III «Ужасный и незабвенный для меня день!»
III
«Ужасный и незабвенный для меня день!»
После сражения под Теплицем союзная армия продолжала движение в Саксонию, встречая по дороге постоянное сопротивление противника. Во время одной из остановок, сопровождавшихся временным затишьем, Батюшков увиделся со своим старым другом и соратником — И. А. Петиным. Почти год назад, накануне Бородинского сражения, он получил письмо Петина: «В нем описаны были все движения войска, позиция неприятеля и проч. со всею возможною точностию: о самых важнейших делах Петин, свидетель их, говорил хладнокровно, как о делах обыкновенных. Так должен писать истинно военный человек, созданный для сего звания природою и образованный размышлением; все внимание его должно устремляться на ратное дело, а все побочные горести и заботы должны быть подавлены силою души»[276]. На Бородинском поле Петин был тяжело ранен в ногу. Во Владимире по дороге в Нижний Батюшкову, мечтавшему поскорее попасть в действующую армию, привелось встретиться со своим раненым другом. «В первый раз я позавидовал тебе, милый товарищ, — вспоминал Батюшков, — в первый раз с чувством глубокого прискорбия и зависти смотрел я на почтенную рану твою!» Несколько месяцев Петин провел в своем имении. Там, благодаря заботам матери, он вскоре встал на ноги и сразу же отправился в Богемию, где в это время шли самые кровопролитные бои. «На высотах Кульма», как свидетельствует Батюшков, произошла их новая встреча, которая длилась несколько часов. Петин был объят нехарактерной для него душевной тоской, «сердце его не было спокойно». Кроме того, недавнее ранение давало о себе знать, на следующий день, во время похода, он снова нагнал Батюшкова, чтобы проститься ним. Садясь на лошадь, он не смог опереться о стремя раненой ногой и упал. «„Дурной знак для офицера“, — сказал он, смеясь от доброго сердца»[277]. Эта встреча оказалась последней: 4 октября началось генеральное сражение под Лейпцигом, которое союзная армия дала Наполеону.
Сражение это фактически завершило кампанию 1813 года: Наполеон был разбит, под его властью теперь оставалась одна только Франция. Дальнейшие события привели к вторжению союзников во Францию и первому отречению Наполеона от престола. В Лейпцигском сражении на поле боя против Франции, Польши и Саксонии сошлись Россия, Австрия, Пруссия и Швеция — неслучайно сражение это вошло в историю под названием «Битва народов». В лейпцигском котле оказалось одновременно более 500 тысяч солдат с обеих сторон, сражение длилось четыре дня, потери были грандиозными. В первый же день был ранен генерал Раевский, во второй Батюшков получил сообщение о гибели Петина. «Ужасный и незабвенный для меня день! — делился Батюшков с Гнедичем. — Первый гвардейский егерь сказал мне, что Петин убит. Петин, добрый, милый товарищ трех походов, истинный друг, прекрасный молодой человек — скажу более: редкий юноша. Эта весть меня расстроила совершенно и надолго»[278]. Через пару дней Батюшкову удалось отыскать свежую могилу Петина, которого похоронили недалеко от местной кирхи. По прошествии года, возвратившись в Петербург, Батюшков написал матери Петина. «Отдав последний долг моему другу и храброму полковнику, я потребовал пастора, — сообщал он, — и просил его убедительно сохранить священные остатки Русского воина. „Здесь, — сказал я, — будет воздвигнут памятник его родственниками и безутешной матерью“. Он дал мне слово сохранить в целости драгоценную могилу»[279]. Лейпцигское сражение, несмотря на его победный финал, оставило в душе Батюшкова самые безотрадные воспоминания. Не только гибель любимого им Петина, но и все увиденные им тогда картины еще больше увеличили разрыв между прошлым и нынешним мироощущением. Трагизм бытия мощными волнами захлестывал сознание Батюшкова: «Я объехал весь Лейпциг кругом и видел все военные ужасы. Еще свежее поле сражения, и какое поле! С лишком на пятнадцать верст кругом, на каждом шагу грудами лежали трупы человеков, убитые лошади, разбитые ящики и лафеты. Кучи ядер и гренад — и вопль умирающих»[280].
После Лейпцига последовало временное облегчение. Раненый Раевский не мог двигаться за армией и задержался для лечения в Веймаре. Туда же вскоре прибыли две великие княгини: Мария Павловна и Екатерина Павловна; обеим Батюшков был представлен. Если гора не идет к Магомету, то Магомет сам идет к горе: мы помним, как в начале 1810 года Батюшков мучительно собирался в Тверь, чтобы представиться великой княгине Екатерине Павловне, прибегнув к помощи князя Гагарина, но так и не нашел в себе сил поехать туда. И вот теперь представление состоялось и Батюшкову не нужно было принимать никаких решений, его имя было уже известно ее высочеству, и он «имел счастие говорить с нею о егерском полку, в котором она всех офицеров помнит»[281]. Отчего же не о литературе и не о своем поэтическом поприще? Понятно: в этот момент Батюшков воспринимал себя офицером своего полка, солдатом российской армии, и меньше всего — поэтом. Но, конечно, здесь сказалась уже знакомая нам черта его характера — доходящая до апатии пассивность, когда дело касалось собственной выгоды. А ведь в Веймаре Батюшков ни на минуту не забывал о своих литературных интересах. В письмах он постоянно фиксирует, что находится «в отчизне Гёте, Виланда и других ученых», посещает театр, из репертуара которого особенно хвалит трагедии. В частности, именно в Веймаре Батюшков посмотрел на сцене трагедию Шиллера «Дон Карлос», которая поразила его высотой характеров. «Ты знаешь мою новую страсть к немецкой литературе», — поясняет он Гнедичу[282], а сестре Александре пишет подробнее: «Знаешь ли мою новую страсть? — Немецкий язык. Я ныне, живучи в Германии, выучился говорить по-немецки и читаю все немецкие книги; не удивляйся тому. Веймар есть отчизна Гёте, сочинителя Вертера, славного Шиллера и Виланда; здесь прекрасная библиотека, театр и английский сад…»[283] Во время одного из спектаклей в Веймарском театре Батюшков мельком видел Гёте. Очевидно, что любовь к немецкой словесности и немецкому языку — это не только заново формирующиеся на основе нового мировоззрения литературные приоритеты, ибо немецкая литература с ее медитативной рефлексией теперь отвечала в большей степени углубленному и трагическому взгляду Батюшкова на мир. Это еще и своеобразный вызов французам, чья литература, язык и национальная культура теперь осознаются если не как враждебные, то как совершенно чуждые. Не случайно Батюшкова очень интересуют окрестности тех мест в Германии, которые он минует во время передвижения армии, но подчеркнуто не занимают французские достопримечательности — вплоть до Парижа: «…сердце не лежит у меня к этой стороне — революция, всемирная война, пожар Москвы и опустошения России — меня навсегда поссорили с отчизной Генриха IV, великого Расина и Монтаня»[284].
Новые впечатления, конечно, не стерли из его памяти увиденные на поле битвы страшные картины, но на время затушевали их. За Лейпцигское сражение Батюшков был представлен к ордену Святой Анны второй степени.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.