ГЛАВА V Литературные работы Александры Андреевны.

ГЛАВА V Литературные работы Александры Андреевны.

Ее мнения и взгляды. Особенности характера

Перейду к литературным работам Александры Андреевны. В молодости она писала немало стихов, которые безжалостно уничтожала, не придавая им никакого значения. Между прочим, написала она поэму "Казнь Св. Панкратия", которая была помещена в Сашином журнале "Вестник". Сюжет заимствован из известного романа Евг. Тур, называвшегося, кажется, "Катакомбы". Это роман из жизни первых христиан. Александра Андреевна в свое время очень им увлекалась и взяла оттуда эпизод казни св. Панкратия, растерзанного в цирке пантерой. Из больших вещей написала она еще поэму "Ананджара", сюжет заимствован из сказки Вагнера "Макс и Волчок" [50]. Остальные стихи мелкие и лирические. Все это действительно слабо и не отличается ни оригинальностью формы, ни глубиной. Мне запомнилось (к несчастью, не целиком) одно из ранних ее стихотворений. Приведу тот отрывок, который помню.

Отчего ты бледна, моя радость,

В светлых глазках потух огонек,

Разметались блестящие кудри,

И не слышен мне твой голосок?

Чуть звонок, ты бросаешь на двери

Беспокойный, взволнованный взор

И лишь только тогда улыбнешься,

Как услышишь бряцание шпор.

и т. д.

В бумагах сестры сохранилось всего семь стихотворений более позднего периода ее жизни. Два из них написаны в Варшаве, когда ей было 20 лет. Одно из них носит название "На романс А. Рубинштейна". Романс, конечно, без слов, фортепианный, тот самый, на который так бестактно подобраны кем-то Пушкинские слова "Мой голос для тебя и ласковый, и томный". Стихи сестры пытаются передать настроение музыки. Приведу отрывки:

Широкий небосклон, луною озаренный,

Смотрю я на тебя, и дух спокоен мой,

Синеет далеко простор твой осребренный,

Влечет меня к себе, могучий и немой.

Заснула мысль моя, спокойно грудь вздыхает,

За блеском звезд твоих следят мои глаза.

Нет скорби. Тихо все, как будто замирает,

И тихо катится отрадная слеза…

Потом настроение меняется:

Блистают волны туч,

Диск ясный закрывая,

Исчез прекрасный луч,

Тяжелая, седая

Надвинулась гряда

Холодных облаков.

О, где ты тихий свет

Беззлобных грез и снов?

Новый переход:

Но прочь!… Колышатся холодные туманы,

Уже блестит меж них луч месяца златой,

И вот, скользя толпой по небу-океану,

Они мою тоску уносят за собой.

и т. д.

Стихи кончаются повторением первых четырех строк. Через три года написано было в Триесте стихотворение, тоже попавшее впоследствии в "Вестник". Оно называется "На чужой стороне". В нем уже больше настроения, и оно гораздо прочувствованнее.

Синее море, туманная даль,

Темные горы на небе глубоком,

Ширь и простор, необъятные оком,

В сердце смущенном и мрак, и печаль.

Тайна ли эта смущает меня,

Или простор этот дивно-широкий,

Или то близость пучины глубокой,

Или прощание ясного дня?

Нет, к тем туманным большим кораблям

Взор мой печальный, тоскуя, стремится,

Там ему что-то знакомое мнится,

Плачет душа по родным берегам.

Там, где сгущается мягкая мгла,

Вижу в тумане родимые волны,

Очи слезами горячими полны.

Где ты, родная отчизна моя?

Два стихотворения, написанные в более зрелую пору, уже приведены мною выше. Последние стихи сестры были сочинены в феврале 1919 г. Она послала мне их в Лугу, куда я переселилась на несколько лет ради поправки своего расстроенного здоровья и успокоения нервов. Сестра писала мне так: "Ничего хорошего тебе написать не могу, а вместо того вот тебе мое стихотворение, написанное на днях. Была светлая минутка: уж очень хорошо было на небе. Но в душе скоро стемнело, как и на небе. Вот тебе мое стихотворение для домашнего употребления. Уж, разумеется, не настоящее".

Привожу стихи целиком.

Заалела небес бирюза,

Загорелся алмаз Венеры.

Слезы счастья слепят глаза,

И душа исполнилась веры…

На молитву встать и глядеть,

Как раскинулись божьи дива,

И любить, и прощать, и петь,

И не вынесть любви прилива.

В этот час умереть, уйти,

Оторваться от бренности хилой,

Над тобой взлететь, взойти,

Несравненный ребенок милый –

Бестелесным тебя осенить,

Да пребудет благословенный,

Да сподобится все свершить

Твой высокий дух нетленный.

23 февраля 1919 года.

Я только недавно узнала, что в феврале или марте 1921 г. во время моего пребывания в Луге Ал. Андр. написала еще одно стихотворение. Оно было в ее дневнике, который она сожгла после смерти Ал. Ал., а черновик стихотворения передала после одного разговора Е. Ф. Книпович, у которой он и хранится. Стихи написаны тогда, когда мать была еще далека от мысли, что ей придется пережить сына. Вот они:

Я хочу умереть весной,

Когда земля оттает,

И могилу вырыть легко,

И солнце уже припекает.

На кустах – первые листы,

Откосы едва зеленеют,

Еще робко чириканье птиц,

Но небо – голубеет.

Воздух ласков. На кладбище мир.

Мой ангел будет растроган.

А горьких слез не хочу.

Пусть будет тихо взволнован

На могиле весенней моей,

Пусть вспомнит нежно

И поверит, что мама с ним

И любит теперь безмятежно.

Раз только в жизни, вскоре после своего первого замужества, написала сестра небольшой рассказ, который пыталась даже напечатать. Он был очень слаб, и впоследствии она его уничтожила. Первое, что она напечатала, были детские стихи, помещенные в журналах "Семейные вечера" и "Игрушечка". Они были довольно слабы, но вполне понятны для детей и, во всяком случае, лучше большинства тех водянистых виршей, которые попадают в детские журналы под именем детских стихов. Но работать по-настоящему, т. е. переводить прозу и стихи по заказу и печатать то и другое начала она уже после второго брака. Она много печатала в журнале "Вестник Иностранной Литературы". Переводила с французского. Ее прозаические переводы по большей части хороши, они литературны и передают дух подлинника, хотя местами в них встречаются шероховатости. Вот список ее прозаических переводов: Б_а_л_ь_з_а_к – "Кузина Бетти", "Шуаны", "Феррагюс, вождь пожирателей", "Золотоглазая девушка" и "Роман в пустыне"; З_о_л_я – "Дамское счастье"; Д_о_д_е – "Джек" и "Письма с мельницы" (особенно хорошо переведено последнее); М_о_п_а_с_с_а_н – "Под солнцем" (путевые заметки) и несколько мелких рассказов; М_а_р_с_е_л_ь_ _П_р_е_в_о – "Заветный сад". Впоследствии она перевела и напечатала отдельно пьесу Д_о_д_е – "Арлезианку" (журнал театрального Отдела "Репертуар"), сказку Г_ю_г_о "Легенда о прекрасном Пекопене и о прекрасной Больдур" ("Алконост"). Ею же переведена под редакцией сына вся переписка Флобера, 3 тома, из которых издан только один 1-й. Последняя из ее работ – роман Р_о_н_и "Красный вал" (La vague rouge) – напечатана только отчасти, а сказка Э_р_к_м_а_н_а-Ш_а_т_р_и_а_н_а "Лесной домик" совсем не напечатана.

Стихотворные ее переводы все вошли в "Вестник Иностранной Литературы". То были стихи французских поэтов – Бодлера, Верлена, Сюлли-Прюдома, Франсуа Коппе, Альфреда Мюссе и В. Гюго. Ею же переведено несколько стихотворений Мопассана. Всего более 30 стихотворений. Некоторые переводы очень хороши. Бодлер переведен лучше большинства попадавшихся мне до сих пор переводов. Привожу несколько наиболее удачных стихов:

ВЕЧЕРНЯЯ ГАРМОНИЯ

Из Бодлера

Уходит летний день. На молодых стеблях

Раскрытые цветы курятся, как кадила,

В вечерней тишине смычок поет уныло,

Порхает томный вальс на реющих крылах.

* * *

Раскрытые цветы курятся, как кадила;

Как сердце скорбное, струна дрожит в слезах,

Порхает томный вальс на реющих крылах.

Печаль и красота свод неба осенила.

* * *

Как сердце скорбное, струна дрожит в слезах,

То сердце нежное ночная мгла смутила,

Печаль и красота свод неба осенила,

Сгустился блеск зари в кровавых облаках.

* * *

То сердце нежное ночная мгла смутила, –

Прошедшее блестит в растаявших лучах,

Сгустился блеск зари в кровавых облаках;

Мысль о тебе во мне мерцает, как светило.

ИЗ СТИХОТВОРЕНИИ Ф. КОППЕ

…Печальная краса моих воспоминаний,

Источник горьких мук, блаженства и страданий!

В балладу томную тебя переложу

И отрока-пажа в стихах изображу:

У ног давно больной и бледной королевы,

В подушках голубых, на вышитых гербах,

Вздыхая, он поет и, с лютнею в руках,

С нее не сводит глаз, твердя любви напевы.

Она же, бледная, под бледной кисеей,

Прекрасное чело порой приподымает

И лихорадочной, горячею рукой

С кудрями отрока рассеянно играет.

И тихо гаснет он под бременем любви,

И посмотрев в окно, за стекла запертые,

На долы, на леса, на тучки золотые,

На паруса, на птиц в лазоревой дали,

На волю, на простор, на горизонт широкий,

Он мыслит: – Счастлив я в тюрьме моей высокой,

Свободу и цветы, и вешний аромат

Отдам за душный мрак печального покоя…

И дорого ему томленье роковое;

Но тяжкой завистью глаза его горят,

Когда от грез своих оторвана страданьем,

На локоть опершись, с настойчивым вниманьем

Глядит она, вперив усталый, долгий взор,

Как дремлет пес борзой, улегшись на ковер.

ИЗ СТИХОТВОРЕНИИ ВЕРЛЕНА

Я не знаю зачем

Дух смятенный мой,

Как безумный, кружит над волной морской.

Все, что в сердце моем,

Беспокойным крылом

В волны кроет любовь. О, зачем, зачем?

Чайкой задумчивой мерно качается,

Катится мысль моя вслед за волной.

Ветры ее увлекают с собой,

Вместе с приливом косит, надвигается,

Чайкой задумчивой мерно качается.

Упоенная солнцем

И волей своей

Понеслась в необъятный простор лучей,

И дыханье весны

На румянце волны

Колыхает, качает ее полусны.

Крик ее грустный тоскливо разносится.

Кормчий в тревоге застыл над рулем,

Ветру отдавшись, она переносится,

В волны нырнет, и с помятым крылом,

С криком печали взвиваясь, уносится.

Я не знаю зачем

Дух смятенный мой,

Как безумный, кружит над волной морской,

Все, что в сердце моем,

Беспокойным крылом

В волны кроет любовь. О, зачем, зачем?

Кроме всего перечисленного, Ал. Андреевна написала популярную биографию Ломоносова, напечатанную в книге "Герои Труда", изданной Карбасниковым. Книга эта, в которой помещены также биографии трех английских механиков, написанные моей матерью, и две биографии, написанные мною (Христофор Колумб и Авраам Линкольн), почти никому не известна. Биография сестры написана очень литературно и довольно живо. Вот, кажется, все литературное наследство, оставшееся после нее. Ал. Ал. поручал ей резюме некоторых своих работ в Чрезвычайной Комиссии. Она же редактировала перевод А. А. Веселовского "Тристан и Изольда" (изд. "Всемирн. Литер."). Ал. Ал. всегда находил, что мать его работает и добросовестно, и талантливо. Между прочим, он очень ценил ее отзывы о разных литературных произведениях. Иногда он поручал ей писать рецензии на пьесы, которых ему приходилось рассматривать целые груды. Одно время она писала рецензии на детские книги дошкольного возраста, которые вновь пересматривались Обществом содействия дошкольному воспитанию детей. Ее приговоры всегда были очень суровы, точки зрения – чисто литературные, без всякой приспособляемости к педагогии. Поэтому ее рецензии пришлись не по вкусу педагогам, которые руководствуются почти исключительно педагогическими требованиями, совсем упуская литературную сторону. Вот образчик рецензий Ал. Андр., единственный из уцелевших ее работ этого рода. Не знаю, для чего понадобилась эта рецензия, но интересно то, что на ней есть пометка, сделанная рукой Ал. Ал-ича. Рецензия написана на сборник стихов поэтессы Моравской, одно время (незадолго до войны) прошумевшей в Петербурге [51]. Главные темы сборника касаются стремления на юг, тут и мысли о Крыме, и хождение на вокзал и т. д. Вот рецензия.

"По-моему, это не поэзия. Но тут есть своеобразное. Очень искренно выказан кусок себялюбивой мелкой души. Может быть, Брюсов и А. Белый думают, что стремление на юг, в котором состоит почти все содержание – это тоска трех сестер и вообще по Земле Обетованной. Они ошибаются. Это просто желание попасть в теплые страны, в Крым, на солнышко. Если бы было иначе, в стихах бы чувствовалась весна, чего абсолютно нет. Да и вообще ни весны, ни осени, ни зимы, никакого лиризма. Я очень добросовестно прочла всю тетрадь. Это только у женщин такая способность писать необычайно легкие стихи без поэзии и без музыки".

Пометка Ал. Ал-ича: "7 июня 1913 года о стихах Моравской. Очень, очень верно".

Кстати об этом отзыве, скажу, что Ал. Андр. была вообще плохого мнения о женщинах. Она считала их лживыми, узкими, несамостоятельными, мелочными, не верила в их способность к творчеству, в серьезность и бескорыстие их порывов. Исключения допускала и даже много водилась с женщинами, в числе которых у нее были настоящие друзья, но вообще считала, что женщины гораздо ниже мужчин: те и честнее, и добрее, и великодушнее, не говоря уже об их творческих способностях. Женский ум Ал. Андр., однако, очень ценила и считала, что женщины никак не глупее мужчин, особенно русские. Одно, что уважала Ал. Андр. в женщинах,- это материнство, и, считая, что мужчина всегда ребенок, особенно ценила, когда женщины в любви к ним проявляли материнские чувства. Ал. Андр. не верила и в женскую ученость и презирала женщин-врачей. Так называемую женскую эмансипацию она не считала возможной, но находила нужным дать женщинам право работать и учиться, как они хотят, и возмущалась презрением к свободной любви и к незаконным детям.

Свободу она вообще полагала условием правильной жизни и самые законы считала злом, существующим только для мошенников, чем глубоко возмущала юристов. К государству она тоже относилась как к величайшему злу, не признавая его необходимости даже в наше несовершенное время. Современную культуру считала несостоятельной, находила, что она идет по ложному пути, уклоняется от природы и ведет к вырождению. Нетерпеливо ждала она конца мира, пришествия антихриста и второго пришествия Христа – или же просто гибели. Вообще же она не признавала эволюционного принципа и считала благодетельными и действенными только катастрофические, революционные перевороты. Самым большим злом считала она неподвижность и уверенность в непогрешимости данной истины и пути. Она думала, что только вечное искание и сомнение может двигать человечество по пути совершенства, но верила в возможность преображения людей в духе и говорила про наше время, что оно переходное к жизни духа и оттого так мучительно дается людям, стремящимся перейти в другую стадию.

В характере Ал. Андр. было много противоречий. Она была в одно и то же время подозрительна и доверчива, большая доля скептицизма уживалась в ней с глубокой, искренней верой, высокомерие с самоуничижением и т. д. Она была очень сложный человек. В одном из последних писем ко мне, посланных в Лугу в 1919 году, она говорит: "Ты пишешь, что я лучше, чем я о себе думаю. Меня – пять человек, а может, и больше. Я не только раздвоилась, я упятерилась. И уж, кажется, даже один за другого не отвечают, до того они разные во мне, потому и мнения обо мне нельзя иметь. Таковы результаты культуры: хаос".

То, что она говорила о себе, часто бывало очень метко. Вот отрывок из другого ее письма, написанного в 1920 г. после вечера, на котором А. Белый прочел свое стихотворение "Россия" {Начало этого стихотворения я приводила выше. Есть несколько вариантов этого начала, и даже называются стихи то "Россия", то "Родина".}.

"…Я до сих пор, четвертый день под обаянием А. Белого, его сущности. Хочется экстаза, он его дает – говорить об этом не надо… Я там на вечере попала в свою атмосферу бездействующих мечтателей, не умеющих в жизни шагу ступить… И хорошо мне там было…"

Тоскующий дух ее вечно влекся к таким мечтателям, которые, с точки зрения уравновешенных людей, не более, как безумцы. "Безумная душа поэта" [52] была ей глубоко понятна, это безумство было ей сродни, она шла даже дальше. В последние годы ее жизни, когда мы гуляли с ней в летние вечера и медленно, медленно шли по любимой дороге – сначала направо по берегу Пряжки, а потом налево через мостик по набережной Мойки, мимо больницы Николая Чудотворца – она всегда останавливалась у ворот этого здания, заходила во двор, осененный большими деревьями, и прислушивалась к диким песням сумасшедших, раздававшимся из открытых окон. Ей мнилось в них что-то родственное, свое. Она была очень близка к их странному, нереальному миру, во всяком случае, ближе, чем к миру трезвых и уравновешенных людей. Не раз в своей жизни бывала она на границе безумия и, заглянув в какую-то темную бездну, с трудом удерживалась на узком гребне между действительной и призрачной жизнью.

Она пребывала в вечном томлении духа. Но среди этих томлений возникали у нее подчас светлые мысли о будущем человечества, которые принимали вдохновенную и отчетливую форму прозрений. В такие минуты молодые друзья ее Евг. Фед. Книпович, поэтессы Шкапская и Павлович находили у нее и поддержку, и утешение. Она говорила иногда очень мудрые слова и умела дать советы, выводившие из тупика трудных положений и отношений. Многих обманывала она своей бодростью и оживлением даже в последний год своей жизни, уже после смерти сына, когда отчаяние охватывало ее все с большей и большей силой. Это происходило от молодости ее души, которая многих поражала и осталась в ней до конца. А кроме того, у нее было много нервной силы и сознание какого-то долга перед людьми, которым она считала нужным дать все, что могла. Последние полгода ее жизни это стоило ей очень больших усилий и напряжения, но она только изредка позволяла себе уклониться от разговора с кем-либо из друзей, пришедших ее проведать, и нередко бывало, что после какого-нибудь разговора, оставившего в ее собеседниках особенно хорошее впечатление, у нее делался припадок, и силы ее совершенно падали, между тем как гости ее уходили с мыслью, что она поправляется. Ее друзей, особенно молодых, поражала также ее склонность рассказывать о своих ошибках и недостатках. У нее был какой-то вечный страх, что о ней будут думать лучше, чем она того заслуживает, а кроме того, она считала, что надо научить молодых своему опыту, так как только молодые могут воспринять ее советы и указания и научиться от нее жизни. Про нее можно было сказать, что она щедра, как материально, так и духовно. Она легко и охотно раздавала свои вещи и деньги и столь же щедро делилась с людьми дарами своего духа.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.