Глава XII Над Будапештом

Глава XII

Над Будапештом

Занималась заря первого дня нового, 1945 года.

Вместе с нею вставали на битву пехотинцы, артиллеристы, танкисты, летчики – поднимался весь 3-й Украинский фронт.

Окруженный в столице Венгрии враг отказался капитулировать.

И вот – сигнал на вылет. Шестеркой выруливаем, дружно стартуем. Мы сопровождаем группы Ил-2 в район Будапешта и ведем разведку противника.

С высоты орлиного полета рассматриваю этот живописный, своеобразный по своей архитектуре город. Узкие улицы, широкие магистрали, трамвайные перекрестки… На площадях многочисленные памятники… Мосты через широкий, но далеко не голубой в эту пору Дунай.

Грозно несутся штурмовики. Приказано без крайней необходимости не делать новых разрушений в городе. Можно уничтожать только вражескую технику и живую силу, а в условиях большого города это далеко не простое дело.

Штурмовикам удалось обнаружить на одной из широких магистралей фашистскую автоколонну. Они подожгли несколько машин. Мы, став в вираж, тщательно следили за воздухом. Ни одного немецкого самолета не появилось. Когда «илы» закончили свое дело, мы, оставив пару вверху, четверкой прошлись на малой высоте вдоль пылающей колонны.

Вместе с нами на прикрытие войск западнее Будапешта ходила четверка под командованием Миши Куклина. Она успешно выполнила задание, вернулась без потерь.

Первый день нового года прошел для нас, летчиков, благополучно. Но это благополучие таило в себе взрывную силу. В ночь на 2 января гитлеровцы, стремясь вырвать из окружения группировку своих войск, предприняли мощный удар из района юго-восточнее Комарно, еще через пять суток ударили из района севернее Секешфехервара, а в середине января попытались пробиться к своим окруженным войскам южнее этого города.

Мы в те дни не покидали кабин своих истребителей. Сейчас, просматривая журнал боевых действий 31-го полка, я поражаюсь количеству боевых вылетов и разнообразию задач. И каждый раз, листая этот журнал, невольно задерживаю взгляд на первой странице: «2.1.1945 г. 12.45 – 13.40 4 Ла-5 Кравцов (младшие лейтенанты Цыкин, Попов, Калинин). Сопровождение Ил-2 в район Будапешта. Группу Ил-2 атаковали четыре пары ФВ-190. Сбили: младший лейтенант Попов – один ФВ-190, младший лейтенант Калинин – один ФВ-190, майор Кравцов – Ме-109 и ФВ-190.

Майор Кравцов с боевого задания не вернулся».

с боевого задания не вернулся… Что это значит? Погиб? Попал в плен? Где-нибудь раненным пробирается к своим? Нет ничего хуже неизвестности. Она всегда мучительна.

Возвращение Цыкина, Попова, Калинина без своего командира – исключительно скромного, честного человека, незаурядного бойца – было для нас ударом.

Два дня мы ничего не знали о судьбе Дмитрия. И только на третий пришло сообщение, что его в крайне тяжелом состоянии подобрали пехотинцы и отправили в госпиталь.

Жив! Эта новость очень обрадовала нас. Жив,– значит, вернется в полк, полетает еще с нами. А пока что эскадрилью возглавил его заместитель Олег Смирнов.

Вскоре нам стали известны и подробности боя. После того как Дмитрий Кравцов сбил одного «фоккера», обстановка сложилась так, что ему пришлось драться сразу с шестью «мессерами». Одного он сразил, остальные набросились и подбили его.

На счету у Дмитрия Кравцова пятнадцать уничтоженных стервятников. За исключительное мужество, проявленное в воздушных боях, он удостоен звания Героя Советского Союза.

Пять «мессеров» расправились с нашим прекрасным летчиком и товарищем Дмитрием Кравцовым – это еще более ожесточило нас. Петр Якубовский сбил два самолета, Миша Куклин, Юра Бутенко – по одному. 4 января Иваном Филипповым, Анатолием Улитиным, Михаилом Савченко, Алексеем Артемовым уничтожено шесть стервятников. Мы жгли много вражеской боевой техники и на земле.

Гитлеровцы, стремясь достичь своей цели, не останавливались ни перед чем. За пять дней боев ценой огромных потерь им удалось продвинуться на 25-35 километров и занять город Эстергом.

Командование фронта прибегло к экстренным мерам. Одной из них явился массированный налет на передний край противника 244-й бомбардировочной дивизии, которую вел сам командарм – генерал-полковник авиации В. А. Судец. На прикрытие дивизии от каждого истребительного полка была выделена эскадрилья, в том числе и наша. Так мне удалось принять участие в грандиозном налете, который завершился могучим и эффективным бомбовым ударом, дополнившим решительные действия наземных войск. 6 января первый контрудар противника отбит. Но он не успокаивается и через сутки тремя танковыми дивизиями и одной кавалерийской бригадой обрушивается на наши войска и наступает в направлении Замоля.

Снова на земле и в воздухе разгорается битва. В такой напряженный момент выход из строя любого летчика существенно снижал боеспособность полка. А мы уже лишились одного из лучших комэсков – Дмитрия Кравцова. 4 января, когда нам удалось сразить четыре фашистских самолета, упавших прямо на окраине Будапешта, чуть было не пострадал и я. Один подбитый мною вражеский самолет задымил, я решил окончательно прикончить его, устремился за ним, а мои хлопцы вдруг забили тревогу:

– Скоморох, «мессер»!

Бросаю взгляд влево-вправо, осматриваю полусферу, в которой находятся Иван Филиппов и Миша Цыкин, – нигде не вижу противника.

«Почудилось хлопцам, наверное»,-подумал про себя и продолжаю сближение.

И тут снова:

– Скоморох, сзади «мессер», «мессер» сзади!

Нажимаю кнопку передатчика:

– Ну что вы раскудахтались…

Сам же на всякий случай оглянулся и увидел «мессера» совсем рядом. Он был так близко, занимал такую выгодную позицию, что ему оставалось лишь открыть огонь. Время, время… Как возрастает ему цена в воздушном бою! Здесь любая секунда – это жизнь или смерть. С молниеносной быстротой меняется обстановка, как при ускоренной киносъемке, где каждый кадр-новая ситуация, иная расстановка сил.

Каждый бой – шахматный поединок, редко заканчивающийся вничью. В «матче» этом участвуют разные фигуры – есть среди них короли, ладьи, пешки. И очень важно быстро разобраться, кто есть кто. Такое умение дается нелегко, вырабатывается в огне сражений, приходит вместе с боевым мастерством.

Вражеский летчик, который преследовал меня, далеко не пешка. И его ход точно рассчитан. Следующий ход за мной. Он должен быть единственным и правильным. В моих руках мощная техника, отличное оружие, в моем распоряжении бескрайний воздушный океан. Разворачивайся, твори, ищи самый нужный, самый эффективный маневр. Но не медли. Сейчас может пригодиться каждый метр высоты, каждый километр скорости, любая выигранная даже сотая доля секунды. Кажется, все, висишь на пределе, но сумеешь воспользоваться даже ничтожным преимуществом – и ход конем. Уже ты навязываешь свою волю врагу.

Итак, комбинация разыгрывается. Я чувствую, как моя машина вписывается в перекрестие прицела «мессера», а в моем прицеле крутится подбитый «мессер». Что делать? Риск?

Как часто нас выручает случай!

Дымящийся впереди «мессер» вдруг начинает уклоняться влево – пытается увернуться от меня: тоже ведь жить хочет. В мгновение ока вписываюсь во внутрь его разворота, даю короткую очередь и скольжением ухожу влево. Выпущенные моим преследователем эрликоны прошли рядом со мною – я не видел их, но почувствовал характерный запах дыма в кабине.

Ход сделан! «Мессер» проскакивает мимо меня, и теперь я хозяин положения. Прицеливаюсь, открываю огонь. И тут вижу, что фашист попадает в «объятия» Филиппова и Цыкина. От них ему не уйти…

После посадки оба подошли ко мне расстроенные, с виноватым видом:

– Понимаешь, командир, мы с шеститысячной высоты увидели этого «мессера», ринулись на него, а в прицел никак не поймаем. А он сближается с тобой. Вот тогда мы и начали бить тревогу.

– Ничего, все закончилось хорошо, а урок есть, – сказал я ребятам. Они очень переволновались из-за меня, и я чувствовал себя неловко…

Половина января позади. Виктор Кирилюк за это время уничтожил одиннадцать вражеских машин, Олег Смирнов довел свой счет до девятнадцати, нескольких летчиков представили к званию Героя Советского Союза. Все это умножило наши силы, придало нам еще больше решительности и самоотверженности.

Мы перебазировались на аэродром Чаквар. Произошло это так быстро, что я даже не успел повидать кузнеца Шандора и попрощаться с ним.

В Чакваре устроились всем летным составом в особняке, хозяин которого бежал с гитлеровцами. Сразу же приступили к боевой работе. Соблюдая маскировку, при любом ветре взлетали на восток, а садились курсом на запад с бреющего полета.

И вот однажды возвращается на аэродром Петр Якубовский и приводит за собой «хвост». Якубовский выпустил шасси и не заметил, что ему грозит опасность. Смотрим – «мессер», не сделав ни единого выстрела, увеличивает обороты, вроде бы собирается уходить. Вот он уже проносится над «лавочкиным». Якубовский увидел его, убрал шасси, бросился вдогонку. «Мессер», уже спасаясь, прижался к самой земле. И тут происходит нечто невероятное. Старший техник-лейтенант Петр Трепашкин хватает трехлинейку, прицеливается – и «мессер» на земле. Он совершает пробежку, застывает на месте. Сразу никто не поверил в столь удачный выстрел. Решили, что гитлеровец прилетел сдаваться. Но оказалось, Трепашкину здорово повезло – пуля перебила бензопровод «мессера», и мотор заглох. Вскоре удивительный случай произошел в одном из штурмовых полков нашего корпуса: из горящего самолета выбросился стрелок, а парашют у него не раскрылся. Так и падали они на землю: впереди самолет, а за ним человек. Казалось, гибель неминуема. Но при ударе самолета о землю стрелка спасла взрывная волна. Мне лично довелось встретиться с этим человеком. Прыжок, конечно, даром ему не обошелся, однако чудо-то все-таки произошло!..

Между тем из кабины «мессера» вылез летчик и, увидев бегущих к нему людей, сразу же поднял руки.

Окружили мы его, стали выяснять, кто он. Немец мадьярского происхождения. Спрашиваем:

– Почему не стрелял?

– Ваш пилот был беззащитен. Я не хотел стрелять.

Подумать только – какое рыцарство! Так ли это? Лезем в кабину «мессера», проверяем систему вооружения. Эге, отказал электроспуск.

Вот тебе и фашист-гуманист… Не откажи пушка – несдобровать бы Петру.

Все-таки нельзя ни при каких обстоятельствах забывать золотое правило: осмотрительность нужна от посадки в кабину до выхода из нее.

На память об этом необычном случае Якубовский взял у немца новенький добротный шлемофон.

– Ему он уже не пригодится, отлетался…

Но на этом события не закончились.

Видимоо у сбитого «мессера» был ведомый, которого мы не заметили. Наверное, он и доложил, что в двух-трех километрах от переднего края расположился русский авиационный полк.

Поздним вечером, как только мы улеглись спать, где-то совсем рядом заухали разрывы снарядов. Все ближе, ближе. Скоро могут накрыть особняк. Вот снаряд врезался прямо в угол особняка, из окон повылетали стекла, что-то рухнуло с потолка.

Спокойным голосом Онуфриенко сказал:

– Хватит судьбу испытывать – все в подвал!

К рассвету стрельба утихла. Решили сходить в столовую чайку попить. Вылезли из подвала, пришли в столовую, а там прямым попаданием убита повариха, ранены официантки. Какой уж тут может быть чай…

Измученные тяжелой бессонной ночью, приступаем к полетам К вечеру начинаем думать, где будем ночевать. Пришли к выводу, что лучше всего устроиться там, где расположились техники, – в небольшом поселке рядом с Чакваром.

На новом месте уснули как убитые, но в три часа ночи нас опять подняла на ноги стрельба.

В наш дом влетел встревоженный начальник штаба подполковник Горнов.

– Немцы наступают!

Я глянул в окно – действительно немцы.

Откуда они взялись? Онуфриенко приказал подготовиться к бою, мы вытащили из кобур пистолеты, ждем, что будет дальше.

Стрельба то затухает, то нарастает. Постепенно вся эта кутерьма улеглась.

Что же произошло?

Заблудилась немецкая маршевая рота и неожиданно столкнулась с нашими обозными, которые огнем ручных пулеметов встретили непрошеных гостей.

Утро тоже не принесло нам спокойствия. Где-то рядом с аэродромом грохотал бой за небольшую высотку, на летном поле то и дело с треском взрывались мины. Пришлось засыпать воронки.

Подполговник Горнов стал уговаривать Онуфриенко сменить аэродром. Один нажим, второй – Онуфриенко сдался, позвонил в штаб дивизии. Ему ответила: нечего дрейфить, надо воевать.

Мы остались на месте. Нас прикрывал специально приданный зенитно-артиллерийский полк. И когда на аэродром пошли танки, орудийные расчеты смело вступили с ними в бой, сумели подбить четыре машины. Мы помогали – взлетали, отсекали от танков пехоту. Общими усилиями сорвали вражескую атаку. Но воздушно-наземную борьбу вели еще несколько суток. Нам, летчикам, было нелегко: из-за многочисленных осколков от мин и снарядов одно за другим лопались колеса шасси при взлетах и посадках. Видя это, капитан Алексей Капустянский – летчик из эскадрильи Кравцова, лучший друг Василия Калашонка – быстро освоил трофейный самолет, стал на нем доставлять покрышки с основной базы.

Фашисты лютуют все больше и больше. Стали засыпать нас минами и снарядами. Самолеты, стоявшие в канонирах, то и дело выходили из строя, мы тут же восстанавливали их.

Пришлось основательно заняться охраной аэродрома. Мы разбили его на семь секторов, в каждом из них – тоже свои секторы наблюдения и обстрела. Отрыли щели, траншеи, наладили тесное взаимодействие с зенитчиками и пехотинцами.

Но, несмотря на все принятые меры, наступил день, когда нам стало совсем тяжело: аэродром весь в воронках, каждая посадка опасна, многие самолеты вышли из строя, остались без резины.

Тут уж Онуфриенко ничего не оставалось, как обратиться к командарму.

– Не паникуй, Онуфриенко, – был ответ, – не так страшен черт, как его малюют. Мне бы не хотелось менять свое мнение о вас.

Нам оставалось одно – стоять насмерть.

Стали думать, как облегчить наше положение. Надо сделать так, чтобы не мы находились под постоянным огневым воздействием противника, а его самого поставить в наши условия. Но как? С утра до вечера парами, сменяющими друг друга, штурмовать огневые позиций противника. Попробовали – получилось, фашисты приумолкли, расползлись по щелям. Зато они попытались взять реванш ночью – мы общими усилиями еле отбили их атаку, А с рассветом появились «фоккеры» и «мессеры», обрушили на нас удар с воздуха. Кто сумел взлететь – завязал бой с противником.

Под вечер над аэродромом появляется По-2. Вот он смело садится. Кто прилетел к нам в такое жаркое время? Владимир Александрович Судец. Мы давно слышали, что он часто бывает на самом переднем крае, там, где складываются критические ситуации. Фашисты открыли по аэродрому шквальный минометный огонь. Кто-то тут же свалил командарма на землю, и все мы поползли к командному пункту. В укрытии В. А. Судец стал отчитывать Онуфриенко:

– Почему не докладываете, что у вас такая тяжелая обстановка?

– Я вам докладывал, товарищ командующий…

– Что вокруг стреляют и у вас нет покрышек?

Онуфриенко переминался с ноги на ногу, не знал, что сказать.

– Так вот, слушайте, – строго сказал командарм, – самолеты разобрать – опыт у вас есть, – вывезти их на полевой аэродром, там собрать и перелететь в Текель. Вышедшие из строя и требующие основательного ремонта машины сжечь.

В. А. Судец улетел, оставив нас в глубоком раздумье.

До наступления темноты – тридцать минут. Для выполнения приказа времени почти нет.

Онуфриенко собрал командиров эскадрилий и инженеров.

– Что будем делать?

– Товарищ командир, – взял слово Олег Смирнов, – зачем разбирать машины? Летали же до сих пор? Так же можем перелететь и на новое место.

Онуфриенко явно по душе пришлось такое предложение.

– Как, комиссар? – обратился он к замполиту. – Поддержим Смирнова?

– Можно поддержать. Выполнение любого приказа обеспечивает прежде всего полезная инициатива со стороны исполнителей, – ответил подполковник Резников.

– Коль так, – закончил Онуфриенко, – будем взлетать. Только пойдем для начала не в Текель – в темноте его вряд ли найдем, а на наш прежний аэродром. По машинам!

Первая группа во главе с Онуфриенко сумела стартовать засветло, на прощание в последний раз с яростью проштурмовала вражеские позиции и взяла курс на Кишкунлацхазу…

Мне с несколькими летчиками довелось подняться в воздух последними, когда уже совсем стемнело.

Как будем садиться – загадка. Километров за десять до прежнего аэродрома видим фейерверк. Догадались: Онуфриенко приказал ракетами обозначить посадочную полосу, две трети которой было бетонировано, а остальной участок – щебеночный. Гитлеровцы готовили аэродром для реактивных самолетов, да не успели довести дело до конца.

Приземлились с трудом, но благополучно. Стали считать самолеты – одного не хватает. Встревожились: кто же не прилетел? В темноте трудно установить. На всякий случай еще выпустили ракеты и, убедившись, что ждать уже бесполезно, решили собраться вместе, выяснить, кого все-таки нет.

Только сошлись – слышим, шагает кто-то по бетонке. Подходит поближе – узнаем Алексея Артемова.

– Ты что, пешком притопал из Чаквара? – спрашивает его обрадованный Онуфриенко.

– Нет. Прилетел, «лавочкин» застрял в щебенке…

Итак, мы снова в Кишкунлацхазе. Я тотчас же вспомнил о знакомом кузнеце, подумал, что надо его обязательно навестить.

Здесь мы уже в ста километрах от фронта. Тишина, спокойствие. Доложили командарму о перебазировании. Он сначала удивился, но тут же обрадовался и всему личному составу полка объявил благодарность.

С рассветом мы с помощью нескольких техников и механиков, перелетевших с нами, приступили к обслуживанию самолетов. Во второй половине дня я четверкой отправился в первый вылет. После выполнения задания прошлись над островом Чепель. На нем находится известный Чепельский завод. Снизились, осмотрели аэродром – ни одного самолета, но уже расположился какой-то батальон, ждет, видимо, полк. Я отправил ведомых домой, а сам решил произвести посадку, чтобы убедиться в пригодности летного поля для боевой работы.

Через тридцать минут вернулся к своим и застал там Онуфриенко, распекающего моих ведомых.

– Как вы могли оставить Скомороха одного? Если с ним что-либо случится – не сносить вам всем головы, – гремел он.

– Товарищ командир, – войдя в комнату, сказал я,– ничего не случилось, ребята выполняли мой приказ. А аэродром Текель – отличный, можно туда перелететь хоть сейчас.

Онуфриенко на секунду растерялся, не зная, как поступить. Потом махнул рукой:

– Ладно, на этот раз всех прощаю. Но повторится подобное – пеняйте на себя.

Меня не покидало желание навестить кузнеца Шандора. Странное дело – перестали доноситься удары молота и перезвон наковальни. Уж не стряслось ли что со стариком? Улучив свободную минутку, я поспешил в кузницу. И ужаснулся тому, что увидел: от взрыва бомбы кузница обвалилась. Нельзя было ни зайти, ни заглянуть. Где же Шандор? Пошел к ближайшему дому, увидел во дворе женщину, которая, по-видимому, наблюдала за мной.

– Немецкая бомба убила Шандора, нет у нас больше кузнеца, – сказала она.

– А Ласло?

– Живой, живой Ласло…

– Передайте ему привет, – ответил я и, опустив голову, пошел на аэродром. До слез, жалко было трудягу – мадьяра. Он погиб на своем рабочем посту. Столько пережить, перенести, дождаться наконец светлых дней и умереть от случайной бомбы!

Было в этом что-то сверхжестокое, несправедливое.

…Остров Чепель – между старым и новым руслом Дуная, под самым Будапештом. Его аэродром – благоустроенный, с добротной бетонированной полосой. На нем базировались немецкие авиационные части.

Мы снова очутились в непосредственной близости к району боевых действий как раз в момент третьего контрудара противника западнее Будапешта.

Количество вылетов нарастало с каждым днем. Дело в том, что немцы попытались проложить воздушный мост к окруженной группировке, чтобы перебрасывать в Будапешт оружие, боеприпасы и продовольствие. «Мост» этот прикрывался большим количеством «мессеров» и «фоккеров». Над столицей Венгрии постоянно завязывались ожесточенные воздушные схватки. Горьков, Калашонок, Кирилюк, Маслов, Цыкин и другие почти каждый день увеличивали свои личные боевые счета. Но не обходилось без жертв и с нашей стороны. Дивизией в эти дни потеряно 24 самолета. Не вернулся с задания и мой ведомый – младший лейтенант Иван Филиппов.

Это была невероятно тяжелая для меня утрата. Тяжелая потому, что я успел всей душой привязаться к Филиппову и до этого не терял ни одного из ведомых – всегда берег их так же, как и они меня.

Что же случилось?

Мы с Филипповым вылетели по приказу Онуфриенко почти в тумане. В воздухе связались с Гришей Онискевичем, находившимся на станции наведения.

Онискевич – командир эскадрильи, Герой Советского Союза. После тяжелого ранения, как и Митя Кравцов, летать временно не смог, отлично проявил себя на станции наведения – быстро ориентировался в воздушной обстановке, разбирался в тонкостях тактики наших действий, стал для нас надежным помощником.

Он сообщил, что навстречу нам идет большая группе вражеских самолетов. Вскоре и мы увидели ее на одной с нами высоте. Заламываю крутой разворот в сторону солнца, пропускаю гитлеровцев под собой, а затем устремляюсь вдогонку. Ведомый – за мной. Подхожу вплотную к замыкающему строй «юнкерсу», поджигаю правый мотор. Он держится в воздухе. Вхожу в левый разворот, переваливаюсь через крыло и бью по второму мотору.

«Юнкерс» пошел к земле, а меня попытался атаковать «мессер». Но мой верный страж Иван Филиппов был начеку. Длинной очередью он отогнал его.

Фашистская группа полностью расстроилась. Мы не переставали ее атаковать, когда увидели еще девятку Ю-52 под прикрытием не менее двадцати Ме-109. С ходу бросаюсь на первого же «юнкерса». И от снарядов он валится вниз, И тут меня берут в клещи два «мессершмитта». И снова Филиппов выручает – успешно отражая атаку вражеских истребителей, он поджигает один из них.

Что тут сказать? Молодчина! Можно совершенно не волноваться за свой тыл – он прикрыт непробиваемым щитом. Онискевич с наблюдательного пункта все видит: и как мы крутимся, и что делается чуть в сторонке. А там движутся к Будапешту одиннадцать Ю-52 в сопровождении пятнадцати «мессеров». Онискевич нацеливает нас на эту группу.

Снова с ходу бросаемся в атаку. Но гитлеровцы нас встретили дружным залпом. Кое-как увернулись от кинжальных трасс, завязали бой. Проходит пять минут – безрезультатно. «Мессеры» не дают развернуться, мешают нам. Переключаюсь на них, захожу в хвост одной паре, а другая тут же начинает подкрадываться ко мне. Филиппов открывает огонь, но и его атакуют. Я отгоняю от него «мессеров», кричу:

– Филипп, выходи!

Вижу – надо мной еще одна пара фашистов. Надо вывернуться из этого круговорота: у меня снарядов осталось только на самый крайний случай. Еще успеваю увертываться от вражеских трасс.

Настойчиво повторяю:

– Выходи, Филипп, выходи!

А сам прибегаю к хитрости: резко с кренами опускаю нос машины, быстро теряю высоту – пусть противник думает, что я подбит. Вокруг меня – огненные шнуры.

Слышу голос Филиппова, полный злости и ненависти:

– Я им, гадам, сейчас дам!

Ведомый принял все за чистую монету. Эх, как это некстати – он даст волю своему гневу, и его заклюют. В воздушном бою гнев не всегда надежный помощник, иной раз он ослепляет человека, лишает его возможности трезво оценивать обстановку.

У меня в запасе оставалось еще метров пятьсот высоты, когда я увидел, что за Филипповым увязались два «мессершмитта» и вот-вот откроют огонь. Я сейчас же вышел из пикирования, выпустил несколько снарядов.

«Мессершмитты» шарахнулись в стороны, но я на фоне земли из-за густой дымки потерял Филиппова. Старательно осматриваюсь – нет ведомого.

– Филипп, где ты? Где?

Молчит.

«Ладно, – думаю, – „мессеров“ я от него отогнал, теперь он сам дорогу домой найдет». Разворачиваюсь, иду к Будапешту и снова натыкаюсь на большую группу вражеских самолетов. Врезаюсь в строй, жму гашетку, даю несколько выстрелов, и увы – снарядов нет.

За всю войну это был второй такой случай. Сейчас бы только вот развернуться, но, как говорится, видит око, да зуб неймет.

Делать нечего, приходится уходить домой. А мозг сверлит одна мысль: где Филиппов, где Филиппов?

Неожиданно в наушники врывается голос дежурного аэродромной радиостанции:

– «Лавочкин», «лавочкин» с одной ногой, уходи на второй круг…

Я включаюсь в разговор:

– Это Филипп пришел?

– Да, самолет его, но сам он не отвечает…

– Все-таки пришел. Хорошо, – отвечаю обрадованно.– У меня нет боеприпасов, подготовьте второй самолет, чтобы я смог сразу взлететь, – много «мессеров» в воздухе.

– Мы выслали в ваш район еще одну пару. Вам самолет подготовим.

Ныряю в густую, как молоко, дымку, пронизываю мутно-белесую завесу, выскакиваю прямо на Дунай. И по зеркалу реки – на аэродром. Приземляюсь, спешу увидеть Филиппова.

Но больше увидеть его не довелось.

Он появился над аэродромом с выпущенной всего одной стойкой шасси. Посадку не рассчитал – ушел на второй круг. И ушел навсегда в неизвестность. Мы ждали его возвращения до самого позднего вечера, ждали на второй день, на третий. Мы вели активные поиски – осмотрели всю местность вокруг аэродрома, с помощью водолазов обследовали некоторые участки Дуная. Нашли обломки «лавочкина», установили его номер, но он не совпал с тем, что значился в формуляре истребителя Филиппова. Так до сих пор и не знаем, что же случилось, однако все склоняются к мысли, что младшего лейтенанта Ивана Филипповича Филиппова поглотили дунайские волны. И теперь стоит услышать мне ставшую популярной песню «Дунай, Дунай, а ну, узнай, где чей подарок…», как я тут же начинаю думать о моем верном ведомом, превосходном воздушном бойце, в короткий срок заслужившем два ордена Красного Знамени.

Свалившаяся беда острой болью отозвалась в моем сердце. В тот день во второй полет я отправился четверкой – с Кирилюком, Горьковым, Гриценюком. Снова были схватки. И на обратном пути приключилась с нами любопытная история. Встретили мы Ю-52, его охраняла пара «мессеров».

– Керим, возьми на себя «пузатого», а я займусь «тощими».-И я ринулся в атаку.

Керим великолепно сделал свое дело: подбил «юнкерса», заставил его сесть на нашей территории недалеко от озера Веленце.

«Мессершмитты», увидев, что охранять им больше некого, на полном газу бросились уходить. Стали мы кружиться над «юнкерсом», наблюдаем, что дальше будет. Смотрим – к нему торопятся наши на машинах, спешат кавалеристы. Экипаж самолета сошел на землю. И вдруг откуда ни возьмись-немецкий легкомоторный «физлер-шторх». Фрицы начади размахивать руками, шлемофонами: приземлись, мол, забери. «Физлер-шторх» начинает снижаться. Я – к нему. Подхожу совсем близко, всматриваюсь в лицо летчика – так это же Леня Капустянский! И как я не подумал о нем раньше?! У нас в полку был трофейный «физлер-шторх». Леня хорошо освоил его, иногда возил на нем людей и различные грузы. Сейчас он, как позже выяснилось, отвозил куда-то полкового врача капитана Владимира Антонюка. Надо же такому случиться! Ведь мы запросто могли его срубить.

Я указал рукой Капустянскому на «юнкерс». Он все понял. Сел, обезоружил онемевших от удивления немцев, передал их подоспевшим кавалеристам.

Потом Леня Капустянский будет часто с юморком рассказывать, как он в трофейном самолете пленил немецких летчиков. А его друг Вася Калашонок – подначивать:

– Чего же ты не говоришь, кто «юнкерс» сбил? Своей славы тебе мало, еще и чужой прихватить хочешь?

…Третий контрудар гитлеровцев. Наша оборона севернее Балатона прорвана. Фашисты снова вышли к Дунаю, устремились вдоль реки к Будапешту, не теряя надежды выручить окруженную группировку.

В те дни сложилась необычная а тяжелая обстановка для некоторых частей нашей воздушной армии. Четыре полка 262-й ночной бомбардировочной дивизии оказались на территории, занятой врагом. Им было приказано любой ценой продержаться до утра, причем не просто продержаться, а еще и помешать врагу переправляться по мостам через канал Шарвиз. И авиаторы блестяще справились с необычной задачей. Экипажи ночью взлетали, сбрасывали над мостами светящиеся бомбы, и враг не мог перебраться через канал, не попав под обстрел.

Ночная бомбардировочная дивизия… Это звучит весомо, но укомплектована-то она была тихоходными По-2. И сейчас нельзя не удивляться мужеству и беззаветной храбрости ее личного состава.

Тогда же прославился мастерством прицельных ударов по мостам старший лейтенант Николай Платонов – командир эскадрильи 672-го штурмового авиационного полка. Мост – точечная цель. Не всякому дано попасть в него с одного захода. Но Платонов никогда не заходил дважды. В марте 1945 года этот замечательный летчик стал Героем Советского Союза.

В эти дни мы узнали о беспримерной стойкости казаков-гвардейцев, вместе, с танкистами успешно отразивших натиск врага юго-восточнее озера Веленце. В этот район каждый из нас вылетал с особым чувством – ведь там шли самые напряженные бои, насмерть стояли донские казаки. Мы беспрерывно находились над позициями казаков, не давая фашистам сбросить ни одной бомбы. Линия фронта проходила почти рядом с аэродромом, на первом же развороте после взлета мы уже имели возможность наносить удары по вражеским позициям, помогая казакам выстоять в этой исключительно тяжелой обстановке. Они по достоинству оценивали наши старания – то и дело присылали нам свои благодарности.

Донские казаки – удивительный народ. У них фанатическая преданность кавалерии. Казак без коня – как птица без крыльев. Уже после войны мне довелось встретиться с командиром 12-й Донской кавалерийской дивизий генералом Григоровичем. Он с упоением рассказывал о своих храбрых конниках.

В районе озера Веленце воевать казакам приходилось больше в пешем строю. Однако мысль, что где-то в тылу их ждут боевые кони, на которых можно лихо промчаться с распахнутой буркой по освобожденному от фашистов городу, воодушевляла их. Атаки в конном строю в минувшей войне были в условиях города редкостью. Но в Венгрии при взятии Секешфехервара не обошлось без кавалерийского налета, и мой добрый друг, бывший ездовой Оки Ивановича Городовикова, подполковник Протопопов зарубил в уличном бою семь фашистов.

Гремят ожесточенные бои, лишая нас сна и отдыха, но тем не менее мы иногда умудряемся выкроить себе часок-другой для разрядки. Устраиваем импровизированные концерты, испытываем имеющиеся в полку трофейные самолеты. Порой без необходимой ответственности и тщательности.

Штурманом дивизии вместо Романова к нам прибыл майор Владимир Середин. Он часто бывал у нас в полку, знал о наших трофейных самолетах. И решил на досуге полетать. Решение его оказалось опрометчивым.

Однажды сидели мы с Онуфриенко в штабной комнате, разговаривали. Вдруг прибежал какой-то солдат, испуганно крикнул:

– Самолет упал!

Бежим на аэродром – там разбитая авиетка, а под ее обломками – Володя Середин. Стали выяснять причину аварии. И она оказалась довольно простой. Не зная хорошо тактико-технических данных незнакомой машины, Середин допустил при сильном боковом ветре ошибку в ее управлении. И авиетка пошла к земле, а для устранения ошибки не хватило высоты.

Этот горький опыт научил нас многому. Нельзя в авиации действовать ухарски. Опасно садиться на необъезженную лошадь, еще опаснее – в кабину незнакомого самолета.

Твердая дисциплина на земле и в воздухе – лучшая гарантия от всякого рода происшествий.

…Кольцо вокруг Будапешта сжималось. Неминуемая развязка приближалась. Еще ожесточеннее становился враг. Он нес большие потери, но гибли и наши люди.

К нам пришла тяжелая весть о гибели Героя Советского Союза майора Николая Федоровича Краснова. Ото известие меня буквально ошеломило. Взять хотя бы эскадрилью охотников. Ведь там под его началом я прошел прекрасную, неповторимую школу воздушного боя и командирского мастерства. А красновский боевой разворот с выходом в обратную сторону? Он вошел в арсенал наших тактических приемов и принес немало побед. Этот боевой разворот зажег в наших сердцах огонек творческого поиска.

И нот Николая Краснова нет.

В это трудно поверить: такой виртуоз, такой мастер – и вдруг не смог увернуться от вражеских трасс…

Нет, не от вражеского снаряда погиб наш славный ас. Он вылетел на задание. И случилось же такое – не убралась одна стойка шасси. Возвращаться на аэродром было не в правилах Краснова. Так с выпущенным колесом и вступил в бой с «мессершмиттами». Сбил одного, второго, а при схватке с третьим почувствовал, что мотор дает перебои – перегрелся. Вскоре он и вовсе остановился. Выход был один – идти на вынужденную. Краснов увидел под собой ровное поле, на котором уже сидел подбитый наш «бостон». При посадке «лавочкин» перевернулся, лег фонарем на землю. Потерявший от удара сознание Николай Федорович завис на ремнях. Его ведомый, вместо того чтобы сесть рядом на «живот», вернулся на аэродром, откуда выслали По-2, но тот заблудился. С «бостона» прибежал охранявший самолет техник, покрутился вокруг перевернутого истребителя, понял, что летчика можно вытащить, лишь разрубив фюзеляж, помчался в ближайшую деревню за топором.

Пока все это длилось, Краснов скончался. О том, что Краснов после посадки оставался еще жив, можно было судить по пальцам рук, сжатым в перчатках в кулаки: мороз донимал, он их грел.

Николая Краснова со всеми почестями похоронили в Одессе на городском кладбище. Там и сейчас стоит обелиск с фотографией Героя.

…А жизнь продолжалась. Дело шло к весне. Начал таять лед на Дунае. Теплее стали относиться к нам и венгры.

В Текеле мы расселились по квартирам местных жителей. Моим хозяином оказался пожилой инженер местного завода. Мы с ним очень быстро нашли общий язык – он неплохо говорил по-русски: был в плену в первую мировую войну.

Вскоре я сдружился со всей его семьей – женой и двумя дочерьми, которые стали учиться русскому языку, чтобы по утрам встречать меня словами «с добрым утром», а вечером желать «спокойной ночи».

Все это было трогательно и волнующе, свидетельствовало о том, что против нашей правды бессильна самая изощренная антисоветская пропаганда.

Особенно круто изменилось отношение к нам венгров, когда западнее Будапешта были обнаружены ямы, заполненные тысячами безвинно расстрелянных их соотечественников. Мне довелось видеть эти ямы – зрелище ужасающее: в них были трупы детей, женщин, стариков… Все это сделали гитлеровцы.

В окруженном Будапеште они по-бандитски грабили жителей, отнимали последний кусок хлеба.

Пришли наши воины – стали делиться с венграми всем, что имели.

Венгры увидели в советском воине своего настоящего освободителя, избавителя от коричневой чумы.

…Завязались бои в самом Будапеште. Перед нами, когда мы подлетали к столице Венгрии, открылась панорама огромного задымленного города, раскинувшего свои кварталы по обеим сторонам Дуная.

Немцы продолжали направлять тяжелогруженые Ю-52 к окруженной группировке до последнего дня ее существования. Посылали, несмотря на то что немногим удавалось прорваться к Будапешту. Окраины города были усеяны обломками фашистских транспортных самолетов. Помнится, в то время политотделом армии была выпущена листовка с призывом: «Бить врага так, как бьют его майор Кравцов, капитан Якубовский, старший лейтенант Смирнов, лейтенант Кирилюк!»

В последние дни штурма Будапешта отличились многие летчики нашей дивизии, фашистские самолеты стали появляться над городом в сплошной облачности. И бывало так, что все мы слышали гул транспортников, а поделать с ними ничего не могли. И вот летчик 116-го полка Павел Долгарев, который потом стал Героем Советского Союза, вместе со своим ведомым Иваном Антоновым приловчились сбивать «юнкерсов» из положения барражирования за облаками. Чтобы сбросить груз, фашистские летчики искали «окна» в небе. И как только показывались в них – встречались с нашими истребителями. В небе венгерской столицы П. Долгарев со своим напарником уничтожил четырнадцать самолетов, из них шесть «мессершмиттов». Что касается летчиков нашего полка, то ими за время самых активных воздушных боев под Будапештом сбито до шестидесяти вражеских машин. Шесть из них сразил Смирнов, семь – Кирилюк, девять – Цыкин…

13 февраля столица Венгрии была освобождена. Советские войска взяли в плен 110 тысяч фашистских солдат и офицеров. В результате успешного завершения Будапештской операции из войны вышла последняя союзница Германии в Европе. Это было событие большого значения.

Будапешт взят. Всем нам не терпится побыстрее побывать в нем, посмотреть, что там осталось после длительных, кровопролитных боев.

Мы уже собрались ехать в город, когда разнеслась весть: к нам прибыла делегация гвардейцев-казаков 5-го Донского кавалерийского корпуса генерала С. И. Горшкова.

Мы очень обрадовались дорогим гостям. Знали об их большом мужестве, исключительной стойкости, давно хотели встретиться.

Возглавлял делегацию полковник Н. И. Привалов. В ее составе был и шестидесятипятилетний усатый капитан П. С. Куркин – кавалер четырех Георгиевских крестов и трех орденов боевого Красного Знамени. Как мы узнали, с ним вместе воевали его сыновья и зять – тоже офицеры.

У нас состоялся вечер боевого содружества. Содружества, родившегося в самых напряженных боях. Обстановка тогда сложилась для 3-го Украинского фронта угрожающая. Верховный Главнокомандующий разрешил И. Ф. Толбухину отвести войска на правый берег Дуная. Но командующий на это не пошел, понимая, чего может стоить такой маневр. И приказал казакам спешиться, грудью встать на пути остервеневших гитлеровцев.

Нашей 17-й воздушной было поручено обеспечение надежного прикрытия донских казаков. Мы, хорошо представляя себе, как тяжело приходится лихим рубакам, беспрестанно висели над передним краем, обрушивая на врага бомбы и снаряды. Ожесточенно отбивались казаки, показывая чудеса храбрости и героизма. Многие из них навсегда остались на поле боя, но ни один не дрогнул, не отступил. Девизом казаков было «Стоять насмерть!», и они отстояли свой рубеж, сдержали бешеный натиск врага.

И вот теперь они прибыли, чтобы поблагодарить нас за поддержку с воздуха. А мы без конца восхищались нашими гостями – людьми необычайного мужества. Особенно понравился всем капитан Паромон Самсонович Куркин. Он ярко рассказывал о боях, в которых участвовал еще в империалистическую, а затем в гражданскую войну. И шутил:

– Сын и зять – старшие офицеры, а я все капитан… За три войны на три ступени поднялся в звании…

Вспомнив наши совместные бои, попытались заглянуть в будущее. Было ясно: война идет к концу. Войска 1-го Белорусского и 1-го Украинского фронтов успешно развивают Висло-Одерскую операцию, 2-й и 3-й Белорусские фронты – Восточно-Прусскую, 2-й и 3-й Украинские скоро полностью освободят Венгрию. Грандиозное сражение, развернувшееся на всем пространстве между Дунаем я Балтийским морем, несло фашизму возмездие за страдания и беды, причиненные народам многих стран.

О многом переговорили мы с нашими гостями, сфотографировались на память, расстались с ними как самые дорогие друзья.

И вот мы – в Будапеште. Город сильно разрушен. Но подавляющее большинство разрушений – дело рук гитлеровцев и их приспешников – хортистов, салашистов. Будапешт испытал и голод и холод, узнал, как рвутся снаряды и бомбы, увидел рукопашные схватки за каждый дом, перенес все жестокости нацистского режима.

Но он выстоял и сохранил свою радостную улыбку, с которой вышли на его улицы жители приветствовать советских воинов-освободителей.

Мы первым делом направились к знаменитому будапештскому парламенту. Он, к сожалению, значительно пострадал. Взглянули на мосты через Дунай: некоторые из них уцелели.

Жители Будапешта не дают нам сделать шага – заводят разговоры, благодарят, пожимают руки. Они могли бы и не делать этого – выражение их счастливых лиц само говорило за себя: кошмар закончился, начинается настоящая жизнь. Мы не могли отказаться от приглашения зайти в дом, посидеть с его жильцами, выпить по чашечке кофе. Нас пригласил средних лет интеллигентный мужчина. На пороге нас встретила миловидная, стройная женщина, – оказалась, актриса, солистка Будапештского театра оперы и балета. Мне сразу вспомнилась Одесса; везет на встречи с людьми искусства!

Пока хозяйка готовила стол из своих скудных запасов и наших продуктов, предусмотрительно захваченных шофером, ее муж рассказал, что она училась в итальянском оперном театре Ла Скала. Я впервые слышал об этом театре. Приветливые хозяева этому не удивились, стали наперебой, с увлечением рассказывать о нем.

Мы говорили на тему, далекую от войны, и всем нам было хорошо, уютно, как бывает среди давних друзей. Актриса высказала свою заветную мечту: когда все окончательно уладится, побывать на гастролях в Советском Союзе. Мы с Кирилюком поддержали ее желание, выразили надежду, что оно обязательно сбудется.

Подобные теплые встречи проходили тогда по всему Будапешту. Жители города тянулись к нам, чтобы поближе узнать нас, выразить благодарность за обретенную свободу.

Радостно было узнавать о том, что многие венгерские патриоты, рискуя жизнью, партизанили, немало их сражалось и плечом к плечу с нашими воинами. А спустя некоторое время после войны ряд венгерских граждан, в том числе Лайош и Лайошне Сабо, Янош и Арпал Крейн и другие, будут награждены советскими орденами за спасение наших летчиков. Хорошо представляя себе обстановку в хортистской Венгрии, я понимаю всю значимость этого подвига.

В одну из наших поездок в Будапешт во время налета гитлеровской авиации мы потеряли Мишу Куклина – чудесного человека, отличного летчика. Случайный осколок сразил его наповал. Тяжелым было наше возвращение на аэродром. Выкопали могилу на Текельском кладбище, опустили Мишу в землю, с которой он столько раз взлетал в небо на своем самолете.

«Где ни побываешь в Венгрии, – скажет потом Янош Кадар, – всюду можно видеть могилы советских воинов. В них покоятся герои, советские солдаты, отдавшие жизнь за свободу нашего народа. Мы свято чтим их память и обещаем, что никогда не зарастет дорога к их могилам».

Эти слова – о Михаиле Куклине, о многих и многих наших товарищах по оружию, сложивших свои головы за освобождение Венгрии.

Венгерский народ свято чтит память о погибших советских воинах. У развилки дорог Вена – Белград высится памятник советским парламентерам, подло убитым фашистами.

А когда ранним утром над венгерской столицей занимается рассвет, первые лучи солнца освещают величественный монумент Свободы на горе Геллерт. Рядом со скульптурой женщины с высоко поднятой пальмовой ветвью мира в руке – бронзовый советский солдат. «Освободителям – советским героям от благодарного венгерского народа» – гласит надпись.