ГЛАВА ПЯТАЯ ВЕСНОЙ 1942-го

ГЛАВА ПЯТАЯ

ВЕСНОЙ 1942-го

В январе 1942 года приказом народного комиссара обороны 87-я стрелковая дивизия за проявленный в боях с немецко-фашистскими захватчиками массовый героизм, дисциплину и организованность была преобразована в 13-ю гвардейскую. 96-й стрелковый полк, которым я командовал, стал 39-м гвардейским.

Примерно через месяц, в конце февраля, меня назначили командиром 190-й стрелковой дивизии, формировавшейся в Сталинграде. После девяти месяцев пребывания на фронте многое в тылу показалось мне непривычным. Вокруг тихо, нигде не стреляют, работают клубы, кино, театры. Жизнь идет своим чередом.

В Сталинград я прибыл в первых числах марта. День выдался ненастный. С Волги дул пронизывающий ветер. Фронт был еще далеко, и город, казалось, жил обычной жизнью. Но напряжение чувствовалось во всем — в длинных и молчаливых очередях, в суровом облике спешащих людей, в круглосуточной работе фабрик и заводов…

В то время личный состав воздушно-десантных войск носил лётную форму одежды. Когда мы вели бои под Киевом, немцы даже пустили слух о том, что в Красной Армии уже нет пехоты, а вместо нее воюют летчики. На фронте, за время после переформирования 6-й воздушно-десантной бригады в стрелковый полк, я так и не успел обзавестись общевойсковой формой. И командующий войсками округа генерал-лейтенант В. Ф. Герасименко встретил меня несколько удивленной репликой: «Летчик, а назначен командиром стрелковой дивизии». Недоразумение быстро рассеялось, когда я доложил генералу, что прибыл с должности командира 39-го гвардейского полка 13-й гвардейской стрелковой дивизии.

Расспросив о положении на фронте, в каких операциях довелось участвовать, командующий дал ряд указаний о комплектовании дивизии, которое только начиналось. Чувствовалось, что это не первоочередное формирование.

Дни тянулись медленно. После напряженной фронтовой жизни мне было не по себе. Неожиданно меня вторично вызвали в Москву и назначили командиром 25-й гвардейской стрелковой дивизии, формировавшейся в Калининской области.

…Вместе с комиссаром дивизии полковым комиссаром Е. В. Бобровым едем представиться и решить ряд служебных вопросов к секретарю Сонковского райкома партии и председателю райисполкома. Вторая половина дня. Апрельское солнце по-весеннему освещает одноэтажные деревянные дома, булыжную мостовую, длинные очереди людей у редких магазинов.

В небольшом, обставленном старой мебелью кабинете, худой и усталый секретарь райкома Дмитрий Антонович Скворцов. Рядом с ним коренастый брюнет, председатель райисполкома Александр Иванович Орнадский. Они встают и делают несколько шагов навстречу. Мы представляемся, потом усаживаемся. Я достаю папиросы и кладу их на стол. Дмитрий Антонович пододвигает пепельницу.

— Где воевали, товарищи? — спрашивает он и смотрит на наши еще не потерявшие блеска ордена Красного Знамени.

— На Юго-Западном фронте, в десантных войсках.

— Мне, — говорит Бобров, — довелось воевать в морской пехоте под Москвой и Старой Руссой.

— А я, — замечает Скворцов, — просился на фронт — не отпускают. Так и работаю в этом районе с довоенной поры.

За время пребывания в тылу я уже от многих людей слышал жалобы на то, что их не направляют на фронт. Сомневаться в их искренности не было оснований. Ведь вся страна жила фронтом, и у каждой семьи были свои счеты с врагом…

Секретарь закуривает и продолжает:

— Какая жизнь была! Сколько романтики! Мы ведь не просто трудились, мы строили новое, прекрасное будущее…

— На него и замахнулись фашисты, — говорит комиссар.

— Вот вы, товарищи, крупные командиры, — вступает в разговор председатель райисполкома. — Воевали на разных фронтах, многое видели, пережили и, видимо, во многом разобрались… Скажите, почему все-таки наша армия отходит?

«Наверное, — подумал я, — во всех уголках нашей Родины спрашивают об этом люди друг друга. Сколько раз задавал я подобный вопрос и самому себе. Ведь на поверхности событий видны только наши неудачи. Что скрыто за ними?»

— Нелегкий вы задали вопрос, Александр Иванович, — говорит Бобров. — Вряд ли кто сможет уверенно ответить на него уже сейчас. Если говорить крупно, наше правительство, видимо, и пошло на договор с немцами о ненападении, чтоб успеть укрепить оборону страны.

— Внезапный, вероломный удар и большие потери в людях и технике в первые дни войны, — продолжаю я, — тоже сказались. Так что, не в порядке оправдания, причин набирается немало.

— И долго может так продолжаться? — спрашивает секретарь.

— Сейчас можно только предполагать. Бои под Киевом, Ленинградом, разгром гитлеровцев под Москвой, само настроение бойцов и командиров на фронте — все это добрые приметы. Мы набираемся сил и умения…

— Тяжело на фронте, нелегко и в тылу, — говорит председатель райисполкома. — Не хватает рабочих рук и транспорта. Всюду работают женщины, старики и подростки. Это они выполняют наши планы и поставки. В условиях карточной системы, когда не хватает самого необходимого, люди отдают армии теплые вещи, подписываются на государственные займы, вносят свои сбережения на строительство самолетов и танков… «Все для фронта!» — это не просто лозунг, это то, чем мы сейчас живем.

И опять говорит секретарь:

— Приеду поздно ночью из района, устал до предела, давят грудь заботы, а вспомню, что делают фашисты на нашей земле и готов опять сутками работать без сна и отдыха…

И я думаю о том, что когда враг будет разбит и наступит мир, тяжелым грузом на чашу весов лягут испытания наших людей по обе стороны фронта.

Председатель смотрит на часы. Мы переходим к разбору наших нужд.

…Закончилась встреча с очередной партией пополнения. Зал клуба опустел. Вместе с комиссаром Е. В. Бобровым мы сидим за столом и курим.

— Знаешь, комдив, — говорит Евгений Васильевич, — когда ты рассказывал пополнению, кто может стать героем, мне вспомнились первые бои под Москвой 71-й стрелковой бригады морской пехоты, где я был комиссаром. Как много видел я там беззаветного героизма… Но не хватало умения и опыта.

— Почему мы отходим? Есть причины неудач, не зависящие от нас, но многое можем сделать и мы. Вот посуди, комиссар, сам. На бойца, который сидит в одиночном окопе, не чувствует локтя товарища, не видит, а часто и не слышит команд своего отделенного и взводного, обрушивается мощный огонь артиллерии и авиации, а потом удар танков и пехоты. Его психика не выдерживает, и он отходит… Здесь нужен управляемый всеми силами и средствами коллективный отпор. Нужна траншейная система обороны. Глубокие траншеи создадут условия для борьбы с танками противника, для маневра и взаимодействия, уменьшат потери от огня артиллерии и авиации…

— Возьмем наступление. В ходе артподготовки враг сидит в глубоких траншеях и укрытиях. А когда артиллерия переносит огонь в глубину, противник выходит из укрытий, встречает наступающего плотным огнем и останавливает. Значит, надо, подавляя врага огнем всего стрелкового оружия, быстрей подойти к нему на бросок гранаты и атаковать. Но глубокие боевые порядки, начиная со взвода, перебежки и переползания, которые практикуются у нас в наступлении, замедляют его темп и не позволяют одновременно использовать оружие всего подразделения. Чтобы добиться успеха в бою и уменьшить потери, надо до роты включительно наступать «цепью», а командирам управлять боем, а не вести за собой бойцов. Я дал команду штабу готовить показные учения. Пригласим на них командиров частей, посмотрим, посоветуемся, а потом и решим окончательно… Ты не возражаешь?

— Нет, конечно…

…Я еду в 81-й полк. Снег уже стаял, но земля подмерзла. Всюду с большим напряжением идут занятия по боевой и политической подготовке. Командир полка майор Ф. Г. Кривомлин встречает меня у дороги. Невдалеке, заканчивая перерыв, стрелковый взвод усаживается в полевом «классе», отрытом в еще мерзлом грунте. В центре «класса» — станковый пулемет «максим». Предстоит изучение материальной части.

— В первой пульроте, — информирует командир полка, — хорошие пулеметчики!

— Из довоенных?

— Нет. Фронтовики и молодежь…

Под шутки и смех одному из бойцов завязывают полотенцем глаза. В таком виде он должен разобрать станковый пулемет. Начинается занятие. Наступает тишина. С завязанными глазами боец приступает к разборке. На лицах его товарищей, как на спортивном состязании, азарт и надежда. Такое испытание, да еще в присутствии комполка и комдива.

Несколько раз, как бы в раздумье, рука бойца, разбирающего пулемет, замедляет движение, но потом опять уверенно продолжает разборку. И вот — общий вздох облегчения — пулемет разобран! Счастливый и потный боец срывает с себя повязку, видит радостные лица товарищей, теплые улыбки командиров…

…На чистом поле, перед опушкой леса работает стрелковая рота. Вонзаясь в подмерзший грунт, мелькают малые лопаты. Рядом, навалом, в большой куче лежат кирки, ломы и большие лопаты. Большинство красноармейцев в шинелях под пояс. Здесь же и младшие командиры. Собравшись повзводно в кучки, они о чем-то весело беседуют.

В мелко отрытых ячейках сидят и разговаривают два бойца.

— А ты, Иван Степанович, в боях был? — спрашивает своего упитанного, средних лет соседа молодой, худенький красноармеец.

— Был и выходил из окружения…

— На фронте, скажу тебе, тезка, траншей не роют. Оборудуют одиночные ячейки. А если подольше стоим в обороне — окопы на отделение. И правильно! Зачем силу зря терять. Не пустишь немца здесь, он прорвет оборону в другом месте, а потом или в плен сдавайся, или из окружения выходи…

На левом фланге с большим напряжением трудится третий взвод. Работы почти закончены. У стоящего в козлах оружия — аккуратно сложенные шинели. Командир взвода и младшие командиры показывают бойцам, как устранить недостатки в маскировке.

Ближе к опушке леса на поваленном дереве сидят и курят три молоденьких командира. Здесь белесый с нежным девичьим лицом и голубыми глазами старший лейтенант — командир роты и два лейтенанта — командиры взводов.

— Не понимаю я командира третьего взвода! — рассуждает ротный. — Ну чего все время торчать с людьми? Поставил задачу, проинструктировал младших командиров и занимайся своим делом…

У командира первого взвода из-под шапки выглядывают рыжие-рыжие волосы.

— Мы с командиром второго взвода так и поступили, — говорит он, затягиваясь дымом папиросы.

— А перед концом занятий, — продолжает командир второго взвода, — проверим, что сделано и, как говорит наш политрук, «отметим лучших, обратим внимание на отстающих». Важно, чтоб люди поняли, как придется работать на фронте…

Приложив руку к глазам, он смотрит на скачущих вдоль опушки леса двух всадников.

— Кажется, к нам комполка…

Командиры поднимаются. На полном галопе, резко остановив коня, легко соскакивает на землю майор Кривомлин и бросает повод ординарцу.

…По неровно отрытой траншее, на ряде участков укрывающей только до пояса, идут командир полка, ротный и взводные. Вот они уперлись в неотрытый участок и пошли поверху, потом опять спускаются в траншею. Майор Кривомлин подходит к станковому пулемету. Повернул ствол направо — перед ним бугор, повернул налево — насыпанный бруствер. Ниши отрыты не всюду, учебные боеприпасы лежат на дне траншеи внаброс. На фоне местности резко выделяются участки незамаскированного бруствера. Люди ходят в рост, не маскируясь. Резко, указывая рукой на недостатки, в гневе говорит о них командир полка.

Они подходят к позиции третьего взвода и сразу скрываются в глубокой, ровно отрытой траншее. Здесь порядок. Боеприпасы в нишах. Майор Кривомлин проверяет обзор и обстрел у станкового и ручных пулеметов, чему-то весело смеется вместе с расчетами…

Рота построена в две шеренги. Перед строем командир полка.

— Личному составу третьего взвода объявляю благодарность!

— Служим Советскому Союзу! — громко разносится над полем.

— Первому и второму взводам учение повторить!

…Полдень. С опушки рощи несутся звуки лезгинки. В центре широкого круга гвардейцев, сняв шинель и шапку, лихо пляшет стройный лейтенант-грузин. Вместе с Бобровым, комиссаром 53-го артполка старшим политруком Г. Х. Шаповаловым стоим и мы среди зрителей…

— Приступить к занятиям! — раздается команда дежурного. Все усаживаются в полевом «классе». Начинается политзанятие.

— Скажите, товарищи, — задает вопрос Бобров, — какими вы представляете себе фашистов?

— Разрешите? — поднимает руку и представляется средних лет боец.

— На северо-западе, когда мы освободили село Маврино, — товарищ комиссар Бобров знают, — хозяйка избы, где мы остановились на ночь, рассказала:

— Зимой это было, под рождество. Днем заходят ко мне в хату три здоровенных гитлеровца в форме СС. У одного в руках лукошко с яйцами и салом. Еще с порога он кричит: — «Матка! Жарить сало, яйка», — и сует мне в руки лукошко. Сели они, не раздеваясь за стол, достали шнапс и хлеб.

— Матка! — кричит другой СС. — Стакан, тарелка.

Нарезали они горой хлеб, разлили шнапс, подала я им яичницу, сидят, едят и пьют и все время гогочут…

А тут, слышу, скрипит дверь. Оглянулась — в горницу входит Леночка, дочка моя, четыре годика ей… Посмотрела я на нее, и в глазах у меня слезы. В старом платьице, в моих продырявленных валенках, худенькая, бледная, в чем только душа держится. Услышала Леночка, наверное, запах жареного — голодная ведь — и пришла. Увидела она хлеб и сразу к столу — ручонками тянется и просит — хлеба! — Фашист, что сунул мне в руки лукошко, со всей силы ударил ее складным ножом по ручке. Упала Леночка на пол, кричит, бьется в конвульсиях, а СС едят и гогочут. Закричала и я не своим голосом, схватила Леночку на руки и скорее из горницы…

— Раздробил фашист пальчики дочке, — плача продолжает хозяйка. — В больнице в ту же ночь фельдшер отрезал ей кисть ручки. А она, как пришла в себя, все спрашивает, а где моя ручка, мама?..

…Ротный район обороны с траншеями, ходами сообщения, землянками для отдыха, дзотами, выносными площадками для станковых пулеметов, огневыми позициями орудий прямой наводки, участками минирования, проволочными заграждениями. Передний край проходит по скатам небольших высот. Мы с командиром 73-го полка майором А. С. Беловым стоим на НП командира роты. Местность впереди просматривается на большом расстоянии. И в памяти возникли первые месяцы войны. Тогда, очень часто, приходилось видеть тактическую целесообразность вражеских позиций и приближенные к ним в невыгодных условиях рубежи нашей обороны. Нам были дороги каждое село, роща, каждый клочок родной земли. Хотелось прикрыть их собой, не дать врагу издеваться над нашими людьми. Но не всегда такое расположение наших подразделений было оправдано и часто приводило к неудачам в бою.

Начинается тактико-строевое занятие «Рота в обороне». По сигналу боевой тревоги гвардейцы выбегают из землянок и занимают свои места в готовности отразить «врага». Командир полка смотрит на часы и докладывает:

— Три минуты!

— Неплохо! Вот такую оборону не так-то просто прорвать и с танками и с авиацией. Это не одиночные ячейки и окопы…

— Да! — подтверждает Белов, — об этом уже и фронтовики говорят…

…Вместе с командиром 78-го полка подполковником К. В. Билютиным мы находимся у опушки рощи. По дороге из леса в походной колонне вытягивается подразделение.

— Восьмая стрелковая рота старшего лейтенанта Ленского — лучшая в полку, — представляет ее Билютин.

— Посмотрим…

Мы наблюдаем, как, не останавливаясь, рота расчленяется на взводы и отделения, развертывается в «цепь». Слышны залпы из винтовок. Гвардейцы выдвигаются к проволочному заграждению. Под прикрытием огня двух станковых пулеметов рота свертывается во взводные колонны и устремляется в проходы. Мгновение — и они уже позади. Развернувшись в «цепь» и одновременно бросив боевые гранаты, бойцы с громким «Ура!» атакуют «врага».

— Хорошо! За 5 минут — 500 метров и уже в траншеях «врага». Это не наступление с перебежками и переползанием, где теряется время и гибнут люди.

— Это точно, — поддерживает командир полка.

…С занятий мы едем в моей машине вместе с Бобровым.

— Не жалеет пота наш народ! — говорит Евгений Васильевич. — Многое делают наши моряки и фронтовики. Они и рассказывают, и показывают, и пример подают…

— Правильно решили в Москве, — заметил я, — формировать дивизию на базе 2-й гвардейской бригады. Хоть и мало морячков от нее осталось, но зато все с гвардейскими традициями и боевым опытом.

Машина въезжает в село. Заходящее солнце освещает уже только крыши хат и верхушки деревьев.

— Разрешите остановиться — воды долить, — обращается водитель.

Мы подъезжаем к колодцу и выходим из машины. Еще не старая, плохо одетая, истощенная женщина набирает в два больших ведра воду. На земле лежит коромысло. Увидев нас, она вначале застеснялась, а потом, решившись, говорит:

— А что, товарищи командиры! Немец сюда не придет?

С надеждой во взгляде она ждет ответа.

— Надо думать, — несколько замявшись, говорит Бобров, — что фашистов сюда не пустят… Ведь с каждым днем растут наши силы, а под Москвой гитлеровцев разбили еще в начале зимы.

— Дай-то бог! — вздыхая, говорит женщина. Она берет ведра на коромысло и, с трудом поднимая их на плечо, медленно идет к себе.

…Воскресенье. Солнечный майский день. Тепло. В 78-й полк приехал недавно организованный самодеятельный ансамбль. «Артисты» готовятся к выступлению. Для них подготовлена грузовая машина с откинутыми бортами.

На выгоне, за селом, собрался весь полк. Много здесь и крестьян — женщин и девушек. Возле них, оказывая всяческие знаки внимания, вертятся молодые бойцы. Вместе с командованием полка мы сидим на табуретках, принесенных из штаба. Начинаются выступления. Веселый смех зрителей. Искренние аплодисменты.

— Спасибо, Евгений Васильевич, что сагитировал приехать! Отлично отдохнули.

Мы возвращаемся в Сонково.

Кругом поля. Бойцы вместе с женщинами и подростками пашут на выбракованных лошадях и коровах. Проезжаем через села. На одной из хат средних лет боец ремонтирует крышу. Еще не старая хозяйка подает ему доски. Тут же стоят и детишки. Во дворе другой хаты усатый старшина колет дрова. На колхозном дворе группа бойцов вместе со стариками ремонтирует повозки, сбрую, инвентарь…

— Соскучились бойцы по земле, по домашней работе.

— Да и детишек жалко, — замечает Бобров, и мы опять замолкаем, думая, наверное, об одном и том же…

…Стемнело. Я сижу на квартире, готовлюсь к занятиям. Стук в дверь.

— Можно?

Входит уже пожилая хозяйка дома Мария Петровна Коврова.

— Не хотите ли с нами чаю попить? — приглашает она.

— С удовольствием! Я сейчас! — И, достав из шкафчика пачки сахара и чая, иду к хозяевам.

За большим, накрытым скатертью столом с кипящим самоваром, целое общество: хозяин дома Иван Иванович Ковров, уже седой, лет шестидесяти, с интеллигентной бородкой и в пенсне. Его дочь Ольга с детьми — Леночкой и Игорем. Эвакуированная семья — бабушка Наталья Ивановна Ченцова и ее маленькие внуки Таня и Толя.

— Добрый вечер! — Я передаю чай с сахаром хозяйке. — Ехал с фронта, товарищи снабдили на дорогу…

— Вы это напрасно! — говорит хозяин дома. — Нам хватает пайка. Мы почти все работаем. Я главврач больницы. Марья Петровна — терапевт. Ольга — педагог. Наталья Ивановна тоже получает паек на себя и детей.

— Я ведь обеспечен, а ребята, наверное, не откажутся, да и что говорить об этом пустяке.

Хозяйка дома заваривает свежий чай, высыпает сахар в сахарницу, а детям кладет в чашки по два куска. Меньшие ребята громко выражают свой восторг. Старшие тоже пьют чай с видимым удовольствием.

— А мы уже привыкли пить чай с солью, — говорит Мария Петровна.

— Не вижу в этом никакой беды, — опять вступает в разговор хозяин дома, — соль даже менее вредна, чем сахар.

— А за что, дядя, — спрашивает старший Игорь, — дали вам орден Красного Знамени?

— За оборону Киева!

— Но ведь Киев сдали, — говорит Ковров, — за что же дают ордена?

— Бои под Киевом начались 1 августа 1941 года, а сдали его 17 сентября. За это время наше командование успело подтянуть к Москве резервы, а когда гитлеровцы, захватив Киев, двинулись к столице, они были вначале остановлены, а потом разбиты. Вот за это и награждают орденами и медалями…

Но хозяин дома не сдается.

— Наверное, я чего-то не понимаю. Вот если бы вы наступали на Берлин, тогда все было бы понятно…

— Ты неправ, папа, — говорит его дочь Ольга. — Ведь в любой обстановке — на нашей земле, или на земле врага — люди совершают подвиги, отдают свои жизни, защищая Родину. Разве они не заслуживают за это признательности народа?

— Я историк, — обращается ко мне Ольга, — веду старшие классы. Как не вспомнить войну 1812 года! Сколько героических подвигов было совершено в то далекое время! О них и сейчас помнит народ и в песнях поет о героях. Я верю, что и в этой войне фашисты будут разбиты и наша армия вновь возьмет ключи от Берлина.

— Верно, Оленька, — говорит ее мать, — и я так думаю.

В разговор вступает эвакуированная бабушка Наталья Ивановна.

— Верой только и живем! Но как тяжело сейчас! Ведь на моих глазах погибла мать этих детей, моя родная дочь Нина. А сколько еще погибло вместе с ней! После налета вражеских самолетов шоссе за Минском было усеяно телами погибших женщин, детей, стариков… Вы знаете, ночами я долго не могу уснуть. Как только тухнет свет, перед моими глазами вновь и вновь встает этот страшный час…

Она вытирает платочком глаза и встает.

— Извините, детям пора спать! — Она забирает детей и уходит.

Я тоже встаю.

— Спасибо! — благодарю хозяйку дома. — Давно уже не был я в домашней обстановке и сейчас как будто побывал дома. У меня еще сегодня работа, а вставать рано…

«Тревога!» — раздается поздно ночью во всех частях и подразделениях дивизии. Пришло время подвести итоги. В первой декаде июля начались смотровые дивизионные учения.

Вместе с командующим 2-й резервной армией генерал-майором Р. И. Паниным и членом Военного совета полковым комиссаром А. Н. Киселевым мы стоим на исходном пункте, проверяя по времени выход частей дивизии в районы сосредоточения. В предрассветном тумане нескончаемыми колоннами проходят трехтысячные гвардейские стрелковые полки.

— Какая махина! — говорит командующий, — один ваш полк это почти фронтовая дивизия.

А в мыслях моих: как покажут себя гвардейцы? Вспомнились дни формирования. Как легко работалось! Возможность творчески использовать фронтовой опыт придавала силы.

Нам предстояли не только экзамены. Это была генеральная репетиция перед боями. В ходе учений мы должны были определить, на что способны в бою командиры и штабы, части и подразделения, каждый боец в отдельности? Как «сработает» штаб дивизии по планированию, управлению, контролю? Все ли мы сделали для того, чтобы первый настоящий бой дивизии был удачным? От его успеха будет зависеть вера гвардейцев в свои силы, доверие к своим командирам, создаваемые традиции, на которых будет строиться воспитание личного состава.

Искусство ведения боя. Как много в нем зависит от таланта командира, его воли, умения верно оценить сложившуюся обстановку! Но успех будет достигнут лишь тогда, когда войска хорошо обучены и спаяны не только волей командира, но и единым пониманием поставленных перед ними целей.

В памяти моей до сих пор остались дни и ночи учений. Марш и встречный бой. Оборона и наступление. Меры боевого и материального обеспечения. В ходе их тринадцать тысяч воинов дивизии продемонстрировали свою волю к победе, организованность и выучку. 10 июня состоялся разбор. Напряженная учеба принесла хорошие плоды.

…В три часа ночи прямо в поле мне доставили шифровку:

«25-ю гвардейскую дивизию четырнадцатью эшелонами немедленно отправить на Воронежский фронт. Срок погрузки 14 часов».

К этому времени гитлеровцы, прорвав на 300-километровом фронте нашу оборону восточнее Курска, продвинулись вперед на 170 километров. Враг вышел на Дон, захватил западную часть Воронежа и плацдарм на левом берегу Дона в районе севернее г. Коротояка. На этом рубеже противник был остановлен.

Пришло время расставаться с гостеприимным Сонково. Поздний вечер. У безлюдного перрона станции, тускло освещаемого двумя фонарями с керосиновыми лампами, готовый к отправлению эшелон со штабом дивизии и штабными подразделениями. Я не заметил, как на перроне у фонаря появилась женщина с девочкой на руках. Возле них стоит средних лет красноармеец. Потом он целует их и садится в вагон. Люди смотрят. Поезд медленно трогается. Как будто с родной семьей, прощается с женщиной и ее ребенком весь эшелон. Ей машут руками, кричат «До свидания!», «Мы вернемся с победой!» Из проходящих вагонов летят на перрон полевые цветы…

Прощально машут руками дочь и мать…