17
17
Мы заново обживали старую базу, готовили командиров разведгрупп, занимались будничными партизанскими делами. В повседневных хлопотах прошли март и апрель. Начался май сорок третьего года.
[182]
В первых числах Центр потребовал от нас в кратчайшие сроки установить и не позднее 22 мая сообщить в Москву номера полков и дивизий противника, дислоцировавшихся в районе действий соединения, номера их полевых почт и опознавательные знаки.
«Мобилизуйте все, — приказывал Центр. — Данные нужны немедленно».
Командирам бригад и отрядов, а также их заместителям по разведке в тот же день полетели наши телеграммы.
Собственно, поставленная перед нами задача была не из самых по тому времени сложных: в Бресте, Барановичах, Пинске, Ковеле, Сарнах, Лунинце, Ганцевичах, Житковичах и в других городах, местечках, селах и деревнях у нас уже было достаточное количество разведчиков, готовых собрать необходимые данные и в более короткие сроки.
Но меня и штаб соединения беспокоил северо-западный угол нашего района — совершенно безлесный участок, изрезанный большим количеством шоссейных дорог и потому плохо нами освоенный.
В селах и местечках этого района партизанских разведчиков почти не было.
Между тем, по сведениям, именно здесь появилось большое количество войск противника.
Судя по всему, это были части, ехавшие на фронт и по каким-то причинам разведенные по населенным пунктам.
С чего начинать выполнение задания?
— Знаешь что, — сказали мне Гусев и Сеня Скрипник. — Вызови Воробьева.
...Трудным человеком был капитан Воробьев. Чувство страха у него отсутствовало. Мог один пойти разоружать воинскую команду фашистов и однажды действительно разоружил. Случилось это еще в сорок первом. Взял врасплох с двумя бойцами целый взвод голландских фашистов-добровольцев, расположившихся на отдых в бывшем совхозе.
Но дисциплиной капитан Воробьев, к сожалению, не отличался.
Случилось однажды: я предал капитана военно-полевому суду. Не мог иначе. И счастье Воробьева, что он, узнав об этом, временно остался в другом отряде. Конечно, я нашел его. Но нашел тяжело больным, только что
[183]
вернувшимся с задания, во время которого Воробьев и его группа уничтожили одиннадцать эшелонов врага.
Я отменил прежний приказ. Но с одним условием: при первой провинности отвечать Воробьеву и за старое...
Воробьев держался, заданий больше не срывал, но «полосы» у него бывали...
— Воробьева? — переспросил я.
— Все понимаю, — сказал Сеня, — но отчаянней его никого не найти.
И мы вызвали Воробьева.
Объяснили ему задачу.
Капитан попросил разрешения подумать. Думал несколько часов. Затем явился:
— Коней дадите, товарищ майор?
— Дам.
— А самогон?
Я внимательно посмотрел на капитана:
— Самогон?
— Так точно, — выдержал взгляд Воробьев. — Ведра три бы.
Сеня Скрипник ухмыльнулся.
— Выкладывай, что задумал, — сказал я.
Так смело просить самогон, если не было отличного плана, Воробьев никогда бы не решился!
Капитан выложил свой план...
На второй неделе после троицы рванула по селам и деревням заповедного для нас района лихая свадьба. Натягивали цветные вожжи сытые кони, закладывали уши бешеные коренники, картинно выгибали головы пристяжные. А на телегах, с гармонями и балалайками, под пьяные выкрики и хохот, катили поезжане: рослый жених, обнимавший красавицу-невесту в белой фате, сваты и сватьи, дружки да подружки.
Влетев в деревню, где стояли немецкие солдаты, кучера заваливались на спины, удерживали рвущихся коней:
— Тр-р-р-р!
С гоготом и визгом прыгали с телег мужики и бабы. Гармонисты в высоких картузах растягивали меха. Бабы заводили хоровод. Бородатый сват размахивал четвертью:
— Православные, за здоровье жениха и невесты!..
Сбегались жители деревни, сбегались немецкие солдаты.
Сват и к ним с бутылью:
— Ув-в-важьте, господа хорошие!
Бутыль шла по кругу.
[184]
— Однова живем! — орал, качаясь, сват. — Гуляй!
Бабы теснились вокруг невесты, заглядывали под фату, умилялись:
— Красавица!
Молодки и девки засматривались на жениха, ревниво сидевшего рядом с суженой, завистливо вздыхали.
А свадьба, похороводив, подняв пыль, опорожнив бутыль, уже валилась на телеги:
— По-о-ошел!..
Ни в одной деревне никому и в голову не пришло задержать веселую компанию.
А невеста, Лиза Ляндерс, и жених, Федя Кравченко, приглядывались, подсчитывали, записывали...
Впрочем, на всякий случай во всех телегах под сеном лежали автоматы и гранаты.
Через двое суток капитан Воробьев доложил, какие именно части расположились в интересовавшем штаб районе, какие номера у тамошних полков и какие у них опознавательные знаки.
Нам не удалось выяснить только номера полевых почт этих частей.
Это сделали позднее разведчики, «пробиравшиеся к родным».
Не менее успешно определили Воробьев, Петрунин, тот же Федя Кравченко и другие, какие именно части охраняют дорогу Брест — Минск.
Тут их выручил не самогон, а гусь. Обычный деревенский гусь, взятый «напрокат» у понятливой хозяйки.
С этим гусем, привязанным за лапку прочной бечевкой, разведчики засели под вечер на повороте железнодорожного полотна.
Завидев шедший по насыпи патруль, Петрунип выпустил птицу из рук. Гусь — птица домашняя, а потому он тотчас заковылял из леса к железнодорожной насыпи, к дому.
Немцы заметили гуся, остановились, замахали руками, посоветовались, сбежали с насыпи и стали окружать добычу.
Петрунин поволок гуся к себе. Тот орал, бил крыльями, но в сумерках гитлеровцы не могли различить, что гусак бежит от них задом наперед.
Подбадривая друг друга, гитлеровцы так увлеклись охотой, что не заметили, как очутились в крепких объя-
[185]
тиях партизан, и даже порывались высвободиться, чтобы схватить наконец птицу.
Рассказывая, какие лица были у немцев, разведчики покатывались со смеху.
А в местечке Остров наши люди очень аккуратно и, я бы сказал, красиво взяли в плен ефрейтора Хомбо, одного из солдат Барановичского аэродрома.
Ефрейтор Хомбо был неравнодушен к женщинам. Ему приглянулась одна молодка, и, как полагается бравому воину фюрера, ефрейтор принялся действовать нахрапом.
Несчастная женщина пыталась избегать встреч, но ефрейтор не отступал. Он стал являться в дом, где жили «избранница» и ее родители, приносил шнапс, вел себя крайне нагло.
Уточнив, когда ожидается очередное посещение немецкого «кавалера», разведчики устроили засаду.
Хомбо явился в им же назначенное время для решительного объяснения и осуществления своих намерений.
Хозяева дома встретили гостя приветливей, чем обычно. Спокойней, смиренней выглядела и молодая женщина.
Поставив автомат в угол горницы, ефрейтор снял ремень и китель, уселся ужинать. Хозяева помогли ему опорожнить принесенную бутыль, выставили и сами бутылку самогону. Ефрейтор сиял. Пьянея, он становился все разговорчивей, самоуверенней. Даже не обратил внимания на двух мужиков, вошедших в горницу и присевших с краю стола.
— Ти будешь иметь все! — обещал он «избраннице». — Война кончился этот год, я буду давать тебе корова, земля...
— А если война затянется? — спросил один из пришедших.
— Это не может быть! Нихтс!
— А как тебя партизаны схватят?
— Как? Партизанен? Хо-хо-хо! Партизанен мы не бояться! Мы их пуф-пуф!
— Да ну? — огорчился один из пришедших. — Ай-яй-яй! А ведь мы и есть партизаны.
— Пуф-пуф! — сказал Хомбо.
— Ладно, — махнул рукой собеседник. — Вставай, голубь, и пойдем. Пора. А то совсем опьянеешь, волоки тебя...
В дверях уже стояли партизаны.
[186]
Глядя на автоматы и решительные лица разведчиков, Хомбо медленно бледнел...
Он сообщил, что личный состав Барановичского аэродрома прибыл сюда из Польши. Сам Хомбо из роты, в которой сто двадцать — сто тридцать человек. В роте четыре взвода, в каждом три отделения по девять человек. На вооружении роты — карабины, пятнадцать автоматов и восемь пулеметов.
Хомбо рассказал также, что на аэродроме имеется еще так называемая ремонтно-восстановительная рота из пятидесяти — шестидесяти человек, в которую входят взвод по охране аэродрома и команда ПВО. При роте — стационарная мастерская.
Ефрейтор сообщил, сколько самолетов на аэродроме, назвал их типы, обычные маршруты вылетов, и мы убедились, что Хомбо не врет: он ведь лишь подтвердил то, что мы знали через своих разведчиков.
Чем внимательней мы слушали, тем торопливей и словоохотливей становился ефрейтор.
— Наша авиабаза входит в минский военный округ, — сыпал он. — Штаб округа в Минске. Командует округом генерал Фишер.
— Позвольте, раньше ваша авиабаза называлась Московской?
— Так точно, герр полковник!.. Но это до нынешнего года. А теперь она называется Минской... Такие же базы, герр полковник, имеются в самом Минске, Смоленске и Лиде.
Он спасал жизнь самозабвенно.
— Так когда закончится война? — спросил кто-то.
Ефрейтор Хомбо сконфузился...
Так же неожиданно попали в плен к разведчикам нашего соединения пилоты и пассажиры «фокке-вульфа», совершившего вынужденную посадку между местечками Кохотская Воля и Боровое.
Самолет сел поблизости от крупных гарнизонов гитлеровцев, но партизаны успели к нему первые.
Все семь членов экипажа подняли руки... Оказалось, они переброшены в Россию из Африки и всего четыре дня назад жарились под экваториальным солнцем.
— Не волнуйтесь, больше вам в Африке не бывать, — успокоил их кто-то из партизан...
Мы сообщали в Москву: под Ковелем противник увеличивает гарнизоны в местечках; в город людей впу-
[187]
скают, но обратно никого из пришедших не выпускают и большинство из них расстреливают; по железной дороге Брест — Минск противник усиленно перевозит танки; из Владимира-Волынского в Ченстохов прибыл полевой госпиталь; в Барановичах был случай отравления шести солдат противника кожным ОВ, газ в город привозят в баллонах, укутанных сеном; в Ковельском районе появились войска с новым опознавательным знаком, имеющим форму римской цифры V, а справа от цифры — оскаленную волчью голову в трехчетвертном повороте; в Барановичи вновь привезли ОВ и отправили в Вильно...
Всего до мая мы передали в Москву 860 важных радиограмм.
Особенно нас беспокоили в начале мая перевозки отравляющих веществ.
Это беспокоило и Центр.
Мы получили несколько категорических приказаний донести о том, какие приготовления ведет противник к химической войне, где он сосредоточивает запасы ОВ, что представляет собой ОВ — газ или жидкость.
Мы выяснили это. Фашисты обычно перевозили отравляющие вещества в баллонах, замаскированных под уголь и закрытых сеном. В баллонах, по словам немецких солдат, находился газ. Но перевозилась и хлорная известь.
Часть ОВ сосредоточивалась в Барановичах, часть в Минске, часть в Вильно.
В гарнизонах крупных городов всем солдатам выдавались противоипритные накидки и пакеты с обеззараживающей жидкостью, проводились учения по отражению химического нападения...
Работы нам прибавлялось с каждым днем.
* * *
— Слушай, Иван Николаевич, выглядишь ты паршиво, — говорил Сеня. — Ты поспокойнее...
— Не в волнении дело, Сеня. Замотался. Все-таки мы из отряда — соединением стали... Знаешь, как Козьма Прутков говорил? Нельзя объять необъятное...
— Брось, — усмехался Сеня. — Козьма в другую эпоху жил... А помощников не жди. Видать, уже не пришлют.
Сеня ошибся. Помощников мне прислали. Вскоре. И сразу двух.
К приезду новых товарищей мы готовились, как к
[188]
празднику. Накануне их прилета милевичские женщины испекли хлеб, с МТФ доставили свежее масло, простился с жизнью один кабанчик.
Для прибывающих вырыли отдельную землянку, обтянули ее парашютным шелком, а мешки-матрасы набили свежим сеном.
Из телеграммы мы знали: прибывают товарищ Гора и товарищ Хаджи, переводчик Горшунов и радистка Малаева.
Догадываясь, что Центр сообщил не подлинные имена, а псевдонимы новых разведчиков, мы гадали, кто же они?
Относительно Хаджи все сходились на том, что он наверняка с Кавказа. А насчет Горы полагали, что это человек незаурядного роста и комплекции...
И вот я стою на нашем милом Булевом болоте, почти в том самом месте, где стоял когда-то, встречая меня, Григорий Матвеевич Линьков, и смотрю, как приближаются, сопровождаемые партизанами, два человека: один рослый и полный, другой сухощавый и маленький.
Подошли. Первым шагнул вперед и доложил маленький:
— Товарищ майор, капитан Гора прибыл для дальнейшего прохождения службы!
Вот тебе и на!
А второй отрапортовал густым и странно знакомым басом:
— Товарищ майор, старший политрук Бритаев прибыл...
Что-то связано было в моей памяти с этим басом и этим кавказским акцентом, но что, что?
Прежде всего вспоминались почему-то пыль, солнце, рокот моторов...
— Хаджи?.. — неуверенно спрашиваю я.
Рослый полный человек быстро шагает ко мне, а я уже кричу:
— Хаджи, черт!
Это и в самом деле Хаджи Бритаев, мой давний боевой друг и товарищ по Брянскому фронту! Человек, которого я в начале сорок второго провожал в тыл врага!
— Ах, черт! — говорит и Хаджи. — Ах, черт!
Мы обнимаемся, потом я жму руку Михаилу Горе, обрушивая свой восторг и на него, считая уже и Гору
[189]
давнишним и дорогим товарищем, и веду гостей на центральную базу.
Хаджи ругается, жалуется, что при прыжке разбил бутылку «Столичной», а Гора идет рядом — маленький, молчаливый и очень серьезный.
Свиные отбивные скворчат на сковороде, спирт налит в графин, позаимствованный в доме житковичского коменданта, масло в аккуратной масленочке, только вот нет рюмок. Сколько ни просил достать рюмки — не приносят их партизаны. Взамен притащили тонкие стаканы...
Скоро гости ложатся спать, а мы с Васей Гусевым и Сеней Скрипником сидим до утра на воздухе, покуриваем, строим планы.
— Кое-что мы все-таки сделали... — говорю я.
— Сделали, — соглашается Сеня.
— Но этого теперь мало. Поначалу мы ограничивались тем, что искали людей, которые уже работают у немцев, и использовали их возможности. Так?
— Так.
— А люди неопытные, учить их и одновременно выполнять задания трудно. Отсюда у нас появилось много помощников, а сведения были не всегда точные и не всегда столь ценные, как хотелось бы.
— Верно.
— Теперь повернем по-иному. Будем иметь своих подготовленных разведчиков во всех городах! Квартиры в городах заведем! Благо теперь есть помощники!
Всходит солнце. Ранний рассвет в лесу — словно кто-то насыпал между стволами сосен золотую пыль...
Слышно, как гудит паровоз в Житковичах.
— И спать-то не хочется... — тихонько говорит Гусев.
* * *
В тот же день Михаил Гора (настоящие имя и фамилия его — Михаил Глумов) доложил о поставленной задаче. Его назначили моим заместителем по разведке. Надо было создать в Барановичах, Лунинце и Сарнах радиофицированные разведывательные группы.
В Барановичах предполагалось иметь три группы по два человека, в Лунинце и Сарнах — по одной из двух человек.
Группы по нашему замыслу должны были вести самостоятельную работу и иметь прямую связь с Центром.
[190]
— Какова обстановка? — интересовался Гора. — Возможно ли это?
— Вполне, — не колеблясь, отвечал я. — Вот освоитесь, пойдете в эти города, убедитесь, что не преувеличиваю.
Хаджи Бритаев назначался моим заместителем по общим вопросам.
— Приказали помогать во всем, — сказал он. — Направь куда-нибудь, дорогой! Где у тебя труднее всего?
Жизнь скорректировала намерения Центра. Гора и Хаджи занимались всеми делами, в том числе и разведкой. Михаил Гора, помявшись, сказал:
— Я немного не понимаю, товарищ майор... Вот, радистку со мной прислали...
— Очень славная девушка и отчаянная! — подхватил Хаджи.
— Да я не о том... — скупо улыбнулся Гора. — Послали радистку, сказали — в твое распоряжение... А что я с ней буду делать? Зачем мне специальная радистка, если во всех отрядах есть рации?
Я улыбался. Когда-то и мне в Москве сказали: «К Линькову выброшен радист Злочевский. Он будет в вашем распоряжении...»
— В Центре сказали «в ваше распоряжение»? — уточнил я.
— Ну да...
— Вот и выполняйте приказ.
— Значит, надо ее всюду брать с собой?
В голосе Горы звучало неприкрытое отчаяние.
— А как же иначе?
Гора затосковал.
Я сжалился над ним:
— Запросим Центр. Если не будут возражать, оставите радистку у Цыганова. Во-первых — помощь, а во-вторых — облагораживающее влияние. Наши радиобоги порой изъясняются на таком диалекте, что садятся батареи.
Гора расцвел...
За два-три дня мои помощники более или менее вошли в курс дела, познакомились с людьми, находившимися на центральной базе, побывали в деревнях партизанского края, изучили общую обстановку.
Потом Михаил Гора с группой бойцов ушел под Барановичи, а оттуда — к Пинску, чтобы помочь Седельникову
[191]
и Грише Патыку, а Хаджи направился в бригаду Каплуна, под Сарны и Лунинец.
Им предстояло совершенствовать работу разведчиков, расширять нашу сеть, подготовить квартиры в городах для радиофицированных групп.
Я успел убедиться в высоком профессионализме Михаила Горы и в способностях Хаджи Бритаева.
— Ты помолодел, командир! — сверкал белыми зубами Сеня. — Честное слово!
А у меня и верно было весело на душе. Беспокоивший участок работы мы передали Горе, а уж он-то знал свое дело!
Данный текст является ознакомительным фрагментом.