НЕЗАБВЕННЫЙ ЛЕВ АБРАМОВИЧ… Из блокнота

НЕЗАБВЕННЫЙ ЛЕВ АБРАМОВИЧ…

Из блокнота

«Кондуит» и «Швамбрания», «Великое противостояние», «Вратарь республики», «Ранний восход», «Дорогие мои мальчишки»… Книги Льва Кассиля можно перечислить, но трудно перечислить добрые дела, свершенные этим человеком — самым, думаю, безупречным из всех, кого я встретил на Земле.

Лев Абрамович каким-то, только ему ведомым, образом угадывал, кто вокруг нуждался в его не знавшей предела щедрости. А кроме того, его с утра до вечера атаковали просьбами те, кои не желали ждать, пока он сам догадается протянуть руку. Хоть и догадывался он, утверждаю, почти непременно… А сколько у него было учеников! Он долгими часами склонялся над чужими рукописями… Многие воспринимают чужой успех, как свою беду. А Лев Абрамович, и правда, торжествовал по поводу чужих открытий и побед (не меньше, чем по поводу своих собственных!). В его посмертно опубликованном в журнале «Знамя» дневнике то и дело встречаю примерно такие строки: «Какой сегодня напечатан в «Известиях» Толин рассказ! — Далее идут эпитеты, которые повторить не решаюсь. — «Самый счастливый день»… Так он называется. Ах, молодец Толенька! Подарил и мне счастливый день». Редко кто напишет так не о своем рассказе. Ох, редко… Безупречной была не только его безотказность. Но и его обязательность: если пообещал, считайте, что уже сделал! И это в наш-то необязательный век… И в окружении он находился, я бы сказал, «себе подобном». Жена его Светлана Леонидовна Собинова — дочь великого певца — вела себя, как декабристка, в мучительные для Льва Абрамовича дни и годы. Но об этом после… А сейчас о том, что во все времена она была его вернейшей «Софьей Андреевной». Дочь их Ирина, художница, полностью оправдывает — в искусстве и в жизни — столь обязывающую двойную фамилию: Собинова-Кассиль.

Сын Льва Абрамовича Володя — искуснейший целитель, хирург, в течение многих лет главный реаниматолог Москвы — примчался на переделкинскую дачу, где у отца его разорвалась аорта. «Володенька, ты стольких людей вернул с того света обратно на этот… Попробуй проделать это со своим папой…» Так примерно, рассказывали мне, в полушутку, хоть и зная, что уходит из жизни, сказал отец сыну. Нет, с папой не получилось.

Лев Абрамович… Говорят, не существует на свете идеальных людей. А он вот был идеальным отцом, мужем, другом. И благодетелем тех, кто нуждался в благодеянии, как в помощи или спасении.

«Благодеяния»… Это значит — деяния блага. Таким деяниям он и отдал всю свою жизнь.

Это не помешало, однако, высокопоставленным идеологическим властителям дать команду: «Ату его!» И словно изголодавшиеся псы, ринулись разбойники пера травить моего лучшего друга.

Постыдный шлейф сей «массовой кампании» оказался невыносимо длинным. О Кассиле появились даже и… фельетоны. А в то время и строчки единой было достаточно, чтоб укокошить честного человека. Помню «совещание по детской литературе», которое проходило в ЦДРИ. Доклад делал уважаемый мною писатель, автор знаменитых стихов времен Отечественной и прозаик, драматург. И порядочный, я был уверен, человек. Но сил воспротивиться «указанию свыше» даже у него не хватило. И вот он принялся утверждать, что сочиненные Львом Кассилем страны (Швамбрания, Синегория в «Дорогих моих мальчишках») не нужны нашим детям: «Разве у них нет любимой Советской Родины?» Так воскликнул оратор. Стенгазета же, выпускавшаяся в дни совещания, опубликовала такое:

А входил в обойму кто?

Лев Кассиль, Маршак, Барто.

Шел в издательство косяк:

А. Барто, Кассиль, Маршак.

Создавали этот стиль:

А. Барто, Маршак, Кассиль.

О любимцах «дорогих моих мальчишек» и не менее «дорогих девчонок» говорилось, как видим, в прошедшем времени, как о покойниках или вычеркнутых из литературы «бывших писателях». Стишки до того пришлись по вкусу одной из центральных газет, что она их перепечатала.

Потом-то уж выяснилось, кто сыграл подлейшую роль в жизни Льва Абрамовича. То был главный редактор «Правды», а позже — секретарь ЦК КПСС по идеологии Леонид Ильичев. У него были с Кассилем глубочайшие идейные разногласия: Лев Абрамович, будучи отчаянным поклонником футбола, болел за «Спартак», а Леонид Федорович — за «Динамо». Идейный оттенок в их противоречиях, в самом деле, имелся, поскольку «Динамо» числилась командой тогдашнего министерства внутренних дел (в чем футболисты были, разумеется, не виноваты). Когда позже Лев Кассиль, вопреки грозным ильичевским предупреждениям, переиздал роман «Вратарь республики», посвященный спартаковскому вратарю Анатолию Акимову, высокопоставленное терпение лопнуло…

А Ильичев дожил до глубокой старости. И до последнего дня не вылезал из руководящих кресел. Как я уже упоминал, некролог по поводу «преждевременной кончины» подписало все политбюро во главе с Горбачевым. Повторюсь: в том траурном документе было сказано, что Ильичев внес неоценимый вклад в советскую культуру. Да, «неоценимый»… И тогда я отважился его вклад оценить. Выступил на газетных страницах, о чем уже вспоминал, «перелистывая годы». Завершая тот протест, я отметил, что верю в знаменательность широко разрекламированного «благородного акта» Леонида Федоровича: Ильичев подарил Краснодарскому краю, откуда был родом, уникальнейшую личную картинную галерею. Только вот у меня возник недоуменный вопрос: где он взял эти полотна, эти сокровища? Я никогда не слыл мстительным. Но за страдания своего лучшего друга отомстил. Верю, что Бог простит мне этот поступок.

Однако кассилевские «хождения по мукам» не кончились и после того, как он стал лауреатом Сталинской премии. Тут уж «хождения» у нас были общие… Однажды раздался панический телефонный звонок: «Что вы с Кассилем наделали?! Что сотворили?!» — изливала свой страх в автоматную трубку вдова прекрасного детского писателя и тоже моего любимого друга Якова Тайца.

«А в чем, собственно, дело?» — «Что вы вместе написали в Книге отзывов на выставке рисунков английских детей?!» — «Мы там не были…» — «Что значит не были? В Книге отзывов — ваша совместная запись. И какая! Приезжайте немедленно сюда, на Кузнецкий мост: в Выставочный зал». Об истории этой я уже упоминал. Но расскажу подробнее.

Когда я вошел в тот зал, люди, три дня назад просившие меня открыть выставку, прятали глаза, избегали со мной заговаривать и даже здороваться. А книги отзывов уже не было…

Я увидел ее у полковника, который вызвал меня в приемную КГБ, находившуюся по стечению обстоятельств там же, на Кузнецком мосту, прямо через дорогу.

На последней странице книги крупно, нарочито разборчивым почерком (чтобы каждое слово явно обозначилось!) было скорее начертано, чем просто написано: «Вот как рисуют дети в свободном мире! Лев Кассиль, Анатолий Алексин».

— Что вы имеете в виду под «свободным миром»? И что общего между детской выставкой и политикой? — начал доискиваться полковник с чекистским щитом и мечом на рукаве.

— Мы на выставке не были.

— А эта запись?

— Очень легко установить, что она сделана не рукой Льва Кассиля и не моей.

— А все-таки… Что вы имеете в виду под «свободным миром»?

И сразу же, как бы в подкрепление провокации, пришел донос в Союз писателей… Там утверждалось, что мы с Львом Абрамовичем сотворили в писательском Союзе сионистский центр и «травим русских мастеров слова». К их чести, мастера с гневом отвергли поклеп.

Нас с Кассилем исподволь как бы подверстывали к «банде убийц в белых халатах». Недавно, прочитав книгу Аркадия Ваксберга «Сталин против евреев», я узнал, что после «дела врачей» Сталин намеревался раскрутить «дело писателей-сионистов». Так что запись в книге отзывов и донос принадлежали перу МГБ. И если бы пятого марта пятьдесят третьего года (а выставка открылась и донос нагрянул в феврале) «вождь и мучитель» не освободил бы по Божьей воле нас всех от себя, надежд на спасение не было бы никаких. Вновь скажу то, что не раз доводилось мне утверждать: когда дьявол в форме генералиссимуса поднял руку, а точнее, топор на врачей, которые десятки лет лечили его, Господь уже не выдержал, не вытерпел — и сразил сатану. А мы с Львом Абрамовичем не стали жертвами предполагавшейся вакханалии.

Теперь о кассилевском мужестве… Незадолго до описанных мною событий его вызвали в редакцию газеты «Правда». В вестибюле он был встречен «черным гением» газеты, фельетонистом-пасквилянтом Давидом Заславским и генеральным директором ТАСС Хавинсоном. В тот день необходимо было, чтоб встречали и провожали именно евреи. Льва Абрамовича провели в кабинет главного редактора, которого там не оказалось. Зато оказались все самые знаменитые (по заслугам уважаемые!) евреи: ученые, артисты, режиссеры, композиторы… Поскольку «литература — мать всех искусств», обойтись без писателей было никак нельзя. На зеленом сукне, словно хищные крылья, распахнулись два огромных бумажных листа. А в них был как бы вколочен, вбит текст обращения главных представителей гонимого народа к товарищу Сталину. «Представители» просили предоставить евреям неведомо что «искупить», а заодно уж и «оградить» их от народного гнева. Под обращением были, увы, невнятные, стыдившиеся самих себя подписи… Но Кассиль, как и некоторые другие бесстрашные (да, бесстрашные!), своей подписи не поставил…

Его знали и обожали не только советские юные читатели, но дети, подростки десятков стран. Моя жена участвовала в последней зарубежной поездке Льва Абрамовича и Светланы Собиновой. В Японию… Она видела, как в той стране, уделяющей столь подлинное внимание эстетическому воспитанию, Кассиля почитали и юные друзья книг, и их родители, и ученые-педагоги, и издатели…

Так было везде.

Возле памятника на Новодевичьем кладбище останавливаются дети и взрослые:

— Смотрите! Лев Кассиль умер… Не может быть!

А со дня кончины прошло уже четверть века. Однако над такими, как он, ни годы, ни смерть не властны.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.