Глава 29. НОВАЯ ЖИЗНЬ АЛЕКСАНДРЫ

Глава 29. НОВАЯ ЖИЗНЬ АЛЕКСАНДРЫ

Заметки Кирстен Сивер

Когда ухоженный пригород Христиании остался позади и последний фьорд растаял вдали, Александра вдруг ощутила свободу, как тогда, когда впервые перестала чувствовать себя зависимой от Квислинга. Она поняла, что теперь вольна в выборе собеседников, и, наконец, ощутила себя собой.

Ее вспыльчивый агент из бюро путешествий был прав по крайней мере в том, что у нее будут интересные попутчики по дороге во Францию. Во время этой поездки она очень подружилась с говорящей по-французски молодой норвежкой Титти Киллингстад. Они переписывались до смерти Титти в 1978 году. Титти ехала в Барселону работать гувернанткой в семье датского консула. Александра описывала ее как красивую и энергичную, любящую веселье и приключения женщину, что совпадало с ее собственным настроением в то время. Они обе считали это путешествие началом нового и радостного этапа их жизни.

Вторым попутчиком группы, собранной бюро путешествий, был русский господин, который представился как граф Баранов. У него была своя история. До Первой мировой войны он был губернатором Нижнего Новгорода, властным и авторитетным, и нажил себе много врагов. Царское правительство обвинило его и еще нескольких человек, включая шведа Альфреда Нобеля, в финансовых спекуляциях, и он потерял свою должность. Нобель должен был ему деньги, и теперь Баранов возвращался домой из Христиании, где он встречался с Нобелем, и был в радостном предвкушении встречи с сыновьями во Франции.

Александра почувствовала облегчение, вернувшись во Францию, где язык и образ жизни были ей знакомы, но ее тревога возрастала по мере приближения поезда к Ницце, где ей предстояла встреча с тетей, которую она никогда не видела. Хотя тетя Женя была очень приветлива, она ничего не сказала о своем реальном положении, а Александра хорошо понимала свою нестабильную денежную ситуацию и опасалась, что будет обузой для тети.

Когда такси остановилось по нужному адресу, Александра увидела, что ее тетя живет в хорошем доме в приличном районе города. Но когда она вошла в дом, он напомнил ей пчелиный улей из-за количества жильцов. Первую ночь ей пришлось провести в ванной комнате. Оказалось, что давно истратив деньги, полученные от нефтяных промыслов, конфискованных румынскими властями, тетя Женя теперь обеднела и выживала только за счет сдачи в аренду своей жилплощади.

После приветствий, объятий и поцелуев Александра почувствовала, что тетя рада ей, но все же озабочена ее приездом. Александра подумала, что тетя Женя недоумевает, почему Александра без мужа и не знает, как долго тут пробудет. Александра еще раз повторила то, что писала в телеграмме из Осло: Видкун считал, что холодную зиму ей будет лучше провести в теплом климате. Оказалось, что причины беспокойства тети иные: она переживала, что Александра приехала потребовать отчет о своей доле от прибыли, которую ранее приносило семейное нефтяное дело, и которую она давно потратила. Александра успокоила тетю, что причина ее приезда была вовсе не в этом.

Александра так никогда и не призналась тете, что истинной причиной разлуки с Квислингом было появление другой женщины в его жизни. И этому было простое объяснение — она больше ничего не слышала о Марии и не получала никаких известий от нее. Квислинг писал Александре регулярно, как и она ему, но о Марии они не упоминали. Его письма всегда были написаны с доброжелательностью и заботой, как будто он поехал навестить родителей в Телемарк, а Александра ожидает его возвращения в их квартире на Эрлинг Скалгссонсгат, 26. Поэтому она невольно снова стала надеяться, что они смогут быть вместе как муж и жена. Ей стоило лишь взглянуть в свой паспорт, чтобы убедиться, что она все еще госпожа Квислинг, норвежская подданная, которая может жить во Франции без тех ограничений, с которыми обычно сталкивались российские граждане. Каждое письмо от Квислинга давало ей ощущение открытости и доверия — он интересуется ее жизнью и хочет в ней участвовать. Поэтому Александра в письмах употребляла нежные прозвища, надеясь на то, что он снова станет таким, как когда-то после их свадьбы. Мария знала о переписке Квислинга с Александрой, по крайне мере пока они жили под одной крышей. Между 31 мая и 3 июня 1925 года она написала Квислингу письмо, в котором требовала сделать что-нибудь с этой «паразиткой» Александрой и нежными прозвищами, которыми она называла Видкуна.

Рассказ Александры

В молодости я встречала многих известных людей, но никогда не пыталась прославиться или заработать на рассказах о них, хотя многие именно так и поступают. Например, о Маяковском, о его отношениях с Лилей, о ее сестре Эльзе Триоле написаны десятки книг. Мои рассказы о Видкуне — это рассказы о моей жизни, а не спекуляция его именем. Я не могу себе простить, что не попрощалась с ним перед его смертью. Но я ничего не знала, а узнала уже по факту. Мара молчала все эти годы, а через много лет заявила писателю, который писал о Квислинге, что впервые слышит мое имя и что на мне Видкун женат не был.

Я считаю, что говорить такое очень глупо с ее стороны. Хотя, возможно, в старости у нее нарушилась память. Мне не хотелось, чтобы правдивая история нашей с Квислингом жизни ушла вместе со мной. Поэтому я и решила написать об этом.

Мне сложно понять отношение Квислинга. Быть может, я надоела ему, а может, была слишком молода и скучна для него. Но мне кажется, я не заслуживала, чтобы он закончил отношения со мной настолько неожиданно, грубо и категорично. И вообще, как мог человек так кардинально измениться за месяц? Я могла бы понять, если бы, например, Мара забеременела, или если бы у них была большая любовь. Но ничего этого не было! У них так и не появились дети, а их семейная жизнь с самого начала была далека от идеала. Мне рассказывали, что они всегда были недовольны друг другом, ссорились, раздражались по любому поводу и никогда не производили впечатления счастливой пары. Капитан был старше Марии на 15 лет. Я до сих пор не могу понять, как им удалось официально оформить брак, поскольку брак со мной официально не был расторгнут. И вообще неясно, был ли их брак узаконен.

Капитан рыдал у меня в ногах и говорил: «Что же я наделал!». До сих пор я не понимаю, что он имел в виду. Возможно, он все-таки был влюблен в Мару, потом быстро остыл к ней, так же, как и ко мне, но не расстался с ней, так как два таких случая подряд привели бы к большому скандалу? Ведь тогда были другие времена, а Квислинг занимал большую должность и принадлежал к одному из самых уважаемых семейств в Норвегии. Помимо этого у Видкуна появились странности не только относительно личной жизни. Например, он стал интересоваться различной информацией, которая не имела никакого отношения к его работе, и это тоже выглядело нелепо: он вдруг начал изучать астрономию, биологию, физику, математику. Потому я не исключаю, что у него были какие-то психические проблемы. В нем всегда было что-то очень мрачное и роковое. Даже на фоне своих земляков, сдержанных и холодных норвежцев, он выделялся своей угрюмостью. Хотя я и была совсем юной, я чувствовала исходящую от него гнетущую ауру и даже что-то пугающее. А его лицо было до такой степени сдержанным и лишенным эмоций, что иногда напоминало маску с печальными и полными трагизма глазами. Уже тогда у меня мелькала мысль о его психическом нездоровье, а последующие поступки Видкуна заставили задуматься об этом еще больше. Мне не кажется нормальным, когда твой муж после совместного посещения Украины внезапно в вагоне поезда будничным тоном сообщает тебе, что хочет развестись, а после этого везет свою будущую жену в Норвегию, тебя оставляет во Франции, а сам уезжает на Балканы.

Когда я жила у своей тети в Париже, Квислинг уже давно находился снова в России. Он был против моего возвращения к маме и продолжал часто писать мне. Возможно, он хотел контролировать мою жизнь и быть в курсе всех моих дел. Когда я написала Квислингу, что собираюсь уехать в Китай, он одобрил эту идею, но настаивал, чтобы я оставалась норвежской подданной, а следовательно, его официальной женой. В Китае я познакомилась с прекрасным человеком Яковом Павловичем Рябиным, который сделал мне предложение. Я была в тупике и очень переживала, так как не могла официально развестись. Но Яков Павлович успокоил меня и все устроил: мы обвенчались в православной церкви, а поскольку в православной церкви я венчалась впервые, то первый брак аннулировали, и мне выдали другие соответствующие документы. Однако норвежское подданство все равно сохранилось за мной.

У меня был великолепный голос, и я неплохо преуспевала в балете, хотя мое образование в этом было мизерным. Но после замужества и переезда в Норвегию Видкун сказал, что я могу при желании спеть где-нибудь на приеме романс, но учиться для профессиональной сцены я не должна. Мой голос был подпорчен по глупости, когда я в жару на пляже обтирала себя льдом и клала лед в рот, после чего переболела ангиной. Но все же я могла бы неплохо петь. Однако мой муж говорил, что никогда не допустит, чтобы я выступала на каких-то подмостках под фамилией Квислинг. Этим он лишил меня хоть какой-то специальности, но когда расстался со мной, зная, что я не имею возможности зарабатывать, присылал мне мизерные деньги — 25 американских долларов в месяц. Позже я получала приглашение от Дягилева и от Рейнхардта. Последний хотел, чтобы я участвовала в постановке его знаменитой драмы «Чудо». Я хотела принять это приглашение, собрала вещи в поездку и проинформировала Квислинга телеграммой, но он категорически запретил мне это сделать. Однако впоследствии его запрет пошел мне на пользу: на Европу обрушилась война и горе, а я смогла спастись от этого, так как, убегая от бесконечного контроля своего экс-супруга, уехала со знакомыми в Китай.

Через некоторое время после моего возвращения из Парижа мы с тетей были вынуждены искать другую квартиру, так как наш хозяин собрался делать ремонт и попросил нас срочно съехать. У нас даже не было времени на поиски жилья. Но нам повезло, поскольку в это время у Софьи Павловны, тетиной приятельницы, не было квартирантов, и она предложила переехать к ней, пока мы не найдем себе что-то. Софья Павловна Фиглер происходила из рода очень богатых и знаменитых московских купцов. Она была вдовой, а ее единственная красавица-дочь жила в специальном заведении для душевнобольных, и надежды на ее излечение не было. Софья Павловна была очень милой и приятной в общении дамой. Они потеряли все, когда бежали с семьей из России, но совершенно неожиданно выяснилось, что у них есть шикарная вилла в Сен-Жан-Кап-Ферра, купленная за много лет до революции. Вилла находилась в респектабельном и очень красивом районе. По соседству жили многие известные люди, например, английский писатель Сомерсет Моэм. Все материалы для постройки виллы привозились из России. Одна из комнат особенно впечатляла — стены и мебель в ней были из настоящего уральского малахита. Содержание и лечение дочери требовало больших затрат, и Софья Павловна жила за счет сдачи в аренду виллы обеспеченным туристам. Тогда многие бежавшие из России богатые люди выжили только благодаря тому, что у них осталась недвижимость за границей. Мы переехали к ней втроем: я, тетя Женя и тетина знакомая Ольга Александровна Колосовская. Это была одна из самых шикарных вилл, которые мне приходилось когда-либо видеть. Чудесный сад спускался к морю. Однако внутри вилла оказалась темной, мрачной и какой-то нежилой. Тетя Женя очень нервничала по поводу нашего безденежья и поиска жилья. Было такое, что она просыпалась, делала кофе, готовила завтрак и будила меня. Я смотрела на часы и понимала, что сейчас только 3 часа ночи, а тетя Женя была уверена, что уже утро, раз она проснулась. На самом же деле она не могла спать от волнения.

Наконец мы нашли квартиру в новом домике на окраине Ниццы в не очень хорошем, но новом районе. Мне было тоскливо. Квартира была бедной, все окна выходили на другой такой же домик с квартирантами. Над нами жила известная балерина Мариинского театра, позже переименованного в Ленинградский государственный академический театр оперы и балета имени С. М. Кирова. С ней жил ее сын, Жорж Ган.

В Ницце было очень мало развлечений, поэтому основными были прогулки и чаепитие в гранд-отеле «Негреско» или в казино «Руль». «Негреско» — первоклассный отель, куда к 17:00 собирались пить чай и танцевать. Я читала, что он существует до сих пор. А ночью все ехали в казино «Руль», ужинали и играли в рулетку. Также мы ездили в Монте-Карло. У Макса Рейнхардта я познакомилась со многими людьми, которые часто приезжали в Ниццу, поэтому у меня было много знакомых. Денег у меня не было, поэтому я ездила развлекаться, только если меня приглашали. В Монте-Карло было запрещено играть в рулетку тем, кто не достиг 21 года. И хотя мне не было 19, но я была официально замужем, мне разрешали играть. Однажды я выиграла большую сумму, около 100 тыс. франков, но большую часть тут же проиграла. Я не умела обращаться с деньгами и не жаждала их, так как у меня никогда их не было. Сначала мы с мамой жили впроголодь на родине, потом мой муж не давал мне личных денег, а после расставания присылал мне копейки. Я очень редко покупала себе одежду. Лишь однажды купила бледно-розовое плиссированное платье в черные звезды, поскольку оно было уцененное: долго висело в витрине магазина и местами выгорело. Но мне не пришлось долго в нем покрасоваться. Когда я походила в нем несколько дней, ткань начала разлазиться по складкам — она не только выгорела, но и стала очень ветхой от длительного пребывания на солнце. Я как раз ехала в трамвае со своими друзьями-мальчишками, когда заметила это. И мы стали проводить по складкам пальцами сверху донизу и смеяться. Когда я пришла домой, тетя Женя даже испугалась, так как платье напоминало лохмотья. Других обновок я не могла себе позволить, ходила в том, что привезла с собой из Норвегии, где Квислинг купил мне немного одежды. Помню, что среди них был кожаный плащ. Тогда было модно, чтобы кожаные вещи выглядели старыми, поэтому я ставила на нем пятна кислой капустой, но плащ все равно выглядел шикарно. Я тогда мечтала о новых красивых туфлях. Иногда мне помогали экономить знакомые артисты: приводили меня в парикмахерскую, где их знали, и говорили, что я балерина из их театра — мне делали прическу очень дешево. Однажды моя знакомая помогла сделать шляпку, и мне все делали комплименты. Возможно, никто действительно не замечал, насколько я бедно одевалась, а может быть, не показывали вида. Несмотря на это, я часто нравилась людям, и скорее всего дело было в моей молодости. Иногда я даже замечала зависть со стороны других женщин, которые были одеты намного лучше меня.

Я переписывалась с мамой, и она была очень рада, что я живу с тетей — все-таки какая-то родная душа. Часто мне писал Квислинг.

Тетя Женя ничего не спрашивала из деликатности, но я сама рассказала ей о расставании с мужем. Она не стала лезть с советами, а пыталась помочь развеяться. Например, мы вставали на рассвете и шли на рынок в Старый город. Разнообразие рыбы и морепродуктов поражало, все было красивое и свежее. В Ницце был своеобразный климат: бывало, что в холодную погоду становилось жарко и душно. Эту жару приносил сирокко — ветер с песком из Африки. Летом же в Ниццу иногда приходил мистраль — северо-западный холодный ветер, от которого становилось зябко.

В нашем бедном районе было две шикарные виллы. Одна из них — напротив нашего дома. Она была окружена прекрасным огромным садом. На этой вилле жил Игорь Стравинский со своей первой семьей. Иногда я сталкивалась с ним в магазинчике, но знакомы мы не были. Когда Стравинский был дома, он все время играл на рояле, и звуки музыки были слышны у нас в квартире. Он наигрывал какие-то фрагменты, которые звучали очень негармонично и нас утомляли. Тогда он еще не был знаменитостью. Позже я побывала в Венеции на концерте симфонического оркестра, который состоял из знаменитых музыкантов, а дирижировал Тосканини. И тогда я впервые услышала цельные произведения Стравинского, которые он играл на рояле. Это было прекрасно. Второй раз я слышала Стравинского в гостях у Дягилева, он дирижировал. Они ставили «Царь Эдип». Музыка была новаторская и авангардная, поэтому критики разругали ее. Но я была в восторге, наверное, в силу своей молодости. Однажды у Дягилева за кулисами меня познакомили с Прокофьевым. В скором времени он уехал в Россию, и больше я никогда с ним не встречалась.

В Ницце была православная церковь. Эту церковь построил Александр II для княгини Юрьевской. Тетя Женя в церковь никогда не ходила, но у нее были русские приятельницы, которые регулярно посещали церковь, а после церкви заходили к тете в гости. Среди них была дама, которая жила у дочки в Италии. Граница Италии находилась недалеко от Ниццы, и по воскресеньям она приезжала в церковь, так как в ее городе православной церкви не было. Также среди приятельниц тети была мадам Коростовец, и когда я уехала в Китай, случайно познакомилась там с ее сыном и невесткой и очень подружилась с ними. Заезжала на чай после церкви жена адмирала Макарова, который погиб в Русско-японской войне. С тетиными приятельницами часто приходили их дочери или внучки моего возраста, и мы с удовольствием общались. Все эмигранты, как и мы, были очень бедными, и лишь одна семья из этого круга имела деньги. Это были Сатуровы. У них остались поместья с прислугой в Париже, куда они со временем уехали. Их сына звали Арсений, мы с ним дружили.

Когда мои молодые друзья разъезжались на учебу, мы переписывались, а летом все собирались в Ницце. Дни напролет мы проводили на пляже. Пляж в Ницце был в ужасном состоянии: каменистый и без песка. Вода была теплая и чистая, но раз в месяц туда спускали канализацию, и она на время становилась грязной. Но мы были молоды и не обращали на это внимания, просто не купались те несколько дней, пока вода не становилась снова чистой. Иногда мы плавали далеко в море на досках, не замечая сеток, которые защищали прибрежную зону от акул. Мы наблюдали за рыбами, ловили креветок и варили из них суп. К супу иногда покупали у уличных торговцев пирог и лук. У меня было много поклонников, но они не могли повести меня в ресторан, зато часто помогали мне и тете Жене по хозяйству. Время, общение и Ницца шли мне на пользу, я стала веселой и спокойной.

Я ничем не могла помочь маме и очень переживала по этому поводу. Когда я ей писала об этом, она отвечала, чтобы я и не думала об этом, так как она достаточно зарабатывает. Кажется, она делала искусственные цветы и продавала их.

Однажды к нам приехала тетя Катя — сестра тети Жени. Послереволюционный и послевоенный раздел Европы привел к полному разорению семьи тети Кати, однако у нее остались какие-то нефтеносные земли в Румынии. Тете Кате было больше шестидесяти лет, она никогда не была замужем. Она всегда выглядела опрятно, с аккуратной прической. У нее были светлые и очень умные глаза. Тетя Катя пережила погромы в Кишиневе и с тех пор до ужаса боялась людей в форме, которая хоть немного напоминала полицейскую. Тетя Катя в основном проводила время на кухне: готовила и курила крепкие сигареты «Капрал». Иногда я приходила и клала голову к ней на колени, а она гладила мои волосы, и мы разговаривали. Тетя Катя отговаривала меня ходить на свидания. Она говорила:

— Ты еще совсем ребенок, сиди дома.

— Не забывайте, что я замужем, — отвечала я. — А вы никогда не были замужем и ничего об этом не знаете.

— Ты думаешь, что я не жила с мужчинами и не знаю их? Ошибаешься. Я жила с мужчинами всю свою жизнь: с отцом и тремя братьями, поэтому все о них знаю. Братьев я вырастила.

И переубедить ее было невозможно. Позже она рассказала, что у нее был жених, которого она безумно любила. Но он ушел на войну с Турцией и там погиб, а тетя Катя так и не вышла замуж. Она обожала свою семью, особенно тетю Женю. Тетя Женя была замечательным человеком, добрым и открытым. Она светилась доброжелательностью и всегда умела уладить любые неприятности. Я больше никогда не встречала таких людей, и с теплотой вспоминаю те 4 года, которые я прожила с ней.

У тети Жени была квартирантка Ольга Александровна Колосовская. Она была богатой, интеллигентной и неплохой женщиной, но очень капризной, и иногда разговаривала с тетей очень грубо. А тетя Женя всегда говорила в таких случаях: «Я ее не виню, может быть, у нее неприятности или она себя плохо чувствует». Тетя никогда не судила людей. Мне она могла выразить неудовольствие, если я, например, шла на встречу с каким-то новым поклонником или красила губы. Тетю Женю все очень любили, у нее было много приятелей и друзей. Среди них были абсолютно разные люди по социальному статусу и материальному положению, но тетя ко всем относилась одинаково. Однажды одна знакомая даже попросила тетю взять на перевоспитание свою юную дочь, с которой не могла справиться. Девушка была избалована, но мы с ней подружились. У нее была модная стрижка и шикарные наряды. Мы делали вид, что ложимся спать, а когда тетя засыпала, одевались и убегали в ресторан на танцы. А утром возвращались до того, как тетя Женя проснется. Бывало, мы не успевали раздеться, и тетя спрашивала: «Что это вы так рано встали?».

Как-то я зашла в книжный магазин Поволоцкого, который издавал русские книги. Это был очень большой и знаменитый магазин в Париже. Там я познакомилась с Поволоцким, и он влюбился в меня, как сам говорил, с первого взгляда. Мне было очень интересно с ним общаться, так как он знал массу знаменитостей, например, Есенина и Айседору Дункан, белого эмигранта и поэта Сашу Черного. Каждый день Поволоцкий возил меня в рестораны завтракать. Помню ресторан «Рейн-Педо», где собирались известные люди и завсегдатаи. Туда было очень сложно попасть, и около полутора часов мы ожидали свой заказ. Мы завтракали вдвоем, а со знаменитостями он знакомил меня у себя в издательстве. Так я познакомилась со многими русскими писателями, которых читала еще в раннем детстве: Куприн, Осоргин, Зайцев, а также с более современными писателями. Кроме того, Поволоцкий дарил мне книги, причем с автографами авторов. Это были очень ценные подарки для меня, и я даже увезла их с собой в Китай. Часть со временем потерялась, часть мне не вернули после прочтения знакомые.

Вскоре начались неприятности с Поволоцким. Он приехал в Ниццу, чтобы повидаться со мной. Наш общий знакомый Саша говорил мне: «Зачем он тебе нужен? Ему за сорок и он женат!». В конце концов Поволоцкий пришел и познакомился с моей тетей. Оказалось, что жена его любит, она узнала обо мне и передала мне письмо, наполненное болью. Она писала, что знает — ее муж полюбил меня, а она очень страдает, и хотела бы встретиться и поговорить. Я ей ответила, что не вижу темы для разговора, так как ее муж приехал по собственной инициативе, я его не звала. В ответ она прислала телеграмму, что едет в Ниццу. Когда я сказала об этом Поволоцкому, он сразу же уехал в Париж, чтобы ее остановить. Тетя недоумевала, я пыталась скрывать суть этой истории от нее и говорила, что это просто мои знакомые, у которых проблемы в браке, и они хотят со мной посоветоваться. Жена Поволоцкого, Элен, все же приехала, и в результате мы с ней подружились. Мы много гуляли вместе, она успокоилась и уехала. Однако после ее отъезда Поволоцкий снова приехал. Он говорил, что не может без меня и решительно настроен развестись с женой. Я сказала, что это невозможно. Но он уговорил меня просто пообщаться еще какое-то время. Мы ездили на автомобиле на природу и устраивали пикники, а также ходили в рестораны на побережье. До сих пор я помню острый суп с рыбой и морепродуктами в «Ла Круагде», который у всех вызывал восторг, а мне от него стало плохо. Однако в эти прогулки я стала звать с нами Сашу.

Затем Поволоцкий опять уехал, и снова приехала Элен. Она рыдала, я ее успокаивала. Они прожили вместе 25 лет, и я очень ей сопереживала. В конце концов я очень резко объяснилась с Поволоцким, и их приезды прекратились. Но он стал писать, что готов помочь, если мне что-либо нужно. Он знал о моем тяжелом материальном положении.

Поволоцкий советовал мне уехать и устраивать свою жизнь. Я решила, что это правильней всего. Он написал письмо Видкуну, в котором пытался убедить его, что для меня лучше уехать в США, где больше возможностей учиться и работать. Поволоцкий представился моим другом, сказал, что заботится о моем благосостоянии. Насколько я помню, капитан ответил ему, что очень хотел бы поспособствовать моему отъезду в Америку. Также он выражал благодарность Поволоцкому за то, что такой занятой и уважаемый человек проявил интерес к моей судьбе. Я думаю, что эти письма должны сохраниться в архивах Поволоцкого.

Однако в консульстве США выяснилось, что поскольку я официально замужем, а уехать хочу одна, то должна предоставить письменное разрешение от мужа. На основании этого в визе мне было отказано, и я уехала из Парижа назад к тете в Ниццу. Теперь я понимаю, почему он не захотел помочь мне хотя бы тем, чтобы поехать со мной в Америку и вернуться. Ведь в то время они с Марой жили в России, и даже если бы он выразил такое желание, она ни за что ему не разрешила бы.

К тете Жене в гости приходила одна приятельница. Она была дочерью очень богатого купца, который в свое время бежал за границу. Он торговал рогожей, золотистой рогожей, которую использовали для упаковки подарков и декораций. Ему повезло: когда он бежал за границу, по случайности несколько его судов с рогожей пришли в Лондон и не успели вернуться в Россию. Благодаря этому он стал богатым человеком и в чужой стране, куда приехал без ничего. У него также была вилла в Сен-Жан-Кап-Ферра, где он жил со своей дочерью и внуком Андреем Гордеевым. Второй его внук жил в Китае. Когда мы познакомились, Андрей в меня влюбился, и мы много времени проводили вместе — он даже составлял нам компанию в поиске квартиры. Андрей и его мать, моя тезка, Александра Андреевна, которой было сложно уживаться с авторитарным и скупым отцом, решили уехать в Китай ко второму сыну Александры Андреевны. После этого Андрей сказал, что хочет на мне жениться, и предложил уехать с ним в Китай. Конечно, я объяснила, что выйти замуж не могу, так как официально не разведена. Но мы называли друг друга женихом и невестой, и даже встречая знакомых на улице, я представляла Андрея как своего жениха. Но однажды я задумалась, что поступаю нехорошо. Андрей был интересным молодым человеком, у которого были все шансы жениться и создать семью, а я этого ему дать не смогла бы. Поэтому я с ним объяснилась, но он посоветовал все же поехать с ним в Китай, чтобы я могла начать новую жизнь.

Мне хотелось бы рассказать о человеке необычайно высоких моральных качеств. Когда я вижу где-нибудь изображения рыцарей в доспехах, то всегда вспоминаю Фермиана. Как я узнала позже, он происходил из рода графов де Фермиан. Де Фермиан — это старинный итальянский род. Мой друг был родом из старинного города Таормины, который находился на восточном побережье Сицилии. Фермиан был похож на австрийца: высокий, сухощавый, с утонченными чертами лица и очень белой кожей. В нем было какое-то старинное благородство. Фермиан был прекрасно воспитан и галантен, в нем чувствовалась культура древнего рода. Мы познакомились у Рейнхардта в Венеции, и Фермиан стал за мной ухаживать. У него не было семьи, он был художником. Но я думаю, что существовал он на средства, полученные по наследству, поскольку жил слишком роскошно для художника. У него был дом в Венеции, куда он всегда нас приглашал. Но при этом в нем был какой-то аскетизм и что-то монашеское. Фермиан относился ко мне с необычайным трепетом и лелеял меня, как хрустальную вазу. Вскоре я уехала к тете в Ниццу, но забыла дать ему свой адрес. И вот однажды ранней весной он приехал в Ниццу и сам разыскал меня. Это было на Пасху, и тетя стала угощать его творожной пасхой и куличом. Пасху тетя делала сама, а кулич принесли гости. Мы рассказывали Фермиану об этом празднике и его традициях. Тогда произошел неприятный эпизод — он сильно подавился куличом, и мы долго хлопали его по спине и приводили в чувства. Однако этот эпизод не стал преградой для нашего общения, и он стал приглашать меня на прогулки и в гости. У нас оказалась масса общих знакомых, например, музыкант Саша Вотиченко, который играл на тимпане. На тимпане традиционно играют венгры и цыгане, а Саша играл на нем классику: Баха, Глинку, Куперена. По средам мы посещали его музыкальные вечера, где бывали известные музыканты. Рубинштейн бесподобно играл на рояле. У Саши был аккомпаниатор Роже Галлэн, ученик Ванды Ландовской. Кроме этого, у Саши была очаровательная жена, американка Долли, и замечательный сын Тарас.

Во время одного из приездов Фермиана в Ниццу у него в гостях я познакомилась с претендентом на испанский престол — Доном Хайме Бурбоном. Ему было около пятидесяти, он был очень воспитанный и спокойный и рассказывал о своем роде Бурбонов и теперешнем испанском монархе Альфонсе XIII, который не имел права находиться на престоле.

Когда я уезжала второй раз с Кислингом из России, знакомая дала мне адрес своей кузины Маруси, которая жила в Ницце, и попросила передать ей письмо. Однажды я отправилась к ней в гости. Она была замужем за французом и жила в холодном буржуазном окружении. В их доме были закрыты жалюзи, чтобы солнце не проникало в комнаты и не портило мебель и текстиль. У Маруси был сын лет пяти. Вопреки привычкам своего мужа, Маруся иногда открывала окна. Она была очень веселая и милая. Прочитав письмо, Маруся загрустила, так как из него узнала, что ее сестры живут очень бедно, а она ничем не может им помочь — в те времена нельзя было отправлять посылки в СССР. Мы с Марусей очень сблизились. Ее муж был, кажется, коммивояжером и часто находился в разъездах. Когда он приезжал, начинались проблемы, поскольку он приставал ко мне. Но Маруся просила меня не обращать на это внимания и говорила, что он так вел себя со всеми ее подругами. Однако мне было неприятно, и мы старались видеться в его отсутствие. У Маруси была старшая сестра, княгиня Вера Волконская, которая была разведена со своим мужем. Она была больна туберкулезом. Вера привлекала мужчин и имела массу поклонников. Двое из них, испанец и русский, предлагали ей выйти замуж. Она говорила, что не может определиться, а в это время умело использовала их.

Иногда я ездила в Париж на свои скромные средства. Я жила с компанией молодых знакомых на Монпарнасе и ходила в кафе, описанные такими знаменитостями, как Хемингуэй: «Ротонда», «Дё Маго» и другие. Я также общалась с членами балетных трупп. В Париже я редко могла пробыть дольше двух недель из-за стесненности в средствах и вынуждена была возвращаться в Ниццу.

Однажды в поезде до Леона в вагоне-ресторане я познакомилась с известным художником-маринистом. Сейчас я не могу вспомнить его фамилию. Когда поезд сделал длительную остановку в Лионе, мы отправились смотреть город. Он показал мне какой-то знаменитый памятник и пригласил меня в кафе. Позже мы встречались с ним в Ницце.

Я дружила с Женей Миклушевской. Женя была замужем за производителем шоколада «Маниер». Ее брат, белый офицер, пытался за мной ухаживать и присылал глупые телеграммы в Ниццу, например такие: «В 12 часов 5 минут приезжаю на Trava Bleu». Я была знакома с Лифарем. Он был молодой и очень красивый мужчина. Хорошо знала балерину Ольгу Хохлову, жену Пикассо. Меня всегда хорошо принимали в компаниях, все восхищались моим умением вести себя и поддерживать разговор.

Заметки Кирстен Сивер

До конца своей жизни Александра очень спокойно относилась к деньгам, однако ей было тяжело в том материальном положении, в которое она попала после разлуки с Квислингом. Те деньги, что Квислинг дал ей в Осло, закончились, а он не сдержал своего обещания о регулярных денежных переводах. За вторую половину 1924 года он не прислал ей ни копейки, а в 1925 году она получила всего 3 перевода от мужа. 24 июня 1926 года Квислинг прислал Александре 50 долларов. Согласно записям Квислинга, в это время он посылал деньги Марии Пасешниковой в разных валютах: 200 долларов, 3905 норвежских крон и 195 фунтов стерлингов. Кроме того, четыре раза по 100 рублей передавал матери Марии, когда ездил в Россию.

Александра же имела только крышу над головой благодаря тете. К счастью, хотя тетя Женя не была богатой, у нее были состоятельные и влиятельные друзья, которые хотели помочь Александре найти работу, учитывая ее способности и французское законодательство относительно ограничений на оплачиваемую работу. Для Александры это означало возможность карьеры балерины.

Вскоре после ее приезда в Ниццу (осенью 1924 года) балерины, которые часто бывали у тети Жени, взяли Александру с собой в Париж, чтобы познакомить ее с Нижинским. Через некоторое время в Париже ее представили Дягилеву, который узнал, кто были ее русские преподаватели и где она танцевала. Увидев, как она танцует, он направил ее в Милан для экспресс-обучения под руководством знаменитого Энрико Чеккетти. Она жила в доме Чеккетти и занималась в его студии по пять-шесть часов ежедневно, пока он не сказал: «Ты готова. Возвращайся в Париж!».

На банкете по поводу возвращения Александры в Париж, устроенном ее друзьями, один из гостей сделал ей комплимент, сказав: «Все женщины будут твоими врагами. Будь осторожна во всем, что говоришь. Не доверяй никому и не критикуй никого». Осторожность и сдержанность и до этого были свойственны Александре после тех политических и личных предательств, которые она пережила, но совет друга все же оставил свой след. Меньше всего тогда она хотела внимания мужчин, если оно могло повлечь за собой ревность женщин и создать дополнительные трудности в ее и без того нелегкой жизненной ситуации. Она выбирала друзей с осторожностью и была благодарна судьбе за дружбу с такими людьми, как граф Фермиан и его окружение.

Дягилев пригласил ее в свою труппу, и Александра много занималась в его студии и выступала на сцене: танцевала в постановке под «Норвежский танец» Грига, а также в других постановках.

Зная мнение Квислинга о карьере на сцене, она пользовалась сценическим именем, но опасалась, что он все-таки узнает об этом из французских газет, которые публиковали рецензии. Когда она с гордостью написала Квислингу, что знаменитый танцовщик Волынин, партнер Анны Павловой, предложил Александре быть его партнершей, Квислинг прислал гневное письмо, запрещая ей это. Уже после Второй мировой войны Александра узнала, что в то время Квислинг и Мария представлялись всем мужем и женой. Поэтому вполне возможно, что дело было не в консервативных взглядах Квислинга относительно профессии балерины. Скорее всего он боялся разглашения в прессе информации о браке с Александрой.

Гораздо позже она узнала из записной книжки Квислинга за 1925 год, что с 30 октября по 7 ноября того года он находился в Париже, но ничего ей об этом не сообщил. Он также не воспользовался возможностью повидать Александру в 1926 году, хотя в его записной книжке было написано, что 16 марта он ехал на неделю в Париж. С 12 по 26 мая он вновь был в Париже после поездки в Москву, опять же не связавшись с Александрой[140]. Александра во время своего пребывания во Франции никогда не знала, где находится Квислинг. Он просил писать ему заказные письма на адрес дипломатической миссии в Хельсинки.

Можно предположить, что на момент, когда Волынин сделал ей предложение о сотрудничестве, а Квислинг высказался категорически против, Александра еще надеялась на примирение с мужем. Ее гнев и отчаянье еще не достигли того предела, который наступил через несколько лет и позволил обрести свободу. Александра приняла тяжелое решение и прекратила свою балетную карьеру.

Даже одного этого примера достаточно, чтобы понять, насколько Александра боялась публичности. Танцовщица Айседора Дункан, которая скромно жила в Ницце с 1925 года, погибла 14 сентября 1928 года по пути на вечеринку. Александра была неофициальной хозяйкой этой вечеринки. Дункан была задушена длинным шарфом, который попал в колесо ее открытой машины. Когда прибыла французская полиция и стала искать свидетелей, Александра незаметно ушла, опасаясь неизбежной огласки в связи со смертью такого известного человека.

Боязнь Александры столкнуться с людьми, знающими о ее связи с Квислингом, заставляла избегать общения с кем-либо из пансиона мадам Глайз Здесь играло роль не только обещание не привлекать внимание людей, данное мужу. Александра и сама не хотела чем-либо напоминать себе о тяжелых событиях 1923–1924 годов. Теперь у нее был другой круг общения, и она проводила время в другом районе Парижа, который находился далеко от бульвара Распай. Потому Александра не опасалась встретиться с кем-либо из своей прошлой жизни. Она никогда не думала о Марии и никогда не встречала ее, несмотря на то, что, по ее рассказам, Мария провела большую часть тех трех с половиной лет в Париже и в Нормандии, пока Квислинг был в России.

Александра так никогда и не узнала, Квислинг или кто-то другой нанял господина Каминского, чтобы следить за ее жизнью во время первого года их разлуки. За несколько лет до своей смерти Александра видела копию записной книжки Квислинга за 1925 год, где он записал адрес ее матери (Ирины Теодоровны Ворониной) в Ялте, датчанина Хермода Ланнунга и матери Марии (Натальи Пасешниковой) в Харькове. На следующей странице был записан парижский адрес господина Каминского. Кроме того, в среду 1 июля во время пребывания в Армении Квислинг сделал запись о назначенной на 9:30 утра встрече с Каминским[141].

Эта же записная книжка свидетельствует, что 27 октября Квислинг выехал в Армению по новому заданию Нансена. Он прибыл в Париж, откуда написал Нансену, что задержится там на три-четыре дня в связи с затруднениями в получении российской визы, а также потому, что должен дождаться приезда некоего господина Киндера[142]. Имея достаточно времени для встречи с Александрой, он не сделал попытки повидаться с ней. Квислинг и Мария, очевидно, были вместе в Париже, так как 3 ноября Мария написала в его записной книжке поздравления с Рождеством и Новым годом. Квислинг получал письма от Александры, где бы он ни был, через миссию в Хельсинки, чтобы контролировать ее.

Какое-то время Александра верила в возможность изменений к лучшему, несмотря на отказ от карьеры балерины. Венецианское имение ее друга графа де Фермиана было местом встречи музыкантов и художников. На устроенном графом бале-маскараде Александра получила первый приз за пантомиму «Механическая кукла». На этом же мероприятии присутствовал известный режиссер и драматург Макс Рейнхардт. После выступления Александры он пригласил ее на платные роли в нескольких пантомимах, а впоследствии на главную роль в своем спектакле «Чудо». Ссылаясь на то, что ей необходимо обсудить это с тетей, она вернулась в Ниццу, а Рейнхардт продолжал настаивать на своем предложении.

Совсем без денег, огорченная вынужденным отказом от балетной карьеры, она все-таки приняла предложение Рейнхардта. Затем Александра написала Квислингу, объяснила свои обстоятельства и уведомила о своем согласии участвовать в гастролях труппы Рейнхардта. Она знала, что Квислинг любит театр, и думала, что профессию актера ее муж сочтет более уважаемой, чем профессию балерины. Но Александра заблуждалась. Квислинг обрушил на нее такую ярость, что ей пришлось отказаться от роли в последнюю минуту.

Александра очень горевала из-за потери возможности иметь хорошо оплачиваемую и уважаемую актерскую профессию. Она расстроилась еще больше, когда у нее возникли проблемы со здоровьем: в связи с перегрузками на балетных занятиях и перенесенным в детстве ревматизмом ее стало беспокоить сердце. Когда врач сообщил ей об этом, Александра стала брать уроки пения. Тетя Женя поощряла талантливую племянницу, считая, что она могла бы с успехом повторить карьеру тетиной сестры. Тетя и ее друзья нашли отличных преподавателей для Александры, и теперь Рейнхардт хотел, чтобы Александра выступала у него и как актриса, и как певица.

Вряд ли здоровье Александры было настолько слабым, чтобы не позволить ей работать у Рейнхардта. Однако ему она сказала, что физически слаба для образа жизни гастролирующей актрисы и предпочитает более спокойную жизнь. Она не решилась открыть истинную причину ее отказа от роли в спектакле «Чудо» и от гастролей (категорический запрет Квислинга), так как боялась возможной огласки.

Александра не теряла надежды использовать свой музыкальный талант для улучшения своего материального положения, но хотела осуществить это другим, менее публичным способом, чем выступления у Рейнхардта. Но в один жаркий летний день, отдыхая со своими друзьями на пляже в Ницце, Александра подержала во рту несколько кусочков льда. За эти несколько минут она навсегда испортила свои голосовые связки.

Оптимизм Александры помогал ей переносить любые жизненные сложности. Она не теряла решимости и пыталась зарабатывать. Живя в Ницце, она много времени проводила в Париже, где вычитывала рукописи у известного издателя Поволоцкого. Эта работа очень нравилась Александре, а ее литературные познания позволяли хорошо с этим справляться. Также она все больше занималась живописью, к чему ее приобщил граф де Фермиан и его друзья.

Как подруга первой жены Пабло Пикассо, Ольги Хохловой, Александра имела возможность общаться с великим художником в Ницце. Он не только написал несколько ее портретов (много лет спустя она видела по телевидению один из них на аукционе), но также признал ее художественный талант и давал ей уроки. Со временем увлечение живописью превратилось в источник дохода. В последующие годы она выставляла свои работы в нескольких больших городах, включая Париж, а когда после Второй мировой войны поселилась в Калифорнии, стала одним из основателей авторитетного клуба искусств в Пало-Альто.

Дружба с актерами театра и балета, художниками и музыкантами делали жизнь Александры интересной и насыщенной, но воспоминания о пережитых личных драмах не покидали ее. В ней таилась скрытая грусть, которую разглядел граф де Фермиан, и это отобразилось на написанном им портрете Александры.

Воспоминания Александры свидетельствуют, что во Франции она дарила массу позитивных эмоций и энергии своим друзьям. А ведь все это она готова была отдавать своей семье. Поскольку она продолжала считать себя замужней, то давала понять своим многочисленным поклонникам, что может предложить только дружбу. Обычно они это принимали, включая молодого пианиста Артура Рубинштейна, который в то время жил в Париже в такой же бедности, как Александра и многие другие артисты из ее окружения.

Рассказ Александры

Я опять стала заниматься с Волыниным, который очень хотел со мной танцевать. Он был уже не молод, но еще выступал и поддерживал себя в форме, так как был партнером Павловой. Павлова умерла неожиданно, и тогда он открыл школу и всегда выбирал себе партнерш среди учеников. Но я и думать об этом не могла, ведь Видкун постоянно писал мне: «Не смей выступать».

У меня были старые балетные связи и знакомства, я знала Дягилева. Я ходила на балет и в театр, где меня познакомили с Эльзой Триоле. Она была из тех людей, которые жили за границей, но поддерживали связь с Россией, в отличие от белых эмигрантов. Тогда я не понимала, что общение с такими людьми было опасным, и мы с Эльзой очень подружились. Она была начинающей писательницей, очень остроумной, рассказывала массу интересных историй. У Эльзы были знакомства в посольстве СССР, она бывала на посольских приемах. Иногда Эльза говорила о матери, которая работала в советском торгпредстве в Лондоне.

Заметки Кирстен Сивер

За исключением тети Жени в Ницце, рядом с Александрой не было никого из родственников. Она постоянно беспокоилась о своей матери в Крыму и очень хотела уехать к ней в Россию, но Квислинг был против этого. Он отказывал ей в разрешении вернуться на родину даже после известий о сильном землетрясении в Крыму, разрушившем дом матери Александры. Она совершенно не понимала Квислинга, так как это полностью освободило бы его от ответственности за нее во Франции. Единственное, чем Александра объясняла его позицию — возможное отсутствие средств у него для покупки ей билета, поскольку он продолжал уменьшать количество пересылаемых ей денег.

Прочитав через много лет заметки в записной книжке Квислинга за 1927 год, Александра вспомнила, что он выслал ей 50 долларов для эмиграции в США 15 февраля этого года. Продолжая верить в его добрые намерения, она разрешила ему через друзей начать процесс для получения визы. Но эта затея провалилась, когда эмиграционные власти США узнали, что капитан Квислинг не намеревался ехать со своей женой. Он также, очевидно, не хотел дать Александре возможность связаться с Арни или с кем-либо другим из его родственников в США. После этих 50 долларов она не получала от Квислинга ни копейки до конца года.

Александра не знала, что в то время Квислинг проводил большую часть времени в Москве, иногда один, иногда с Марией. Позже Мария рассказывала, что в Москве в 1928–1929 годах они приобрели много картин, серебра, антиквариата, посуды, мебели и других дорогостоящих вещей. Однако она преувеличила. По фотографиям, сделанным в доме Марии в 1980 году после ее смерти, а также в списках, переданных согласно завещанию суду в Осло, Александра узнала многие из вещей, которые она покупала еще в 1923 году и которые привезла с собой.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.