53. Дравей, Франция, 1910

53. Дравей, Франция, 1910

Люди сражаются и проигрывают битвы, но то, за что они сражались, все равно наступает, несмотря на их поражение — и оказывается совсем не тем, чем они его считали.

Уильям Моррис {1}

В воскресный полдень летом 1910 года двое русских приехали на велосипедах в дом Лафаргов в Дравее. Это были Владимир Ленин и его жена, Надя Крупская. Ленин находился в эмиграции в Париже — после того, как в 1905 году во время восстания возглавил фракцию большевиков в российской Социал-демократической рабочей партии {2}. В январе 1905 в России произошло восстание, которое Энгельс предсказал задолго до этого: военные открыли огонь по мирной демонстрации рабочих. Искры этого пожара разлетелись по городам и селам России, где за полвека, прошедшие после отмены крепостного права, росло и крепло недовольство тех, чья жизнь так и не претерпела никаких изменений в лучшую сторону.

Люди восстали не только против царя и правительства, но и против капиталистов, которые пытались превратить российскую экономику в подобие западной капиталистической экономики. Это было повторением событий 1848 года, но на этот раз катаклизм разразился в отдельно взятой стране. К тому времени, как Ленин прибыл в Париж, правительство уже пошло на уступки. Была созвана Государственная Дума, ходили слухи о «новой конституции», «политических партиях» и «профсоюзах». Но, как и в Европе в период ослабления абсолютных монархий, Думе не хватало реальной власти. Реформы были всего лишь подачкой, а не действительным решением проблем, и фитиль революции продолжал тлеть.

Ленин испытывал отвращение к мышиной возне среди русских эмигрантов в Париже и предпочитал работать и учиться в одиночестве. Он уже встречался с Полем Лафаргом в 1895 году — тогда Лафарга удивило, как хорошо русские знают и понимают труды Маркса, — в 1910 году он решил нанести старейшине движения еще один визит.

Лафаргу было уже 68, и он был убежденным марксистом. Он отвергал любые примирительные жесты в сторону антисоциалистического правительства — социалисты должны были либо формировать правительство, либо оставаться в оппозиции (похоже на позицию Маркса в его ранний «лондонский» период) {3}. Спокойный и невозмутимый в молодости, Лафарг стал настолько радикален в своих взглядах после 50, что однажды напал на оратора во время одного социалистического конгресса. Его пришлось силой выдворять с трибуны {4}.

Этой непримиримостью они были похожи с Лениным, и молодой русский был приятно удивлен таким сильным революционным настроем {5}. Крупская описала их визит: Ленин разговаривал с Лафаргом о его теоретических работах, а она в это время гуляла с Лаурой по саду. Все это время, по ее словам, она испытывала восторг, смешанный с удивлением: «Вот я, рядом с дочерью Маркса!»

Она внимательно рассматривала и изучала Лауру, но не нашла в ней большого сходства с отцом — Лаура была в большей степени похожа на Женни фон Вестфален, чем на Карла Маркса {6}. Даже в зрелые свои годы она была очаровательна. Она красиво старела, хотя многие друзья отмечали, что она выглядит старше Лафарга, хотя между ними было три года разницы {7}. Как и ее мать, она давно и тихо работала за кулисами партии. Один случай в 1893 году показал это со всей ясностью: Лаура перевела на французский язык работу Энгельса «О происхождении семьи», когда другой переводчик откровенно запутался в работе {8}. Когда работа была опубликована, Энгельс удивился, почему в книге не указано ее имя {9}. Лаура ответила: «Я сама его удалила, не думаю, что это так важно — важнее, что я смогла оказать тебе эту небольшую услугу; и если ты доволен работой — это лучшая награда для меня» {10}.

Энгельс высоко ценил писательский и переводческий талант Лауры {11} (он неоднократно подчеркивал, что она была лучшим переводчиком работ своего отца), и после смерти Маркса привык полагаться на ее помощь. Лаура однажды сказала ему: «В первую очередь я хочу поблагодарить тебя за то, что думаешь обо мне. Поскольку я всегда держусь в тени, мне кажется, что обо мне все забыли. Но ты всю жизнь награждаешь дочерей Мавра той же благородной дружбой, что и его самого!» {12} После смерти Энгельса и самоубийства Тусси Лаура продолжала работать с наследием семьи, спрятавшись от всех в тишине поместья в Дравее.

Лафарг тоже в значительной степени отошел от активной политической жизни {13}. Он был человеком, который познакомил с марксизмом Францию и Испанию — это и стало его главным и самым важным вкладом в социалистическое движение. Окрыленный революцией в России, он на короткое время вернулся в политику и участвовал в выборах 1905 года, однако его кампания против социалиста Этьена Миллерана была обречена с самого начала. Лафарг не прошел даже в первом туре {14}. Он был пережитком радикального прошлого.

Его волосы были все так же густы, как и в тот год, когда он начал ухаживать за Лаурой, только теперь они стали совсем белыми, как и пышные усы. У него были резкие скульптурные черты лица и хорошая осанка. Лафарг походил на зажиточного помещика — из тех, кого он всю жизнь нещадно высмеивал. На самом деле Лафарг так вжился в этот образ, что некоторые товарищи осудили его как «миллионера, живущего в замке», которого избегают даже старые друзья, поскольку он не желает давать им в долг {15}. Подобная критика была не вполне справедлива. Лафарг и Лаура славились своим гостеприимством, постоянно приглашая бедствующих или нуждающихся друзей на вечеринки и праздники в свой дом. Лафаргу нравились долгие обеды и разговоры о политике, часто перераставшие в споры. Сын Джонни, Робер-Жан Лонге, вспоминал, как его удивляла Лаура, строго критиковавшая мужа в подобных диспутах:

«Что до него, то каждый свой ответ он заканчивал своим звучным глубоким голосом, произнося одну и ту же фразу… «У женщин волос долог, да ум короток», после чего Лаура кидалась на него с кулаками, разумеется, в шутку» {16}.

Дети и внуки Женнихен часто гостили у Лафаргов, особенно после смерти Шарля Лонге в 1903 году. Но даже пока Лонге был жив, Лаура помогала ему поднимать детей на ноги. У Лонге был короткий роман вскоре после смерти Женнихен, за что Тусси и Лаура обиделись на него — но он так и не женился во второй раз. Он писал статьи для социалистических газет и некоторое время служил в муниципалитете Парижа {17}. Джонни пошел по стопам отца и деда — он стал одним из лидеров Французской социалистической партии. Мем воплотила в жизнь мечты своей покойной матери, которую она никогда не знала, о сцене, став оперной певицей. Замуж она не вышла {18}.

Лаура гордилась своими племянниками, но так никогда и не избавилась от саднящей тоски по годам жизни в Пиренеях, где умерли ее дети. Боль потери не прошла, но притупилась, а Лаура пыталась избавиться от нее и другим способом. Несколько раз соседи видели ее пьяной {19}.

25 ноября 1911 года Лафарги отправились в Париж — за покупками, пообедать, сходить в синематограф. Лаура купила себе новую шляпку. Садовник, видевший, как супруги вернулись, отмечал, что они выглядели очень счастливыми.

После кино они выпили чаю с пирожными {20}. Утром 26 ноября горничная слышала, как Лафарг сам открыл жалюзи, что он делал каждый день, но после этого наступила тишина. В 10 горничная забеспокоилась, поскольку Лаура не позвонила, чтобы несли завтрак — и, чувствуя, что что-то не так, позвала садовника, Эрнеста Дусе, чтобы он проверил, что с хозяином. Дусе постучал в комнату к Лафаргу, ему никто не ответил. Он вошел — и увидел, что Лафарг мертв. Он лежал на постели одетый, в вечернем костюме, в котором был накануне. Дусе кинулся в комнату Лауры. Она тоже была мертва — лежала в одной ночной рубашке на пороге своей гардеробной.

Дусе послал своего младшего сына Рожера, несмотря на холодное дождливое утро, за мэром и врачом. Полицейские оцепили дом, пока внутри шел осмотр места происшествия и мертвых тел. Врач, осматривавший пару, заявил, что, по его мнению, Лафарг вечером накануне сделал смертельную инъекцию раствора цианистого калия Лауре, а утром — себе. Тело Лауры лежало на полу всю ночь, Лафарг его не трогал {21}. За время, прошедшее между ее смертью и самоубийством Лафарга, он методично ответил на все вопросы, которые неминуемо возникли бы на следующий день, и оставил на видном месте некоторые документы. Он записал текст телеграммы, которую следовало отправить его племяннику Эдгару Лонге: «Мсье и мадам Лафарг мертвы, приезжайте немедленно. Дусе, садовник».

На видном месте он положил копию своего завещания и инструкцию для Дусе, как следует распорядиться животными и птицей с фермы {22}. Кроме этого, он оставил предсмертную записку:

«Находясь в здравом уме и твердой памяти, я добровольно ухожу из жизни перед лицом безжалостной старости, которая неминуемо лишит меня удовольствий и радости жизни, физических и интеллектуальных сил, парализует мою энергию… Много лет назад я поклялся себе не переступать порог 70 лет; я выбрал этот год для своего ухода из жизни и подготовил все для исполнения моей воли: раствор цианистого калия для инъекции. Я ухожу с радостью — и уверенностью, что дело, которому я посвятил 45 лет своей жизни, в самом ближайшем будущем восторжествует. Да здравствует коммунизм! Да здравствует международный социализм! Поль Лафарг {23}».

На тумбочке Лафарг оставил также копию «Жизнеописаний» Плутарха. Книга была открыта на странице, где описывалась смерть Катона Младшего, пронзившего себя мечом и запретившего врачу спасать его жизнь, — он сам перерезал себе горло слабеющей рукой {24}.

Лафарг ответил на многие вопросы, кроме самого важного: добровольно ли Лаура согласилась на смертельный укол? Жена Дусе была уверена, что оба супруга хотели умереть, и что Лафарг не исполнил бы свой план, если бы Лаура отказалась {25}. Расследовали не убийство — самоубийство, но вопросы остались, главный из них — почему? Кто-то говорил, что Лафарг был болен. Обычно он посещал доктора дважды в год, но в период между июлем 1911 и ночью своей смерти он ездил к врачу раз в неделю {26}. Другие утверждали, что Лафарги растратили все деньги Энгельса, а также наследство, доставшееся Лафаргу от матери, умершей в 1899 г., — и не могли вынести мысли о том, что им снова придется жить в нищете {27}.

Лафаргу было 69, до 70-летия он не дожил 2 месяца. Лауре только что исполнилось 66.

Джонни Лонге — Жан для друзей — получал соболезнования со всего мира. В 35 лет он остался самым старшим в семье Маркса. Впрочем, был и еще один, более старший родственник, так никогда и не удостоверившийся в этом.

Фредди Демут прислал Жану письмо:

«Я только что узнал печальные новости о смерти Лафарга и моей дорогой Лауры — и спешу выразить вам свои соболезнования по поводу этой утраты. Все газеты у нас пишут об их смерти разное. Могу ли я просить вас — если вы сочтете это возможным — рассказать мне все подробно, потому что мне кажется, что все это немыслимо. Моя дорогая Лаура была так весела, когда я в последний раз говорил с ней» {28}.

Фредди было уже 60 лет, но он все еще не оставил попыток узнать правду о своем происхождении. За год до этого он написал Жану из госпиталя, куда лег на операцию, в благополучном исходе которой сомневался. Он писал:

«Кем бы я ни был, вам лучше все узнать от меня, чем от кого-либо еще. Теперь я хочу рассказать вам все, что знаю о моем отце».

Фредди подробно рассказал о разговорах с Генералом после смерти Маркса и о предсмертном признании самого Генерала, которое он сделал Тусси:

«Я не теряю надежды узнать правду и все еще пытаюсь сделать это, поскольку абсолютно уверен, что Маркс был моим отцом. Из-за операции, из-за того, что конец мой близок… я думаю, лучше будет поделиться с вами всем, что я знаю, прежде, чем эта информация поступит к вам от других людей» {29}.

Фредди не умер на операционном столе. Он дожил до 1929 года и до самого конца искал истину.

Скромная заупокойная служба по Лафаргу и Лауре прошла 30 ноября 1911 года в Дравее, а затем 3 декабря их гробы пронесли в гигантской процессии по улицам Парижа на кладбище Пер-Лашез {30}. Улицы были расцвечены красными флагами, которые казались ярче, чем обычно, потому что все люди были в трауре. Во главе процессии шел оркестр, игравший «Похоронный марш» Шопена. Похороны начались в половине первого дня — и процессии потребовалось два часа, чтобы дойти до кладбища. Несмотря на начавшийся дождь, к процессии, состоявшей сначала из нескольких тысяч человек, присоединялись все новые и новые группы {31}. Полиция заявила о 8,5 тысячах человек, социалисты утверждали, что на похоронах присутствовали около 200 тысяч {32}.

Французы, поляки, немцы, англичане, итальянцы, испанцы, бельгийцы, голландцы и русские — много, много русских — торжественным маршем прошли по мокрым улицам Парижа на кладбище, похожее на величественный город мертвых. Лаура и Поль Лафарг были кремированы, и пока серый дым от их тел поднимался над кладбищем, на ступенях колумбария состоялся траурный митинг. Хоронили не просто двоих — хоронили эпоху, эпоху Маркса и Энгельса, эпоху основателей. Новое поколение лидеров поднималось на ступени, чтобы говорить о мужчине и женщине, которых хоронили, — и о движении, которому они посвятили жизнь.

Карл Каутский выступал от Германии, Кейр Харди от Англии, Жан Жорес от Франции {33}. Полиция сообщала об одном русском, чья «личность не была установлена», — он призывал толпу: «Сражаться! Сражаться за то, во что верили ушедшие от нас товарищи — за победу пролетариата!» {34}

Этим оратором был Владимир Ленин. Он говорил собравшимся, что Лафарг символизировал две эпохи: эпоху революционной французской молодежи, выступившей бок о бок с рабочими, чтобы сокрушить империю и старый век, — и эпоху, когда французский пролетариат под руководством марксистов вел войну с буржуазией, подготавливая окончательный триумф социализма. «Теперь мы ясно видим, как близки мы к тому, чему Лафарг посвятил всю свою жизнь». Те, кто вооружен учением Маркса, говорил он, готовы к установлению коммунистического строя {35}.

Это произойдет через 6 лет — в России, когда Ленин и его большевики возьмут власть (хотя узнал бы Маркс свои идеи в их коммунистическом государстве — большой вопрос).

Фредди Демут был единственным из детей Маркса, кому довелось дожить до этого дня.

Он совершил величайший подвиг, на который только способен человек. Маркс изменил мир.

Джордж Бернард Шоу

Данный текст является ознакомительным фрагментом.