«МЕЩАНИН ВО ДВОРЯНСТВЕ»

«МЕЩАНИН ВО ДВОРЯНСТВЕ»

В декабре 1669 года ко двору Людовика XIV прибывает посол турецкого султана, Солиман Мута Харрака. Говорят, что заносчивостью он прикрывает свое весьма скромное положение садовника в серале. Людовик XIV готовится к приему с наивной тщательностью. Его наряд был «так усеян алмазами, что, казалось, излучал сияние». Свита тоже разодета соответствующим образом — сплошные перья, ленты, сверкающие камнями пряжки, эфесы, ордена. А этот невежа-турок, когда любопытные стали его расспрашивать, сказал, что у его господина конь разукрашен богаче, чем здесь король. Такие возмутительные вещи нельзя оставлять без ответа. Тем более что его турецкое сиятельство собственной глупостью еще усугубляет свои оплошности и делает свое чванство совсем уж смехотворным и непереносимым. Мольер верно уловил настроение, когда, занимаясь устройством праздника в Шамборе, решил написать турецкие сцены «Мещанина во дворянстве». Этот замысел всем очень нравится. В помощь Мольеру придают некоего шевалье д’Арвьё, «путешественника по восточным странам». Его одни считают марсельцем, другие — итальянцем; зовут его на самом деле Арвиу. Этот славный малый прожил двенадцать лет при дворе султана. В недавних переговорах с турками он был толмачом. Он развлекает маркизу де Монтеспан рассказами о нравах сераля.

«Его Величество, — пишет он в своих мемуарах, — повелел мне присоединиться к господам де Мольеру и де Люлли, чтобы сочинить пьесу для театра, куда можно было бы вставить нечто в турецком роде. С этой целью я отправился в деревню Отейль, где у господина де Мольера был прелестный домик. Там мы и работали. Мне было поручено все, что касается до костюмов. Когда пьеса была закончена, я провел неделю у Барайона, портняжных дел мастера, наблюдая, чтобы платье и тюрбаны были сделаны и вправду на турецкий лад».

Расписка, хранящаяся в Национальном архиве, подтверждает слова путешественника из Марселя. Она уточняет, что Жану Барайону, портному, было уплачено 5108 ливров за шитье костюмов для представления «Мещанина во дворянстве». Всего этот вечер обошелся Людовику XIV тысяч в пятьдесят — декорации, костюмы, парики, перевозка реквизита, плата актерам, танцовщикам и музыкантам. Но кончину Мадам оплакивают вот уже добрых четыре месяца; пора и отвлечься, повеселиться. В таких вещах можно целиком положиться на Мольера. Ему хорошо в его загородном доме, в обществе любезного Люлли и неутомимого авантюриста-путешественника. Он легко, без усилий сочиняет комедию о господине Журдене и помещает ее действие в хорошо ему знакомую, уютную обстановку буржуазного дома.

Господин Журден разбогател на торговле сукном; этим делом занимался и его отец. Госпожа Журден, его жена, дородная матрона, — дочь купца. Это такие же парижские буржуа, какими были предки Мольера, — одно из тех почтенных семейств, чьим трудом приумножались доходы Франции и чьи сыновья достигали больших чинов, иногда даже становились министрами, как Кольбер. Но, как и в других мольеровских пьесах — например, в «Тартюфе», — благополучию семьи угрожает отцовская блажь. Господин Журден стыдится своего звания; он воображает себя дворянином и из кожи лезет вон, чтобы научиться хорошим манерам. В своем ослеплении он доходит до того, что утверждает, будто и его отец-лавочник принадлежал к знати. Все уже подготовлено в первой же сцене, и зритель с нетерпением ждет выхода мещанина во дворянстве. Учитель музыки говорит учителю танцев: «Господин Журден с его помешательством на дворянстве и на светском обхождении — это для нас просто клад. Если б все на него сделались похожи, то вашим танцам и моей музыке больше и желать было бы нечего».

Учитель танцев все же сожалеет, что господин Журден так плохо разбирается в тех вещах, которым его обучают. Учитель музыки цинично возражает: «Разбирается-то он в них плохо, да зато хорошо платит…»

И мы узнаем, что в дом их ввел некий «просвещенный вельможа» — «просвещенный», но явно без гроша в кармане. Но вот наконец и господин Журден, в полном соответствии с описанием, которое мы слышали из уст второстепенных персонажей. К этим двум артистам — по крайней мере почитающим себя таковыми — он обращается без церемоний: «Ну, господа? Как там у вас? Покажете вы мне нынче вашу безделку?»

Он в халате и ночном колпаке, но под халатом у него красного бархата штаны и зеленого бархата камзол. Он хочет доставить учителям удовольствие полюбоваться его новым костюмом, который должны сейчас принести. С первой же минуты Журден безмерно смешон с головы до пят. Он подзывает лакеев, просто чтобы показать, что они у него есть, и не знает с непривычки, как с ними разговаривать. Он полон доброй воли, но ему не хватает времени, потому что он хочет научиться всему сразу. Кроме музыканта и танцовщика он пригласил учителя фехтования и учителя философии. Танцмейстер и музыкант считают, что вояка и философ тут лишние. Один говорит: «…Если бы все учились музыке, разве это не настроило бы людей на мирный лад и не способствовало бы воцарению на земле всеобщего мира?»

Другой подхватывает: «Когда человек поступает не так, как должно, будь то просто отец семейства, или же государственный деятель, или же военачальник, про него обыкновенно говорят, что он сделал неверный шаг, не правда ли?.. А чем еще может быть вызван неверный шаг, как не неумением танцевать?»

Журден согласен со всеми доводами. Когда музыкант предлагает ему состав оркестра, он все одобряет, только просит добавить к обычным инструментам морскую трубу: «Я ее очень люблю, она приятна для слуха».

Он словно нарочно громоздит одну глупость на другую. Неуклюжесть, грубое невежество в сочетании с нелепыми претензиями делают из него законченный тип выскочки, новоиспеченного богатея. Он невольно напоминает тех самоуверенных, чванливых рыцарей черного рынка, что, не успев отойти от своей молочной или мясной лавки, осаждают художественные выставки, скупают мнимо роскошные издания, унизывают пальцы своих жен и подруг огромными брильянтами. С той разницей, что они вызывают смех мрачный, зловещий, тогда как господин Журден — в сущности, человек безобидный, честный купец, только с мозгами немного набекрень. Чтобы походить на аристократа и производить в свете выгодное впечатление, ему нужно научиться танцевать и изящно кланяться. Он осваивает менуэт и реверансы. Затем появляется фехтовальщик со слугой, который несет рапиры. За ним — философ. Все эти выходы служат предлогом для балетов на музыку Люлли. Разумеется, четверо учителей вступают в спор о сравнительных достоинствах их предметов и затевают драку. Учитель философии тоже в нее ввязывается. За ним и остается поле битвы. Отдышавшись и поправив воротник, он возвращается к своему великовозрастному ученику. От него господин Журден узнает, что такое гласные и согласные, как нужно шевелить губами и языком, чтобы произнести такой-то звук, и что если не говоришь стихами, значит, говоришь прозой. Господни Журден восхищается этими чудесами, о существовании которых и не подозревал. Философ помогает ему сочинить любовную записочку к одной маркизе, в которую добрый толстяк влюблен. К несчастью, этот прекрасный урок прерывается приходом портного. Затем следует непревзойденная в своем жанре сцена. В ней достаточно было бы изменить лишь несколько слов, чтобы получился вполне современный скетч: «Портной и заказчик». Шелковые чулки очень узки? Они еще слишком растянутся. Башмаки жмут? Это господину Журдену только кажется. Будет ли новый костюм хорошо на нем сидеть?

«Что за вопрос! Живописец кистью так не выведет, как я подогнал к вашей фигуре. У меня есть один подмастерье: по части штанов — это просто гений, а другой по части камзола — краса и гордость нашего времени».

Можно ли устоять перед такой настырностью? В этой сценке не упущена ни одна мелочь. Зарвавшийся портной и себе выкроил костюм из того куска ткани, что продал господину Журдену. Начинается церемония одевания, и подмастерья портного, понимая, с кем имеют дело, обращаются к Журдену сначала «ваша милость», потом «ваше сиятельство», а затем и «ваша светлость». Щедрость простака возрастает соответственно. Вот и повод для очередного прелестного балета. Посмертная опись мольеровского имущества сохранила для нас все детали костюма господина Журдена: «Халат из тафты в розовую и зеленую полоску, штаны красного бархата, рубашка зеленого бархата, ночной колпак… камзол зеленой тафты, обшитый кружевами фальшивого серебра, пояс, зеленые шелковые чулки, перчатки и шляпа, украшенная розовыми и зелеными перьями».

В четвертом действии, когда Журдена производят в «мамамуши», он напялит еще турецкий кафтан, тюрбан и саблю. Пока же он хочет пройтись по городу в новом наряде. Служанка Николь корчится от смеха. Госпожа Журден ворчит: «Верно, вздумал посмешить людей, коли вырядился таким шутом?»

Язык у госпожи Журден сочный, а причуды и расточительность мужа ей порядком надоели. Больше всего ее беспокоит то, что он «без ума» от Доранта — аристократа, не гнушающегося услугами, а в особенности деньгами господина Журдена. Но тот, столь же слепо, до потери рассудка влюбленный в «господина графа», как Оргон — в Тартюфа, и слышать ничего не желает:

«Молчать! Думай сначала, а потом давай волю языку. Знаешь ли ты, жена, что ты не знаешь, о ком говоришь, когда говоришь о нем? Ты себе не представляешь, какое это значительное лицо: он настоящий вельможа, вхож во дворец, с самим королем разговаривает, вот как я с тобой. Разве это не великая для меня честь, что такая высокопоставленная особа постоянно бывает в моем доме, называет меня любезным другом и держится со мной на равной ноге?»

Кстати появляется и сам Дорант. Он пришел якобы затем, чтобы вернуть Журдену деньги, которые брал у него взаймы; на самом же деле, чтобы выудить из него еще двести пистолей — для круглой суммы. Напрасно госпожа Журден шепчет: «Ты для него дойная корова», ее сумасбродный муженек идет за деньгами. Он ни в чем не может отказать изящному каналье-придворному. Дорант, очевидно, не обремененный излишней щепетильностью, берется посредничать между Журденом и маркизой, в которую Журден якобы влюблен. Дорант передал ей брильянт; это было нелегко, но он принимает такое участие в страсти своего друга! Господин Журден клюет на все, что ему рассказывает великолепный Дорант. Маркиза приедет в гости к господину Журдену; его дорогой друг уже обо всем распорядился для этого приема. Но Николь предупреждает госпожу Журден: «…тут дело нечисто: они что-то держат от вас в секрете».

Между тем у Журденов есть дочь, Люсиль, которая любит Клеонта, из такой же купеческой, а не дворянской семьи, как и она сама. Встреча и ссора влюбленных написаны необыкновенно живо; эта сцена словно принадлежит уже XVIII веку, перу Мариво или Бомарше. Кончается она красноречивой репликой: «Ах, Люсиль, вам стоит сказать одно только слово — и волнения души моей тотчас же утихают! Как легко убеждают нас те, кого мы любим!»

Кто это говорит? Клеонт — или сам Мольер, в ком минутная нежность Арманды вновь пробудила какую-то надежду? Клеонт просит руки Люсиль у господина Журдена, который интересуется лишь тем, дворянин ли молодой человек: отныне это единственное, что для него имеет значение. Клеонт отвечает так, как мог бы в подобных обстоятельствах ответить Мольер, да, пожалуй, и каждый буржуа в те времена:

«Сударь! Большинство, не задумываясь, ответило бы на этот вопрос утвердительно. Слова нынче дешевы. Люди без зазрения совести присваивают себе дворянское звание — подобный род воровства, по-видимому, вошел в обычай. Но я на этот счет, признаюсь, более щепетилен. Я полагаю, что всякий обман бросает тень на порядочного человека. Стыдиться тех, от кого тебе небо судило родиться на свет, блистать в обществе вымышленным титулом, выдавать себя не за то, что ты есть на самом деле, — это, на мой взгляд, признак душевной низости. Разумеется, мои предки занимали почетные должности, сам я с честью прослужил шесть лет в армии, и состояние мое таково, что я надеюсь занять не последнее место в свете, но, со всем тем, я не намерен присваивать себе дворянское звание, несмотря на то, что многие на моем месте сочли бы себя вправе это сделать, и я вам скажу напрямик: я — не дворянин».

Господин Журден упирается на своем. Тем бы дело и кончилось, если бы слуге Ковьелю не пришла в голову мысль подыграть безумию этого упрямца: «Тут у нас недавно был маскарад, и для моей затеи это как раз то, что нужно: я думаю воспользоваться этим, чтобы обвести вокруг пальца нашего простофилю. Придется, конечно, разыграть комедию, но с таким человеком все можно себе позволить…»

«Маскарад» — это намек на посольство от турецкого султана. Людовика XIV идея Ковьеля должна была и впрямь позабавить!

Наконец мечты мещанина во дворянстве сбываются: он получает возможность принять у себя маркизу Доримену и на деле применить свое умение кланяться. Садятся за стол. Дорант, заказывавший обед, просит извинить скромность трапезы. От его гастрономических комментариев слюнки начинают течь. У Мольера люди едят — что у писателей с их широкими умами и узенькими желудками случается не столь уж часто, а потому заслуживает упоминания. Неожиданно возвращается заподозрившая неладное госпожа Журден; она врывается к пирующим совершенно разъяренная: «Нечего сказать, нашел куда девать денежки: потчуешь в мое отсутствие дам…»

Доранту с Дорименой тоже достается. Но вот появляется хитроумный Ковьель, переодетый турком. Он называет господина Журдена дворянином и утверждает даже, что знавал его отца-дворянина. Господин Журден поражен: «Есть же такие олухи, которые уверяют, что он был купцом!»

Ответ Ковьеля просто великолепен: «Купцом? Да это явный поклеп, он никогда не был купцом. Видите ли, он был человек на редкость обходительный, на редкость услужливый, а так как он отлично разбирался в тканях, то постоянно ходил по лавкам, выбирал, какие ему нравились, приказывал отнести их к себе на дом, а потом раздавал друзьям за деньги».

Тут же Ковьель объявляет, что его послал сын турецкого султана, который хочет жениться на Люсиль. А чтобы будущий тесть был его достоин, он желает произвести господина Журдена в «мамамуши» (что значит «паладин»), самое высокое звание в восточных странах. Церемония посвящения — это бурлескный балет, большое шуточное представление; комедия кончается танцем, в котором участвуют дети, испанцы, итальянцы, Арлекины и Скарамуши. Господин Журден все принимает всерьез.

«Ну уж другого такого сумасброда на всем свете не сыщешь!» — заключает Ковьель.

Разумеется, чтобы все были довольны, Клеонт (переодетый сыном турецкого султана) женится на Люсиль, а Дорант на маркизе Доримене.

«Мещанин во дворянстве» ничего не прибавляет к веренице мольеровских характеров, за исключением слишком уж непроходимой, неправдоподобной глупости главного героя. Влюбленные, госпожа Журден, служанка — это все уже было у Мольера. Новую нотку вносит только мошенничающий исподтишка аристократ, но это фигура заднего плана. В сущности, пьеса представляет собою фарс, хотя и замечательно сделанный. Чувствуется, что Мольер получал удовольствие, доставляя удовольствие зрителям, забавлялся сам, забавляя других. Ничто не омрачает этой комедии, каждое словечко здесь светится радостью. Неудивительно поэтому, что «Мещанин во дворянстве» имеет такой успех не только во Франции, но и в Америке, и в Советском Союзе, и в других странах, что он так легко и весело совершает свое кругосветное путешествие. Великие актеры играли господина Журдена — Рэмю, Луи Сенье — вслед за самим Мольером! Здесь есть от чего прийти в восхищение.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.