ГЛАВА ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

С тех пор как Саша помнит себя, Вырка его неизменный друг. Катит она свои звонкие прозрачные струи мимо зеленого кудрявого березняка и ольшаника, мимо крутых песчаных бугров. Между этими буграми змеится узкий, заросший черемухой и крапивой овраг. В овраге водится всякая нечисть и даже днем всегда сумрачно и сыро.

За горбатым бревенчатым мостом через большак речку легко перейти вброд, не замочив даже колен. Зато перед мельничной плотиной, взнуздавшей Вырку на краю села, разлившаяся вода сердито бурлит и клокочет, вся в белой как снег пене.

Хорошо на берегах Вырки! Лучшего места на всем белом свете не найти.

Дом, где живет Саша, стоит на крутом берегу, в стороне от большака и вдали от соседних построек. Летом он прячется в зелени яблонь, кустов акации и сирени, а зимой его по крышу заносит сугробами снега.

Дом старый, ветхий, обмазанный снаружи глиной, с покривившимися маленькими окошечками и почерневшей драночной крышей, поросшей во многих местах бурым мхом. Отец то и дело ремонтирует его. То чинит крышу, крыльцо, то ставит подпоры, укрепляет стены и часто, Саша слышит, ворчит про себя:

— Как решето!.. Чини не чини, все плохо.

Саша удивляется, почему отец называет дом решетом. Дом как дом, на решето совсем не похож. Если крыша и просвечивает, то не у них одних. У многих так на селе. У Сашиного дружка, например, черноглазого Сереги, изба и вовсе держится на подпорках, а на почерневшей соломенной крыше даже выросла трава.

Саша помнит: когда они поселились на новом месте, отделившись от деда, мать, очень довольная, говорила отцу:

— Ну, теперь заживем своей семьей. Мы не будем никому мешать, и нам простор — свое хозяйство.

— Простор-то простор!.. — неопределенно отвечал отец, хмурясь и задумываясь.

— Ничего, проживем, — уверенно говорила мать. Голос у нее всегда звучит громко, весело, длинные косы аккуратно лежат вокруг головы. Голубые под черными бровями глаза смотрят прямо и смело. Вообще она редко унывает, даже когда не хватает хлеба и приходится идти к соседям просить взаймы.

В доме на окнах мать повесила белые занавесочки. Перегородки, делившие избу на три небольшие горенки, обклеила голубыми в полоску обоями. Откуда-то достала горшки, плошки, посадила цветы. Потом у родных выпросила деревянный диванчик, стол, несколько стульев.

По сравнению с двухлетним братом Витюшкой Саша считает себя уже вполне взрослым. Он вместе с отцом деловито расхаживает вокруг нового жилья и невольно сравнивает его с прежним дедушкиным домом. Там дом высокий, из толстых еловых бревен, рубленных в лапу, с железной крышей, окруженный пристройками. Стоит он на большой людной дороге, гремящей с утра до ночи подводами.

Зато здесь несравненно тише, вольготнее. В какую сторону ни пойдешь — зеленая луговина, сады, огороды.

С высокого косогора над Выркой открываются широкие, необозримые просторы. Слева, между двумя рукавами речки, чернеют соломенные крыши слободы Завырки. Прямо, за речкой, по большаку шагают в город телеграфные столбы, похожие издали на воткнутые в землю палочки, а по сторонам большака почти на версту тянутся посады. Там дедушкин дом и кузня, где дед работает. Направо, в низине, лежит другая слобода, а за ней, в синеватой дали, течет невидимая отсюда красавица здешних мест Ока. Где-то очень далеко, по словам отца, за тысячу километров от села, Ока впадает в Волгу.

Хотя дом Чекалиных стоит на отшибе, недостатка в приятелях у Саши нет.

На Вырку сбегаются ребята со всего села. Речка служит границей между слободами Песковатского.

Завыркинцы располагаются по одну сторону, остальные ребята — по другую, каждые на своем берегу.

Завыркинцы ведут себя вызывающе, на каждом шагу задирая своих соседей.

— Эй вы, головастики!.. — кричат они Сашиным приятелям. — Марш домой, беспорточная команда…

— Попробуйте только троньте!.. Не очень-то испугались! — отвечают с другого берега.

Особенно хорохорится у завыркинцев Филька Сыч. Он на год старше Саши. Голова у него седая, как у старика, плечи широкие. Кулаки крепкие.

Считается у своих Филька первым силачом.

— Выходите, трусы, — позорит он своих противников, делая попытку перебраться на противоположный берег. За Филькой многочисленная, крикливая ватага с палками, камнями.

На всякий случай Саша со своими дружками, чернявым Серегой и голубоглазым толстяком Илюшей, а за ними и прочая мелюзга карабкаются выше в гору — ближе к дому. Здесь любая каверза врага не страшна.

— К нам Филька опять приставал, — жалуется дома Витюшка.

— Это что за Филька? — спрашивает отец. — Плотника Егора Сычева сын?

— Он самый… — недовольно откликается из сеней Надежда Самойловна. — Озорник и драчун. — По ее мнению, все ребята на селе озорные, кроме Шурика и Витюшки.

— А вы сами не справитесь — отходите в сторону, — советует отец. Характер у отца мягкий. Он не любит ни с кем ссориться и обычно не вмешивается в ребячьи дела.

— Где ж справиться… — вздыхает Саша. — У Фильки знаешь какой кулак! Орех расшибить может…

Саша с сомнением разглядывает свой кулачок, тоже увесистый, но недостаточно крепкий, чтобы померяться силами с Филькой.

— Погоди! — грозится потом Саша, расхаживая по избе и мысленно видя не только Фильку, но и его приятелей — лобастого, всегда хмурого Лиходея и белобрысого Тольку Пузана. — Мы все соберемся, подкараулим…

— Кто это мы-то? — интересуется Павел Николаевич, отложив в сторону недоплетенную кошелку.

— Серега, Егорушка… — перечисляет Саша.

— Илюшка, Степок, Левушка… — картавя, спешит добавить Витюшка. Он продолжает перечислять теперь уже своих ровесников.

— Всю мелюзгу собрали. Тоже дружков себе нашли! — замечает мать.

— Зато они за нас, — гордо заявляет Витюшка. Витюшка круглолицый, курносый. Лицом он похож на старшего брата, только волосы у него светлее, с бронзовым отливом, нос и щеки густо обсыпаны веснушками. Витюшка всюду поспевает за братом. Даже в стычках с завыркинцами он не отстает от Саши ни на шаг.

— Пошли поиграли бы с Тенором и Громилой, чем драться с завыркинцами, — советует мать.

Завидев Сашу с Витюшкой, Тенор, бодро помахивая хвостом, бежит навстречу и стремится лизнуть того и другого прямо в нос. Язык у него теплый, шершавый, глаза живые, плутовские. Он меньше ростом, чем Громила, желтой: масти, с бурыми подпалинами на боках и черной спиной. Каждого проходящего мимо он обязательно окликнет. Подбежав ближе, проводит, продолжая гавкать, пока это ему не надоест.

Громила. — огромный, косматый, черный, с длинными, болтающимися, как лопухи, ушами и суровым, умным взглядом серых глаз. Он не имеет привычки подлизываться. Высунув лобастую голову из конуры и пошевелив ушами, он если и выходит навстречу, то не спеша, потягиваясь и зевая.

Тенор не обижается на вольности Саши и Витюшки, все им позволяет. А Громила порой ворчит, угрожающе оскалив длинные желтые клыки. Ребята, особенно Витюшка, его побаиваются, хотя за всю свою жизнь Громила не укусил никого из людей. Поиграв с собаками, братья решают отправиться к дедушке. Витюшка на все согласен, но Саша, как старший, все еще раздумывает. Мать и отец до вечера будут в поле. Ребятам строго-настрого запрещено отходить от дома. Но до вечера еще далеко. А у дедушки всегда столько интересного…

Калитка изнутри на запоре. Во дворе остаются Громила и Тенор. Саша, нахмурив брови, строго предупреждает их:

— От дома не убегать! Поняли? Мы к дедушке пошли. Скоро вернемся, поняли?

Громиле понятно. Он спокойно залезает в свою конуру. Тенор порывается бежать за ребятами, но братья гонят его назад.

— Домой! — кричит Саша, топая ногой. — Кому я сказал!..

Напрямик, через Вырку и огороды, до дедушки близко. До старой ветлы у дедушкиного дома, кажется, рукой подать. Но прямиком может только птица пролететь. Идти приходится в обход — на большак и по нему через мост. Взяв брата за руку, Саша с удовольствием шлепает босыми ногами по серой и мягкой, как войлок, пыли.

Слева за мостом до дедушкиной кузни — чахлая выбитая луговина, мелкий кустарник, за которым зеленеет березовый лес. Справа густо прилепились друг к другу мазанные глиной избы, все на одно лицо — маленькие окошки и посредине крылечко.

На луговине сонно бродят телята. Роет землю копытом привязанная к колышку гнедая лошадь. Поодаль в траве, как глыба снега, расположился табунок гусей. В селе тишина — все в поле.

Только на площади, у большой, с зеленой железной крышей избы, веселье. Из раскрытых окон с тюлевыми занавесками доносятся звуки граммофона. Там живут местные богатеи Кувшиновы. Дом Кувшиновых ребята обходят стороной. У ворот на улице злая собака.

У дедушки изба в две горенки, крыта старым железом, крыльцо не посредине, а сбоку. За избой — широкий двор, а за ним — огороженная тыном усадьба с полуразвалившимся сараем и высокими, как часовые в желтых шапках, подсолнухами. Во дворе усердно роются в навозе куры, крякают утки. За бревенчатой стеной с низко нависшей соломенной кровлей похрюкивает поросенок.

— Пришли, соколики? — ласково спрашивает бабушка, когда Витюшка вслед за Сашей, пыхтя, перевалил через порог в избу.

— А дедушка где? — осведомляется Саша.

— Уехал в город за железом, — говорит бабушка, выкладывая из крынки творог в решето. Бабушка дома одна. Рукава у ней засучены, черный повойник съехал набок, юбка, как и всегда, подоткнута.

Саша садится на порог, а Витюшка влезает на лавку. У каждого из них в руках уже по маслянистой, с коричневой пенкой, творожной лепешке.

Здесь Саше все знакомо-перезнакомо. Справа белеет огромная печка. Слева, на окошке, — банки с цветами, возле них греется на солнышке кот Гришка. С божницы, из-под венчальных свечей, выглядывают потемневшие от копоти строгие лики угодников. Саше кажется, что все они с какой-то укоризной глядят на него, словно в чем упрекают. Прямо, за следующим порогом, широко раскрытая дверь. Там по чисто вымытому полу летней горенки настланы самотканые пестрые половики и по стенам бегают солнечные зайчики.

Саша помнит себя совсем маленьким, когда они еще жили в старой дедушкиной избе — узкой, темной, с широкими лавками и огромной кирпичной печкой. Он в одной рубашонке бегает по полу, гоняется за котенком, норовя схватить его за белый пушистый хвост. В избе всегда шумно, семья у дедушки была большая — деверья, снохи. Когда усаживались за стол, все с трудом помещались. Дедушка Николай Осипович садился на свое обычное место — в углу, под образами. У него жесткая черная борода и суровый, насупленный взгляд. От одного слова дедушки все замолкают, даже болтливые снохи.

— Ну, иди, иди… — говорит он внуку, чувствуя, как тот теребит его за руку, стараясь напомнить о себе.

Дедушка сажает маленького Сашу к себе на колени. Вместе, одной ложкой, они едят из общей огромной глиняной чашки вкусный, пахнущий свежей бараниной и капустой борщ.

Бабушка все время бегает, суетится по избе и спокойна бывает, только когда, управившись со всеми делами, остается дома одна. Тогда бабушка другой человек. Она будет разговаривать сама с собой, укорять горшки и крынки за то, что они кувыркаются, бранить котенка, подливая ему в плошку молока, и ворчать на соседей, на снох.

— Расскажи сказочку, — просит Саша, когда они вместе забираются на печку отдохнуть. Сказки у бабушки всегда жалостливые и добрые, как и она сама.

— В некотором царстве, в некотором государстве жил-был… — Голос у бабушки звучит певуче, как-то удивленно. Слышатся в нем, когда это нужно по ходу действия, то слезы и грусть, то душевная радость.

— Ты не спишь? — спрашивает бабушка, видя, что он затих.

— Не сплю, — откликается Саша.

Можно ли спать, когда в эти минуты живет он в ином мире, в мире русалок, бабы-яги, домового, сиротки Аленушки и братца Иванушки?

Другого склада сказки у дедушки. Герои его сказок похожи на него самого — такие же мастеровые люди. Любят они трудиться, живут честно, не кривя душой и никого не боясь.

— Бились они за правду, — рассказывает дед, шевеля черной бородой. — Бились день, другой…

Слушая деда, чувствует себя Саша таким же сильным, могучим, способным за правду пойти в огонь и в воду, выручить своего товарища и сурово наказать обидчика.

Дядя Митя, брат отца, не умеет рассказывать сказок, но его слушать всегда интересно. В годы гражданской войны был он в отряде по борьбе с бандитами и дезертирами. Когда Саша слушает дядю Митю, ему кажется, что они вместе то сидят в засаде, отстреливаясь от наседающего врага, то без устали мчатся по проселочным дорогам на лошади, гоняясь за бандитами.

Давно, очень давно все это было. Теперь и изба у дедушки уже не та — плотники перестроили, и бороздки морщин на лице у бабушки глубже, и руки ее кажутся более жесткими, когда она гладит Сашу по голове.

— Сходили бы на огород, натаскали бы морковки, — предлагает она ребятам.

— У нас своя морква, — откликается Витюшка и деловито напоминает брату: — Пошли домой.

Августовское солнце уже склоняется к закату, когда они возвращаются обратно. По дороге с поля идут косари в белых рубахах. Издалека Саша различает заливистый лай Тенора. Очевидно, кто-то пришел. Теперь братья мчатся домой во всю прыть.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.