Глава 10 «Офицер КГБ»

Глава 10

«Офицер КГБ»

Во введении к своей книге «Моя тайная война» Ким неоднократно заявляет о том, что стал офицером советской разведки еще в 1930-х годах. Позвольте мне суммировать то, что он пишет по поводу своей секретной карьеры. Он начинал с «почти года нелегальной деятельности» в Центральной Европе (1933–1934). Возвратившись в Англию, он, по-видимому, прошел период обучения, связанный с еженедельными тайными встречами с русскими в «отдаленных открытых местах Лондона»; в то время он представлял собой нечто вроде «практиканта разведки». Его первые «испытания» прошли в Германии (1936) и фашистской Испании (1937–1939). Во время гражданской войны в Испании он узнал, что испытательный период завершен и в этом военном конфликте он становится «полноценным офицером советской службы». Когда в январе 1963 года завершился период подпольной работы в Ливане, «только тогда я смог явиться в моих истинных цветах, цветах советского разведчика». В 1968 году он утверждал, что был советским разведчиком в течение тридцати с лишним лет…

Вообще, функции разведчика очень сильно отличаются от функций агента. Офицер — это не агент, получивший повышение, а нечто совершенно иное; это различие обычно игнорируется в СМИ либо дается слишком расплывчато. Репортеры склонны всех подряд называть агентами или шпионами. Разведчики — это в основном государственные служащие; то есть офицер СИС — это британский государственный чиновник, офицер ЦРУ — американский чиновник, а офицер КГБ — советский чиновник. Обычно офицер работает в одном из управлений разведывательной службы, в своей стране или за границей, или, по крайней мере, имеет туда доступ. Его задача — замышлять и руководить разведывательными и другими операциями; организовывать и зачастую самому производить вербовку и управление агентами; выполнять свои обязанности в пределах управления — например, заниматься обработкой полученной разведывательной информации, обеспечением административной, технической или прочей поддержки; взаимодействием с другими государственными ведомствами; сотрудничеством, где это уместно, с разведывательными службами дружественных стран. Почти наверняка это гражданин страны в разведывательной службе которой он состоит. Он знает — и обязан знать — много разных тайн. В связи с этим он крайне редко (во всяком случае, в мирное время) может быть подвергнут аресту или допросу, хотя он, вероятно, рискует быть объявленным персоной нон грата и высланным из той или иной страны. Как дома, так и за границей он нуждается в некотором прикрытии, обычно в одном из официальных учреждений его страны. Иногда такое прикрытие слишком очевидно, оно предназначено, чтобы соблюсти правила хорошего тона, а заодно (за границей) и поберечь чувства посла, но не гарантирует безопасность самого офицера или его деятельности.

Агент — существо совершенно иного рода. Он может быть любой национальности и социального происхождения. Смысл его существования проистекает из того, что он находится в положении (часто связанном с его работой), которое дает ему доступ, прямой или косвенный, к необходимой информации либо позволяет выполнить какие-то другие услуги для завербовавшей его разведывательной службы. Обычно ему в какой-то степени необходимо предать доверие, оказанное его фирмой, отделом и пр., — зачастую для того, чтобы шпионить против собственной страны. Его личная свобода, даже жизнь могут подвергаться опасности. Его «хозяев» из иностранной разведки интересуют два конкретных вопроса: не является ли он двойным агентом, который тайно работает против них? И, с другой стороны, не подвергается ли он чрезмерному риску ареста и допроса? Само собой разумеется, что агенту нельзя позволить знать о службе, на которую он работает, больше положенного… В британской СИС Ким Филби конечно же был офицером — вплоть до своей вынужденной отставки в 1951 году. В советской же службе — по всем традиционным критериям — он являлся агентом, по крайней мере до тех пор, пока наконец не сбежал в СССР. Филби и в самом деле допускает, что большая часть его работы сосредоточена в областях, которую «обычно — в британской и американской практике — выполняют агенты»; себя он при этом именует агентом, «проникшим в разведывательную службу противника». Можно утверждать, что претензии Кима на статус офицера попросту не соответствуют действительности. То есть тем самым он выполнял определенную задачу КГБ — например, содействовать вербовке других потенциальных шпионов. Как намекает нам Хью Тревор-Роупер, частью советской стратегии было прославить своих шпионов, но никогда не признать, что они фактически таковыми являлись¹.

Существуют независимые свидетельства того, что Ким очень рано обрел необычный статус в глазах своих советских хозяев. Вальтер Кривицкий, сбежавший еще в октябре 1937 года, впоследствии сообщил британским следователям, что советская разведка направила в Испанию одного молодого английского журналиста. Кривицкий знал об этом, хотя Кима послали туда лишь несколькими месяцами ранее и Кривицкий не имел к нему особого интереса. Новые детали можно почерпнуть из истории Александра Орлова, который дезертировал в 1938 году. Как пишет Гордон Брук-Шеферд в своей книге «Перелетные птицы»², Орлов утверждал, что приблизительно в 1937 году ему довелось беседовать с неким Кисловым из парижского отделения НКВД. Речь шла о возможности обнаружения русского агента в Испании, который в чрезвычайной ситуации готов был выйти в радиоэфир. Кислов сказал, что у него есть первоклассный агент, британский журналист, но использовать его нет никакой возможности, потому что он заикается. Поскольку Орлов сообщил об этом только в 1970 году, когда о Киме Филби было уже все известно, ценность этого заявления весьма сомнительна. Но если сама история верна, значит, Ким Филби (скорее всего, не по имени, а по роду своей деятельности) к 1937 году уже был хорошо известен двум из немногих довоенных перебежчиков.

Что же он такого сделал, раз о нем заговорили русские, столь озабоченные вопросами безопасности? Попробуем сделать собственную оценку на основе имеющихся документов. По словам Элизабет Монро, которая основывается на документальных источниках, в то время Ким рассчитывал поступить на государственную службу³ и обратился с соответствующим запросом. Из трех названных им поручителей двое — причем оба преподаватели Кембриджа — не смогли рекомендовать Филби для административной работы ввиду его слишком сильных политических симпатий. Ким, очевидно только что вернувшись из Вены, помчался в Кембридж, чтобы как-то уладить эту проблему. Было согласовано, что он не станет участвовать в конкурсе, и, таким образом, сомнения его поручителей официально так и не были зарегистрированы. Его отец, Сент-Джон Филби, узнав об этом, пришел в ярость. Он требовал, чтобы сын боролся до конца, но Ким не стал. По-видимому, с того самого момента, когда возникли трудности, он постарался сделать все, чтобы никто впоследствии ему этого не припомнил. Вероятный вывод из всего этого заключается в том, что в жизни Кима Филби произошла важная перемена, после которой он стремился очистить свой послужной список.

Это был как раз период его работы в Review of Reviews. Одновременно он проходил у русских подготовку во время тайных встреч в «отдаленных местах» Лондона. Его личный доступ к полезной непубличной информации в то время был, конечно, минимален, и едва ли он знал больше, чем я, который трудился в рекламной фирме, выдумывая звучные слоганы для Bovril или пародии для Guinness.

Во введении к своей книге Ким делает странное утверждение, относящееся к упомянутому периоду: «За первые пару лет мне удалось не так много, хотя я опередил Гордона Лонсдейла, раньше его на десять лет проникнув в Школу восточных исследований лондонского университета» (Школа востоковедения — School of Oriental and African Studies (SOAS). Не знаю, почему в середине 1930-х у Кима должны были возникнуть какие-то связи с этой школой (в 1938 году она была переименована в Школу восточных и африканских исследований (Школа африканистики и востоковедения), хотя обычно использовалось старое название), и можно лишь предполагать, что он нуждался в информации о Ближнем Востоке или других территориях в связи со своей работой в Review of Reviews. Гордон Лонсдейл учился в вышеупомянутой школе в 1955–1957 годах. По-видимому, Ким имел в виду «двадцать лет»: вполне очевидно, что, ссылаясь на свое «проникновение», он имеет в виду период 1930-х годов. Странно, однако, ведь он мог пойти в SOAS в 1946–1947 годах, чтобы перед своим назначением в Стамбул взять уроки турецкого; в Дипломатической службе это было общепринято.

В 1936 году Ким вступил в англо-германское товарищество и участвовал в неудачной попытке выпуска отраслевого журнала. Несмотря на то что это якобы было связано с посещениями министерства пропаганды в Берлине и знакомством с самим Риббентропом и хотя сам Ким утверждает, что публичные и секретные связи между Великобританией и Германией тогда представляли серьезный интерес для русских, я все же склонен считать, что едва ли он раздобыл какую-то важную секретную информацию. Открытое сотрудничество между Великобританией и Германией вряд ли требовало привлечения хорошо обученного и способного тайного агента (который к тому же подвергся бы большому риску). Можно ли было деятельность англо-германского товарищества считать составляющей тайных связей между двумя странами? Большая часть представляла публичный материал, о котором добросовестный журналист обычно расскажет намного лучше, чем секретный агент. Возможно, разведка и могла там почерпнуть для себя кое-что полезное, но, скорее всего, русские считали участие Кима Филби отчасти как своего рода помощь в борьбе с одолевавшими его левыми взглядами, а отчасти как этап его подготовки в качестве советского иностранного агента.

С начала 1937 года и вплоть до лета 1939 года, за исключением ряда непродолжительных периодов, Ким находился в Испании. Здесь наконец он нашел большое количество стоящего материала для репортажей. Правда, его работа не давала ему доступа к британской секретной информации и, возможно, также никакого официального доступа к секретным сведениям испанских националистов; но военный репортер, состоящий при штабе одной из воюющих сторон, неизбежно узнает много ценной для себя информации. Нам лишь неизвестно, сколько других источников имели русские и испанские республиканцы среди националистов. Гражданская война или любое произвольное деление единой страны на две части — как долгие годы происходило с Западной и Восточной Германией — дает обширные возможности для вербовки агентов. Ведь, несмотря ни на какие границы, сохраняются семейные и родственные узы, а также другие связи между людьми, невольно оказавшимися по разные стороны баррикад. Для русских Ким Филби мог представлять ценность не благодаря уникальному доступу к информации, а благодаря холодному аналитическому складу ума, который он привнес в свои репортажи при выполнении заданий, и объективности, которую унаследовал от рождения.

Даже на этом раннем этапе Ким, должно быть, произвел на своих русских хозяев сильное впечатление. Возможно, они и мечтать не могли о лучшем оперативном руководителе. Агенты ведь всегда набивают себе цену, жаждут больше денег, сообщают те сведения, которые, по их мнению, вы хотите от них услышать, пропускают назначенные встречи (за исключением дней, когда им выплачивается вознаграждение), навязывают свои личные проблемы, ведут себя несдержанно и вечно трусят. Лишь немногие способны составить действительно грамотное донесение. Обучение, если в нем есть смысл, может несколько улучшить их работу, но оно не способно наделить человека мозгами, дать образование и при этом оно, естественно, не изменит его характер. В Киме русские, должно быть, увидели агента, который был не только чудесным образом лишен упомянутых недостатков, но мог усвоить сложные инструкции и выразиться необычайно четко и лаконично — как устно, так и на бумаге. А кроме того, Филби был идеологически предан делу и, очевидно, требовал совсем небольшой платы либо вообще ничего не требовал…

До сих пор я говорил о довоенной ценности Кима для русских с точки зрения его собственных разведывательных донесений. Но, возможно, он оказывал и другие услуги. В какой-то момент, прежде чем отправиться в Испанию в феврале 1937 года, он, по его собственным словам, предложил в качестве возможного агента кандидатуру Гая Бёрджесса. (Оказалась ли такая услуга для русских полезной или «медвежьей», не говоря уже о самих Гае и Киме, — конечно же другой вопрос.) Гай использовался не только как курьер для обеспечения Кима деньгами в Испании: его доступ к важным сведениям в тот довоенный период, хотя и ненамного, мог оказаться все же больше, чем у Кима.

До описанного момента вполне возможно, что Ким не нарушал британских законов или, по крайней мере, не совершил ничего такого, что могло привести к судебному преследованию в британских судах. Насколько мне известно, у него не было доступа к британской конфиденциальной информации. Но как корреспондент The Times при Британском экспедиционном корпусе в Аррасе он находился в совершенно ином положении. Хотя Филби еще не находился на государственной службе его величества, он, несомненно, подпадал под действие закона «О государственной тайне». Советский Союз подписал с Германией пакт о ненападении. Если бы обнаружилось, что Ким передает информацию о передвижениях и планах британских вооруженных сил, то в условиях военного времени он был бы обвинен в преступлении, наказуемом смертной казнью.

Он много знал о возможностях, дислокации, оборонительных сооружениях и вооружении британских войск во Франции, а также располагал аналогичными сведениями о ряде французских частей. Возможно, он имел представление о военных планах союзников. Но намного более важная тема, связанная с немецкими военными планами, по-видимому, держится в тайне. Как только в Европе завязались интенсивные бои, у него было крайне немного возможностей передавать сведения русским, и, что бы он ни сообщил, могло уже устареть к тому времени, когда такая информация доберется до Москвы…

Но Аррас, как и сама «Странная война», был лишь своего рода «интерлюдией». Киму Филби русские уже дали недвусмысленно понять, что его главная цель — это Британская секретная служба. Он вспоминает, что после возвращения в Англию летом 1940 года с ним в Блечли беседовал Фрэнк Берч. Эта встреча состоялась благодаря участию одного общего друга, однако в GC&CS на тот момент на смогли предложить достойную на тот момент зарплату. (Очевидно, общим другом был Дилли Нокс, о котором иногда в беседах упоминала Эйлин⁴.) А ведь как по-другому могло все сложиться в жизни Кима, если бы им с Берчем все-таки удалось договориться…

Когда Ким наконец — с помощью Гая Бёрджесса — поступил на службу в Секцию D СИС в июле 1940 года, он пока еще не вполне соответствовал замыслу русских. Учебные центры в Брикендонбери и Болье, должно быть, навели его на интересную, хотя и не самую важную информацию. Вероятно, наиболее полезными для советской разведки в тот период были его поездки в Лондон и связи с высшим командным составом в УСО и в других ведомствах; без сомнения, именно эти визиты и давали ему возможность периодически встречаться с русскими. Но хотя его донесения в то время, возможно, и не были столь значимы, как впоследствии, у него в активе было два важных преимущества: его собственные вполне очевидные способности и растущий круг друзей и знакомых в мире разведки. Через Бёрджесса и УСО он познакомился с Томми Харрисом; через Харриса вышел на Дика Брумена-Уайта и других важных сотрудников МИ-5; а затем в августе 1941 года была сформирована Секция V. Теперь он оказался в самом сердце британской «цитадели».

Несмотря на его веру в Советский Союз, у Кима, должно быть, не раз екнуло сердце, когда осенью 1941 года немцы безудержно рвались к Москве. Красная армия могла быть разгромлена, и немцы могли посадить в Кремле антикоммунистическое правительство. И даже если худшего удалось бы избежать (что, собственно, и произошло), собственная роль Кима Филби вполне могла стать известной немцам через захваченные архивы или сотрудников НКВД. Немецкая пропагандистская машина, возможно, оказала немалое влияние на историю Кима Филби. По-видимому, лишь после разгрома немецких войск под Сталинградом риск разоблачения уже был не так велик…

За три года работы в Секции V — с 1941 по 1944 год — Ким имел обширный доступ к секретной информации, касающейся не только деятельности самой Секции V. Вот лишь несколько важных тем (не обязательно в порядке приоритета) его донесений:

1. Предыдущая деятельность СИС и МИ-5 против Советского Союза и коммунистических течений в целом, а также будущие планы в этой области. Ким вспоминает, что имел кое-какие возможности «покопаться» в папках СИС и довольно большие — в части будущих планов.

2. Разведывательные службы стран оси. Очевидно, он передавал обширные сведения о них, но они были главным образом связаны с Западной Европой и Западным Средиземноморьем, и русских они интересовали не в первую очередь. Если бы он попытался подробно разузнать, что известно в Восточноевропейской и Ближневосточной подсекциях об абвере и работе СД против СССР, то мог возбудить против себя подозрения. Возможно, он получал кое-какие сведения, а иногда и ежемесячные сводки, но явно не имел туда полного доступа.

3. Перемещения вооруженных сил и планы стран оси. В Секции V мы знали крайне немного о результатах обширной работы Блечли в этой области либо об анализе разведывательной информации — ни там, ни в военном министерстве, Адмиралтействе или в министерстве военно-воздушных сил. Чисто теоретически Ким мог иметь доступ к агентурным донесениям СИС, собранным в центральном реестре, но практически у него не было на это необходимого времени или знаний. И он не смог бы завладеть ими в большом количестве, не привлекая к себе внимания. Вероятно, ему порекомендовали по возможности этого избегать.

4. Военные планы союзников. Ким, возможно, за несколько месяцев сообщил русским кое-что об операциях «Торч», «Оверлорд» и других крупных военных операциях; но, конечно, большую часть такой информации русские получали из официальных источников.

5. Организация СИС, операции, агенты, возможности и планы; кадровый состав СИС внутри страны и за границей. Возможно, он был осведомлен в этих вопросах достаточно широко, хотя и не исчерпывающе. То же самое касается и МИ-5 и — в меньшей степени — УСО.

6. Американская разведывательная служба и разведслужбы союзников, особенно в части контршпионажа. После УСС и ФБР информация, которую Ким, возможно, передавал о французах и поляках, возможно, представляла большой интерес.

7. Политическая информация. Здесь значительное влияние оказывали побочные результаты от деятельности контрразведки. Например, особое значение имели мирные настроения в стане противника. Наша работа также помогала нам составить представление о политическом положении и намерениях Испании, Португалии и других стран. У русских не было дипломатического представительства на Иберийском полуострове и, вероятно, крайне мало источников информации. Кроме того, мы были свидетелями многочисленных перехватов дипломатических телеграмм и ряда телеграмм министерства иностранных дел.

8. GC&CS. Ким, возможно, подробно сообщал русским о том, какие шифры абвера и СД взломаны, но, возможно, большую ценность представляла его информация о работе GC&CS над дипломатическими шифрами. Сомневаюсь, что он был хорошо осведомлен о военных шифрах противника.

9. Фактор X — информация, которую человек в положении Кима мог собрать за пределами своей сферы деятельности, если был к этому расположен.

Приведенный перечень внушителен. Но существовало два чрезвычайно важных ограничения: во-первых, та степень, до которой Ким и русские могли судить о безопасности своих встреч, и, во-вторых, время, которое он мог сэкономить на фоне своей довольно напряженной работы в Секции V, чтобы подготовить письменные или устные донесения Москве или выполнить другие опасные и отнимающие много времени задачи, например выемку тех или иных документов и потом возврат их в контору. Русские рассчитали, что настоящую ценность Ким Филби приобретет уже после войны, когда возобновится антикоммунистическая деятельность, и что во время войны он должен прежде всего стремиться к тому, чтобы укрепить собственное положение и репутацию в СИС и избежать любых серьезных рисков. Я склонен думать, что в этот период русские должны были во всем, что касается Кима, серьезно себя ограничить. Отдел НКВД, который его контролировал, вынужден был оставлять без ответа многие запросы из других отделов по поводу предоставления той или иной информации от столь важного агента.

Как это ни парадоксально, но напрашивается вывод, что в те годы, с середины 1941-го до середины 1944 года, положение Кима как русского шпиона, возможно, на самом деле принесло британцам больше выгоды, нежели неудобств, независимо от качества его работы в Секции V. Рассмотрим состояние дел. Мы с русскими сражались фактически в одном лагере. Предоставление им нашей информации о разведывательной деятельности противника или вооруженных силах не могло причинить нам много вреда при условии, что эта информация не подвергается риску из-за ненадежности русских агентов или угрозы перехвата противником. Детали работы британской и союзнической разведывательных служб могли иметь практическую ценность для русских только в свете их послевоенных возможностей. В то же время Ким имел возможность оказывать необычные услуги англичанам. Во время войны мы с американцами постоянно давали те или иные гарантии русским по ряду важных вопросов. Русские зачастую относились к этому скептически, даже когда наши гарантии были подлинными. Но если в чем-то и можно было подвергнуть сомнению обещания Черчилля, Идена или Рузвельта, Ким Филби всегда вызывал доверие. Например, он мог сообщить русским, что в целом союзники заслуживают доверия, отказываясь идти на какие-либо антисоветские сделки как с немецким правительством, так и с антинацистскими заговорщиками. Сообщал ли он об этом на самом деле, мне сказать трудно. Конечно, русские в своей пропаганде часто обвиняли союзников в подобных вещах; из памяти не выходит насквозь лживый советский фильм «Падение Берлина», в котором показано, как Черчилль якобы вступил в сговор с немецким поставщиком оружия, — и это в то время, когда русские отчаянно сражались за собственное выживание. Но если они и в самом деле верили подобной чепухе, значит, были совсем уж недальновидными в политическом плане, в чем лично я сомневаюсь. Неужели — притом, что их консультировал Ким (а также Дональд Маклин и, возможно, кто-то еще) — они всерьез опасались, что британское и американское правительства способны пойти на политический антисоветский сговор с немцами? Переговоры генерала Вольфа, командующего войсками СС в Италии, с Алленом Даллесом в Швейцарии в 1945 году наводят на мысль о том, что главные опасения русских были все-таки совсем иного рода: они боялись, что немецкие войска на том или другом участке Западного фронта могут капитулировать и это позволит войскам союзников совершить мощный рывок вперед, не встречая уже почти никакого сопротивления, и в итоге встретиться с советскими войсками намного восточнее той линии, на которой ожидалась такая встреча. Русские не без оснований сетовали на то, что именно они приняли на себя основную тяжесть сражений, а немцы теперь слишком легко сдаются на западе, в то же время цепляясь за каждый клочок земли на востоке. Резко негативная реакция Сталина на переговоры с немцами в Швейцарии и его обвинение англичан и американцев в попытках заключить политическую сделку с немцами на основе информации от тех, кого он называет «добросовестными и хорошо осведомленными советскими агентами», по общему признанию, предполагает, что, если Ким Филби действительно имел возможность передавать соответствующие донесения, он не сделал ничего, чтобы как-то отвести или смягчить подозрения русских. Возможно, что он и был одним из тех «добросовестных» советских агентов. Но теперь он служил в Секции IX и мог не иметь близкого доступа к этому делу.

Одна из гарантий, которую он, возможно, и дал русским — которую не мог дать ни один политический деятель, — заключалась в том, что в эти годы англичане не проводили крупных секретных разведывательных операций против СССР. По-видимому, он действительно об этом сообщил и, возможно, даже предпринял какие-то шаги, чтобы укрепить доверие между двумя странами; забавно, что лишь советский агент мог оказать Великобритании столь специфичную услугу! Но не следует забывать, что Ким Филби находился в довольно деликатном положении. Как и в любой секретной службе, в штаб-квартире НКВД наверняка нашлись и те, кто готов был подвергнуть сомнению подлинность этого уникального агента, которого воочию видели считаные единицы. Ким или его лондонские хозяева, возможно, не любили отправлять в Москву донесения, сформулированные в слишком благозвучных для англичан выражениях. В любом случае после знакомства с его книгой создается впечатление, что на многие вещи он смотрел советскими глазами. Нельзя точно сказать, как он мог видеться с русскими и докладывать о дипломатическом зондировании или стратегии СИС.

После его перехода в Секцию IX картина целиком изменилась. Именно те оставшиеся семь лет в СИС — с 1944 по 1951 год — то, на чем, собственно, и зиждется его знаменитость или дурная слава. Больше не ставится вопрос о соотношении между выгодой и вредом для СИС и Великобритании: это был только вред, причем таких масштабов, что даже породил легенды. Возьмем одну фразу из рекламы издателя (на обложке или в аннотации к книге): «В напряженные и рискованные годы холодной войны любая деятельность британской разведки подвергалась опасности — потому что глава антисоветских операций был русским шпионом!» Ким являлся главой Секции IX и ее отдела-преемника лишь с сентября 1944 года до конца 1946 года — еще до фактического начала холодной войны. Послевоенной разведке еще предстояло набрать обороты. Вероятно, его наибольшая услуга для русских в этот период заключалась в нейтрализации Константина Волкова. В Стамбуле, в период с 1947 по 1949 год, его доступ к разведданным СИС в географическом отношении был довольно ограничен. Лишь когда он добрался до Вашингтона в сентябре 1949 года, русские, видимо, целиком осознали его послевоенный потенциал. В следующие двадцать с лишним месяцев он, по-видимому, был посвящен во все дела СИС, МИ-5, ЦРУ и ФБР, которые требовали англо-американских консультаций на высшем уровне; он вполне мог сообщать русским о ряде других аспектов американского мира разведки; и он то и дело принимал важных гостей, которые держали его в курсе лондонских событий. У него также имелся кое-какой доступ к политической корреспонденции между его посольством и министерством иностранных дел. Но он мог и не знать о делах англо-американской разведки, с которыми можно было ознакомиться только при непосредственных контактах в Лондоне или в местных резидентурах, и тем более об операциях и стратегиях СИС, которые не требовали обсуждения с американцами.

Во многих вещах, которые попадали в поле его зрения в упомянутые семь лет, сказывались значительные ограничения, влиявшие на общую эффективность его работы. Во-первых, Ким был лишь одним из большого количества офицеров СИС. Большинство его действий: отчеты перед начальством, указания подчиненным или комментарии по поводу тех или иных предложений — были известны сразу нескольким лицам. Если бы он проявил, скажем, заметное нежелание развивать некую многообещающую идею или попытался бы как-то повести себя не так, как рекомендовано его коллегам или Уайтхоллу, то это наверняка было бы замечено. У Кима Филби в СИС сформировалась очень прочная репутация. На высшие посты часто назначают никчемных людей, которые на первый взгляд только палки в колеса вставляют, а, по сути, толку от них никакого. И все знают, что они ни на что не годны. И каждый стремится с ними не сталкиваться. С Кимом все было по-другому; он был хорош во всех отношениях. С моей точки зрения, в вопросах руководства он почти всегда соответствовал возложенным на него ожиданиям. Абсурдно говорить — как многие думают, — что при Киме Филби антикоммунистическая секция СИС стала, по сути, составной частью соответствующего отдела НКВД. Да у него попросту не было такой свободы действий. На протяжении 99 процентов времени единственный надежный способ как-то помочь русским заключался в том, чтобы сообщить о происходящем, дать какой-нибудь совет, а все остальное оставить на их собственное усмотрение.

Но русские тоже отнюдь не всегда могли действовать в соответствии с полученной от него информацией. Проблема при наличии действительно хорошего секретного источника состоит в том, что его нужно беречь и не дать разоблачить. На памяти по крайней мере одна крупномасштабная разведывательная операция — не связанная с Кимом Филби, — которая, по моему мнению, продолжалась несколько месяцев просто потому, что противоположная сторона узнала о ней на раннем этапе из весьма деликатного источника⁵. Вероятно, вскоре они узнали о ней и из других источников, но не осмелились принимать каких-либо мер, дабы не привлечь внимание к их первоисточнику. Это старая дилемма ISOS. Подозреваю, что в НКВД шли долгие споры по поводу сложных планов СИС/ЦРУ по заброске агентов в Албании и на Украине, о которых, по-видимому, русским докладывал Ким. Стоило ли сообщать несговорчивым и крайне ненадежным албанским властям точные сроки и координаты высадки диверсантов? Не разумнее было бы подождать и посмотреть, будут ли просочившиеся диверсанты так или иначе схвачены русскими? После истории с Волковым русские, должно быть, хорошо знали, что жизнь Кима полна опасностей и что поспешные действия на основе полученной от него информации могут навлечь на него подозрения. Более того, с 1949 года Ким вынужден был уделять все больше внимания не слишком приятному и опасному занятию, пытаясь предотвратить разоблачение Маклина (а заодно и свое собственное). Помимо прочего, Ким являлся своего рода дозорным советской разведки, наделенный обязанностью предупреждать о том, что в СИС или МИ-5 возникли подозрения к тому или иному русскому агенту. По-видимому, примерно такую же роль он играл по отношению к ФБР, когда была арестована Джудит Коплон⁶; а до тех пор она, очевидно, имела возможность информировать русских о расследованиях ФБР, но потом они обратились к Киму Филби.

Наконец, одним из самых больших ограничений на его работу для русских за эти семь лет, вероятно, была простая нехватка времени. Через его папку входящей корреспонденции проходил целый поток весьма интересных документов, но он был слишком велик, чтобы просто прочитать, не говоря о том, чтобы запомнить или проанализировать. Дополнительным источником информации были конференции и совещания. Для одной только работы на СИС едва хватало полного рабочего дня, даже если бы у него не было никаких обязательств перед русскими. Его ценность как агента-информатора была бы намного выше, если бы он сам или его сообщник имели возможность крупномасштабного фотокопирования полезных документов. Происходило ли такое на самом деле? Ким описывает, как, услышав о бегстве Бёрджесса с Маклином, он спустился в подвал своего дома в Вашингтоне, взял фотоаппарат, треножник и прочие принадлежности и спрятал в соседнем лесу. Как бы то ни было, я не думаю, что Ким Филби имел возможность по ночам фотографировать секретные документы у себя дома, в присутствии Эйлин и детей и тем более Гая Бёрджесса, слоняющегося с неразлучной бутылкой виски. Эйлин однажды рассказала моей жене, что в Вашингтоне она видела, как Томми Филби — на тот момент ему было около семи лет — играл с каким-то дорогим на вид прибором, по-видимому относящимся к фотооборудованию, который вытащил из буфета или комода в комнате Гая. Прежде Мэри такого прибора никогда не видела. Был ли Гай фотографом? Времени у него имелось предостаточно, и, наверное, у него было намного больше, чем у Кима, возможностей для периодического уединения. Но Brigadier Brilliant («Блестящего бригадира»), как называла Гая Бёрджесса Сирил Конноли, очень трудно представить в этом довольно утомительном и невзрачном качестве. Возможно, фотографирование документов уже не относилось к праздной роскоши. Может быть, уместно процитировать комментарий Кима Филби в контексте его бейрутского периода работы: «Чтобы документальная разведка обладала настоящей ценностью, ее нужно вести непрерывно, сопровождая огромным количеством пояснений. Серьезная часовая беседа с заслуживающим доверия источником информации зачастую намного важнее, чем любое количество оригиналов того или иного документа. Конечно, лучше иметь и то и другое». Здесь Ким говорит о тех документах, которые могут попасть к журналисту, но я думаю, что его комментарии имеют более широкое применение. Отстаивает ли он собственный стиль шпионажа на фоне такового Джорджа Блейка или Олега Пеньковского, которые передавали противнику много секретных документов? Факт остается фактом: многие документы переполнены деталями, которые просто невозможно запомнить. Если вы рассматриваете Кима просто как агента-информатора, то его карьера советского шпиона настоятельно требовала регулярного фотокопирования документов, но как далеко все это зашло на самом деле, остается лишь гадать. Вполне возможно, что русские — как и он сам — предпочли сосредоточиться на других вещах.

Основная схема его работы на русских в течение десятилетней службы в СИС могла выглядеть следующим образом: как можно добросовестнее работать и тем самым продвигать собственную карьеру; держать русских в курсе всех важных дел; давать им советы и рекомендации; в рамках СИС действовать только так, как предписано лояльному офицеру службы; любые иные действия допустимы лишь в случае крайней необходимости либо при минимальном риске. Филби упоминает о четырех случаях, когда серьезно рисковал. Первый случай, имевший место еще в Сент-Олбансе, был довольно тривиальным: иногда ему попадались под руку старые дела, связанные с агентами СИС в Советской России, но из-за путаницы он как-то едва не навлек на себя неприятности. Второй случай — его попытка обеспечить себе должность в Секции IX; в то время как это не возбудило подозрений, но могло оставить у кого-нибудь неприятный осадок. Третий случай — дело Волкова: Филби снова избежал подозрений, но этот инцидент впоследствии, когда против него все-таки возбудили дело, смог подлить масла в огонь. И наконец, операция по спасению Маклина, а вместе с ней и окончание карьеры Кима как офицера СИС. Каждый из четырех эпизодов наносил Киму Филби все больший вред. И маловероятно, что не было бы других кризисных ситуаций, если бы он сохранил свое положение после бегства Маклина…

Многие считают, что чем выше он поднимался в иерархии СИС, тем большую ценность представлял для русских и тем большее влияние мог оказывать на действия СИС в интересах Москвы; вот беда, восклицают такие авторы, если бы он в итоге стал шефом контрразведки! Полагаю, такое мнение ошибочно. К 1951 году Ким Филби, по-видимому, уже достиг своего оптимального уровня в СИС — того, на котором он мог наиболее эффективно служить русским. Возможно, я смогу это лучше проиллюстрировать, предположив на секунду, что он действительно стал руководителем СИС. Но при этом он серьезно отдалился бы от конкретных дел. Без приложения особых и, по-видимому, заметных и потому подозрительных усилий он едва ли мог на этом посту знать подробные характеристики того или иного агента, а его осведомленность о текущих и будущих операциях была бы уже не такой исчерпывающей. У него оказалось бы удивительно мало возможностей влиять на события в пользу русских; за все свои действия он нес бы повышенную ответственность — как перед Уайтхоллом, так и перед своими подчиненными, через которых ему почти всегда пришлось бы действовать. Со своей стороны, русские испытывали бы огромные трудности в управлении Филби как агентом. Как устраивать частые тайные встречи с человеком такого уровня? Не может же шеф Секретной службы много раз пересаживаться с одного автобуса в другой, затем спускаться в метро, чтобы в итоге добраться из пункта А в пункт Б; хотя он и не обрел бы большую общественную известность, но его лицо все-таки было бы знакомо большому количеству людей — например, младшим сотрудникам своего ведомства. При этом сам он многих мог и не знать. Извечная проблема — как обращаться и как действовать на основании информации, полученной от тайного агента, — станет еще острее, когда в роли агента будет выступать столь высокопоставленный сотрудник иностранной службы. Было бы намного труднее ограничить круг штатных сотрудников КГБ, знающих Филби в лицо. Ведь КГБ тоже состоит из живых людей. Тот факт, что один из их агентов является главой британской Секретной службы, почти наверняка породит слухи со стороны более информированных лиц и станет полезным политическим капиталом для КГБ в коридорах власти. Много ли пройдет времени, прежде чем какой-нибудь перебежчик или информатор не разоблачит его?

Конечно, могли быть и другие способы воспользоваться сложившейся ситуацией. Хью Тревор-Роупер предполагает, что после войны русские в надежде «перенести» революцию в Западную Европу, рассматривали Кима Филби прежде всего как вероятного будущего главу Секретной службы, который мог сыграть жизненно важную роль в коммунистическом перевороте; это было бы для них куда важнее, чем простая передача секретной информации. Даже не ставя условием такой переворот, русские, как известно, особенно заинтересованы в наличии «агентов влияния» в высших политических и правительственных кругах; такие агенты, по всей видимости, вступают в контакт относительно редко и не передают информацию на регулярной основе. Но они способны, без особых на то указаний, придать тем или иным вещам нужный русским ракурс или, если у них есть такая возможность, смягчить те или иные антирусские меры, предпринимаемые более агрессивными политиками. Но после истории с Волковым, а еще больше после того, как русские узнали об опасности, грозящей Маклину, я сомневаюсь, играли ли подобные долгосрочные надежды какую-то роль в их планах относительно Кима Филби: лучше уж выжать из него максимальную пользу именно сейчас, пока все идет хорошо. Судя по его карьере, Ким был постоянно загружен текущими проблемами, никто не приберегал его для какого-то более «великого» будущего.

В любом случае никто никогда не узнает, смог бы Ким Филби пробраться на самый верх или нет. Аналогичные шансы имело несколько других офицеров СИС приблизительно его возраста, не говоря уже о кандидатах со стороны. В 1951 году ему еще предстоял долгий путь, однако уже, видимо, сказывалась напряженность двойной жизни. Если бы Ким когда-либо нацелился на место шефа контрразведки, то я думаю, он оставил бы эту идею к 1950–1951 годам, понимая, что его годы в качестве офицера СИС уже сочтены. Иначе он бы, конечно, постарался отыскать способ избавиться от присутствия в своем доме такой компрометирующей личности, как Гай Бёрджесс; его эффект на репутацию солидного и надежного человека, рожденного для высоких постов, вероятно, был весьма разрушительный. Так, Патрик Сил утверждает, что даже до бегства Бёрджесса и Маклина не слишком благозвучные доклады о поведении Кима в Вашингтоне и без того подпортили бы его возможности занять кресло шефа. До этого, наверное, все-таки дело не дошло, но его репутация, возможно, и в самом деле пострадала. Я потом слышал подобные вещи, однако мне сдается, что все это домыслы людей, которые крепки лишь задним умом.

Русские, возможно, и осознали, что время их «Кембриджской тройки» подходит к концу, но даже они едва ли могли ожидать, что в мае — июне 1951 года все трое одновременно прекратят оказывать услуги. Хотя Маклина и Бёрджесса, оказавшихся в России, еще вполне можно было использовать в качестве консультантов и советников по дипломатическим и политическим вопросам, на ближайшие два года обоих отправили в далекий Куйбышев. Это говорит о том, что их польза для России считалась минимальной. (Ким пишет примерно то же самое: «Было важно спасти Маклина… Никаких вопросов о его будущем потенциале для Советского Союза не поднималось». То есть достаточно и того, что он был просто старым товарищем.) Сам же Ким на своем посту в СИС и все еще находясь в Англии, по сути, остался ни с чем. Он лишился прежних возможностей и больше не мог сообщать о текущих делах разведки; вероятно, он больше не мог использоваться и в качестве консультанта, поскольку теперь вступать с ним в регулярные контакты было просто опасно. И в самом деле, судя по его рассказу, им с русскими пришлось прервать отношения, и так продолжалось значительную часть из последующих пяти лет. Если бы он имел возможность продолжать активную работу на русских в тот период, я думаю, он не преминул бы написать об этом в своей книге.

Его потеря для русских была, без сомнения, несколько смягчена приобретением Джорджа Блейка. Я слишком мало знаю о Блейке, чтобы сравнивать семь лет его работы, с 1953 по 1960 год, с аналогичным по длительности периодом Кима Филби — с 1944 по 1951 год. Время Блейка пришлось на более интересный этап в мире разведки, однако он не был так близок к руководству. В его заявлении, которое цитировалось на суде, содержалась такая фраза: «Не было ни одного официального документа ни по одному вопросу, к которому у меня имелся доступ, который не был передан моему советскому связнику». Это признание, или заявление, едва ли стоит принимать буквально, если только «входная папка» Блейка был не похожа на любую другую, которую я знал; ведь почти невозможно сфотографировать или унести с собой все страницы всех документов, которые проходят через того или иного сотрудника в течение дня. Но похоже, у Блейка и в самом деле были возможности регулярно поставлять русским документы, что ставит его весьма высоко в табели о рангах секретных агентов.

Ценность Кима Филби для русских в период его работы в СИС заключалась в его нахождении в этом ведомстве. В пределах и до некоторой степени за пределами его собственной весьма широкой области деятельности не могло произойти ничего мало-мальски важного, что не было бы передано русским при очередном контакте. Теперь же все резко прекратилось. Его полезность в период с середины 1951 года до середины 1956 года, видимо, была либо сведена к нулю, либо минимальна. Было ли для него лучше как можно скорее сбежать в Москву после исчезновения Бёрджесса и Маклина? Он явился бы туда в возрасте тридцати девяти или сорока лет, зная о текущих делах СИС и ЦРУ, и впереди у него еще было бы немало лет активной службы. Вместо этого его ценность для русских в течение всего периода между отставкой в СИС в 1951 году и его бегством в СССР в 1963 году, видимо, заключалась в его работе в Бейруте, куда он прибыл в августе 1956 года.

Ким пишет: «…английской и американской спецслужбам удалось довольно точно воспроизвести картину моей деятельности лишь до 1955 года, а о дальнейшей моей работе им, по всем данным, ничего не известно. И помогать им в этом я не намерен. Придет время, когда можно будет написать другую книгу и рассказать в ней о других событиях. Во всяком случае, для советской разведки было небезынтересно знать о подрывной деятельности ЦРУ и СИС на Ближнем Востоке». Это говорит о том, что, хотя сообщения о СИС, несомненно, являлись одним из аспектов его деятельности на Ближнем Востоке, этот аспект не был главным, так как СИС впоследствии удалось довольно точно определить, какую именно информацию он имел возможность передавать. Предметом наибольшего интереса для Советского Союза на Ближнем Востоке, согласно утверждению самого Кима, были намерения США и Великобритании в регионе, для оценки которых он был «не так уж плохо подготовлен». Он подразумевает, что занялся этим делом, воспользовавшись своим журналистским доступом к британским, американским и другим официальным лицам. Иными словами, это была та же Испания и Британский экспедиционный корпус, но несколько в другой обстановке. Но Ким к тому времени был высококвалифицированным продуктом двух крупных разведывательных служб, способным сыграть намного более важную роль, чем ранее. У Советского Союза на тот момент еще не было дипломатических представительств во всех странах Ближнего Востока. Особенно это касалось Аравийского полуострова. Здесь даже в качестве журналиста Ким Филби вполне мог заполнить пробелы в сведениях у русских. Но у него было еще одно преимущество, которое он мог бы использовать в целях разведки: он ведь был британцем. Вероятно, некоторые из его арабских контактов передавали ему информацию, убежденные в том, что она предназначена для британского правительства. Возможно, он даже завербовал кое-кого из них в качестве агентов, выступая якобы от имени СИС, но фактически, хотя они и не знали об этом, — от имени КГБ. Подобная методика, весьма распространенная среди разведывательных служб, позволила бы ему выявить тех осведомителей, которые иначе не изъявили бы желание сотрудничать. Во всяком случае, маловероятно, чтобы он взял на себя риск разоблачить себя перед арабами в качестве советского агента.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.