ПЕРВЫЙ БОЙ

ПЕРВЫЙ БОЙ

Полк по проторенной в снегу тропинке пересекает Волгу. Бойцы идут гуськом туда, где сквозь пелену морозного тумана проступает густая и мрачная стена леса. Повсюду видны круглые, оставленные снарядами проруби: одни уже замерзли, другие еще курятся. Небосклон от заката исполосован так, будто кто-то провел по нему огромной пятерней, измазанной сажей и кровью.

Перекладывая пулемет с одного плеча на другое, Федор обернулся. Колонна тянется змейкой до самой церкви села Мигалово. "Много нас, успокоение подумал Федор. — Вот разве что на засаду напоремся… В гражданскую белые только и знали, что устраивали засады и нападали из-за угла. А ведь фашисты и белобандиты схожи, должно быть".

Как бы подтверждая его опасения, гул боя, весь день сопровождавший колонну, начинает отдаляться и в наступившей тишине слышен лишь стук колес далекого поезда да кряхтение солдат. Полк втягивается в лес. Стволы сосен холодны и насторожены. Кажется, из-за каждого из них в любую секунду может раздастся выстрел. Бойцы тяжело дышат, а вот своего двоюродного брата Василия, идущего следом, Федор не слышит, как будто тот растворился во внезапно воцарившейся тишине. "Как ты?" — хочет спросить Федор, но сдерживает себя. — "Зачем? Ничего ведь не случилось".

Во время обучения военному делу и по пути на фронт, кроме щемящих воспоминаний о мирной жизни и родном доме, бойцы, в основном, судили-рядили о том, что их ждет на войне. Василий, правда, ни разу не заикнулся о смерти.

Только однажды в поезде, как бы между прочим, попросил Федора: "Если меня ранит, родным не сообщай. После сам напишу". Обычно же брат спокойно и невозмутимо приговаривал: "Люди же воюют, а мы чем хуже?" "Молодой он. Молодому так и положено". - думает Федор.

Все же он не удержался и обернулся. Брат удивленно поднял на него глаза:

— Что?

— Да, ничего

Но тоскливая мысль так и вертится в голове. До сих пор Федор был спокоен, а сейчас засела непрошеная мысль: "Не увидеть бы мне его смерти. Боже упаси…" Интересно, один он такой или все волнуются перед боем? Чтобы хоть немного приободриться, он твердит себе: "Проклятые… Хоть бы одного свалить, а там будь что будет…"

12 декабря, когда 375-я стрелковая дивизия высадилась на станцию Кулицкая, полк сразу же попал под бомбежку. Федора, впервые оказавшегося в подобной суматохе, поразила не столько сама бомбежка, а сколько беспомощность и незащищенность людей, разбежавшихся кто куда. Когда вражеские самолеты улетели, Федор подумал: "То ли еще будет там — на фронте". Никто не попытался вести огонь по самолетам. Зато все дружно сбили языки пламени, разгоравшихся на брезентовых чехлах орудий.

Два дня полк шел пешком, на ночь останавливаясь в лесу. Пытаясь спастись от тридцатипятиградусного мороза, толпились у костра или как глухари зарывались в снег. Командиры и агитаторы, стараясь как-то приподнять настроение бойцов, почти на каждом привале читали сводки Совинформбюро о провале немецкого плана захвата Москвы и о начале контрнаступления Красной Армии.

Командование фронтом предъявило немецко-фашистским войскам, занимающим город Калинин, ультиматум. Противник отказался сдаться, но, видимо, почувствовав, что к нашим пришло пополнение, и опасаясь окружения, с боями стал отходить из города. Да так быстро, что полк Федора не настиг его. Была лишь одна короткая перестрелка, в которой Охлопков даже не успел пустить в ход свой пулемет.

И вот он вступил в первый советский город, по которому огненным валом прошлась война. Дымящиеся руины, черные провалы окон полуразрушенных домов, пожарища, отдающие удушливым смрадом — все эти обычные приметы недавних боев Федор воспринял без особого волнения, поскольку по пути на фронт наслушался о подобных вещах. Он оживился только, когда увидел на одной из площадей ровные ряды березовых крестов, и злорадно подумал: "Так вам и надо, вояки! Кто звал вас сюда?"

А здесь, войдя в сосновый бор, снова заволновался: "Вдруг в самом деле засада?" Он оглянулся и увидел недалеко яму, из которой торчала человеческая голова. Чуть дальше вторая, третья, десятая… Федор посмотрел на других солдат — все спокойны. "Эх, да это же окопы, — догадался он. Другая часть здесь, однако". Он не знал, что в окопах сидели солдаты совсем иного назначения.

Полк остановился в двухстах шагах и стал разворачиваться по глубокому снегу. Федор наконец-то снял с плеча свой ДП и тут же передали по цепи команду "Окопаться!"

Сосновый бор, искромсанный прямыми попаданиями, затянут дымом и то тут, то там поблескивает пламенем. Немецкая артиллерия перенесла огонь на русло Волги, чтобы отрезать полк от основных сил дивизии. Если бы раньше Федору кто-нибудь рассказал про зимний ледоход, он ни за что бы не поверил, но теперь убедился, что и так бывает: разбитый снарядами и бомбами лед поплыл как при весеннем паводке. Время от времени вдруг начинают яростно тарахтеть спаренные пулеметы — значит, явилась на бомбежку очередная стая стервятников с черно-желтыми крестами на крыльях.

Дьявольское создание — бомба. Кругом стоит такая пальба, а её вой всё равно слышен. Жуткий вой нарастает с каждой секундой, кажется, будто бомба летит прямо на тебя. Человек обеими руками хватается за голову, изо всех сил вжимается в землю, но в этот момент сама земля вздрагивает, приподнимается, как бы желая сбросить с себя человека. И сразу обдает горьковато-теплой волной взрыва, перемешанная со снежной пылью, а по голове и спине больно барабанят комки промерзшей земли. Этот кошмар периодически повторялся с самого рассвета.

После трех атак врага боевые порядки полка заметно поредели, но держались. К пулеметчикам приполз взводный старшина Потапенко, притащил новые диски и запасной ствол.

— Молодцы, ребята! Не робейте! Ствол не забудьте сменить, — прокричал он сквозь грохот разрывов, отползая к следующему окопу.

Федор потянулся за диском и увидел на снегу брызги крови. С тревогой посмотрел на брата:

— Ранен?

— Нет, целый я, — положив руку на грудь, улыбнулся Василий. — Это от командира, наверно.

Федору рассказывали о командире взвода. Потапенко, старый вояка, воевал еще с японцами у озера Хасан. В бою трижды был ранен, но с поля боя не ушел. Вот и сейчас. Ползает молодой старшина с изумрудно-зеленоватыми глазами от окопа к окопу, подбадривает необстрелянных бойцов, кого шуткой, кого и крепким словом.

Федор вел огонь все увереннее, а брат методично отстреливался из трехлинейки. Отступать они не собирались, как и те 28 панфиловцев, о которых взводный рассказывал ещё в поезде. К счастью, охваченные азартом боя, они и не подозревали как расправлялись с теми, кто в панике отпрянул назад. В те страшные часы движения у Федора стали размеренными, чуть ли не автоматическими, подчиняясь неумолимому ритму боя. Во время короткой заминки в этом ритме Федор решил по совету командира сменить давно уже накаленный ствол «дегтяря» и предупреждающе крикнул:

— Абытай! Осторожно!

Василий тыльной стороной рукавицы прихватил ствол, отсоединил его от пулемета и тут же опустил рядом. Раскаленная железка, взорвавшись паром, тут же провалилась в снег. Вставляя новый ствол, Федор вдруг услышал отчаянный крик, прорвавшийся сквозь гул боя:

— На помощь! Спасите!

"Что за черт, кричат-то по-якутски, — изумился Федор, — может, показалось?" Однако снова слышно:

— Абыранг! Бысанг!

Федор схватил винтовку брата и ползком бросился в ту сторону. Выскочив на берег Волги, он увидел, что под искореженной взрывом большой сосной, как рыбы об лед, бьются двое раненых. Беспомощные, испуганные, оба орут:

— Бысанг! Абыранг!

Федор сразу узнал в них своих земляков Константина Елизарова и Николая Колодезникова. Истекая кровью, оба сидели на снегу, ухватившись друг за друга беспомощно висевшими, как плети, руками. Быстро наложив жгуты, Федор перенес обоих под обрыв, где сдал санитарам.

Когда вернулся к пулемету, бой уже стихал. Как прошел конец этого дня, Федор помнил плохо. Кажется, еще стрелял короткими очередями, кажется, еще была атака, но действовал он почти бессознательно, скорее по наитию, а вернее, по привычке, которая так быстро выработалась у него тут, в первом же бою.

Их около двадцати. Они снова идут левым берегом Волги и примерно в то же время, что и вчера. Нет, они не отступают. Сменившая их часть в тот же день с боем взяла село Данилевское. И в этом успехе была и доля их участия. Доля тех, кто плетется сейчас, еле передвигая ноги, и тех, кто остался лежать там, в сосновом бору.

У каждого солдата перед боем теплится надежда выжить, но война не считается ни с чьими желаниями — у нее свои законы.

Уж как верил Федор в удачливость своего земляка — сильного, доброго, ловкого, бесшабашного Михаила Попова! А его нет среди идущих по заснеженному берегу реки… Жалко мужика — немного разбитного, но справедливого — очень жалко… Как и Трошку с Ефимом, Петьку, Михайлова, которых тоже уже нет с ними.

"Мы из Мамы", — любили представляться Трофим и Ефим. Всю дорогу на фронт они травили анекдоты и веселые небылицы. Сидя у железной печки — в их «конторе» — Ефим спрашивал у своего «северного» земляка, передавая Федору печеную картошку:

— Знаешь, где наша Мама? Не знаешь? А про Бодайбо слыхал? То-то. Ваши ещё до революции туда скот гоняли на мясо. Тогда, правда, его побольше было, чем сейчас — отец рассказывал. Так вот, от этого Бодайбо до нашего поселка ещё километров полтораста топать надо. На, бери, бери картошку фрица злее будешь бить.

А Петька, как он играл на гармошке! Возьмет бережно инструмент, чуть раздвинет меха и склонив голову набок, прислушается к первым звукам и только после этого весь отдавался власти музыки. А когда выходил плясать «Русскую», весь преображался. Вскинет белокурую голову и станет отбивать чечетку с таким видом, будто важнее этого дела ничего нет на свете.

Низенький щуплый Михайлов на каждой станции, не дожидаясь приказа или просьб, бегал за кипятком и заодно прихватывал газеты. Однажды, увидев сообщение о взятии нашими Тихвина и Ельца, радостно воскликнул: "Едрена корень, так и надо фашистам! Не видать им Москвы!"

Или тот паренёк из Иркутска, что писал в день по три письма любимой девушке…

Шагая среди двух дюжин оставшихся в живых, Федор даже не ощущает, как переставляет свои отяжелевшие ноги. Каждый удар пульса отдает в голову, в ушах неутихающий звон, как будто продолжают взрываться снаряды и бомбы, лязгать и скрежетать железо, в глазах смутно проплывают эпизоды пережитого дня: падают убитые, корчатся на снегу раненые, пестрят алые пятна крови…

Оступившись, Федор чуть не упал и, словно очнувшись от тяжелого сна, обернулся назад. Брат шел по обыкновению спокойно, улыбнулся ему. Но улыбка на посеревшем от усталости лице выглядела как-то неестественно. Тем не менее Федор, удовлетворенный, поплелся дальше, уже не в силах ни радоваться, ни огорчаться.

…Да, не бравый был у них вид. И всё же это шли победители, не отступившие ни шагу назад, отрезавшие врагу путь к отступлению. Они шли из первого боя, чтобы завтра вступить в него снова.