Люблю тебя, Петра творенье…

Люблю тебя, Петра творенье…

В тот период вхождения в профессию каждый день был до предела заполнен. Их нескончаемый, запрограммированный поток временами прерывался редкими семейными торжествами и праздниками. Первый Новый год в Москве я «тусовался» всю ночь на веселом капустнике в актовом зале МАРХИ. Правда, слово «тусовка» появилось позднее.

Как говорится, ничто человеческое мне не было чуждо. Милая вдовушка по имени Ольга, работавшая техником-архитектором в мастерской Алабяна, сумела заполнить вакуум моей холостяцкой жизни. Она была старше меня. В войну потеряла мужа. Была необыкновенно привлекательна. Мужчины мастерской недвусмысленными взглядами обволакивали ее фигуру, когда она проходила мимо. Мы с ней работали сдельно, поэтому не раз вдвоем оставались в мастерской до позднего вечера.

Жила она в коммуналке в районе площади Ильича. Оттуда до Таганки – рукой подать. Я стал часто оставаться у нее. Утром вместе ехали на работу. Чтобы мама не волновалась, придумал версию о вынужденном ночлеге, в связи с поздним временем, у приятеля по работе. Мудрая мама делала вид, что верит. Думаю, она прекрасно понимала, что в моем цветущем возрасте монашеский образ жизни вести нельзя. В коммуналке проживали две старушки и тихий, непросыхающий мужичок неопределенного возраста. В общем, добрые и приветливые москвичи, не озлобленные нуждой и одиночеством. Ольга в свои тридцать лет была отличной кулинаркой. Моя мама необыкновенно вкусно готовила, но Ольга ей не уступала. Благодаря ей, параллельно с вхождением в архитектуру, я прошел неплохую школу предначертанных природой взаимных отношений.

Несмотря на фактор, отвлекающий от работы, я относительно ровно, без отставаний, укладывался в насыщенную учебную программу. Вся группа находилась в ожидании плановой поездки в Ленинград, намеченной на весну перед завершением третьего курса. Это была старая творческая традиция стажировки будущих архитекторов. Она появилась еще со времен Петра I. Правда, тогда учащихся отделения архитектуры Императорской Академии художеств в Петербурге направляли на стажировку за границу. Более ста пятидесяти лет назад академия стала первоосновой зарождения высшего образования по трем знатнейшим направлениям – архитектуре, скульптуре, живописи.

Многие из моих сокурсников уже успели познакомиться с чудо-городом на Неве. Для меня же это был первый выезд. Я заочно был влюблен в этот город, пропитавшись многочисленной иллюстрированной информацией. В память глубоко врезались неповторимые строки из «Медного всадника» Пушкина:

Люблю тебя, Петра творенье,

Люблю твой строгий, стройный вид,

Невы державное теченье,

Береговой ее гранит,

Твоих оград узор чугунный,

Твоих задумчивых ночей

Прозрачный сумрак, блеск безлунный,

Когда я в комнате моей

Пишу, читаю без лампады,

И я?сны спящие громады

Пустынных улиц, и светла

Адмиралтейская игла…

Ленинград встретил нашу шумную веселую ватагу солнечной, ласкающей, теплой погодой. Не часто он жаловал своих жителей и гостей такими приветливыми денечками. С площади Московского вокзала открылась захватывающая дух перспектива Невского проспекта, воспетого в свое время Гоголем. Вдали взметнулась ввысь и была «светла Адмиралтейская игла». Руководил нашим групповым выездом большой оригинал по фамилии Акимов. Многие годы в МАРХИ он занимался исключительно их организацией.

Несмотря на почтенный возраст и полноту, за ним трудно было угнаться при выполнении экскурсионной программы. Во время стремительного движения верхняя часть его туловища была наклонена вперед. Короткие ноги перемещались со скоростью секундной стрелки. Чем-то он напоминал рвущегося вперед быка, завидевшего тореадора. Мы вынуждены были нестись за ним, расталкивая прохожих: сказывалась нетренированность в скоростной ходьбе.

Иногда в шутку, для короткой передышки мы создавали видимость очереди перед входом в магазин по пути движения. В считаные секунды за нами образовывался длинный шлейф. В те годы хронического послевоенного дефицита любая очередь что-то сулила. Когда мы дружно срывались, обманутые покупатели награждали нас звучными эпитетами, которыми так богат русский язык. Другая примитивная вариация короткой передышки – вся группа, как по команде, останавливалась среди улицы. Запрокинув головы, смотрели в неоглядную высь. Моментально группа оказывалась в плотном кольце любопытных. Прорвав окружение без объяснений, мы продолжали шествие. Вслед неслась вторая волна возмущенных выкриков.

Акимов быстро разгадал суть наших остановок. Он возвращался к отставшей группе со словами: «Бедные вы мои, престарелые студенты! Притомились от быстрой ходьбы. Крепитесь, родимые. У нас впереди еще очень большая программа!» Чувствовалось, что собственные слова доставляли ему большое моральное удовлетворение. Они как бы подчеркивали физическое превосходство над «зеленой» молодежью. За ним закрепилась кличка «Ходячая энциклопедия». Знания всего, что связано с Ленинградом, были у него необъятные. Он перекачивал в нас интереснейшую информацию. Даже сведения, которые по политическим соображениям отсутствовали в официальных публикациях. В первую очередь это относилось к дореволюционному периоду комплексного развития города. Всплыл даже вопрос об обстоятельствах переименования Северной столицы. Акимов с хитрым прищуром умных глаз ответил:

– Не задавайте мне вопросы, которые выходят за рамки нашего знакомства с историческим и архитектурным наследием города. Советую не впадать в максимализм и крайность. Это может вам очень навредить.

Акимов был убежденный коммунист, каждое слово взвешивал. Темы с политическим подтекстом исключал сразу. Он их ловко переводил на любопытные повествования об интимных похождениях коронованных особ и их фаворитов. Красочные и подробные детали создавали ощущение, что сам Акимов лично участвовал в оргиях развращенной знати. Наши девушки, воспитанные на пуританской основе сталинской эпохи, смущались, краснели и скромно отводили в сторону глаза. Реакция мужской половины, однако, подливала масла в огонь.

Но все это перекрывалось его фантастической влюбленностью в Ленинград. Перед ним, по принципу магического сказочного Сезама, распахивались врата дворцов, соборов, музеев. Для него не было преград, если даже отдельные творения мирового зодчества были на ремонте или закрыты. Он сумел в короткое время значительно расширить наше понимание превосходных композиционных приемов русского градостроительства прошлого на примере Петербурга.

Именно благодаря Акимову мы получили доступ в архивы, где хранились подлинники царских указов. При Петре I была создана Канцелярия от строений для жесткого регулирования строительства российских городов, и в первую очередь Петербурга. Екатерина II издала указ «О создании всем городам, их строению и улицам специальных планов по каждой губернии особо». Этот указ послужил началом комплексной разработки генеральных планов более трехсот российских городов, включая мою родную Полтаву. В те времена они не имели аналогов в европейском масштабе. В них впервые были заложены принципы регулирования застройки по красным линиям, с гармоничной увязкой этажности и высоты зданий вдоль параллельных и лучеобразно расположенных улиц.

Ближе к вечеру Акимов освобождал нас от своего «всевидящего ока». До полуночи небольшими группами мы прогуливались по городу. В преддверии белых ночей его охватывал «прозрачный сумрак, блеск безлунный». От этого высотные акценты и силуэты архитектурных ансамблей казались еще величественнее и приобретали неповторимый таинственный оттенок. Шпили колокольни Петропавловской крепости и Адмиралтейства, вонзившиеся в небосвод, просматривались как важнейшие градостроительные доминанты и ориентиры. Тихо плескала свои холодные воды о «береговой гранит» главная артерия города – Нева.

В последующие десятилетия мне посчастливилось прогуливаться по набережным многих городов планеты. Но величественная Нева, с ее неповторимым рукотворным окружением и необъятным пространством, до сих пор в моем сердце превосходит все увиденное.

Последние несколько дней мы знакомились с ансамблями загородных резиденций Петродворца (Петергофа), Пушкина (Царского Села), Ломоносова (Ораниенбаума) и Павловска. Поразило высочайшее мастерство зодчих прошлого, сумевших создать пространственную связь дворцов с живописным природным окружением и большим количеством малых архитектурных форм.

Огорчало запущенное состояние ряда уникальных построек. Рубцы, шрамы и увечья войны «щедро» обезобразили их прекрасные фасады. Внутреннее состояние помещений с неповторимыми росписями и лепниной было не менее плачевным. Много сказочного антиквариата и мебели вывезли и расхитили. Восстановительные работы, конечно, велись. Но казалось, что воссоздать первоначальную красоту практически невозможно. Менее заметны были шрамы войны в многострадальном Ленинграде. Но и они встречались на каждом шагу, хотя прошло семь лет с окончания войны.

Бросалось в глаза обилие кафе, ресторанов и столовых. Особенно много забегаловок ютилось в цокольных и полуподвальных помещениях на Невском. За небольшие деньги можно было быстро и вкусно перекусить. Аппетитную выпечку с разнообразной начинкой и лакомства раскупали мгновенно. Мы по-своему определили причину «культуры еды» жителей города. Она, на наш взгляд, была связана с памятью о небывалом голоде в страшные годы осады. Это и породило психологический антипод голоду – «чрево Ленинграда» (по аналогии с романом Э. Золя «Чрево Парижа»).

Накануне возвращения в Москву я разменял свой двадцать шестой год рождения. Акимов вручил мне упаковку акварельных красок «Черная речка». Сокурсники – набор мягких колонковых кистей. По принципу фуршета выпили крепленого красного вина. Закусили мини-бутербродами, аккуратно нарезанными девочками. По пути на вокзал всей ватагой опустошили вкусные прилавки фирменной кондитерской на Невском, чтобы побаловать родных гостинцами.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.