Глава 11 Элитное подразделение

Глава 11

Элитное подразделение

В связи с делом Филби СИС попала под волну резкой критики, отчасти незаслуженной. А как же насчет другой стороны, той самой «элитной силы», к которой он присоединился в 1930-х годах? До 1944 года в подпольной карьере Кима есть четыре эпизода, в которых КГБ и его предшественники, возможно, проявили не так много свойственной им проницательности и профессионализма. Намного больше вопросов порождают события, которые привели к краху 1951 года. Давайте начнем с рассмотрения более ранних эпизодов, в той или иной мере уже затронутых в предыдущих главах.

Во-первых, Вена. Если действительно советская разведка завербовала его до того, как он туда приехал, или вскоре после, то использовать его в качестве «активиста» было бы прямой противоположностью практичной дальновидности: это могло нанести ему непоправимый вред. Именно поэтому я предположил, что сама вербовка произошла ближе к окончанию его пребывания в Вене или еще позже.

Во-вторых, пронемецкий этап 1936 года. На первый взгляд нелепая идея. Я предполагаю, что он должен был сыграть свою роль, не злоупотребляя доверием своих друзей. Если бы он действительно получил указания вести себя так деспотично и неуклюже, как это нам преподносят, то остается лишь предположить, что русские, являясь жертвами их собственной пропаганды, ожидали или по крайней мере учитывали возможность англо-германского союза против СССР. В эту картину вполне укладывалась испанская «интерлюдия» Кима.

В-третьих, вербовка Гая Бёрджесса. Я где-то прочитал, что Ким, — вероятно, в газетном интервью после публикации его книги, — признал, что совершал ошибки, и призывал читателей определить, где именно. Если к таковым причислять появление на сцене Бёрджесса, то эта ошибка представляется, безусловно, самой очевидной. Но часть вины все же следует перенести на русских — за то, что согласились.

В-четвертых, давление, которое русские оказывали на Кима в 1944 году, чтобы тот любыми способами стал главой Секции IX. Ким говорит, что пробовал возразить, и неудивительно. Он, вероятно, был бы не менее полезен своим хозяевам, если бы те не торопили события. Поскольку Каугилл обладал удивительной способностью сам рыть себе яму и наживать неприятности, Ким вполне мог в самое ближайшее время стать главой антисоветской секции; а если нет, то, во всяком случае, стал бы вторым по значимости человеком в ней, имея почти такой же доступ к секретной информации. Единственный вопрос — рассказали ли бы ему тогда о Волкове. (Я почти уверен, что рассказали бы.)

Возможно, для любого из четырех упомянутых эпизодов имелись серьезные основания, но, оглядываясь назад, можно все-таки заключить, что, если бы русские — и сам Ким — имели возможность все повторить, они, возможно, поступили бы по-другому. Один из авторов отмечает, что первые три эпизода произошли до 1937 года, еще до того, как окончательно сформировалась его карьера, и даже четвертый случай имел место до того, как начались его самые важные семь лет. Но теперь мы подходим к эпизоду, который поставил крест на его карьере офицера СИС. Много остается неясным во взаимосвязи между карьерами Кима Филби, Гая Бёрджесса и Дональда Маклина, но зато нам точно известно, чем все закончилось: необходимость спасти Маклина фактически привела к краху всех троих. Почему высококвалифицированная советская служба так и не смогла этого предотвратить?

Когда Ким пишет о ситуации в 1950–1951 годах, то делает две неоднозначные ссылки на более раннее знакомство с Маклином: «За четырнадцать лет я видел Маклина лишь дважды, и то мельком» и «С 1937 года я встречался с ним только дважды по полчаса, причем оба раза на конспиративной основе». По-видимому, это означает, что он встретил его всего лишь дважды в жизни, причем один раз в 1937 или 1938 году, а другой — позже; но, лингвистически, не исключена и другая интерпретация — что он встречался с Маклином (возможно, несколько раз) до 1937 года, а потом — всего дважды. Двусмысленность могла оказаться и непреднамеренной. Что же действительно представляется бесспорным, так это то, что публично они, по сути, не были знакомы, иначе Ким не посмел бы заявить Дику Уайту в 1951 году и на пресс-конференции в 1955 году, что не может точно припомнить свое знакомство с Маклином. (Я никогда не слышал, чтобы Ким упоминал о нем. До 1951 года я знал о существовании Маклина лишь потому, что его сестра работала в Египте в том же офисе, где и я в начале 1948 года, и ходили слухи о том, что у нее есть замечательный брат в министерстве иностранных дел). Фраза «на конспиративной основе» может лишь означать, что и Ким, и Маклин были осведомлены о том, что каждый работает на русских. По всем правилам шпионажа русские должны были приложить все силы, чтобы обеспечить недопустимость подобной ситуации для двух столь важных своих агентов. И все же очевидно, что они знали друг о друге, — по крайней мере, с 1937–1938 годов. Почему?

Можно предположить несколько возможных объяснений. Например, Ким, возможно, как-то участвовал в вербовке Маклина около 1935 года, однако трудно понять — почему, если эти двое не были хорошо знакомы. Или, может быть, возникли какие-то проблемы в налаживании связей между русскими и одним из них, и тогда для помощи срочно потребовался другой агент. Здесь важную роль могут сыграть даты. С начала 1937 года по середину 1940 года Ким почти непрерывно находился за пределами Англии. В то время как он докладывал о войне в Испании, его контакты с русскими, по-видимому, происходили во Франции; кроме того, у Лиззи в 1938–1939 годах была квартира в Париже. Он пишет, что во время своего пребывания в составе британских экспедиционных сил в 1939–1940 годах большую часть своих выходных он провел в Париже, причем не только ради очевидной цели — пофлиртовать с дамами. Маклин работал в британском посольстве в Париже с 1938 года до середины 1940 года. Возможно, одна или обе конспиративные встречи имели место именно в Париже. Третье возможное объяснение может заключаться в том, что время от времени такие агенты, как Ким и Маклин, отчаянно нуждаются в компании знакомых им людей; не исключено, что русские сочли более важным улучшить моральный дух — особенно у Маклина, — нежели придерживаться правил безопасности. И в-четвертых, везде, где мы находим нечто необычное, на ум тут же приходит Гай Бёрджесс. Такие «мелочи», как недопустимость ситуации, когда один агент знает о существовании другого, очень трудно соблюдать, когда где-то рядом маячит Гай Бёрджесс, который всех знал и любил везде совать свой нос. Без всяких сомнений, он знал Маклина по Кембриджу. Есть кое-какие свидетельства — о них упоминается ниже, — что, по крайней мере, к тому времени, когда Гай получил назначение в Вашингтон в 1950 году, он знал, что Маклин является советским агентом. Возможно, русские сочли невозможным далее допустить, чтобы Ким Филби и Гай Бёрджесс, с одной стороны, и Маклин, с другой, ничего не знали друг о друге и решили вместо этого извлечь хоть какую-то для себя пользу.

Одно очевидное преимущество заключалось в том, что в 1949 году Ким вполне мог предупредить русских, что Маклин в опасности. Советский связник в Стамбуле уже спрашивал Кима, не может ли тот выяснить, что британцы предпринимают по расследованию ФБР, в котором участвует британское посольство в Вашингтоне. Тогда он оказался не в силах чем-нибудь помочь. Но во время инструктажа в штабе СИС в сентябре 1949 года, перед отъездом в Вашингтон, ему сообщили о деталях серьезной утечки информации к русским из английского посольства в Вашингтоне в 1944–1945 годах. Этот случай все еще расследовали британцы и американцы, хотя преступник до сих пор не был выявлен. (Он не упоминает, что встревожила их ошибка в шифре НКВД, которая позволила англичанам и американцам расшифровать определенные донесения¹, хотя на самом деле он говорит о «документах» и использовании кодового наименования Гомер для Маклина. Интересно, что Ким, который был главой Секции IX в 1944–1946 годах, очевидно, в то время не был об этом информирован. Возможно, на тот момент информация еще не была точной.) Сверка с соответствующим списком министерства иностранных дел не оставила у Кима особых сомнений в том, что источником утечки должен быть именно Маклин. Москва подтвердила ему, что данное расследование и то, о котором у него справлялись в Стамбуле, — одно и то же. Но даже если бы Ким вообще ничего не знал о Маклине, это не имело бы значения; как только он передал информацию, полученную во время инструктажа, русские вскоре поняли, что она относилась к Маклину. В Вашингтоне Ким смог плотно информировать своего советского связного о ходе расследования, но он мог бы с таким же успехом добиться этого и не зная всей подоплеки.

Имеются предположения, что русские должны были как-то предупредить Маклина о расследовании и о том, что оно внесло свою лепту в его провал в мае 1950 года и отзыв в Лондон. Было бы разумнее, конечно, вывезти его оттуда, причем именно тогда. В дальнейшем его ценность, видимо, была бы ограниченна. Только в ноябре он смог в достаточной мере восстановить положение и занять должность главы Американского отдела при министерстве иностранных дел. В определенный момент между началом работы на новом месте и бегством в СССР через шесть месяцев Маклин попал под подозрение, и в конечном счете за ним было установлено наблюдение. Контакты с русскими, очевидно, были прерваны. Ради получения важных донесений на протяжении нескольких месяцев — по общему признанию, это произошло на важном этапе корейской войны — русские в итоге потеряли трех агентов вместо одного. По-видимому, операция по спасению Маклина была отсрочена, однако потом было уже поздно это устроить без привлечения другого агента.

В Вашингтоне Ким Филби оказался еще больше вовлечен в это дело — так же, как и Бёрджесс, который прибыл туда в августе 1950 года. Ким утверждает, что обсуждал с русскими вопрос о том, нужно ли Гая посвятить в тайну источника британского посольства. Русские, взвесив все за и против, впоследствии решили, что осведомленность Бёрджесса в этом деле может оказаться полезной. Что бы ни означало это довольно двусмысленное предложение — но, по-видимому, проблема обсуждалась в довольно широком кругу ответственных сотрудников КГБ, — оно действительно предполагает осведомленность Гая о том, чем раньше занимался Маклин (если Гай Бёрджесс также использовался для фотокопирования документов СИС от имени Кима Филби, то это, возможно, явилось еще одной причиной для его привлечения к делу). Ким его подробно инструктировал.

В отчете Кима о последующих событиях остается много необъяснимого. Он пишет о ценной разведывательной информации, к которой Маклин, ныне ответственный за Американский отдел, имел доступ, и о необходимости сохранить его на этом посту как можно дольше. В голове следователей еще толком не сформировались подозрения; они все еще гонялись за прислугой посольства и т. п. Однако Киму и русским представлялось маловероятным, что так продолжится и дальше, и в конечном счете было решено вывезти Маклина, причем самое позднее — к середине 1951 года. Ким не объясняет, почему русские потом не пошли очевидным путем: то есть не спланировали и не оговорили все тщательно с самим Маклином, пока еще были на связи. Возможно, действительно, сделали это намного раньше; ведь они по крайней мере с сентября 1949 года знали, что идет расследование, которое может в итоге навести на его след. Как в случае с самим Кимом после 1951 года, здесь не требовался какой-то замысловатый план, тем более что наблюдение было установлено лишь незадолго до фактического бегства Маклина: например, перелет куда-нибудь в Западную Европу в пятницу ночью или в субботу утром, затем переезд в Прагу или любой другой город на территории советского блока. К понедельнику Маклин был бы уже недосягаем.

Возможно, к зиме 1950/51 года Маклин, из соображений безопасности, больше лично не встречался со своими советскими связниками в Лондоне и передавал донесения другими средствами — например, через «мертвые почтовые ящики» (то есть тайники, предназначенные для секретной пересылки сообщений агентами). Но даже в этом случае следовало бы ожидать, что русские тоже будут связываться с ним аналогичным способом. Однако нет: из всех кандидатов пришлось выбрать Гая Бёрджесса, чтобы начать действия по спасению Маклина. Помимо прочих своих недостатков, Гай не обладал оперативной доступностью; даже его собственное возвращение из Вашингтона в Лондон потребовало своего рода план спасения. Он по три раза в день умудрялся получать штраф за превышение скорости, так что посол вынужден был отправлять его домой. Вообще, я никогда не считал эту часть истории убедительной. Из рассказа Кима создается впечатление, что превышение скорости почти незамедлительно сопровождалось отзывом Гая; и действительно, план спасения, казалось, требовал этого, поскольку никто толком не знал, когда именно Маклин попадет под подозрение. И все же авторы статей в Sunday Times, которые, по-видимому, проверяли факты, утверждают, что суета началась еще в феврале, тогда как Гай уехал в Англию лишь в начале мая; но даже тогда он отправился морским путем.

Выбор Гая Бёрджесса тем более примечателен, что он был сделан при полном осознании того, что это может подвергнуть опасности Кима Филби. В надежде на то, что в случае необходимости это помогло бы отвести от себя подозрение, Ким теперь хотел преднамеренно навести следователей на правильный след. Он написал в Лондон, предложив еще раз проанализировать заявления Кривицкого о молодом чиновнике министерства иностранных дел, завербованного советской разведкой в середине 1930-х, и сравнить их с отчетами британских дипломатов, находящихся в Вашингтоне во время утечки.

Это действительно очень странно. Бёрджесс был все еще в Вашингтоне, и для спасения Маклина предстояло еще многое сделать; но Ким все же преднамеренно и непредсказуемо торопил ход расследования. В результате, как он сам пишет, МИ-5 довольно быстро вышла на след Маклина как главного подозреваемого; более того, за ним установили наблюдение, тем самым серьезно осложнив его спасение. Ким признает, что был встревожен скоротечностью последующих событий. (Возможно, он не знал о части улик, о которой упоминает Патрик Сил, а именно о том, что Гомер обычно наведывался в Нью-Йорк дважды в неделю; это как раз соответствовало Маклину и, возможно, послужило решающим фактором.) Еще одна странность заключается в том, что он должен был привлечь внимание к показаниям человека, который рассказывал о молодом английском журналисте в Испании. В таком случае инициатива Кима никак не поспособствовала тому, чтобы улучшить его собственное положение после спасения Маклина. Вообще-то получается курьезная штука: иногда я сам вынашивал идею о том, что реальная цель была совершенно другой — возможно, чтобы отвести подозрение от кого-то более важного и навести на разочарованного и во многом истощенного Маклина. Однако это просто не укладывается в рамки уже утвердившихся предположений.

По прибытии в Лондон (продолжает Ким) Гай должен был встретиться с советским связником и передать ему подробные указания. Потом ему предстояло направить официальный запрос Маклину в министерство иностранных дел как главе Американского отдела. Во время встречи он собирался уронить на стол Маклина листок бумаги — с указанием времени и места встречи, на которой целиком ввел бы Маклина в курс дела. С того момента это дело должно было выйти из поля зрения Кима Филби.

Здесь есть парочка неясных моментов. Почему это Бёрджесс должен был инструктировать советского связного, а не наоборот? Кто был главным? Русских в Вашингтоне хорошо информировали. Они, в свою очередь, передавали информацию русским в Лондоне, которые и в самом деле были лучше осведомлены, чем неторопливый Бёрджесс. И еще: имел ли Маклин хоть какое-нибудь представление о том, что Бёрджесс войдет с ним в контакт? Если он не знал об этом — и принимая во внимание, что к началу мая он вообще пребывал на грани срыва, — все это, должно быть, явилось настоящим шоком. В то же время, если русские наладили с ним достаточную связь, чтобы подготовить его к такому контакту с Маклином, то почему вмешательство Бёрджесса было вообще так необходимо? И почему, когда Маклину грозила опасность, этот «изможденный старый борец» упрямо тянул резину? Ким должен был отыскать предлог написать ему и посоветовать поторопиться. По-видимому, Гай не смог наладить даже первоначального контакта с русскими, иначе они, возможно, и дали бы ему необходимый толчок.

В конце концов план спасения удался — в том смысле, что Маклин все-таки скрылся. Но даже в 1951 году покинуть Англию мог любой, при наличии паспорта и отсутствии у какого-либо ведомства юридических оснований для его задержки. Остается вопрос: зачем здесь было привлекать кого-то еще — тем более Бёрджесса?!

Один из ответов, очевидно, заключается в личности и психологическом состоянии Маклина. Важно отметить, что в рассказе Кима об этом вообще ничего не сказано. И при этом нам не говорят, советовались ли с Маклином и знакомили ли его с планом спасения, разработанным в Вашингтоне; он в этом смысле — просто марионетка. В действительности его психическое состояние, должно быть, сыграло такую же роль, как и расследование, связанное с Гомером. Имеющиеся данные указывают на то, что русские давно уже решили, что в деле спасения Маклина на него самого положиться нельзя. Возможно ли, чтобы он фактически отказывался с ними видеться? Припоминаю, как кто-то, связанный с этим делом, рассказывал, что после возвращения из Каира Маклин решительно отказывался иметь что-либо общее с министерством иностранных дел. В конечном счете один из сочувствующих коллег вынужден был правдами и неправдами заманить его в один из ресторанов в Сохо, где и уговорил все-таки вернуться. Русские, возможно, для себя решили, что спасение Маклина необходимо ускорить — и для этого нужен именно сочувствующий коллега.

Точно не установлено, насколько хорошо Бёрджесс и Маклин знали друг друга лично. Но включение в этот план Гая Бёрджесса будет выглядеть намного очевиднее, если предположить, что он был уже известен Маклину как советский агент. Поскольку не имелось никаких гарантий, что Маклин не будет схвачен и допрошен, преимущество в использовании Бёрджесса состояло в том, что это не добавляло ничего существенного к той информации, которую мог выдать сам Маклин. И опять же: если Маклин знал Гая как давнего коллегу-агента, — возможно, единственного, кроме Кима Филби, — это могло оказать немалое психологическое воздействие.

Можно признать, что Гай Бёрджесс вовсе не собирался бежать вместе с Маклином и что слова Кима о том, как он испугался, когда только узнал об этом, соответствуют истине. А иначе весь этот план становится невероятно губительным². (Кроме того, если бы Ким знал, что Гай тоже собрался бежать, то он конечно же спрятал бы фотокамеру намного раньше, вместо того чтобы дожидаться момента, пока все внимание переключится на его персону.) Но никто и нигде не сообщает, в какой именно момент Гай, помогая Маклину, должен был прекратить этот процесс и возвратиться в Лондон. Если причина его участия заключалась в том, чтобы не дать Маклину действовать в одиночку, то очевидно предположить, что Гай должен был оставаться с ним до тех пор, пока не сможет передать русским во Франции или в другом месте на континенте. Обычно предполагалось — естественно, мной, — что потом Гай потерял самообладание и стал настаивать на том, чтобы тоже бежать и чтобы русские приняли его, потому что иначе он мог бы завалить всю игру и всех выдать. Это предположение остается наиболее вероятным, особенно учитывая то, что Гай проявил признаки колебания даже до того, как покинул Вашингтон. «Разве ты тоже не едешь?» — сказал Ким ему на прощание. Но, возможно, что-то произошло в самый последний момент. Нечто такое, что убедило русских: если Гай вернется, то рано или поздно окажется под подозрением.

Авторы статей в Sunday Times, опубликованных до появления книги Кима, считают, что до утра пятницы 25 мая Бёрджесс планировал провести уик-энд за границей, но не позднее 10.30 утра он резко изменил свои намерения и осуществил план бегства. Эти авторы предполагают, что причиной тому стало решение, принятое предыдущим вечером министерством иностранных дел, службами МИ-5 и СИС. Оно заключалось в том, чтобы получить одобрение министра иностранных дел на допрос Маклина в предстоящий понедельник. Теоретически эти новости должны были быть телеграфированы из СИС Киму в четверг вечером, а тот должен был передать их в ЦРУ; это позволило бы ему предупредить русских, а русским — передать сообщение Бёрджессу в пятницу утром. Все это вполне возможно, хотя временные рамки чересчур сжаты; но если бы Лондон действительно направил такую телеграмму, то следовало бы ожидать, что об этом будет упомянуто в книге Кима Филби, тем более что о существовании такой телеграммы было бы известно СИС и МИ-5 и, вероятно, ЦРУ и ФБР. (Можно ли было также ожидать резкого увеличения потока телеграмм КГБ между Вашингтоном, Москвой и Лондоном? Это дало бы лишние козыри при допросе Кима, который проводил Милмо.) Рассказ Кима Филби о заключительных днях едва ли далек от истины, ведь об этом знали как минимум несколько человек. Из него ясно: за две или три недели его предупредили, что Маклин, скорее всего, будет допрошен; но, судя по всему, он и Джеффри Паттерсон из МИ-5 отнюдь не мучились неизвестностью в ожидании срочной телеграммы, которая пришла в Вашингтон после бегства Бёрджесса и Маклина. Но все было бы наоборот, знай они точно, когда именно должны были арестовать Маклина. Возможно, русские — по некоторым, неизвестным нам причинам — решили, что спасение, которое, очевидно, планировалось осуществить за выходные, нельзя растягивать еще на неделю, и в пятницу утром приказали Бёрджессу срочно действовать. По-видимому, они не держали Кима в курсе событий, — возможно, потому, что сочли контакты с ним в этот момент чересчур рискованными.

Подводя итог, можно сказать, что весь этот причудливый и замысловатый план спасения несколько проще объяснить и оправдать, сделав три предположения: во-первых, видимо, русские решили — не позднее января 1951 года или несколько раньше, — что Маклин совершенно не в состоянии выпутаться самостоятельно; во-вторых, Бёрджесс выбран потому, что они с Маклином уже знали, кто они такие и чем занимаются; и, в-третьих, Бёрджесс не намеревался и не ожидал, что тоже сбежит. Тем не менее это дело имеет какой-то дилетантский оттенок, что нетипично для весьма и весьма профессиональной советской разведывательной службы; и при этом ничто не объясняет странную неторопливость Гая. Могли, конечно, быть какие-то важные причины, о которых пока ничего не известно.

Согласно моим предположениям, русские использовали Бёрджесса потому, что Маклин уже знал о нем. Но могло ведь быть и так, что им больше не к кому было обратиться. Многие считают, что Ким, Бёрджесс и Маклин — это просто трое из многих молодых людей в Кембридже и в других местах, которых в 1930-х годах завербовала советская разведка. Мы мало что можем понять об этом на основании событий 1951 года, но, возможно, один маленький вывод все же напрашивается: не было больше никого, кто был известен Маклину и кого можно было использовать в качестве посредника. Иначе бы русские обратились к тому, другому, но только не к Гаю Бёрджессу, из-за которого серьезной опасности подвергался Ким Филби.

Можно пойти дальше и сделать ряд других выводов о просачивании советской разведки на Запад в 1930-х годах — судя по тому, насколько часто в сведениях, полученных от перебежчиков и из других источников, фигурируют три человека: Ким Филби, Маклин и Бёрджесс. Вальтер Кривицкий упоминал молодого английского журналиста в Испании, а также образованного молодого человека из хорошей семьи, который поступил на службу в министерство иностранных дел. Александр Орлов, если его показания соответствуют истине, говорил об английском журналисте в Испании, который запинался. Константин Волков утверждал, что сможет назвать имена главы британской службы контршпионажа в Лондоне и двух чиновников из министерства иностранных дел. Утечка из британского посольства в Вашингтоне в конечном счете вывела на след Маклина. Надо признать, мы не знаем наверняка, что Кривицкий ссылается именно на Кима Филби и Маклина, а Волков — на Кима Филби, Маклина и Бёрджесса. Сам Ким Филби, который конечно же заинтересован в том, чтобы мы все терзались догадками, подчеркивает, что по-прежнему нет никаких оснований утверждать, что Кривицкий, Волков и «Гомер» ведут к одному и тому же чиновнику министерства иностранных дел. Сведения о сотруднике министерства иностранных дел, которые сообщал Кривицкий, меняются от книги к книге и по крайней мере в одном аспекте (ссылка на Итон и Оксфорд) фактически не подходят для Маклина; но очевидно, на этот факт в МИ-5 не обратили внимания, и предположение о том, что имелся в виду именно Маклин, считается справедливым. Волков, как оказалось, не сообщил деталей о двух чиновниках министерства иностранных дел, но, если бы он и в самом деле мог бы назвать всего два имени, этот факт был бы важен сам по себе. Таким образом, мы приходим к следующему: если в течение 1930-х годов — когда просоветский «идеализм» был в стадии расцвета — русским действительно удалось завербовать многих подающих надежды молодых людей в Великобритании и обеспечить им надежное прикрытие, то можно было бы ожидать, что вышеупомянутыми или какими-то иными источниками будут названы и другие, помимо «кембриджской тройки»[35]. Возможно, такие были; но если так, то на этот счет нет никаких фактов, и никто в этой категории — кроме разве что Алана Нанна Мея[36], — по-видимому, не был призван к ответу. Копать дальше означало бы уклониться от предмета спора, но истина все же стоит того. Но если советских агентов было намного больше, чем вышеупомянутые трое, почему же мы не слышали ни об одном из них?

Заслуживает внимания еще один аспект деятельности — или скорее бездействия — КГБ, хотя я не предполагаю, что он говорит о неэффективности или неразумности. Русские никогда всерьез не использовали публичную пропагандистскую ценность дел Маклина, Бёрджесса, Филби и Блейка и не пытались создать максимальные политические помехи для Великобритании ни из факта их предательства, ни из информации, которую они передавали. Что верно, то верно: в течение определенного периода 1960-х годов проводилась политика прославления таких важных советских агентов, как Ким Филби, Блейк, Сордж и Лонсдейл, как и всего советского аппарата разведки. Но, судя по последней четверти века, это ничто по сравнению с тем, что русские могли бы сделать — например, с обширными документальными сведениями Блейка. Вдобавок ко всему, в Москве не стали раздувать шумиху из дела Профьюмо — Киллера— Иванова.

Очевидно, у русских были другие политические приоритеты. Даже выпуск собственной книги Кима Филби был на неопределенное время отложен КГБ, пока статьи в Sunday Times и Observer в 1967 году не изменили ситуацию и не появились другие публикации, отмеченные в его предисловии к изданию 1968 года.

Карьера Кима Филби должна была дать нам больше сведений о советской разведывательной службе, чем это следует из множества других источников, потому что он написал книгу, которая, несмотря на ряд упущений, рассказывает о многом. С профессиональной точки зрения одна из особенностей его советской шпионской карьеры — это, по-видимому, связь, установленная на раннем этапе между службой и агентом и постоянно поддерживаемая; судя по всему, они говорили на одном и том же языке. Мой вывод основан не на той «розовой» картинке, на которой Ким рисует и КГБ, и его предшественников как отряд благородных филантропов, которые в общении между собой не позволяют ни единого намека на грубость, а только на фактах, насколько о них можно судить со стороны. Каков кредит доверия каждой из сторон друг к другу, сказать трудно. Эти отношения все-таки нелегко уподобить успешному браку. Я, однако, подозреваю, что в этих отношениях зачастую первую скрипку играл именно Ким. И действительно, было бы глупо пытаться управлять агентом, не прислушиваясь к его порой более компетентному мнению. За исключением службы в Секции IX, в СИС русские вообще, кажется, предоставили ему полную свободу — например, самостоятельно принимать решение о том, занимать или не занимать тот или иной пост. Даже вмешательство из Вашингтона, которое помогло направить Лондон на след Маклина, представлено как его собственная идея, хотя нет сомнений, что он согласовал ее с русскими.

В этой книге я попытался исправить некоторые из наиболее нелепых оценок достижений Кима для русских и ущерба британским интересам, а также подчеркнуть трудности и реалии управления агентом в его положении. Но я вовсе не стремлюсь, как думают некоторые, выставить Кима Филби менее значимой и менее опасной фигурой, чем он был на самом деле. В пантеоне или галерее жуликов разведки его место незыблемо…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.