Глава первая Гол для дочки, или как родилось «х… вам!»

Глава первая

Гол для дочки, или как родилось «х… вам!»

В больницу я приехал ранним утром. Дочка Полина перед операцией ночевала уже там, а жена Таня с тещей остались в гостинице при клинике. Я же, прилетев в Мюнхен, снял номер в мини-отеле, у которого была то ли одна звезда, то ли две, – в городе проходил какой-то симпозиум и нормальную гостиницу найти было невозможно. Да и не важно мне это было – думал совсем о другом.

Поехал на метро. Боялся, что в пять утра оно еще не работает – а там толпа народа, не зайти. В Европе жизнь начинается спозаранку.

К шести был в больнице, увидел дочку. Потом ее забрали, но через полчаса привезли обратно. То ли рано еще было для операции, то ли что-то другое – но по новой ее увезли в половине девятого. А нам сказали – идите погуляйте часа три-четыре.

Она-то маленькая, ничего не понимала и не боялась, только спрашивала, что ей будут делать. А вот мы с Таней… Нас ведь бумагу заставили подписать. Страшную. Что в случае летального исхода больница ответственности не несет. Деваться некуда, подписали. Но состояние – не передать.

Пошли с Таней и ее мамой в центр Мюнхена, гулять. По Мариенплац, по Карлсплац – туда-сюда, только чтобы время скоротать. Я старался идти спокойно, эмоций не показывать. Хотя внутри их хватало. Но рядом – женщины, и если еще и я начну истерить… Нет, если ты мужик, то в такой ситуации должен быть непроницаем.

Вдруг пошли звонки. Вначале знакомый спрашивает: «Как дочка?» – «Откуда вы знаете?» – «Да вся страна об этом говорит!» Мы с Таней – в шоке.

В первый момент было неприятно, особенно я встревожился за жену, которой даже в больницу, как потом выяснилось, начали названивать. Все-таки это наша личная история. Любому было бы дискомфортно, и вначале я немного обиделся на Георгия Александровича Ярцева, который всем об этом рассказал. Но спустя некоторое время, поскольку операция прошла успешно, раздражение исчезло. И уже после возвращения из Уэльса в Мюнхен я даже согласился, чтобы Первый канал подъехал – очень уж они об интервью просили.

…Часов через пять вернулись в больницу. Когда подходили – ног под собой не чувствовали, хотя никто никому ничего не говорил. Но все же понятно. Лица бледные, напряжение внутри дикое.

Большего облегчения, чем после слов переводчика: «Всё отлично!», я не испытывал ни разу в жизни. Мигом успокоились, обрадовались. И стали думать, что дальше делать – уходить или врачей как-то благодарить? И вдруг слышим: «Вы к ребенку-то зайдете?»

А мы к реалиям нашей медицины привыкли – нам и в голову не приходило, что такое возможно. Операция-то у Полины была не на пальце, а на сердце. Но оказалось – можно. Хоть и в реанимацию!

Первую дверь прошли, дальше – умывальник со спиртом. Руки растер, система определила: только после этого автоматически открывается вторая дверь. Нам дали только халаты – даже бахилы не потребовались.

Дочка еще под наркозом, на ней куча аппаратуры. Но дышит хорошо, глубоко. Врачи улыбаются: «Не беспокойтесь, никаких проблем». Хоть с ней и не пообщались, но своими глазами увидели – и уже легче стало.

Выходим, идем. А потом Таня говорит: «Видишь, всё нормально. Езжай завтра в сборную. Я знаю, что тебе это надо. А мне мама поможет, я же не одна тут остаюсь».

Жена знала, как я футбол люблю. Хотя вряд ли она до конца понимала, какой важности эти игры с Уэльсом. Для нее в любом случае на первом месте был ребенок, и это правильно. Но Полине было уже лучше, и пусть я ничего не говорил, Таня поняла, что мне лучше поехать.

Связался с администратором сборной Виктором Вотоловским, он быстро решил вопрос с билетом – я же в Мюнхен из Москвы без обратного летел. Не знал, как все будет, не хотел брать.

Наутро улетел. К обеду уже был в команде. Пробежался, пришел в баню, и ребята сильно удивились: «Ты откуда взялся?»

* * *

Диагноз Полины – расщепление митрального клапана сердца – узнали, когда ей было два годика. Мы с Таней были на отдыхе в Эмиратах, а дочка с бабушками-дедушками дома осталась. И заболела ангиной, с высокой температурой. «Скорая» ее в больницу забрала, посмотреть-послушать. Там и услышали шумы в сердце.

Вначале врач «Локомотива» Савелий Мышалов отправил нас в Московский центр имени Бакулева. Не знаю, может, там и работают отличные хирурги. Но отношение персонала нам с Таней сильно не понравилось. Мы и так были в шоке от того, что у нашего ребенка сердечко больное, а тут еще, когда врачи и нянечки на вас орут…

Дочке два года, обстановка непривычная, она плачет. А эти люди, если их можно назвать людьми, начинают: «Почему ребенок кричит? Что вы за родители?!» Наверное, их можно понять, работа нервная. Каждый день общаются с мамами и папами, которые за своих детей переживают, все на взводе. Но у них профессия такая. В том числе и все это терпеть. Нам же тоже несладко было – пока все тесты прошли и к доктору попали, часов пять-шесть прошло. При том что не просто так пришли, а по рекомендации.

И вот заходим к врачу, он смотрит данные и заявляет: «Всё, ребенка оставляем, завтра операция». У нас глаза навыкате: «Стоп-стоп. Какая операция? Какое завтра?» И уехали. Пообещав себе туда больше не возвращаться. Ну что это за отношение?

Мы – опять к Мышалову, которому вообще огромное спасибо. Савелий Евсеевич отреагировал быстро. Друзей-то у него много везде. И в первую очередь – в Германии. Он там еще с Валерием Лобановским готовился в Руйте под Штутгартом к чемпионату Европы 1988 года. А тут позвонил своей знакомой Майе, которая работала в клинике в Мюнхене. Поехали на обследование, и вот там уже отношение и к ребенку, и к нам было на высшем уровне.

Профессор сказал, что никакой операции пока не надо. Да, есть проблемы, но сердечку надо подрасти. И вот начиная с 2000-го каждые полгода мы ездили к нему, и в начале 2003-го он сказал, что в конце года надо делать операцию. Вот это, я понимаю, отношение – не с бухты-барахты тебе говорят, что надо ложиться на операцию, а долго наблюдают и только после этого принимают решение.

В общем, то ли в январе, то ли в феврале 2003-го назначили дату – 12 ноября. Почему именно ее? А я календарь свой посмотрел. Там как раз «окно» было между завершением чемпионата и еврокубками. Ни в какую сборную тогда не звали, главный тренер Валерий Газзаев меня в ней на тот момент не видел. Ну и я, соответственно, на это не закладывался. Думал, как раз будет пауза, и я спокойно съезжу.

А в августе сборная дома проиграла товарищеский матч Израилю, Газзаев подал в отставку. Еду как-то с тренировки по МКАД, подъезжаю к Мытищам, включаю радио: «Главным тренером сборной России по футболу назначен Георгий Ярцев». Думаю: «О, хорошо!» И буквально в тот же момент – звонок. «Вадим, это Георгий Александрович Ярцев». – «Поздравляю с назначением!» – «Что ты меня поздравляешь? Работать вместе будем? Мы же друг друга не подводили?» – «Нет». И с этого момента я в сборной был постоянно.

Заняли второе место в группе, попали в стыки на Уэльс. А дату операции перенести было уже невозможно – там, в Мюнхене, все на месяцы вперед расписано. И вот в субботу последний тур чемпионата, в понедельник у Ярцева начинается сбор в Тарасовке, где тогда располагалась сборная. Приезжаю, сразу захожу к нему в номер. Там трое – сам Ярцев, Ринат Дасаев и Никита Симонян.

Объясняю: мол, такая ситуация, 12-го числа – операция у дочки в Германии. Как отреагируют, честно говоря, не знал. Игра-то первая с Уэльсом, в Москве, – уже 15-го.

Саныч отвечает: «Никаких вопросов. Конечно, поезжай к семье. А когда с ребенком все будет хорошо, мы тебя тут ждем в любой момент». И Дасаев то же самое повторил, и Никита Павлович поддержал.

Ни одного слова о сроках, в которые мне «надлежит вернуться в расположение сборной», и всего такого прочего, не было. Не то чтобы я был удивлен, просто стало приятно – не каждый в столь нервной обстановке так бы себя повел. Но в Ярцеве я всегда был уверен.

И не только в Ярцеве, кстати. Я ведь из Кардиффа полетел в Мюнхен, а у «Локомотива» вскоре была игра Лиги чемпионов, дома с киевским «Динамо». И никто мне не звонил, не подгонял. Наоборот, я сам позвонил Сереге Овчинникову – команда тогда была в Хосте на сборах. А он передал слова Семина: «Сколько надо, столько и оставайся». Юрий Палыч – он всегда таким человеком был. Нормальным. Да и тот же Славо Муслин – если проблемы в семье были у Маминова, Пашинина, всегда шел навстречу.

Хотя, возможно, Ярцева я и на неделю раньше предупредил. Припоминаю, что в РФС за деньгами приезжал – их тогда наличными давали – и к нему заходил. Вышло, кстати, немало – за ту осень и следующий год я заработал в сборной тысяч 120 долларов, и расценивал это как деньги, упавшие с неба. Учитывая, что до того я в сборной не играл, а тут сразу оказался основным защитником. Хотя какой-то суммой премиальных за отборочные матчи мы поделились с теми ребятами, кто играл при Газзаеве, а при Ярцеве уже не призывался.

Операция обошлась мне в 50 тысяч евро, сумму нам еще в конце зимы – начале весны назвали. Зарплата у меня в «Локомотиве» на тот момент была 10 тысяч в месяц, и деньги на оплату имелись. Ведь все 10 тысяч я откладывал: в «Локо» были хорошие премиальные за победы, и жил я на них. А зарплату копил. Вот она и пригодилась…

Но самое интересное – какие же педантичные люди эти немцы! Операцию сделали, деньги уже давно уплачены, но когда я вернулся в Мюнхен из Уэльса, меня приглашают в кабинет и возвращают из этого полтинника 15 тысяч. Говорят: «Мы уже после операции всё окончательно просчитали, и вышло 35». Пытаюсь себе представить, чтобы у нас так деньги вернули – как-то не очень получается.

Но самое поразительное произошло еще раньше. Про операцию только ребята из «Локомотива» заранее знали. И 23 августа мы обыграли «Сатурн», который шел в тот момент то ли на первом, то ли на втором месте. Я забил гол на 90-й минуте. И за победу в том матче нам ЦСКА бонус пообещал, простимулировал, можно сказать. 100 тысяч долларов на команду. Ничего страшного в этом не вижу – нам же не за поражение деньги пообещали, а за победу!

Так вот, выиграли мы, приезжаем на базу в Баковку, а там ко мне в комнату Овчинников заходит. И дает три толстые пачки долларов. По десять тысяч.

«Это что?» – говорю. «Ребята скинулись, – отвечает. – На операцию, которая у твоей дочки будет. Из этих денег, которые мы получили от ЦСКА». Для меня это было неожиданно и очень приятно.

Но это – «Локомотив» времен Юрия Семина. Настоящая семья. Команда, где никто никого не оставлял в беде. Я счастлив, что в ней играл, потому что мало где сталкивался с такой атмосферой…

Сергей Овчинников:

– Самый памятный матч с участием Евсеева для меня, конечно, – в Кардиффе. К сожалению, я не принял в нем участия – а может, и к счастью, потому что команда выиграла. Но помню, что гордился Вадиком, тем, что играю с ним в одном клубе. Когда он забил победный гол – это было сильное впечатление, такие не стираются.

Интересно, что его знаменитую фразу после матча с Уэльсом в прямом эфире я не слышал. Матч смотрел на сборе «Локомотива» по телевизору – но, видимо, выключил сразу после финального свистка, когда Евсеев еще не успел подбежать к телекамере. Либо отвлекся и упустил. Потом не раз вспоминали, смеялись. Это эмоции…

Я никак те его слова не интерпретировал, а был просто рад за Вадима, за сборную, за пацанов. Они просто легли в контекст общего успеха – и команды, и лично Евсеева.

Вадик говорит, я был инициатором того, что команда собрала ему деньги на операцию дочке? Честно, не помню, кто там инициативу проявил. Считаю, что это нормальная человеческая реакция на ситуацию, в которой оказался наш друг. Ничего сверхъестественного мы не сделали. В том «Локомотиве» все знали и радости, и проблемы друг друга, ничто не скрывалось.

Татьяна Евсеева:

– Я была потрясена, узнав про 30 тысяч от команды. Нет, конечно, понимала, какие среди ребят в «Локомотиве» отношения, да и среди девчонок тоже. Что там говорить, если для меня ближе Инги Овчинниковой, хоть и живем теперь на разных континентах, подруги нет. Она была заводилой, центром всех этих отношений среди жен. Но чтобы до такой степени…

Тут Сергею, хоть после их развода с Ингой у меня к нему отношение сложное, надо отдать должное. Он сказал ребятам: «Нужно помочь». Пусть мы и сами на тот момент уже могли позволить себе такую операцию, но они – молодцы. Нет слов. Я только одну такую историю еще слышала: когда разбился на машине вратарь ЦСКА Вениамин Мандрыкин, ребята тоже собирали деньги на его лечение.

Мне было очень тяжело. Потому что года два мы вообще не понимали, что с нами будет. Сначала ездили в наш Бакулевский центр – и там почему-то все время были разные врачи и разные диагнозы. И персонал относился черт-те как. Это для них наш ребенок – один из тысяч. А для нас с Вадиком это любимая дочка…

Мы ждали два года, и они для меня были какими-то невероятными. Вадик все внутри себя переживал, а я человек открытый, и мне было сложнее. Порой мне нужны были слова утешения, но у него другой характер. Он переживает, но молчит.

Хорошо, у нас есть несколько пар друзей, которые приезжали, поддерживали. Например, Саша Маньяков, друг детства Вадика и крестный Полины, и его жена. Спасибо им большое. Знаю, в день операции Саша в Нижнем Новгороде, где он тогда работал, в церковь пошел, свечку поставил…

И это же надо, чтобы операция совпала со стыковыми матчами с Уэльсом. Мы полетели в Мюнхен с моей мамой и Полиной, а Вадик к нам со сбора прилетел. На что я, честно говоря, не надеялась. Даже при том, что знала, как к нему Ярцев хорошо относится, не думала, что он его со сборов перед такими важными матчами отпустит. Работа есть работа. По-моему, только за день до прилета муж сказал, что приезжает. Хороший человек Георгий Александрович…

Правда, в день операции бродим по Мюнхену, ждем, места себе найти не можем – и вдруг звонок с Первого канала: «Как у вас с дочкой, закончилась ли операция?» Мы не можем понять, откуда информация всплыла. А потом оказывается, что Ярцев успел рассказать об этом в программе «Доброе утро» на том же Первом канале.

У меня к нему никаких вопросов: Вадик же не предупредил тренера, что не надо рассказывать о причине его отъезда, а тот и сказал правду. Это было простое недопонимание, уж точно не со зла. Но в тот момент я в шоке была. У нас даже мама Вадика не знала, что мы на операцию уехали! Не хотели никого лишний раз волновать!

Мне ведь начали звонить даже в больницу, нашли меня там, в Мюнхене. Корреспонденты на ресепшен пробивались, просили меня позвать. Врачи ничего понять не могли, кто такая эта Евсеева, что такое творится. Но я ни с кем не разговаривала – вообще не до того было.

День операции помню по минутам. Ведь это невероятно, когда такое с твоим ребенком происходит и ты должна подписывать бумаги насчет возможности летального исхода. И мы вместе с Вадиком их подписывали, и вы можете представить его состояние. Ну и высказался он в камеры после ответного матча с Уэльсом. В таком еще и не то крикнешь…

Полине дали какое-то успокаивающее лекарство и увезли. У меня была ужасная истерика, немецкие врачи со всем их самообладанием не выдержали и предупредили: «Если она сейчас не угомонится, мы ее выведем из клиники». Это не передать словами, только мать может чувствовать, что это такое – когда твоего ребенка увозят на операцию на сердце и неизвестно, что будет, привезут ли его назад живым. Ведь это – сердце, и его останавливают!

И уж совсем мне стало плохо, когда Полину привезли назад через 15 минут после того, как увезли. Думаю – ну как же так?! Когда из дома выходишь и возвращаешься – это плохая примета. Вот и тут я о том же подумала. А все потому, что операционная не была готова.

Операция длилась шесть часов. Это был ад. Ведь нам говорили – часа три, максимум четыре. Мы пришли в гостиницу, я говорю: «Наверное, мне надо поспать, время быстрее пройдет». Но куда тут заснуть! Если бы сильнодействующие таблетки были, то еще да, но когда их нет…

Тогда всем говорю: «Не могу здесь находиться, пойдемте в город. Там люди, там жизнь, Рождество уже скоро. И все это время мы ходили по центру, потому что мне надо было, чтобы вокруг были люди, много людей. Гуляли, кофе куда-то заходили попить…

Вадику как раз в это время и начали все подряд трезвонить. Он отвечал, некоторым, самым назойливым из корреспондентов, – грубо. А друзьям рассказывал, что случилось.

При этом абсолютно не показывал нам с мамой, что его колотит. Я ему еще говорю: «Ну почему ты такой спокойный? Что, в тебе сердца нет?» Сейчас-то понимаю, чего ему это внешнее спокойствие стоило. Муж совершенно правильно себя вел, потому что если бы еще и он начал показывать, что у него внутри, вообще не знаю, что бы со мной и мамой стало…

Точно так же, кстати, вела себя и Инга Овчинникова, моя лучшая подруга. Мы и сейчас, когда они с Сергеем давно уже не вместе, а она живет в Америке, каждый день созваниваемся и по сорок эсэмэсок в сутки друг другу пишем. А тогда все подружки звонили и плакали: ой ты бедная-несчастная. И только Инга звонила и как ни в чем не бывало бодрым голосом спрашивала: «Ну, что ты там делаешь? Когда прилетаешь?»

И ни слова про операцию. Я думала: «Ну ни фига ж себе, какая она бесчувственная». Только спустя время поняла: если бы еще и она начала скулить, как остальные, наверное, я бы не выдержала. А она, женщина мудрая, меня тянула за луковичку туда, наверх. И до сих пор, мне кажется, тянет…

Господи, как я благодарна этим хирургам в Мюнхене! Наверное, у нас тоже есть врачи, которые делают блестящие операции, но познакомиться с ними не довелось. И надеюсь, уже не доведется. После того матча с Уэльсом, когда Вадик стал знаменитостью, ему дали телефон знаменитого хирурга Бокерии. Но когда это было действительно нужно, никаких связей у нас не имелось, и благодаря доктору Мышалову мы поехали в Германию.

А благодарна вот почему. Вначале врачи говорили, что будут Полине ставить взамен расщепленного клапана искусственный. Это влекло за собой еще одну операцию, когда дочка повзрослеет. Но в последний момент хирург нашел возможность сшить клапан. Так было намного лучше и избавило нас от многих последующих проблем.

Нам очень повезло. Ведь перед операцией врачи подробно разложили, что такое искусственный клапан, но мы все равно согласились, потому что куда деваться? Каждый год все равно ездим, обследуемся, но все эти годы Полина развивала сердечную мышцу, занималась плаванием, теннисом, танцами.

При этом она как ребенок видела наши эмоции и пользовалась своими проблемами со здоровьем. «Ой, не надо меня нагружать, у меня сердечко больное!», «Не кричите на меня, а то у меня сердечко заболит!» Хитренькая, во всем быстро разобралась, хотя ей на тот момент и пяти еще не исполнилось…

А тогда, после операции, нас совершенно свободно пустили на Полину посмотреть. Буквально на следующий день она уже встала на ножки, а через десять дней нас выписали.

После операции Вадик метался, лететь ему или оставаться. Но я понимала, что ему будет лучше вернуться в сборную. А смысл сидеть в Мюнхене? Чтобы я поплакалась ему в жилетку, а он меня пожалел? Так для этого со мной мама была, с которой я могла все эти чувства разделить. А он – спортсмен. И у него была важнейшая игра. И я видела, что ему это надо. Он улетел, но каждый вечер мне звонил. А прямо из Кардиффа прилетел обратно в Мюнхен…

* * *

* * *

Поехал бы я в сборную в такой ситуации, если бы ей руководил не Ярцев? Ну, во-первых, любой тренер меня не вызвал бы, а Георгий Саныч мне доверял. А во-вторых, поехал бы. Потому что сборная – это сборная. Команда твоей страны.

Да, к Санычу я очень хорошо отношусь, потому что вижу, какой он открытый и как всегда помогал мне идти вверх. Олег Иванович Романцев, конечно, тоже очень многое в меня вложил, но он чуть другой человек. С Ярцевым, если честно, мне расти было легче.

Так вот, вернулся я из Мюнхена в четверг, пробежался, в баньку сходил. На следующий день – предыгровая тренировка. Она что у Ярцева, что у Романцева интенсивная, но длится недолго – минут 45. По ней одной тренеру сложно в полной мере судить о состоянии игрока. А я из-за перелета в Мюнхен и обратно, считай, пять дней со сборной не тренировался.

Поэтому я удивился, когда в Тарасовке на установке перед первым, московским матчем, Ярцев назвал меня в составе.

Играть мне на фланге предстояло против Райана Гиггза. Крайнего полузащитника «Манчестер Юнайтед». Деталей Саныч не разжевывал. Ни Ярцев, ни Романцев вообще не говорили во всех подробностях, как против того или иного игрока соперников играть. Это скорее подход Гаджи Гаджиева, у которого я в «Сатурне» играл и которому сейчас помогаю в «Амкаре».

А у Романцева с Ярцевым мы соперников, конечно, разбирали, но плясали все равно от себя, своей игры. Хотя вот после первого матча с Уэльсом, как правильно Влад Радимов в интервью рассказывал, нам вообще не показывали фрагменты этой игры, зато проанализировали домашний матч валлийцев с Италией. Чтобы объяснить, как наш соперник играет дома. А что до Гиггза – так мы же сами английскую Премьер-лигу смотрели. И понимали, что к чему.

…Началось все с моего нарушения на Гиггзе. Хотя арбитр и дал свисток в нашу пользу, можно сказать, что я сыграл грубо. Если не грязно. Въехал ему шипами сбоку в икроножную мышцу, чуть ниже колена.

Тот мяч был ничейный, мы шли к нему одновременно. Что показательно, и главный судья, и его помощник были рядом, и оба нарушения не увидели. Да, Райан меня опередил, а я ему поверх мяча попал в ногу. Мяч улетел в аут. Я посмотрел на Гиггза. Вид у него был остервенелый. Понял, что это ему не понравилось.

В конце концов, судьи рядом стояли. И, по-моему, он был зол на них больше, чем на меня. Читал, он говорил потом, что тем ударом я мог сломать ему ногу. Что ж, значит, запомнит меня на всю жизнь, хоть и врезал я ему по ноге неумышленно. А в Англии, между прочим, он проходил через такое каждую вторую игру. И повторяю, с моей стороны это была не специальная грубость. Я хотел сыграть в мяч. Не получилось.

Извиниться я не хотел. Там война была. Не до извинений. Мяч вернулся из аута, и после этого, как я понял, он захотел мне отомстить. Вначале ударил головой в бровь. Я даже не сообразил, что происходит, а упал уже после того, как он локтем въехал мне в голову. На этом Гиггз успокоился.

Правда ли, что второй удар вышел слабее первого и мое падение было не слишком вынужденным? Правда. Я упал, лежал, притворялся, думал, ему красную дадут. Мой друг Саша Маньяков рассказывал, что смотрел тот матч с трибуны и сидел прямо над местом, где случился этот эпизод. И когда я, поразмыслив секунды три, схватился за голову и рухнул на траву, он заржал. Потому что симулировать я не умею, и он это хорошо знал. Хотя я пару раз дурака в конце игры и включал. Уже этого не помню, но он утверждает, что после игры спросил: «На хрен ты за голову взялся, подумал и упал? Падал бы сразу!», а я ответил: «Соображал, что мне делать!»

Подождите, но если за границей в таких случаях всегда падают, почему русский человек не может упасть? Удар-то, в конце концов, был, так что о симуляции говорить нельзя. И не случайно же после апелляции РФС Гиггза дисквалифицировали на два матча – пусть уже и после игр с Россией. Значит, виноват!

Да, не скрою, секунда размышлений, падать или нет, была. Но, скажите мне, почему соперники могут нас провоцировать, а мы им ответить тем же не имеем права? Почему мы должны подставлять вторую щеку? Можно было не падать, можно. Но я не считаю, что поступил плохо, потому что сделал это ради команды.

Я всегда таскал рояль. И никогда не осуждал того же Симеоне за эпизод с Бекхэмом на чемпионате мира 1998 года во время встречи Аргентина – Англия. Ведь благодаря тому моменту аргентинцы победили. Другое дело, что судья нашего матча эпизода не заметил, и Гиггза, в отличие от Бекхэма, не удалили.

Можно сделать что-то для команды. А можно специально не забить мяч в пустые ворота, как сделал в 2002 году Игорь Семшов в матче его «Торпедо» со «Спартаком» Романцева, и благодаря этому поехать на чемпионат мира. Фэйр-плей, говорите? По-моему, фэйр-плей – это то, что ты делаешь не для себя, а для команды. Семшов же действовал ей во вред. Зато до этого его в сборную не приглашали ни разу, а тут он был вызван и поехал в Японию и Корею. И почему-то не отказался, руководствуясь принципами фэйр-плей.

Гиггз для меня был большим футболистом, но не богом. У нас по общедоступному телевидению тогда показывали, по-моему, часовые обзоры Премьер-лиги, и, конечно, его имя не было для меня пустым звуком. Но ни перед ним, ни даже перед более великими людьми я не робел. Когда мы на «Локомотиве», по сути, на песке, играли против «Реала», выпрыгнул против Зидана. Я лицом к мячу, он – спиной. И так получилось, что я зубами ему в лысину впился, и у него кровь пошла. Пластырем заклеили, и он на поле вернулся.

Зинедин, кстати, нормально отреагировал. Футбол, игровой момент, ничего особенного. Я его зауважал, потому что он не повел себя как истеричка. Да и на Гиггза не зол – опять же футбольный был эпизод, никакой подлости. Если бы было не так, никогда не пригласил бы его на свой прощальный матч. И он вроде собирался приехать, да май на дворе был, и календарь «МЮ» не позволил.

Я всегда настраивался на важные матчи по-особому. Но никогда не собирался никого «окучивать». Никогда. Всегда старался играть в мяч. И никого за всю свою карьеру не сломал. А реально хотел – только одного подлеца. Коромана, который играл в «Крыльях Советов» и в «Динамо». Как-то раз с «бело-голубыми» играли, и, когда я лежал на газоне, он на меня умышленно шипами наступил. Но так и не получилось его проучить.

С Гиггзом же у меня такого желания не было. Людей, которые меня хорошо знают, отсутствие реакции с моей стороны удивило. Я действительно часто не прощал людям то, что они делают на поле. Как раз в том сезоне меня за такое удалили в Ярославле. Но с Уэльсом был тот случай, когда главным была команда, а не личные амбиции. И пришлось терпеть.

* * *

Дома с Уэльсом, который я, кстати, напророчил нашей команде перед жеребьевкой, сыграли вничью – 0:0. Вроде и атаковали, но реальных голевых моментов у нас было немного.

Результат был, мягко говоря, не очень – уж в первом-то матче точно рассчитывали выиграть и задел сделать. В раздевалке тишина стояла мертвая, гнетущая. Ощущение было – как будто на чемпионат Европы уже не попали.

Если бы Ярцев в тот момент начал нас в раздевалке песочить и тем более в прессе поливать – точно бы в Уэльсе проиграли. Настроение-то было на нуле.

Влад Радимов потом вспоминал, как это было. Он в первом матче не играл, спустился с трибуны в раздевалку – и тут Георгий Саныч заходит. Видит все эти похоронные лица, поднимает брови и говорит: «А что случилось? Как они играли – десять человек в обороне, все сегодня видели. А теперь посмотрим, что будет, когда им придется немножко атаковать». И все сразу головы приподняли, повеселели. Это ведь очень важно, что тренер в такие минуты говорит. И как.

Ярцев вообще не орал. Нет, человек он эмоциональный, но ни разу не помню, чтобы на откровенный крик сорвался. Как и Романцев, пусть тот гораздо более замкнут. При том, что мы в тот момент были злы на самих себя. Не потому что плохо играли – футбол-то мы как раз приличный показали. Но взломать эту стену валлийскую не смогли.

К тому же остались без Овчинникова и Мостового на ответный матч. Причем Мост свою желтую получил именно в «куче-мале», случившейся после моего эпизода с Гиггзом. А Босс пострадал от португальского судьи, который всегда его «любил». Так, по крайней мере, Серега после матча сказал. Они пересекались еще в чемпионате Португалии, и тот на него затаил. В итоге на второй матч мы в любом случае оказывались с вратарем, у которого ноль матчей за сборную. Приятного в этом было мало.

Но у Славы Малафеева хоть какой-то международный опыт был, а у совсем юного Игоря Акинфеева – пусто. Поэтому, хоть нам ничего и не говорили, мы не сомневались, что играть будет Слава. А на Серегу не злились, хоть это была и большая потеря. С каждым может случиться.

Обсудить, в общем, было что. И мы вечером после первого матча решили в Тарасовке пивка попить. По-моему, в номере у Димы Аленичева на третьем этаже. Под картишки. Мы с Витей Онопко, правда, в них не играли – в отличие от Аленя, Радима, Гуся (Ролана Гусева. – И. Р.).

Кончился первый ящик «Миллера», который как-то пронесли на базу еще до меня. Я был назначен ответственным за пронос второго. Разработали целую систему ухищрений, чтобы не увидела охрана. С учетом высокого тарасовского забора сделать это в районе полуночи было непросто. Но нам, как мы думали, удалось – с помощью перехода по второму этажу.

Но спустя годы, когда с ветеранами куда-то играть ездили, Георгий Саныч раз хитро на меня посмотрел, вспомнил тот день и говорит: «Чё, думаешь, я ничего не знаю? Все знаю!» И расписал – как говорится, картина маслом. А мы-то думали… Все лучше понимаю истину, которую не раз слышал: одно из главных тренерских искусств – каких-то вещей не замечать.

Нет, уверен, что стукачей среди нас не было. Просто камеры, охрана – все эти современные навороты мы недооценили. Хорошо, что без последствий.

А посидели тогда прилично. То ли до двух, то ли до трех. И нам это надо было. Не присели бы – как знать, выиграли бы ответный матч в Кардиффе или нет. Когда ты находишься в таком моральном состоянии, как мы после первой игры, лучше не держать все в себе, а общаться, разговаривать. Из этого ведь тоже коллектив настоящий складывается. У нас в «Локомотиве» всегда так было…

В Кардиффе поселились на природе, у озера. Никакого ажиотажа не ощущали, ничего не видели и не слышали. Зато были поводы для веселья. Ноябрь, холод противный – но все до такой степени раскрепощены, что кто-то из массажистов на потеху игрокам даже окунулся. По этим вещам у нас всегда Слава Зинченко, сапожник, специалистом был, приговаривал: «Я везде купаюсь». Но сейчас уже не помню, он ли тогда отличился. Так или иначе, настроение хорошее было создано. И Ярцев нас не одергивал, шутки не пресекал. Понимал: главное – чтобы команда не вышла на ответную игру зажатой.

Сказалось и то, что побудки обязательной утром в день игры не было. Хочешь – спи сколько влезет, хоть до обеда, который в половине второго. Не каждый любит рано вставать, и кого-то такие подъемы выбивают из колеи. А тут все было как надо.

В день игры я созвонился с женой, она сказала, что с дочкой все нормально. Когда выходил на поле, о ней и думал. О том, что сыграю сейчас для нее – а потом полечу к семье, в Германию. Билет уже был, администратор сборной купил.

Стадион «Миллениум» – новый, раздевалки и коридоры большие. И некоторые от таких размеров места себе найти не могли. Тот же Димка Сенников бегал туда-сюда. Александр Бородюк, помогавший Ярцеву, смотрит на это и говорит: «Дима, что ты бегаешь? На поле будешь бегать. Успокойся. Потянись лучше». Сеня послушал. Сосредоточился на растяжке. И правда успокоился.

Настрой от Ярцева шел один – надо забить. И чем быстрее, тем лучше. Потому что, если мы забьем, им надо отвечать уже двумя голами. Да и вообще, главным, о чем он на установке говорил, было: «Играйте в футбол». Никакого отбоя, никакой концентрации на защите, на том, что у нас вратарь неопытный и ему надо помогать. Все как обычно. Даже лучше – стадион классный, полный, газон великолепный. Только играй!

Может, поэтому мы действительно сыграли в футбол. Если уж на то пошло, у нас в защите вообще только один Онопко опытный был. Но все помогли друг другу и сыграли хорошо. А Малафеев так вообще один из лучших матчей в карьере провел. Хотя внутри у него не могло не быть мандража…

Вдохновляющих речей в раздевалке никто не произносил – они и не нужны были. Понимали, что будет тяжело, очень тяжело. Но никакой паники и близко не было. Сидели в раздевалке, и вот от капитана Онопко прозвучало: «Всё, пошли».

Потом играли гимны, и во время нашего валлийские болельщики прилично свистели. Мы всё слышали, конечно. Но не скажу, что именно это нас завело. Просто очень хотели на чемпионат континента. И я – в частности. Всю жизнь смотрел первенства мира или Европы – и думал: неужели и я однажды туда попаду?

И тут – вот он, рядом. Один матч остался.

* * *

Я не знал, что за время между первым и вторым матчем валлийская пресса сделала меня врагом всего Уэльса. В ответной игре ждал каких-то неприятных эпизодов лишь от Гиггза. Но если партнеры Райана, в первую очередь Сэвидж, отличались провокациями, то именно с его стороны почти ничего подобного не последовало.

Конечно, он был настроен против меня и нашей команды, разгорячен, но держал себя в рамках. Только один раз не выдержал. Мяч ушел в аут, и обычно люди, чтобы ты его ввел, спокойно тебе его катят. А он со всей силы в меня ударил. Ничего страшного, я и не к такому был готов. Особенно после того как на третьей минуте Сэвидж, длинноволосый такой, шипами мне в колено врезался. Но я тоже не собирался плакаться. Игровой момент. Не разлетелось же колено, жив-здоров остался!

Откровенно говоря, я думал, что руку перед игрой Гиггз мне не пожмет. Но он пожал. Правда, Гиггз в этот момент, как я понял, смотрел мне в глаза, а у меня они были опущены. Но не потому, что я чувствовал себя в чем-то виноватым. Я умышленно не смотрел не только на него, но и на остальных игроков сборной Уэльса.

Не хотелось мне на них смотреть после того, как они играли в Москве. Ведь именно из-за их провокаций у нас в первой игре два ключевых футболиста на пустом месте, по сути, получили желтые карточки и вынуждены были пропустить ответный матч.

Не думаю, что это была сознательная работа, чтобы выбить у России сильнейших игроков: слишком уж мы любим все эти подозрения, чаще всего – беспочвенные. Мне кажется, просто так совпало. Арбитр не любил Овчинникова, а тот в конце первого тайма пошел с ним разговаривать. Ну судья и воспользовался ситуацией – причем мы узнали, что Серега пропускает второй матч, только после игры. А Мост, хоть и было ему уже много лет, всю нашу игру вел, и в Европе его не зря очень уважали.

В общем, потери для нас были очень серьезные. Хотя не могу сказать, что нас трясло от мысли, что Малафеев до этого не сыграл ни одного матча за сборную. Лично я вспоминал о вратаре, только когда он от ворот мяч выбивал. И перед игрой мы подбодрили его, сказав, что когда-то же надо начинать играть за сборную. Посоветовали действовать проще, особо не тянуть время. А мы, защитники, играли как всегда.

Зато в Кардиффе у нас дисциплина была, что называется, от и до. Ни на какие пакости мы не поддавались. Собранность, концентрация просто зашкаливали.

Когда прилетели, было смешно. Выходим из здания аэропорта. Шум, ажиотаж, телекамеры, микрофоны. И все мечутся, ищут кого-то одного. Потом выяснилось, что это меня искали. Но не узнали.

Вначале было как-то непривычно, когда мяч попадал ко мне – и раздавался дикий свист. Свистели, орали, улюлюкали все 72 тысячи – кроме наших болельщиков, естественно. Пресса своих за эти дни накрутила. Из-за истории с Гиггзом. Но я быстро привык.

Когда весь этот свист услышал, в голове всплыл эпизод с Луишем Фигу в матче «Барселона» – «Реал». Он тогда только из Каталонии в Мадрид перешел, и болельщики «Барсы» его ненавидели. И не просто на него орали и предметы разные швыряли, а даже свиную голову с трибун кинули. И ничего – он спокойно к этому отнесся и сыграл, как умеет. Вот и я себе сказал: «Сделай то же самое».

Скажу больше – мне это помогло. Я же человек такой – лучше всего играл, если был заведен, разозлен. Так что, может, и не забил бы я никакого гола, если бы весь стадион в Кардиффе мне не свистел. Знаете, как приятно играть в такой обстановке! Тем более что там, в отличие, например, от Стамбула, только кричали и гудели, но ничего на поле не бросали. В Уэльсе и сеток заградительных нет – менталитет не позволяет людям предметы в игроков кидать и на поле выбегать. Найдется, конечно, пара сумасшедших в год – как в том знаменитом случае, когда Эрик Кантона охамевшему фанату наподдал. Но в целом все безопасно.

То, что главное – меня завести, лучше всех Семин знал. И нередко этим пользовался. В 2002 году перед самым перерывом на чемпионат мира я только восстановился после разрыва крестообразной связки колена и мы играли с «Ротором» последний матч. Юрий Палыч пообещал меня выпустить в стартовом составе, но в последний момент передумал и оставил в запасе.

В итоге я вышел на замену и успел забить гол. После чего подбежал к скамейке и заорал: «Семин, сосать!» В пылу обиды за невыполненное тренером обещание. Слышали это все, кто находился не только рядом, но и на расстоянии метров двадцати. С глоткой у меня все в порядке.

Девять из десяти тренеров после такого выгнали бы меня из команды. Что сделал бы тот же Романцев – даже представить страшно. Но Палыч лишь усмехнулся. Промолчал. А потом, когда я после чемпионата мира не только вернулся в состав, но и начал постоянно забивать, на тренировках постоянно всем говорил: «Разозлитесь на меня, как Евсеев!»

А в Уэльсе эту мою особенность не знали. И про все мои эмоции, про Полину, про то, что играю ради нее. Нет, я не говорил себе: «Ты должен забить гол». Защитнику накручивать себя таким образом глупо. Хотелось просто выиграть и выйти на чемпионат Европы. А кто при этом забьет, никакого значения не имело.

* * *

И вот – 22-я минута. Штрафной. К мячу, как обычно, идет Гусь, Ролан Гусев.

Я не видел, куда он подает. Сам Гусь потом рассказывал в интервью, что главным для него было перебить мяч через высоченного Хартсона, вставшего на ближней штанге. Я же просто пошел в зону, а потом получилось так, что мяч всех перелетел – и мне даже не пришлось прыгать. Даже не бил, а просто подставил голову. Вратарь, гадая направление, метнулся в угол, но мяч о землю ударился и по центру залетел. Го-о-ол!

Эмоции в ту секунду, конечно, зашкалили. Мог ли тогда уже подбежать и в камеры что-то крикнуть? Мог. Но понимал, что еще больше часа игры осталось и ничего еще не решено. Нечего расплескиваться, играть надо.

На установках в сборной Ярцев ни разу мне не говорил, чтобы я шел в чужую штрафную на стандартные положения. Моей задачей было не забивать мячи, а обороняться и начинать атаки. А при «стандартах» следовало оставаться с одним из партнеров – чаще всего Димой Сенниковым – за линией штрафной и держать нападающих соперника, которые не отходили назад.

А тут никто из валлийцев впереди не остался. Вообще ни одного человека. Это сегодня такое в порядке вещей – скоростные команды, такие, как дортмундская «Боруссия» или «Челси», при чужих стандартах в полном составе отходят назад и потом резко контратакуют, из глубины бегут на свободное место. Десять лет назад кто-то обязательно оставался впереди. И я сильно удивился, не увидев рядом с собой вообще никого.

В ту секунду и решил: «А дай-ка попробую!» Риска-то никакого. Не знаю даже, откуда этот порыв у меня возник – Ярцев же, повторяю, ни разу меня о таком не просил. Правда, потом, когда я объяснил это журналистам, он в своем эмоциональном стиле подкалывал: «Зачем ты им все рассказал?» Но так, в шутку. Вот уж кто-кто, а что он, что Семин ревновать к славе, завидовать не будут. Это не про них.

А бегать вперед, на те же стандарты, мне хотелось всегда. В том же «Локомотиве» я так забивал много мячей, вошел во вкус. И было даже немного досадно, что в сборной у меня другое задание.

Когда я прибежал в штрафную, меня никто не держал. Марк Хьюз, тренер Уэльса и бывший партнер Гиггза по «Манчестер Юнайтед», тоже ведь разбирал нашу игру, в том числе и первую, в Черкизове. А там я никуда не бегал. Вот нестандартное решение и привело к такому исходу. Подумать только: я же всего один гол за сборную забил. Зато такой, о котором никогда не забудут.

Но не считаю, что это я, я сборную на чемпионат Европы вывел. Просто гол забил. А вывела – вся команда, и заслуга у всех была равной.

Когда увидел мяч в сетке, почувствовал, что сделал это ради Полины. Ей этот гол и посвятил.

Олег Романцев:

– Евсеев – игрок необычного поведения на поле. Таких совсем немного. Когда особенно тяжело – на них можно положиться. А в тот момент как раз и было так тяжело. Счет 0:0, и трудно сказать, кто выиграет. Но я знал Евсеева, и то, что произошло, меня не удивило, а просто сильно обрадовало.

Ну, головой-то он умел играть слабо, честно говоря. А вот на опережение – другое дело. Именно благодаря этому как защитник он по перехватам был одним из лучших. Но на стандартах в чужой штрафной мы в «Спартаке» его не использовали. Просто потому, что угловые и штрафные разыгрывали по-другому. У нас были гренадеры, и поэтому подавать на ближнюю штангу не имело смысла. В «Локомотиве» ситуация была иной, и там Вадик не раз забивал головой. И я был очень рад, когда то же самое ему удалось и в сборной. Да еще и в такой момент.

Георгий Ярцев:

– Вадик прав: я не давал ему установку идти в штрафную Уэльса на тот стандарт. Он должен был закрывать при отскоке определенную зону. Но счастливое качество Евсеева – своевременность подключений в атаку. Причем это касалось как атак с ходу, когда он выбирал правильный момент для того, чтобы подключиться, так и стандартов. Когда соперник разбирал высокорослых игроков, его рейды всегда оказывались неожиданными.

Умение найти болевую точку в обороне оппонента при стандартных положениях – это большое искусство, которое многие недооценивают. Но Вадим им обладал и ляпов в подобные моменты не совершал. А ведь иногда безрассудные выдвижения защитника вперед приводят к непоправимым последствиям для твоей команды.

По правде говоря, когда Евсеев играл в «Спартаке», будь то у меня или у Олега Ивановича, на стандарты он не ходил. Потому что расположение игроков у двух клубов – «Спартака» и «Локомотива» – было разное. Зачем использовать там Евсеева с его достаточно небольшим ростом, когда в нашем распоряжении были высокие игроки? Но в «Локомотиве» он регулярно показывал умение играть на опережение. Конечно, я это знал и имел в виду.

В тот момент в зоне, которую ему нужно было держать, у Уэльса никого не было. Вот он, увидев это, и пошел в чужую штрафную. Зачем кукурузу охранять – не надо это никому! Это говорит о его тактическом мышлении, о понимании: мол, я больше нужен там, чем здесь.

Он и оказался в штрафной Уэльса лишним игроком, которого никто не успел закрыть. И ведь ему еще надо было вовремя включиться в эту зону! Если бы он прибежал туда на секунду-другую раньше, на него бы тут же кто-нибудь из валлийцев переключился. А он выбрал идеально нужное мгновение, когда все внимание обороняющихся уже было сконцентрировано на высокорослых футболистах.

Когда люди видят такие голы, они внешне кажутся им простыми, – но мало кто может понять, сколько мастерства, сколько лет работы над собой и своим пониманием футбола за ними кроются. Ты никогда не сможешь просто так прибежать в чужую штрафную и забить такой мяч в столь важный для команды момент. Подобный гол, который выводит твою сборную в финальную часть чемпионата Европы, – это плод всей твоей карьеры. И характера.

Но я полностью согласен и с Татьяной, женой Вадика, которая сказала, что Бог подарил ему этот гол за все то, что он пережил из-за операции его дочки…

* * *

Ребенку сделали удачную операцию, и я возвращался в сборную в хорошем настроении. Из-за дочки для меня это был главный матч в жизни. Хотя по своему физическому состоянию лучшим я его не назвал бы. Чувствовал усталость и объясняю это как раз тем, что перед первой игрой несколько дней не тренировался. Сразу же после возвращения от дочки, в первом матче, чувствовал себя свежо, а тут дало о себе знать отсутствие тренировок. Было тяжело. Валлийцы ведь и в штангу попали – не помню уже, Гиггз или Хартсон…

С другой стороны, Уэльс лез вперед, но постоянно раскрывался. Поэтому и мы играли лучше, чем в Москве, больше моментов создали. Случилось именно то, о чем нам после первого матча в раздевалке сказал Ярцев. Помог и гол: мы и так были раскрепощены, а когда забили, напряжение вообще исчезло. Может, и у тренера тоже – недаром он потом рассказывал, что впервые в карьере ни одной сигареты за матч не выкурил, хотя обычно дымил порядочно. По-моему, он за всю игру в Кардиффе ни разу со скамейки и не встал даже…

То, что мы – на чемпионате Европы, лично мне стало ясно только после финального свистка. Конечно, я знал, что валлийцам надо забивать не один, а два мяча. Но по манере их игры чувствовал, что эта команда может и два забить за минуту.

Потому что игра у них простая – заброс на длиннющего Хартсона, он скидывает мяч партнерам, а там может случиться все, что угодно. И если такая нехитрая комбинация пройдет один раз, может сработать и второй. Тем более что Уэльс почти пятьдесят лет на чемпионатах мира и Европы не играл и тут оказался от Евро на расстоянии вытянутой руки. Истерия там по этому поводу творилась страшная. Поэтому и на мой эпизод с Гиггзом так отреагировали – там только спичку поднеси.

Скорость у Райана сумасшедшая, индивидуально мог разобраться с кем угодно. А меня ни разу за два матча не обыграл.

Очень вовремя на замену выпустили Радима. Тот, по-моему, за десять минут успел больше касаний сделать, чем Титов за предыдущие восемьдесят. В одном из эпизодов они, кажется, с Аленем, разыграв угловой, минут пять мяч держали, не давали Уэльсу его отобрать! И очень здорово тем самым их пыл погасили. Вообще, у нас моментов во втором тайме было больше. Булыкин вообще один на один по центру выходил – но не забил. Все свои голы Дима Швейцарии заколотил, после чего на него обрушилась слава: даже Пеле, который вскоре приезжал в Москву, с ним встречался. После этого Булыка забивать перестал.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.