Был ли Есенин антисемитом?

Был ли Есенин антисемитом?

Во время пребывания в Нью-Йорке Есенин вместе с Дункан посетил дом еврейского поэта М. Л. Брагинского (Мани-Лейба) и читал там начало «Страны негодяев». При большом количестве народа (и немалом вина). Почти все присутствующие на вечере, в отличие от хозяина, переводчика Есенина на идиш, русского языка не знали. Но слово «жид» звучит приблизительно одинаково на всех языках. Было ли бестактностью со стороны Есенина читать стихи с этим словом в еврейском доме? Во всяком случае, Мани-Лейб понимал, что автор не идентичен герою, и не обиделся. Скандал разразился позже и по-другому поводу.

Кто-то начал пошло и неприкрыто ухаживать за Айседорой Дункан. (Точнее, приставать к ней.) Она старалась освободиться от непрошеных мужских рук. Но было поздно. Есенин, уже изрядно выпивший, рассвирепел. Он подбежал к ней, схватил так, что затрещала материя на ее платье, и разразился трехэтажной матерной бранью. А она, тихая и смирная, стояла перед ним и ласково повторяла те же слова, вряд ли понимая их значение.

Вскоре ее оттерли от него и отвели в соседнюю комнату. Есенин дико кричал: «Где Айседора? Где?» Ему сказали, что она уехала, и он бросился вниз в одном пиджаке. Его втащили обратно, он отбивался и орал, пытался выброситься с пятого этажа. Его схватили, он стал кричать: «Распинайте меня, распинайте!» Пришлось его связать и уложить на диван. Тогда он стал вопить: «Жиды, жиды, проклятые!» Мани-Лейб пытался уговаривать: «Слушай, Сергей, ты ведь знаешь, что это оскорбительное слово, перестань!». Есенин умолк, а потом, повернувшись к Мани-Лейбу, снова настойчиво сказал: «Жид!»

Терпение Мани-Лейба кончалось: «Если ты не перестанешь, я тебе сейчас дам пощечину». Есенин вызывающе повторил: «Жид!» Мани-Лейб выполнил свою угрозу. Есенин в ответ плюнул ему в лицо. Мани-Лейб выругал его. Есенин полежал некоторое время связанный, потом успокоился и почти спокойно сказал: «Развяжите меня, я поеду домой».

«Дорогой мой Монилейб! Ради Бога простите меня и не думайте обо мне, что я хотел что-нибудь сделать плохое или оскорбить кого-нибудь […]. Это у меня та самая болезнь, которая была у Эдгара По, у Мюссе.[101] Эдгар По в припадках разб[ивал] целые дома.

Что я могу сделать, мой милый Монилейб, дорогой мой Монилейб! Душа моя в этом невинна, а пробудившийся сегодня разум повергает меня в горькие слезы, хороший мой Монилейб! Уговорите свою жену, чтобы она не злилась на меня, пусть постарается понять и простить. Я прошу у Вас хоть немного ко мне жалости.

Любящий вас всех

Ваш С. Есенин.

[…] Не думайте, что я такой маленький, чтобы мог кого-нибудь оскорбить. Как получите письмо, передайте всем мою просьбу простить меня».

В искренности этого письма сомневаться не приходится. Трезвый Есенин никогда бы не позволил себе ничего — даже отдаленно — подобного. Но известно: что у трезвого на уме, то у пьяного на языке.

Так все-таки был ли Есенин антисемитом? Он сам всегда отвечал на этот вопрос возмущенно отрицательно. И обычно добавлял: «У меня дети — евреи». Зинаида Райх еврейкой не была. (Мать — русская, отец — немец, хотя и поговаривали, что с примесью еврейской крови — документально это не доказано.) Но Есенину почему-то было приятно говорить, что он женился на еврейке. Появившийся в 1924 г. его сын Александр (о нем речь впереди) уж точно будет евреем. Его мать библейская красавица Надежда Давыдовна Вольпин — чистокровная галахическая еврейка, читавшая Ветхий Завет в подлиннике. Вообще в своих личных отношениях с людьми, как с мужчинами, так и с женщинами, Есенин никогда не руководствовался их национальностью.

Чтобы разобраться с вопросом, вынесенным в заголовок этой главы, позволим себе географические и временные перескоки. Вот Есенин вместе с уже упоминавшимся Г. Алексеевым идут по берлинским улицам. «Не поеду в Москву… не поеду туда, пока Россией правит Лейба Бронштейн»(таковы настоящие имя и фамилия Льва Троцкого. — Л. П.) — «Да что ты, Сережа? Ты — антисемит?» Есенин остановился. И с какой-то невероятной злобой и яростью закричал на Алексеева: «Я — антисемит?! Дурак ты, вот что! Да я тебя, белого, вместе с каким-нибудь евреем зарезать могу… и зарежу… понимаешь ты это? А Лейба Бронштейн — это совсем другое дело, он правит Россией, а не должен ей править… Дурак, ты ничего этого не понимаешь».

…И тут мы согласны с Сергеем Александровичем. Лейба Бронштейн (так же, как Иосиф Джугашвили) не должен править Россией. Нет, Лев Давыдович Троцкий не был русофобом. И Есенин не считал его таковым. Мечту этого большевистского вождя хорошо сформулировал Маяковский: «Чтобы в мире,/без Россией,/ без Латвий,/ жить единым человечьим общежитьем". Это не значит, что не было русских, грезивших о том же самом. Были, и в немалом количестве. (Далеко за примером не ходить: Владимир Владимирович Маяковский — чистокровный русский дворянин.) Но Сергей Александрович Есенин к ним не принадлежал:

Когда на всей планете

Пройдет вражда племен,

Исчезнет ложь и грусть, —

Я буду воспевать

Всем существом в поэте

Шестую часть земли

С названьем кратким «Русь».

Лично к Троцкому Есенин относился с большим уважением. (Даже большим, чем тот заслуживал.) Свидетельств тому немало. «Идеальным, законченным типом человека Есенин считал Троцкого» (В. Наседкин, поэт, муж Екатерины Есениной); «С большим уважением, доходившим до почитания, относился [Есенин] к Троцкому» (С. Борисов, журналист, сотрудник изданий, где печатался Есенин). Сам Есенин в очерке «Железный Миргород», построенном во многом на скрытой полемике с Троцким, писал: «Мне нравится гений этого человека, но видите ли, видите ли?..» Из личного свидания с большевистским лидером (устроенного Я. Блюмкиным) поэт вынес самое лучшее мнение о нем. «Был у Троцкого. Он отнесся ко мне изумительно. Благодаря его помощи мне дают сейчас большие средства на издательство» (из письма к Дункан от 29 августа 1923 г.). Троцкий предложил Есенину стать во главе журнала крестьянских писателей и деньги на его издание. Подумав, Есенин отказался: ссылаясь на то, что он не силен в финансовых вопросах и не хочет «заработать себе на спину бубнового туза». Этот ответ представляется нам не совсем искренним. Попроси он хорошего бухгалтера — ему бы, безусловно, не отказали. Но издавать журнал — ведь это работа. Если и не ежедневная, то, во всяком случае, регулярная — Есенин же умел только творить. И только, как говорила М. Цветаева, заслышав «дуновение вдохновения». (Это не значит, что он не работал над стихами. Вдохновение — это состояние, когда человек способен работать без устали, не замечая времени. Некоторые строчки «Пугачева» имеют свыше 30 (!) вариантов.) А может быть, и не совсем поверил в то, что ему будет предоставлена полная свобода печатать все, что он захочет.

Троцкий любил и оберегал Есенина. Есть версия, что существовал неписаный приказ Троцкого: Есенина не трогать. И это очень похоже на правду. Во всяком случае, на 150 000 000 населения Советского Союза только один Сергей Александрович Есенин мог прилюдно кричать: «Бей жидов и коммунистов! Спасай Россию!» — и отделываться лишь приводами в милицию. Для этого надо было иметь очень высокого покровителя. Любого другого бы расстреляли.

После смерти Есенина Троцкий многое сделал, чтобы не дать вычеркнуть его имя из советской литературы.

Да будь у Троцкого еще больше положительных качеств, все равно не следовало ему править Россией. Принадлежа к тому же племени, что и Лев Давыдович, мы считаем своим долгом сказать: правление Лейбы Бронштейна не принесло ничего хорошего не только России, но и народу еврейскому.

Н. Бердяев, не помним уж, в какой работе, передает свой разговор со старым, умным евреем году в 1918—1919-м: «Вы не будете отвечать за то, что Ленин — русский, но я буду отвечать за то, что Троцкий — еврей». Как в воду глядел!

Не будь в Российской империи ни одного еврея, революция все равно бы состоялась. Но история не знает сослагательного наклонения: евреи были и приняли активное участие в революции, и в первом большевистском правительстве их было действительно непропорционально много. Удивительно ли, что в массовом сознании слова «еврей» и «коммунист» стали синонимами, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Одно из стихотворений «Москвы кабацкой» — «Снова пьют здесь, дерутся и плачут…» (оно цитировалось выше) — имело еще и другой вариант, существенно отличавшийся от печатного. Он дошел до нас в записи подруги Есенина Галины Бениславской:

Защити меня, влага нежная.

Май мой синий, июнь голубой,

Одолели нас люди заезжие,

А своих не пускают домой

Знаю, если не в далях чугунных

Кров чужой и сума на плечах,

Только жаль тех дурашливых юных,

Что сгубили себя сгоряча.

Жаль, что кто-то нас смог рассеять

И ничья непонятна вина.

Ты Рассея моя, Рассея,

Азиатская сторона.

«Люди заезжие» — понятно эфемизм. «Своих не пускают домой», очевидно, намек на «философский пароход».[102] Но Есенин осторожен в выводах. («И ничья не понятна вина»).

Точнее и подробнее других об антисемитизме Есенина рассказала Галина Бениславская:

«Трудно […] наспех передать это сложное и противоречивое отношение [Есенина] к евреям.

1. Была древняя российская закваска по отношению к «жидам». Это еще из деревни принес он, и в дореволюционный период такое отношение, вероятно, поддерживалось в среде Ломана и пр. ему подобных.

2. В революционных кругах, в эсеровской среде создалось новое понятие и прежнее исчезло или, вернее, забылось, — да и стыдно было «культурному» Есенину помнить об этом.

3. Появилась обида на советскую власть за себя, за то, что отмели его, за то, что он в стороне от новой жизни. Что не он ее строит. Обиделся и за то, что даже в своей области, в поэзии, не он хозяин. Кого винить? Советскую власть, которую ждал, которую приветствовал, — невозможно. Но виновник нужен. Искать долго не пришлось — кстати, попал в окружение Клычковых, Ганиных, Орешиных и Наседкиных[103] (много их у нас на Руси). У них все ясно — жиды, кругом жиды виноваты. Во всем виноваты — не печатают стихов, гонорар не сыпется, как золотые монеты из сказочного ослика, слава и признание не идут навстречу — во всем жиды виноваты.

Почва, вероятно, была готова. Но рассудок еще боролся. Клычковы и пр. для [Есенина] не авторитет. Решительную роль сыграл […] Николай Алексеевич Клюев. […] хорошо учел […] мутное состояние Есенина, старое из деревни царской России, воспоминание о «жидах», личная обида и неумение разобраться в том, чья вина («и ничья непонятна вина»), торгашеская Америка с ее коммерсантами («евреи и там»). Добавил Клюев еще историю о себе: «Жиды не дают печататься, посадили в тюрьму»)».[104]

Ноябрь 1923 г. Москва. Так называемое «Дело четырех поэтов» — Есенин, Орешин, Ганин и Клычков обвиняются в антисемитизме. Место действия — столовая-пивная. Все действующие лица — в подпитии.

Из протокола допроса Есенина в милиции (с сохранением стилистики, орфографии и пунктуации): «…во время разговоров про литературу вспоминали частично т.т. Троцкого и Каменева, говорили относительно их только с хорошей стороны то что они-то нас и поддерживают. О евреях в разговоре поминали только мы в русской литературе не хозяева и понимают они в таковой в тысячу раз хуже чем в черной бирже, где большой процент евреев обитает и специалистов. Когда милиционер предложил идти, мы расплатились, последовали в отделение милиции неизвестный гражданин назвал нас «мужичье», «русскими хамами» и когда была нарушена интернациональная черта национальность — словами этого гражданина мы некоторые из товарищей назвали его жидовской мордой».

Итак, Есенин не скрывает своего убеждения: евреи мало что понимают в русской литературе («в тысячу раз хуже, чем в черной бирже»). Не беря сторону Есенина, скажем, что так рассуждали не только антисемиты. Еще до революции в либеральной прессе шла большая дискуссия по этому поводу с участием евреем.[105] Открыла дискуссию статья К. Чуковского «Евреи и русская литература», автора которой никто и никогда, слава богу, антисемитом не считал. (В большевистских изданиях 20-х гг. статья с таким названием появиться не могла — вне зависимо от содержания.) Чуковский с большим уважением говорит о талантливости еврейского народа, в том числе и в литературе, но в литературе еврейской. По его мнению, ни один русский писатель не мог бы рассказать о еврейских погромах с такой художественной силой, как это сделал Бялик, но и ни один еврей не может говорить о чисто русских проблемах так, как русские классики.

Здесь надо сделать оговорку: статья писалась в 1908 г., когда среди звезд русской литературы первой величины еще не было еврейских фамилий. В 1920-е гг. в русской литературе уже появились еврейские гении. Прежде всего Б. Пастернак и О. Мандельштам. Есенин их гениями не считал. (Впрочем, как и большинство критиков того времени.) И наверное, все-таки не из-за анкетных данных, а потому, что их поэзия была ему чужда. (Но не более чем поэзия Маяковского.) Совершенно не обязательно соглашаться по этому вопросу с Есениным, но необходимо помнить, что его точка зрения традиционна для русской интеллигенции, причем для далеко не худшей ее части.(Примерно в таком духе будет высказываться и А. Солженицын, знавший уже о существовании не только Пастернака и Мандельштама, но и Бродского.)

Кроме того, во времена Есенина наличие партбилета сильно облегчало карьеру. И бездарные еврейские литераторы с таковыми в кармане получали преимущество перед бездарными русскими литераторами, в РКП(б) не состоящими.

В наше время изъять из русской культуры еврейские имена — значит обеднить ее, но изъять имена антисемитов — значит оставить от нее рожки да ножки. Чем бы была русская литература без Гоголя, Достоевского, Лескова, Блока, Булгакова? Мы любим и ценим их несмотря на. Отчего же не любить Есенина, который «не был антисемитом в глубоко укорененном «философском» смысле […]. Он был больным, путаным гением. Сегодня он провозглашал свою большую любовь к евреям и к своим еврейским друзьям, а назавтра тех же самых друзей обзывал «грязными жидами». Но это было не антисемитизмом, а вспышками болезненного настроения», — сообщал хорошо знавший Есенина поэт и переводчик Н. Гребнев английскому исследователю творчества Есенина Г. Маквею.

Защиты от обвинений в антисемитизме Есенин пытается искать не у кого-нибудь, а у Троцкого. И в этом нет ничего удивительного. Один из участников «Дела четырех» — Клычков, в отличие от Есенина, антисемит совершенно оголтелый, — показывает: «Тов. Троцкого и Каменева жидами не называли, а наоборот говорили, что эти люди вышли из своей национальности…» И он совершенно прав. Евреи-большевики были Иванами (если угодно, Абрамами), родства не помнящими. Ни традиций, ни культуры, ни тем паче религии своего народа они не уважали. И именно поэтому считали себя вправе стоять во главе России. Надо ли говорить, что плохой еврей не становится автоматически русским? (По крайней мере в первом поколении.)

«Никаких антисемитских речей я и мои товарищи не вели. — пишет Есенин Троцкому. — Все было иначе. Во время ссоры Орешина с Ганиным я заметил нахально подсевшего к нам типа, выставившего свое ухо, и бросил фразу: «Дай ему в ухо пивом». Тип обиделся и назвал меня мужицким хамом, а я обозвал его жидовской мордой. Не знаю, кому нужно было и зачем было делать из этого скандала общественный характер. Мир для меня делится исключительно только на глупых и умных, подлых и честных. В быту — перебранки, прозвища существуют так же, как у школьников» (письмо не было отправлено).

В этом письме Есенин, разумеется, ничего не говорит о том, как он понимает роль евреев в русской культуре, зато признается, что слово «жид» было произнесено еще в пивной, а не по дороге в милицию.

«Мир для меня делится исключительно только на глупых и умных, подлых и честных», — в светлые минуты Есенин рассуждал именно так.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.