии Госплана под председательством его главы Николая Талызина (кандидата в члены Политбюро ЦК КПСС, первого зампреда Совета Министров СССР) начальник отдела кадров, представляя мою кандидатуру, сказал, что Исаев Касым рекомендуется к назначению на должность начальника подотдела по Казахской ССР… Он не успел назвать должность полностью, его перебил Талызин: „Как? Киргиза на Казахстан?“ Кто-то уточнил: „Там и Узбекистан, а также другие союзные республики Средней Азии…“ — „Тем более и Узбекистан!“ — воскликнул Талызин. Тогда вскочил с места мой непосредственный начальник, член коллегии Госплана СССР Александр Мукоед и сообщил: „Николай Владимирович, казахи и узбеки сами просят!“ — „Ну, тогда другое дело, — успокоился Талызин. — Какое будет мнение?“ — „Поддержать, — высказался зампред Госплана Леонард Вид. — Я знаю его, он шустрый…“ — „Это хорошо, — прокомментировал Талызин. — С республиками должны работать как раз ‘шустрики’, а ‘мямлики’ не годятся…“ После таких комментариев других вопросов и обсуждений не было».

Понимая, что с существующей системой планирования надо что-то делать, выход из ситуации Талызин видел в существенном сокращении плановых показателей. Однако не всегда такие шаги были продуманы, а бывали случаи, когда они не упрощали, а лишь запутывали подготовку плана. Так, П. Е. Семенов, много лет проработавший в Госплане СССР, рассказывает: «На очередном активе одному из новых руководителей Госплана был задан вопрос: „Поскольку отраслевые расчеты являются исключительно трудоемкими из-за наличия территориального разреза, нельзя ли отказаться от регионального аспекта и проводить их только по отраслям в целом?“ Видимо, такое предложение могло возникнуть лишь у неопытного, недавно пришедшего на работу в Госплан работника, поскольку квалифицированному сотруднику абсурдность постановки вопроса была очевидна. И председатель Госплана вдруг открыто заявляет, что от такого анахронизма, как региональный разрез, следует отказаться. Нет смысла подробно говорить, как такое заявление первого лица Госплана осложнило подготовку плана. И лишь наличие опытных работников позволяло нейтрализовать такие проколы».

На посту председателя Госплана СССР Н. В. Талызин продержался меньше трех лет. В феврале 1988 года его сменил Юрий Дмитриевич Маслюков. Он был выходцем из оборонной промышленности, уже имел опыт работы в Госплане — в 1982–1985 годах был первым заместителем Байбакова. Как рассказывает В. С. Черномырдин, Маслюков «многое взял от Николая Константиновича. Он был очень толковый, подготовленный, хваткий. Работать с ним было одно удовольствие». Энергичный и решительный, новый председатель Госплана круто взялся за дело… Но все точки возврата были пройдены.

В те годы начальник Главтюменнефтегаза Валерий Исаакович Грайфер хорошо запомнил, как до последнего бился Маслюков: «В ЦК КПСС собрали большое совещание крупных предприятий. Участвовало человек 150. Вел то собрание член Политбюро ЦК КПСС Егор Кузьмич Лигачев. А большой доклад о перспективах экономического развития делал Юрий Дмитриевич Маслюков. Во время выступления его постоянно перебивал один из главных „прорабов перестройки“ секретарь ЦК КПСС по экономике Николай Никитич Слюньков. Вел себя развязно. Маслюков очень терпеливо отвечал на вопросы, давал пояснения. А потом не выдержал: „Я так понимаю, что вы не удовлетворены моим сообщением. Так давайте вы встанете на мое место, я — на ваше и пойду к такой-то матери…“». Что и говорить, отчаянный поступок. Но по-другому отстаивать интересы дела Маслюков уже не мог…

А в 1998 году на его долю выпало новое испытание. Дефолт. Спасать страну призвали Евгения Максимовича Примакова. Говорят, одним из важнейших условий согласия возглавить правительство, он назвал работу Юрия Дмитриевича в качестве своего первого заместителя. В тяжелейших условиях Маслюков, пользуясь полной поддержкой Евгения Максимовича, наводил порядок и восстанавливал рухнувшую экономическую и финансовую инфраструктуру. Однажды во время переговоров с представителями МВФ, от которого тогда полностью зависела наша страна, один из эмиссаров не выдержал и поинтересовался, как же российское правительство может закладывать в бюджет такие ничтожные пенсии. Вопрос, конечно, был странный. Задача чиновников МВФ всегда сводилась к ограничению расходов подконтрольной стороны. Обладая потрясающим хладнокровием и чувством юмора, Юрий Дмитриевич ответил: «Как коммунист коммунисту (а он до последних дней оставался членом КПРФ. — М. С.) я вам отвечу, что я с вами полностью согласен. Но как руководитель разоренной страны скажу: ничего другого мы себе позволить не можем». Несмотря и вопреки, он все-таки сумел удержать страну от катастрофы. Здесь проявились лучшие его качества: принципиальность, умение держать удар, противостоять нажиму… Как раз то, чему его научили годы работы с Байбаковым.

Больше демократии, больше гласности?

В те годы идеи планирования были не популярны в принципе. Руководство страны призывало: больше демократии, больше гласности! Но гласность понималась особым образом. Сталинские преступления? Пожалуйста! Бюрократизм советской государственной машины? Тоже хорошо! Секс вообще и проституция в частности? Народу очень нравится! А вот серьезные аналитические работы, посвященные анализу плановой экономики? Нет… не надо, не стоит.

Когда Николай Константинович ушел с поста председателя Госплана СССР, он задумал написать книгу «В экономическом штабе страны». Работал около двух лет. Помогали работники Госплана. Д. В. Украинский рассказывал нам, как он и его друг Владимир Воробьев приходили к Николаю Константиновичу на квартиру в Гранатный переулок, 10 и обсуждали план книги, готовили материалы, подбирали цифры…

Готовую рукопись Байбаков вручил секретарю ЦК H. H. Слюнькову. Тот, кстати, более десяти лет работал его заместителем в Госплане СССР. Он знал о подготовке книги и, получив рукопись, заверил Николая Константиновича, что книга будет очень полезна, особенно для молодежи, которой важно знать, как работали их отцы и деды, как наша страна пришла от сохи к атомной энергетике и космосу.

Но шла неделя-другая… месяц, второй. А от Слюнькова не было никаких известий. Николай Константинович забеспокоился: что случилось? Но сколько он ни обращался к Николаю Никитичу, никакого вразумительного ответа о судьбе книги получить не мог. «Только в 1998 году — рассказывал Байбаков, — при встрече с H. Н. Слюньковым я узнал, что Горбачев не дал согласие на издание. Началась „перестройка“, идеи которой никакие сходились с изложенным в моей книге». Вот тебе и гласность!

Но, как известно, рукописи не горят. 6 марта 2011 года исполняется 100 лет со дня рождения Николая Константиновича. К этой дате под руководством внучки Марии Владимировны Байбаковой издается десятитомник его трудов. Среди известных и малоизвестных опубликованных работ увидит свет и та самая рукопись…

Хватит!

Всего за два-три года страна изменилась до неузнаваемости. В перестроечном угаре клеймили и поносили все то, чем жили прежде. Особой ненавистью пользовались «застойщики». К ним причисляли тех, кто высказывал хоть какие-то критические замечания по поводу нового курса. Самыми злостными считались «бывшие».

Как вспоминал Николай Константинович Байбаков, в 1988 году в одном из номеров газеты «Известия» появилась публикация о только что прошедшем заседании Совета Министров СССР, в которой были перечислены присутствующие и, в частности, названы фамилии всех государственных советников. В Совмин и ЦК пошли гневные письма: почему в советниках пребывают «застойщики», то есть руководители застойного периода, и что хорошего они могут посоветовать новому правительству в период перестройки? Под нажимом этих писем в Совет Министров был вызван сначала Дымшиц, и ему было предложено отправиться на отдых. Затем напомнили Нуриеву… Кто следующий?

Байбаков не стал дожидаться: не хотят — не надо. Тем более толку от советов — никакого! Написал заявление об освобождении от должности государственного советника и пошел к Н. И. Рыжкову, который тогда возглавлял правительство. «Знаешь, Николай Иванович, я не жду, когда ты меня вызовешь и предложишь подать в отставку. Сам с этим пришел. Давай-ка освобождай меня, буду работать в Институте проблем нефти и газа АН СССР и заниматься вопросами, которые еще не пробил». И просьбу Николая Константиновича удовлетворили…

ИПНГ: возвращение

Он никогда не «болел властью», не стремился к должностям, совершенно был равнодушен к материальным благам… Всю жизнь у него была другая страсть — нефть и газ. Это было его родное любимое дело. И те годы, что ему остались, он решил посвятить ему — целиком и без остатка — насколько хватит сил. Тогда — в 1988 году — круг словно замкнулся.

А последним пристанищем и обителью нефтяника и газовика номер один стал ИПНГ — Институт проблем нефти и газа. Его создавал еще Владимир Николаевич Виноградов — легендарный ректор «керосинки» (сегодня это РГУ нефти и газа им. И. М. Губкина), близкий друг Байбакова, человек удивительной судьбы.

Он родился в 1923 году в Подмосковье в семье железнодорожника. В 1940 году поступил в губкинский институт. А через год, в 41-м, ушел добровольцем на фронт. Героическая оборона Москвы, потом страшные бои подо Ржевом. Именно там его тяжело ранили. Молодой парень потерял ногу (ниже колена). А в 1943 году он вернулся в институт на вновь созданный механический факультет. Окончил учебу, а потом сделал отличную карьеру по комсомольской линии — дорос до заведующего отделом студенческой молодежи Московского горкома ВЛКСМ. Как вспоминают студенты тех лет, это был не просто комсомольский вожак, а настоящий кумир, всеобщий любимец. Благодаря его поддержке комсомольская организация в институте превратилась в своеобразный студенческий профсоюз. Трудно сказать, до каких высот мог дойти Виноградов по этой линии, но в 1951 году он поступил в аспирантуру, успешно защитился, начал преподавать, впоследствии стал деканом горно-нефтяного факультета, а в 1962 году — ректором института.

Это был подлинный расцвет «керосинки». За те годы, что Виноградов возглавлял институт (вплоть до 1993 года), он совершил настоящую революцию в сфере отраслевого образования. Именно он наладил теснейшую связь с производством. И не спонсорскую — в духе, мы вам готовим специалистов, а вы помогайте нам… А такую: вуз активно занимался научной работой, выполнял заказы производственников, а на средства, поступавшие от внедрения научных разработок, строились учебные корпуса, общежития, жилые дома для преподавателей, организовывались могучие практики по всему Союзу. Когда государство в 1990-е годы практически бросило высшее образование, Виноградов нашел выход и из этой, казалось бы, безвыходной ситуации. В 1992 году он организовал первый негосударственный совет попечителей в нашей стране, куда вошли ведущие нефтегазовые компании. Вот уже много лет возглавляет этот попечительский совет профессор Валерий Исаакович Грайфер.

А идея создания ИПНГ родилась как продолжение развития интеграции науки и производства. Н. К. Байбаков всячески поддерживал Виноградова. Он считал, что именно это и есть генеральная линия развития нефтегазового комплекса. В современных условиях, убеждал Николай Константинович, значение научных передовых разработок только будет повышаться. Самотлоры и Федоровки — пройденный этап. Наступает эпоха трудной нефти — взять ее просто так уже не получится. Нужны новые методы, новое оборудование… И не только для нефтяной, но и для газовой промышленности. Так, в 1987 году на базе кафедр и лабораторий «керосинки» был организован Институт проблем нефти и газа. Причем статус института был уникальный. Он одновременно подчинялся и Академии наук, и Минвузу. Основные задачи сформулировали следующим образом: проведение комплексных фундаментальных исследований по ключевым проблемам нефтегазовой науки, направленных на создание новых высокоэффективных технологий для нефтяной и газовой промышленности. Под стать задачам подобрали и будущего директора ИПНГ. Им стал проректор «керосинки» Анатолий Николаевич Дмитриевский, доктор геолого-минералогических наук, крупнейший ученый, автор системного подхода в нефтяной и газовой промышленности, человек, выдвигающий смелые оригинальные идеи. Остается только удивляться, как же далеко смотрели Виноградов и Байбаков, задумывая создание ИПНГ. На много-много лет вперед…

Главный научный сотрудник

Кем работал Николай Константинович в ИПНГ? Конечно же Байбаковым! Хотя его должность называлась скромно — главный научный сотрудник. В отделе кадров нам показали личное дело нашего героя, где значится, что в 1988–1993 годах он являлся главным научным сотрудником лаборатории геологических проблем нефти и газа, а с 1993 года — главным научным сотрудником группы экспертов ИПНГ.

В институте Николая Константиновича обожали. Академик Дмитриевский окружил его просто удивительной заботой и вниманием. Первое время у ИПНГ не было собственного помещения. Располагались в здании губкинского института. Когда стало известно о новом сотруднике Байбакове, Анатолий Николаевич тут же освободил свой кабинет, а сам несколько месяцев ютился по разным комнаткам… Говорят, на него тогда показывали пальцем. А ему было все равно: разве мог он допустить, чтобы у Николая Константиновича не было нормальных условий для работы!

А работал Байбаков по-настоящему. Быть свадебным генералом — не для него. Пришли, например, к нему специалисты, рассказан и о новейших разработках — и вперед! Сначала убедиться в перспективности предложенных новаций, ну а потом, как говорил Николай Константинович, пробивать! Благо отраслевые чиновники и крупные руководители компаний никогда не отказывались встретиться, обсудить, помочь… В свои годы он активно ездил в командировки, смотрел и анализировал зарубежный опыт (так, например, с большим интересом он побывал в Норвегии), а еще с удовольствием встречался со студентами… И в скольких сердцах он зажег огонь? Вот он, живой пример! Не знаете, с кого делать жизнь? С Байбакова!

У него всегда было огромное количество посетителей. Когда ИПНГ переехал в отдельное здание на улицу Губкина, на новом месте разместились следующим образом. Большая приемная, а рядом — кабинеты Дмитриевского и Байбакова. Анатолий Николаевич с удовольствием рассказывает такой случай. Однажды он в середине дня подъехал на работу, поднимается к себе на пятый этаж, а в приемной яблоку негде упасть. Дмитриевский хотел пробраться к себе в кабинет. Так его тут же остановили и сообщили, кто тут последний в очереди к Николаю Константиновичу…

На службу Байбаков ходил три раза в неделю: понедельник, среда, пятница. Как штык! Анатолий Николаевич рассказывает такую историю. Однажды произошла накладка. Машина, привозившая Байбакова на работу, должна была ехать в банк за зарплатой. Николаю Константиновичу позвонили, предупредили… Каково же было удивление сотрудников, когда они увидели Байбакова в положенный час на рабочем месте. Причем, как выяснилось, нефтяник номер один приехал не на такси, «не на знакомых или родственниках», а на общественном транспорте! Правда, и эмоций у него было хоть отбавляй — таким образом наш герой не передвигался с двадцати восьми лет!

Сам Николай Константинович постоянно иронизировал над собой. Журналистка Инта Михайловна Антонова вспоминает: «Когда мы шли по коридору института, сотрудники улыбались, здороваясь. Николай Константинович говорил мне: „Вот они, наверное, думают — еле ходит, а все работает. Мне неудобно“. Подумала, что ослышалась — такая деликатность. Боже мой, о чем он думает?! Как всегда, не хочет создавать проблем?! Я ответила ему: „Николай Константинович, о чем вы говорите? Пусть каждый, кто встретится нам в институте или еще где-нибудь, доживет до таких лет с ясной головой, сознанием, памятью, наконец. С желанием работать и быть полезным“. — „Да, — сказал он, — ‘мозги варят’, и значит, буду работать“».

«Знаете, каким Байбаков остался в моей памяти? — говорит Анатолий Николаевич. — Захожу к нему в кабинет, где всегда народ: молодой, пожилой — не важно. Вижу, что он на ногах, глаза сияют, и он живет, потому что работает…»

Кстати, будучи в ИПНГ, я обратила внимание, что вывеску на том самом кабинете Байбакова сохранили. Каково же было мое удивление, когда сотрудницы института открыли дверь и показали практически нетронутый интерьер. «Вот журналы, которые читал Николай Константинович, вот его некоторые награды, вот сувениры», — объяснили мне. Вот такая замечательная комната…

И отнюдь не «застойщик»

Это было в 1990 году. Николаю Константиновичу позвонили из Академии наук и предложили поехать в Хабаровск, где должно было состояться выездное заседание бюро научного совета АН СССР, на котором предполагалось обсудить вопросы обеспечения топливом и энергией Дальнего Востока. Конечно же вопрос был «архиважный», и Байбаков полетел… А когда сел в самолет, его охватило необычайное волнение: так захотелось поскорее увидеть город. Давным-давно он служил в этих краях. Интересно, как там сейчас?

В свободное от заседаний время он с удовольствием гулял по Хабаровску. Хорошо спланированный город. На центральных улицах — добротные дома, утопающие в зелени. А вот и замечательный парк — пруды, лодочная станция. Возвращаясь по аллее к гостинице, он услышал разговор двух женщин. Невольно прислушался.

— И кто это придумал «застой»? — говорила одна. — Какой черт сказал, что «застойный» период плохой. Как же мы с тобой, Клава, в этом периоде жили!

— И верно, Шура, все у нас было! Редко в очереди стояли. Сыты и одеты были всегда.

Николай Константинович задержал шаг, оглянулся и обратился к женщинам.

— Вы чем-то недовольны? — спросил он. — Вы что, голодные, что ли?

— А вы сыты?

— Вполне…

— Дело не в том, сыт или не сыт, — стали объяснять женщины, даже не подозревая, что в былые времена были сыты как раз благодаря стараниям своего собеседника. — Ведь с каждым днем в магазинах все хуже и хуже, на рынке дороговизна, какой никогда не было в «застойном» периоде. А какой народ стал злой!

— Так что же, надо вернуться? — поинтересовался Байбаков.

— Конечно, надо… — дружно ответили дамы. А мужчины, шедшие вслед за ними, поддержали.

Сворачивая к гостинице, Николай Константинович тогда подумал: многие не понимают, что возврата назад нет. Можно идти только вперед — иного не дано. Только вот ни в коем случае не следует спешить. Необходимо взвешивать и продумывать каждое решение, каждый шаг. Вспомнилось былое: вперед на легком тормозе…

Битва за Газпром

Как никто другой, нефтяник и газовик номер один понимал, что изменения необходимы и в его родном нефтегазовом комплексе. Так, когда В. С. Черномырдин задумал создать государственный концерн «Газпром», Байбаков был одним из немногих, кто поддержал эту идею. Беседуя с Виктором Степановичем, мы подробно расспросили его об этом. Вот что он рассказал: «Николай Константинович спокойно воспринял все, что произошло… Конечно, он жалел о Советском Союзе. Это понятно. Все мы жалели. Я и сейчас жалею. И можно было бы по-другому все сделать. Но все равно нужно было переходить на другие принципы, особенно в экономике. Нельзя было дальше так — мы остановились, перестали развиваться. Уж кто-кто, а он это знал… Он трезво смотрел на вещи. К созданию Газпрома он отнесся с пониманием».

А ведь сама идея тогда казалась немыслимой. «Самое трудное для меня, — продолжает свой рассказ Виктор Степанович, — было убедить Бориса Евдокимовича Щербину. Тогда в Правительстве были разные комитеты, и он руководил Комитетом по ТЭКу, был заместителем председателя Правительства. Щербина был очень цельный человек, с сильным характером. Впервые услышав о Газпроме, он возмутился: „Ты что, хочешь, чтобы я своими руками развалил министерство?“ Борис Евдокимович хорошо меня знал, он часто бывал в Тюмени, когда я там работал. Это была его альма-матер. Много лет он занимал должность первого секретаря Тюменского обкома КПСС, а потом его перевели в Москву, назначили министром строительства предприятий нефтегазовой промышленности СССР. Я был вхож к нему. Не было случая, чтобы я приехал к Щербине, а он меня не принял. Когда мы задумали создание концерна „Газпром“, то подготовку я начал с него, показывал, рассказывал, как и что мы предлагаем. Помню, как Борис Евдокимович долго меня слушал, потом спросил: „Что ты хочешь?“ Я ответил: „Чтобы Вы меня поддержали“. В конце концов, я его убедил. Щербина ответил: „Единственное, что могу пообещать — я не буду тебе вредить, не буду мешать. Доказывай в ЦК“. А вот Н. К. Байбаков в одно касание, сразу понял преимущество того, что мы предлагали».

Что же предлагал Виктор Степанович? Зачем ему понадобилось менять твердое министерское кресло на непонятно что? «Тогда перед нами стояла задача сохранения отрасли, — объясняет Черномырдин. — В то время вышел Закон о государственном предприятии. Самое дорогое — кадры — оказались под угрозой. Директоров снимали, назначали. При этом у министра хоть и были права, но ограниченные. Я не мог, например, снять начальника Главка в министерстве. Это была номенклатура Совмина и ЦК. Экономика рушилась на глазах. Чтобы сохраниться, мы нуждались в самостоятельности. Вот я и решил преобразовать министерство в компанию. Тогда я и предположить не мог, что Советский Союз развалится. Мы начали заниматься проработкой вопроса в 1987 году, а зеленый свет нам дали в 1989 году. Решающим, конечно, был 1988 год».

Газпром создавали не наспех… Как учил Байбаков, просчитывались разные варианты, изучался зарубежный опыт. «Когда мы летали в командировки, — вспоминает Виктор Степанович, — я всегда интересовался, как работают крупные компании — „Даймлер“ (куда входит завод „Мерседес“), химический концерн БАСФ, „Газ де Франс“, „Рургаз“, ЭНИ и другие. Самым сложным оказалось объяснить своим, что мы делаем. Мы приглашали ученых с Запада, отправляли сотрудников за границу на стажировку. За образец мы взяли итальянский концерн ЭНИ. Контрольный пакет акций ЭНИ принадлежал государству, остальное — в частных руках».

Но многие все равно не понимали. И зачем такие хлопоты Черномырдину? «Сначала надо мной посмеивались. Н. И. Рыжков никак не мог понять, что я делаю: „Так ты же тогда не будешь членом Правительства! Ты же всего лишишься! И ты согласен?“ Я отвечал: „Не то что согласен, я прошу об этом! Примите решение!“».

Как говорится, время расставило все по своим местам. А завершая свой рассказ о Газпроме, Виктор Степанович на мгновение задумался, а потом сказал: «Если бы не „Газпром“, не знаю, как бы мы вытянули 90-е годы». В 1992–1998 годах он возглавлял Правительство Российской Федерации. Уж ему-то лучше других было известно, что стоило удержать страну от страшной катастрофы.

А в марте 1998 года, после ухода Виктора Степановича с поста премьера, тучи над Газпромом вновь стали сгущаться. Активно начали раздаваться голоса, что единую могучую систему следует разделить на ряд самостоятельных организаций: по добыче, транспорту, продаже «голубого топлива»… Байбаков был поражен: даже в тяжелейших условиях Газпром работал стабильно, без сбоев, уверенно обеспечивая поставки газа как на внутренний рынок, так и на экспорт, имел репутацию солидной надежной компании. Так зачем же разрушать новую прогрессивную систему, несущую, образно говоря, «золотые яйца» в государственную корзину?

Николай Константинович не мог допустить такого. Чтобы предостеречь руководство страны и лично президента от опасности раздробления РАО «Газпром» в случае принятия «разрушительных» решений, подготовленных рядом влиятельных организаций, в частности Министерством экономики, он решился обратиться напрямую к Б. Н. Ельцину. 24 июня 1998 года в газете «Труд» было опубликовано открытое письмо, которое подписала группа авторитетных ученых и специалистов газовой отрасли. Среди них — Б. Патон, О. Фаворский, А. Дмитриевский, Ю. Боксерман, А. Макаров, Ю. Баталин… И разумеется, Байбаков! Это выступление получило широкий резонанс… Кто знает, может, не без влияния этого письма опасный процесс разделения Газпрома все-таки был остановлен. Не решились! Побоялись! А в августе 1998 года случился дефолт и правительство страны возглавил E. М. Примаков. Газпром был спасен. И по сей день это гордость России. Крупнейшее отечественное предприятие. Мировой лидер отрасли. Национальное достояние…

Еще раз о дружбе народов

«Союз нерушимый республик свободных…» Все закончилось в 1991 году. СССР прекратил свое существование. Образовались независимые государства. Каждый сам за себя.

Распад Советского Союза — для Н. К. Байбакова это был удар. Особенно угнетали новости о невиданном по своей жестокости всплеске национализма. Как истинный бакинец он никогда не понимал, как можно делить людей по цвету кожи, вероисповеданию, национальности. Причем не просто делить, а убивать! Родной, любимый Баку — город, в котором столько лет дружно жили армяне и азербайджанцы, русские и евреи. Теперь это был совсем другой Баку! Черный январь 1990 года. Погромы, убийства и советские танки… А ведь то была лишь прелюдия. Вскоре, как тогда говорили, конфликт между Арменией и Азербайджаном за Нагорный Карабах перерастет в регулярные боевые действия. Война! Надо было что-то делать.

В 1993 году к Н. К. Байбакову обратились с предложением возглавить Общество российско-азербайджанской дружбы. Пришли бакинцы, жившие в Москве, объяснили ситуацию. «Почему именно я?» — удивился Николай Константинович. «Нужен человек, пользующийся безусловным авторитетом и доверием как с той, так и с другой стороны, — объяснили Байбакову. — Иной кандидатуры у нас нет».

Свое согласие он дал не сразу, попросил время подумать. Его смущал возраст. А потом, что такое общественная работа? Но все же решился: если не мы, то кто сделает нашу жизнь лучше? Сегодня именно это и называется активной гражданской позицией.

Двадцать первого апреля 1993 года в Доме дружбы состоялась учредительная конференция, на которой Николая Константиновича избрали президентом Общества российско-азербайджанской дружбы. Как вспоминает Александр Савельевич Ромашин, которого утвердили вице-президентом того же общества, все было очень торжественно. Было такое ощущение, что люди истосковались по общению и возлагали большие надежды, что удастся сделать хоть что-то, чтобы потихоньку, шаг за шагом, восстановить почти полностью прерванные отношения между двумя государствами…

Уже в мае Байбаков полетел в Баку. А. С. Ромашин рассказывает, что встречал их тогда Алиш Джамилович Лемберанский, близкий друг Байбакова. Фронтовик, нефтяник, в 1959–1966 годах он возглавлял исполнительный комитет Бакинского городского Совета депутатов трудящихся (то есть выражаясь сегодняшним стилем, был мэром Баку), а в 1970–1987 годах работал заместителем председателя Совета министров Азербайджана по строительству. Именно Алиш Джамилович навел на «город ветров» тот самый лоск, о котором и по сей день так тоскуют разъехавшиеся по миру бакинцы. Необычные фонари-светильники, скамеечки, которые в народе прозвали «лемберанками», многоцветные ящики для мусора, Зеленый театр… Люди специально приходили в Молоканский сад полюбоваться установленной по его инициативе скульптурой: застывшие фигуры изображали три стихии — Солнце, Воздух и Воду. А модернизация Театра русской драмы и очень популярного у бакинцев кафе «Наргиз»! При Лемберанском совершенно преобразился и Приморский бульвар: на нем появилась знаменитая бакинская «Венеция», у «Азнефти» на водную гладь бассейна «опустилась» стая белых гипсовых лебедей, было выстроено совершенно необычной архитектуры сооружение — ресторан «Жемчужина». Всего, что сделал Алиш Джамилович, и не перечислишь… Но тот Баку — солнечный, жизнерадостный, веселый — остался в прошлом. На дворе был 1993 год.

«Когда мы прилетели, — вспоминает А. С. Ромашин, — нас никто не принимал». В то время президентом Азербайджана был лидер «Народного фронта» Абульфаз Эльчибей. Но Николай Константинович не растерялся: решил увидеться с полуопальным Гейдаром Алиевичем Алиевым, с которым у него в советские годы сложились хорошие отношения. В 1969–1982 годах тот работал первым секретарем ЦК КП Азербайджана, а затем пять лет был первым заместителем председателя Совмина СССР и членом Политбюро ЦК КПСС. Когда в январе 1990 года в Баку были введены советские войска, Гейдар Алиев, невзирая на опасность, вместе с членами семьи посетил постпредство Азербайджана в Москве и выступил там с гневным заявлением, осудив кровавую расправу. В частности, он сказал: «Руководство Азербайджана, в первую очередь сбежавший в трудную минуту первый секретарь ЦК, должны нести ответственность перед своим народом. Должны нести ответственность и те, кто дал неверную информацию руководству страны. Все виновники должны быть строго наказаны».