16
16
Целый месяц находился штаб отряда вдали от Булева болота. Все было — и заметенные снегами дороги, и схватки с врагом, и голод, и цинга, и неуютные ночлеги возле костров, когда один бок греется, а другой коченеет...
Дней десять мы находились на базе отряда Козлова. Самого Василия Ивановича Козлова не встретили: куда-то уезжал.
Здесь подкормились, отоспались, подлатали одежду и обувь.
А в начале марта оставленный на Булевом болоте сержант Петрунин передал по рации:
«Немцы отводят свои части, оттягивают полицаев. Облава закончилась».
Наступило время вернуться в свой район действий.
Близилась весна, мы опасались распутицы.
— Сани бросать надо, — говорили бойцы. — Куда на санях?
И мы бросили сани, отбили у полицаев и немцев брички, стали грузиться вновь.
Прошло неполных восемь месяцев, как я спустился на парашюте в район безвестного Булева болота, но какими
[167]
же родными и дорогими показались мне его мхи и сосны после недолгой разлуки!
Уже хозяйничал март. Зима в Белоруссии вообще не жестока, а весна не запаздывает и приходит раньше, чем в центральных областях страны. Уже хлюпало под ногами, уже проглядывала на каждом бугорке пожелтевшая, белесая трава, уже лоснилась земля на полях.
Первые объятия на заставах с бойцами Петрунина, первые рассказы о пережитом...
Моя землянка была цела. Нетронутой осталась и землянка радиоузла.
Бойцы распрягали коней, тащили пожитки и снаряжение, и каждый, похоже, ощущал то же, что и я: вот вернулись домой, надо поскорее устроиться.
Из рассказов Петрунина узнали, что немцы и полицаи спалили все деревни в нашем районе.
— А люди?
— Люди в лесу пересидели, теперь на пепелища выбрались.
— Где же они там живут?
— Э, товарищ майор... В золе роются, словно прошлое счастье ищут. Кто где прилепился. Большинство — в землянках горюет.
— Едят что?
— Да какое — едят... Кору трут. Мороженый картофель собирают.
— А вы как устраиваетесь?
— Экономили с продуктами. Ну и на дороги посылали ребят. Пощупали фрицев...
На следующий день пришел Ильюк. Наш «комендант» выглядел крепким, но глаза у него запали и смотрели тревожно.
— Что будем делать, Илья Васильевич?
— Об этом и я вас спросить хотел, товарищ командир. Плохо... Сейчас уже народ голодает. А дальше и не знаю, как будет... Начисто без хлеба остались.
— Сеять надо.
— Оно, конечно, сеять... Да как? Зерна нет, лошадей нет, инвентарь — и то поискать придется. Гитлерюги все ломали и жгли.
— Илья Васильевич, милый, что вам, что нам без хлеба — крышка. Будем вместе мозгами раскидывать... Лошадей совсем нет?
— Совсем нету, товарищ майор.
[168]
— Ладно. Лошадей дадим своих, из отряда. Всех забирай. Но гляди по совести распредели между деревнями, как при колхозе.
— Да как же иначе?! — обрадовался Пришкель. — Не сомневайтесь! Тут ладно сделаем!.. Вот спасибо, товарищ майор! Вот спасибо!
— Ну за что ты меня благодаришь, Илья Васильевич? Общая печаль у нас... Ты скажи, с семенами как устроить?
— Пошарим. Непременно что-нибудь наскребем!
— Что-нибудь — не выход из положения. Сеять так сеять. Может, тебе известно, куда немцы семена свозили? Разузнай. Отобьем.
— Выясню, выясню... Да вот еще бы, коли уж отбивать...
— Что же еще?
— Да коровенок бы отбить, товарищ майор! Фашисты чертовы много, говорят, скота согнали в местечки. В Житковичи, сказывают, да в Микашевичи, в Лельчицы... Отбить бы коров!
— Дай срок, отобьем. Еще чего?
— Если инвентарь попадется...
— Будет инвентарь!
Илья Васильевич Пришкель стал нашим уполномоченным по заготовкам. Сообщив крестьянам, что партизаны отдают всех лошадей, чтобы провести весенний сев, он подбодрил людей. Где-то наскребли по деревням первые пуды семян, раздобыли пару плугов, бороны, смастерили сохи.
Мы подготовили партизан, чтобы направить их под Житковичи, Микашевичи, Лельчицы.
Действительно, близ этих местечек немцы собрали большое количество крупного рогатого скота, предназначенного для отправки в Германию.
Где по договоренности со сторожами, а где с применением оружия партизаны захватили и угнали в леса несколько сот коров и быков. Заодно прихватывали и свиней.
Долго ли, коротко ли, но уже в марте мы раздали семьям погорельцев коров и свиней, а оставшееся поголовье пригнали в лес, на «собственную МТФ».
Неподалеку от центральной базы и устроили эту МТФ на сорок коров.
Пасли наше стадо сыновья Матрены Мацкевич и прибившегося к отряду портного Штаркмана. Кстати сказать,
[169]
портной был мастер на все руки. Он шил партизанам белье из парашютного шелка, а из брезента парашютных мешков — куртки и брюки...
Как только начался сев, стали приходить вести о нападениях на крестьян фашистских молодчиков и полицаев. Не сумев уничтожить партизан, не сумев перебить местных жителей, бандиты решили хотя бы помешать полевым работам.
Нападали фашисты и полицаи мелкими группами. Убив несколько крестьян, исчезали.
Дорого заплатили нам фашисты за бандитские налеты!
Мы устроили засады и в два дня уничтожили около пятнадцати мерзавцев. Затем оставили на всех дорогах, ведущих в партизанский район, надежное прикрытие. Этого оказалось достаточно. Напоровшись несколько раз на пулеметы, немцы прекратили налеты.
— Как дела, Илья Васильевич? — спрашивал я Пришкеля.
— Хорошо, товарищ майор! — радостно улыбался он. — С хлебом будем! Ребятишки поправляются на молочке-то! — И, посерьезнев, советовал: — Масло надо бить, товарищ майор. Народу в отряде, гляжу, прибавляется, а каждого кормить требуется...
Совет приняли, научились пахтать масло, перетапливали его, сливали в бочки, сделанные местными бочарами, и прятали эти бочки в надежных местах.
Люди за зиму изголодались. Но мало-помалу исхудавшие, бледные лица товарищей округлялись, снова играли румянцем.
У больных цингой перестали кровоточить и зудеть десны, укрепились зубы.
Начали прилетать с Большой земли самолеты. В брезентовых мешках — новенькие, густо смазанные автоматы, ящики тола, патроны, медикаменты, батареи к рациям, газеты и журналы, все то, чего мы так долго ждали и получили наконец в избытке.
Чувствовалось — лето сорок третьего года будет особым. Верилось — наступать этим летом будем мы.
Никто уже не именовал нашу часть отрядом. Нас называли соединением. И справедливо.
К весне сорок третьего года в состав соединения входили две бригады — Каплуна и Бринского — и четыре отряда — Сураева, Цыганова, Садовского и Картухина.
[170]
Бригада Бринского, разросшаяся за счет местных партизан, орудовала под Сарнами, Ковелем, Кобрином и Владимиром-Волынским. Главным объектом ее действий являлись город Ковель и его железнодорожный узел. Основные диверсии проводились на линиях Брест — Гомель и Брест — Ковель.
Разведгруппа Бринского, проникнув в Ковель и другие города и местечки, «обслуживала» железную дорогу и ковельский гарнизон.
Бригада Каплуна базировалась в районе Столин — Высоцк. Многочисленная по составу, она занималась в основном диверсионной работой на линии Сарны — Лунинец. Если не хватало взрывчатки, Каплун выводил партизан на тамошние высокие железнодорожные насыпи, сбивал немецкую охрану, выворачивал за ночь десятки метров рельсов и топил их в болоте.
Немецко-фашистская армия не могла отказаться от дороги Сарны — Лунинец. Поэтому каждое утро полицаи и солдаты частей СД сгоняли местное население на ремонт путей.
Подчиняясь силе оружия, крестьяне выходили на работу. Но, пошучивая, говорили партизанам:
— Вы не сомневайтесь, дневная смена работает куда хуже, чем ночная!
Действительно, за день крестьяне никогда не исправляли то, что повреждали партизаны. А ночью Каплун вновь приводил своих людей...
К сожалению, разведгруппы бригад поначалу ограничивались лишь регистрацией проходивших железнодорожных составов противника и отдельными сведениями по гарнизонам ближайших городов. Сказывалась неопытность в разведывательной работе самого Каплуна и отсутствие у него помощника по разведке.
Отряд Цыганова обосновался в памятных мне местах, на бывшей базе отряда Бринского возле озера Выгоновского. Партизаны держали под непрерывным воздействием магистрали Брест — Барановичи, Барановичи — Волковыск, Барановичи — Лунинец и надежно просматривали города Барановичи, Бытень и Ганцевичи.
У Цыганова с разведкой обстояло, пожалуй, лучше всего: обученные первой пятеркой Караваева, тут работали группы Семенюкова, Хрищановича и Широкова. Разведчики, засевшие вдоль всех железнодорожных линий, в городах, в депо, на аэродромах, выводили из строя
[171]
промышленные объекты немцев, уничтожали паровозы, водокачки, поворотные круги в депо, портили аэродромы, взрывали цистерны с дефицитным авиационным бензином.
На этот отряд работали уже известные читателю инженер Дорошевич и его семья, Мелько, Морозовы и десятки людей самых разнообразных профессий и самого различного служебного положения: официантки немецких столовых, хозяева квартир, где стояли немецкие офицеры, служащие немецких управ, переводчики из местного населения, рабочие железнодорожных узлов и Барановичского аэродрома.
В барановичскую городскую управу проник разведчик Иванов, казах по национальности. Он попал в окружение, а потом в плен и по заданию партизан согласился работать на немцев.
Фашисты безгранично доверяли Иванову. Благодаря ему партизаны Цыганова всегда имели подлинные немецкие аусвайсы (удостоверение личности), получали самые последние сведения, были в курсе всего, что замышляли барановичские гестаповцы и полицаи.
Совершал Иванов и диверсионные акты. Весной и ранним летом он при помощи магнитных мин уничтожил две немецкие самоходные установки «фердинанд», присланные в город для усиления гарнизона. Виновников взрывов фашисты так и не нашли.
Однако сведения, добываемые разведгруппами, не всегда были одинаково ценны, порой из-за перебоев со связью поступали с запозданием, нередко грешили расплывчатостью.
Это не удивляло — люди не проходили специальной подготовки, но заставляло задуматься...
Отряд Виктора Сураева был, если можно так выразиться, молодым. Мы создали его уже по возвращении на Булево болото после облавы и направили под Пинск. Вместе с Сураевым во главе разведгруппы под Пинск выехал и Григорий Патык.
Мы, естественно, не рассчитывали на скорое получение разведданных. Но уже через две недели радист отряда Быков вызвал Скрипника и передал такую информацию по Пинску, что мы только диву дались: откуда?
Потом я сообразил, в чем тут дело.
Еще осенью сорок второго, находясь на озере Выгоновском, Антон Петрович Бринский подобрал и послал
[172]
несколько групп для работы в районе Пинска. Туда пошли бывшие офицеры и сержанты Красной Армии Захаров, Попков, Брагин и Сивуха.
А замечательный партизан Николай Велько помог отыскать людей, знающих жителей Пинска и ближайших местечек.
Первые связи со станции Люсино повели в местечко Богдановичи и привели в Пинск, на спичечные и фанерные фабрики, где партизаны устроили несколько взрывов.
Разведчики, направленные в Пинск, не имели раций, связь с ними была на долгое время потеряна, а Патык сумел восстановить ее и сразу привлек людей к активной работе.
Уже в конце марта — начале апреля мы выяснили точное число солдат и офицеров пинского гарнизона, кстати довольно крупного, знали даже расположение офицерских квартир в городе.
Патык сообщал, что гитлеровцы отводят войска в Пинск на отдых, тут их переформировывают и вновь отправляют на фронт.
Разведчики Степан Шпаковский (Орех), Иван Белевич (Пинск), Михаил Русско (Орел) и Ананий Редковенко (Пропагандист) узнавали номера этих частей и номера их полевых почт.
Любопытная история произошла там, под Пинском. Пытаясь проникнуть на все крупные железнодорожные станции, разведчики нашли среди сотрудников человека, который мог бы давать очень важные сведения. Человек этот, назовем его Борусевичем, являлся дежурным по станции. Он был еще молод и в прошлом старался казаться активистом. Однако Борусевич не захотел иметь никаких дел с партизанами.
Дважды пытались наши люди заговаривать с ним о положении на фронтах, о скором приходе Красной Армии, но Борусевич, едва затрагивали подобные темы, становился глух и нем.
Я узнал об этом из подробного письма Григория Патыка, доставленного пешей «почтой».
Целый день не выходил у меня из головы этот хитрый и трусливый тип. Согласись Борусевич работать на партизан, он действительно мог бы давать очень нужные сведения: станция-то была важная! На ней можно было без труда контролировать маршруты составов.
Нет, к Борусевичу следовало подобрать ключи!
[173]
И мы их подобрали.
Я послал Патыку длиннющую радиограмму, подсказывающую, как поступить с нерешительным дежурным по станции.
Расчет строился на слабой черте характера Борусевича — на его боязливости.
Мы учли, что Борусевич частенько посещает родных, живущих в деревне, где разведчики имели давние и широкие связи.
В один прекрасный день, когда Борусевич, приехавший в деревню, вышел подышать воздухом, из-за угла соседнего дома к нему подошли три партизана.
— Здравствуй, Коля! Где пропадал?
Борусевич недоуменно хлопал глазами:
— Вы чего? Чего вам?
— Давай отойдем на зады, поговорим, — озабоченно оглядываясь, сказал один из партизан. — Тут народ ходит...
По улице действительно проходила одна из наших связных, на соседнем крыльце чистил сапоги другой партизанский связной, а к колодцу шла с ведрами мимо дома Борусевичей их соседка, тоже наша.
— Ничего я не знаю... — завел было Борусевич.
— Иди, — процедил сквозь зубы партизан. — Живо!
И Борусевич подчинился.
Партизаны с час продержали Борусевича на огороде, болтая о всяких пустяках, но делая вид, будто беседуют о чем-то очень важном: шептали ему на ухо всякую чушь, когда показывался кто из деревенских, хлопали парня дружески по плечу.
Со стороны могло показаться: встретились старые друзья, о чем-то секретничают, уговариваются.
А потом партизаны, не таясь, пошли к лесу.
Борусевич метнулся в избу.
— Перед приездом — извести, как обычно! — гаркнули разведчики на всю деревню.
Дня три спустя на станции к Борусевичу подошла наша связная.
— Поговорить прислали, — напрямик заявила она.
Борусевич побледнел, покраснел, заторопился, повел женщину в помещение.
— Приходите ко мне домой! — умолял он. — Только не здесь... Дома!
Наши люди навестили его дома.
[174]
— Зачем вы так делаете?! — возмущался Борусевич. — Теперь все в деревне подумают, что я заодно с партизанами. Моих родных перепугали! Они уже на меня косятся!
— Родные — что! — заметили разведчики. — Вот немцы коситься не стали бы!
— Что я вам сделал? — заныл Борусевич.
— Вот именно, ты ничего путного до сих пор не сделал, — резко осадили его. — Трясешься за собственную шкуру. Забыл, что советский хлеб ел, на советские деньги учился?
— Теперь меня партизаном считают!..
— Верно. Так уж лучше впрямь помогай партизанам. А то пропадешь, парень, ни за грош.
Борусевич молчал, держался за голову.
— Ну? Согласен?
— Чего вы от меня хотите?!
— А ничего особенного. Сведений по станции. Куда идет какой состав, откуда прибыл, что везет...
— Расстреляют!
— Умным будешь — и не догадаются, что ты с партизанами связан. Научим, как поступать, — комар носа не подточит.
— Уж вы научите!
— Не бойся, научим!.. Так как?
— А! — махнул рукой Борусевич. — Все одно... Говорите!.. Только не выдавайте меня и никогда не подходите ко мне на улице. Не надо!
— Не подойдем, не подойдем!..
Сначала Борусевич пытался увильнуть от своевременной и полной информации. Тогда ему намекнули, что на войне не шутят. Он внял голосу рассудка. Вскоре его информация стала очень точной. А впоследствии, убедившись, что немцы и впрямь ни о чем не догадываются, Борусевич даже вошел во вкус.
Начиная с лета сорок третьего года мы перестали перепроверять данные Борусевича. Не сомневались: он доложит, как надо.
Однако связь с разведчиками в городах оставляла желать лучшего, и некоторые сведения запаздывали, а разведка движения составов противника велась в отряде недостаточно четко, и тут Патыку следовало помочь как можно быстрее.
Отряд же Садовского вообще не вел разведывательной
[175]
работы, ограничиваясь диверсиями на линяй Барановичи — Минск.
Одна только регистрация эшелонов и случайные сведения о гарнизонах противника в районе действия этого отряда нас, естественно, удовлетворить уже не могли.
Не удовлетворяла нас и деятельность отряда Картухина, который мы хотели перебросить под Лиду.
Вот почему, едва вернувшись на Булево болото, штаб соединения сразу занялся подготовкой будущих заместителей командиров бригад и отрядов по разведке.
Наша «лесная школа разведчиков» работала недолго и по количеству слушателей была невелика, но учились в ней опытные партизаны — Седельников, Лагун, Перевышко, отозванный на учебу Патык, Басаранович и Моисеенко. Каждый из них уже выполнял разведывательные задания, каждый участвовал в боях, на каждого можно было положиться, как на каменную стену.
Вот почему «лесная школа», где шесть учеников познакомились с принципами организации разведки в партизанском отряде, с ее методами и приемами, сыграла немаловажную роль в жизни соединения.
При распределении будущих заместителей командиров по разведке в бригады и отряды мы приняли во внимание и личные просьбы, и интересы дела.
Лагуна направили к его старому другу Каплуну, не сомневаясь, что это лучшее решение: Лагун и Каплун начинали вместе, им следовало вместе и продолжать.
Анатолий Седельников был направлен к Цыганову под Барановичи.
Цыганов и Седельников тоже хорошо знали и уважали друг друга, а Седельников был именно тем человеком, который мог отшлифовать работу под Барановичами.
У Антона Петровича Бринского уже был заместитель по разведке. Бринский нашел этого человека среди местных партизан под Ковелем. Бывший артиллерийский капитан Лев Магомед понравился Антону Петровичу высокой военной культурой, находчивостью и тем, что отлично знал район и местных жителей.
С помощью партизан, в частности из отряда Макса, Магомед уже налаживал постоянные связи с жителями Ковеля, Сарн и Кобрина.
Однажды он появился на центральной базе: пришел с поручением Бринского.
[176]
В маленькой землянке Лев Иосифович Магомед помещался с трудом, а пролезать в узкую дверку было для него, очевидно, сущим мучением.
Но разговор предстоял деликатный, и беседовать пришлось все же в землянке.
Могучий, широкоплечий посланец Бринского сидел, стараясь без нужды не шевелиться и соразмеряя густой голос с габаритами помещения.
Из рассказа Льва Иосифовича я понял, что он лучше всего знает Ковель и ближайшие к городу местечки. Там он завязал тесные знакомства и среди белорусов и среди поляков.
Становилось очевидно: Магомеду следует выделить особый участок работы.
И мы договорились, что он останется на разведке Ковеля и ближайшего к городу района, а разведку в других районах действия бригады возглавит лейтенант Александр Перевышко.
При этом я подумывал и о том, чтобы в случае отлета Антона Петровича в Москву на лечение (у Бринского в последнее время стало совсем плохо со здоровьем) передать Перевышко и командование всей бригадой.
Так было решено с Ковелем.
Под Пинск и Лунинец, к Сураеву, пошли Григорий Патык и Басаранович, а разведку под Житковичами и в самих Житковичах возглавил Володя Моисеенко, молодцеватый, никогда не унывающий донской казак.
Теперь, когда бригады и отряды получили людей, отвечавших за ведение разведки, можно было рассчитывать на ритмичную, хорошо продуманную работу.
И должен сказать, ученики «лесной школы» оправдали возлагавшиеся на них надежды.
* * *
К весне сорок третьего года все бригады и отряды соединения уже имели собственные рации и опытных радистов и радисток.
У Каплуна работал радист Саша Балагуров, у Бринского — Коля Пирогов, у Сураева — Толя Быков, у Цыганова — радистка Катя Малаева, у Садовского — радистка Тамара Ореховская.
Поскольку мы не испытывали теперь нужды в питании к рациям, группа Сени Скрипника работала на радиоузле с предельным напряжением.
[177]
Она была невелика, эта группа при центральной базе: сам Сеня Скрипник, радисты Саша Маслов, Николай Злочевский и Анатолий Косюков да оператор Юра Ногин.
А связь им приходилось держать не только с пятью нашими радистами и не только с Центром. В это время мы получили из Москвы приказ обслуживать еще пять радиоточек, чей адрес был нам неизвестен и которые не могли поддерживать прямую связь с Центром.
Центр очень беспокоился об этих точках. Нас неоднократно предупреждали: не пропустите время их выхода в эфир, принимайте радиограммы с предельным вниманием!
Мы понимали, что группы цифр, передаваемые неведомыми точками, содержат информацию крайней ценности, и непрерывно держали их на слуху.
Поэтому радиоузел работал по девять-десять часов в сутки.
Поражал Юра Ногин. Он держал в голове не только пять кодов наших отрядов, но и менявшиеся коды Центра и умудрялся читать телеграммы «с листа».
Приходилось предупреждать партизанских командиров:
— Берегите радистов пуще собственного глаза. Отвечаете за каждого головой. Особенно — за Юру.
Но сами радисты, вынужденные все дни проводить в землянках центральной базы, тяготились однообразным существованием.
— Товарищ командир! — просили, бывало, Косюков и Злочевский. — Вы бы нас хоть в деревни изредка с собой брали. Хочется поля увидеть, с людьми поговорить!
Сочувствуя радистам, я несколько раз брал с собой Злочевского и Косюкова. Не брал только Юру Ногина. Знал, что Юра обижается, но не брал — берег. В конце концов, и меня, и радистов всегда кто-нибудь на первый случай мог заменить. Но кто бы заменил в соединении Ногина?
Нет, нам слишком нужна была его светлая голова...
Перебирая документы тех лет, я вижу, как напряженно трудились радисты.
То мы сообщали, что из района Ковеля и Лунинца противник перебрасывает войска на Ленинградский фронт, то докладывали о появлении в Ковеле альпийских стрелков, то информировали о прибытии в Луцк из Полтавы штаба транспортно-строительных войск во главе с
[178]
генералом Куцингером и усиленном строительстве немцами бункеров вдоль железных дорог, то передавали, что в Барановичи прилетели сорок два самолета с иностранными летчиками, которые выражают недовольство войной и хотят перейти к партизанам, то доносили о перевозке немцами по дороге Ковель — Ровно баллонов с отравляющими веществами...
В свою очередь Центр посылал нам запросы, требовал выяснить те или иные факты, и мы давали исчерпывающие ответы...
Нет, наши радисты не ходили на связь с разведчиками в городах, не устраивали засад, не брали пленных, но что бы мы делали без них? Чего стоили бы наши разведчики, да и мы сами без выматывающей, однообразной, будничной, казалось бы, работы радистов?!
* * *
К маю сорок третьего года мы раскинули свое соединение на огромной части Западной Белоруссии и Западной Украины, находившихся, как полагали оккупанты, под их полным контролем.
О барановичских разведчиках читатель уже знает.
Назову еще несколько имен наших разведчиков, которые обслуживали этот город, его гарнизон и аэродром.
В деревне Грабовец находился разведчик Кармович, дававший сведения по аэродрому, на станции Бытень — Владимир Колесавский, следивший за эшелонами врага, в самом городе помимо названных товарищей действовали разведчики Рытвинский, Матиня, Четырько, Соболь, Озиликов...
За шоссе Брест — Москва постоянно наблюдали Евгения Кологроцкая (Кудрявая), жившая в деревне Лунница, Владимир Юруть из деревни Мелехи, Константин Ревяко из деревни Староселье и Петр Рокашевич из деревни Хотяш.
Сведения по Лунинцу текли через разведчиков Коваля из местечка Столин, Назарова из деревни Речица, Ждановича, живущего в самом Лунинце, и через их людей...
На станции Белая работали товарищи Телехан и Рожкова.
На станции Парахонек — стрелочник Иван Ковш.
В Маневичах — Шевчук, освещавший перевозки по дороге Ковель — Сарны.
В Пинске — разведчик Телькович и члены его группы.
[179]
По гарнизону станции Торчин информацию передавал Павел Кострук.
По Ковелю — Куницкий и десятки других товарищей...
Имена всех разведчиков не перечислишь. Это были замечательные патриоты, каждый день и час рисковавшие жизнью, чтобы командование Красной Армии знало о враге все, что только можно узнать.
Я мог бы многое поведать о мужестве и выдержке этих людей, но ограничусь одним рассказом о семье инженера Дорошевича, на долю которой весной сорок третьего года выпало тяжкое испытание.
Информация Дорошевича, работавшего диспетчером на станции Барановичи, имела колоссальную ценность.
Но Дорошевич и его старший сын не только вели разведку, но и выполняли диверсионные задания.
Несколько немецких эшелонов отбыли из Барановичей, оснащенные магнитными минами, поставленными руками Дорошевичей. И все взлетели на воздух.
Но самому Дорошевичу из-за подозрительности жандармерии ставить мины приходилось все труднее.
Некоторое время это делал только его сын Николай.
Однако младший сын Дорошевича — Саша разнюхал, чем занимаются старшие, и просто потребовал, чтобы ему доверили хоть одну мину.
Больше всех волновалась, конечно, мать.
Но отец, подумав, сказал:
— Что же, Лиза? Если немцы когда-нибудь узнают о нашей работе, они все равно расстреляют всех. Сашу тоже не пощадят. А мальчику лучше расти борцом, чем трусом.
— Он мал... Ему только двенадцать!
— Однако он знает о минах. И лучше научим Сашу, как действовать, чем будем ждать, пока он устроит что-нибудь на собственный риск.
Отец и старший брат побеседовали с мальчиком, как с равным. Объяснили, что он должен молчать, иначе погубит не только семью, но и сорвет налаженное дело.
Взволнованный Саша говорить не мог, только кивал.
Ему объяснили, как устроена магнитная мина и как нужно ею пользоваться.
Проверили, понял ли. Дали еще несколько уроков. А потом поручили самостоятельное задание.
Мальчик, часто приходивший к отцу в диспетчерское помещение, был хорошо знаком охране станции и вокзала. Его появление не вызывало никаких подозрений.
[180]
А Саша, посидев у отца, выскальзывал на перрон, спускался на пути, проходил мимо эшелонов...
После Сашиного посещения внезапно взрывался километрах в двадцати от Барановичей очередной состав гитлеровцев.
Так длилось несколько месяцев.
...В теплый весенний день Саша вышел из дому с магнитной миной в кармане.
Механизм он установил на взрыв через три часа.
Мальчик полагал, что все будет как обычно. Но в тот день на станцию прибыл воинский эшелон немцев, перрон и все пути забила солдатня.
Саша долго сидел у отца, несколько раз прошелся по перрону, хотел спуститься на пути, но его прогнали.
С миной в кармане мальчик вернулся в диспетчерскую.
Отец заметил волнение сына.
— Мина, — успел сказать Саша. — Ставил на три часа, а уже два прошло.
— Уходи, — сказал Дорошевич. — Немедленно. Сейчас прибывает еще один эшелон. Сегодня не удастся.
Саша медлил.
— Ну?!
— Ладно...
Он не ушел со станции. Жалко было терять мину. Не хотелось, чтобы она пропала зря. Знал, с каким трудом доставляют мины в город...
Сашу прогнали еще раз.
Мальчик сидел в станционном садике.
Каждая минута приближала взрыв.
Неужели уходить?!
Услышал, как подходит еще один состав. Увидел его. Это был состав с цистернами.
До взрыва оставалось пятнадцать минут.
Еще можно было уйти, оставив мину где-нибудь возле станции.
«Если бы цистерну... — думал Саша. — Можно успеть!»
Он снова пробрался на перрон.
Состав стоял вплотную к платформе. По перрону по-прежнему сновали солдаты и офицеры.
Саша прыгнул на лесенку, приделанную на боку цистерны.
Видимо, рассчитывал перебраться на другую сторону, прилепить там магнитную мину, спрыгнуть на пути, отбежать, а после взрыва скрыться.
[181]
— Цурюк! — кричали за спиной. — Цурюк!
Саша перебрался через площадку наверху цистерны, одной рукой достал из кармана мину.
Оставалось только прилепить ее, а потом спрыгнуть.
Но механизм мины, когда на исходе время, чувствителен к любому толчку. Мальчик, видимо, чуть сильнее, чем было можно, стукнул миной по железному корпусу цистерны...
Очевидцы рассказывали: это было страшное зрелище. Взрыв разметал всех солдат на перроне, вызвал еще несколько взрывов. Полыхающий бензин обдал здание вокзала, подпалил его. Вспыхнули соседние эшелоны.
Несколько сот человек ранеными и убитыми, контужеными и обгоревшими потеряли фашисты на вокзале Барановичей в тот солнечный, теплый день весны сорок третьего года.
Был уничтожен состав с горючим, сильно пострадали два других состава, оказалось покореженным полотно.
Гитлеровцы долго искали виновника взрыва. Допытывались, что за мальчик полез на цистерну.
На другой день после взрыва Дорошевича спросили:
— Сын приходил на вокзал?
— Да, приходил! И как я подумаю, что он мог тут оказаться...
— А где он сейчас?
— Слава богу, он тогда ушел... Мать так всполошилась, что отправила его в деревню.
Соседи спрашивали у несчастной женщины:
— Где Сашка?
— В деревне, — отвечала мать и улыбалась. — Довольно, побегал тут... В деревне спокойнее, чем в городе. Он же к отцу мог пойти в тот день!
Никто не заподозрил Дорошевичей в причастности к взрыву. Но чего это стоило отцу и матери — знают только они сами.
Дорошевичи продолжали помогать партизанам до освобождения Барановичей частями Красной Армии...
Данный текст является ознакомительным фрагментом.