ВОСТОК — ДЕЛО ТОНКОЕ

ВОСТОК — ДЕЛО ТОНКОЕ

Трудно сказать, думал ли Л. В. Шебаршин во время первых своих заграничных командировок, что когда-нибудь настанет время и своими впечатлениями и переживаниями он будет делиться с людьми на страницах книг. Во всяком случае, уже тогда он начал вести регулярные и обстоятельные записи в блокнотах. Эти заметки нельзя назвать дневниковыми, поскольку они, как правило, не связаны с какими-либо конкретными фактами и событиями в их хронологической последовательности. Да и вряд ли ведение дневника (в нашем обычном понимании) приемлемо для человека профессии Шебаршина — для разведчика. Его заметки отражают восприятие и осмысление человеком иного мира, нежели тот, привычный, который окружал его долгие годы. Они о том, что больше всего западало в душу, оставляло незабываемые впечатления.

Привычку в минуты раздумий открывать чистую страницу блокнота — качество, свойственное людям, склонным к самоанализу и рефлексии, — Леонид Владимирович сохранил и после того, как расстался с разведкой. В первую очередь его записи обращают на себя внимание тем, что они наполнены большой и искренней любовью к Востоку, к азиатским странам, в которых ему довелось работать в течение долгого времени:

«В пасмурную, с дождями и снегами, с ледяным ветром и туманами погоду мне часто снится мой Восток, места, где провёл большую часть своей жизни.

Карачи и Равалпинди, Пешавар и Лахор, Дели, Тегеран, Решт, Энзели, Исфаган, Кабул, Герат сливаются в снах в один причудливый город.

Я живу в этом городе, разговариваю на урду и на фарси и удивляюсь, что ещё не забыл эти языки…

Я дышу азиатским воздухом — во сне он лишён запахов, но я знаю, что он пахнет остро и пряно, им дышится легко даже в жару.

Азия зелёных радостных гор и мрачных, отвесно вздымающихся к небу кряжей, Азия ослепительно чистого, тончайшего песка побережья Аравийского моря и выжженных красноватых пустынь, уличного весёлого многолюдья и разъярённых, беспощадных слепых толп, Азия одуряющей жары и живительной прохлады — эта Азия у меня в крови. Я прошу судьбу, чтобы эта Азия снилась мне до конца моих дней…»

Такие сильные и глубокие чувства не рождает одно лишь созерцание пейзажей и панорам, как бы прекрасны они ни были. Если человеку чужда жизнь, в которую окунула его судьба, если он не способен понять характер людей, с которыми общается, мотивы их поведения в разных ситуациях, то города и кишлаки, горы и пустыни, долины и реки любой страны, в какой бы он ни находился, так и останутся для него чужими и неприветливыми. Нельзя полюбить страну, не уважая её народ, его образ жизни, привычки, традиции.

Любовь и интерес к стране пребывания Шебаршин считал ценным своим приобретением, утешением для души и огромным подспорьем в работе.

И ещё одно чувство вызывала у Шебаршина окружавшая его жизнь — сострадание. Совершенно не случаен один из главных его выводов, к которому он пришёл, сталкиваясь с повседневными проявлениями чудовищного социального и материального расслоения людей — восточный мир суров: «В азиатской отсталой стране (термин „развивающаяся страна“ был изобретён вежливыми международными дипломатами) действительность жестока, грубое насилие пронизывает всю ткань общественных отношений, полное равнодушие к судьбе соотечественника (неимущего соотечественника) является нормой жизни. Индустриализация, перекачивание разорённого населения в города разрушают традиционные, сохранившие какие-то крохи гуманности отношения между людьми».

На фоне сказочных пейзажей восточных стран острее и контрастнее воспринимались картины страшной и безысходной нищеты основной массы людей, особенно населения глубинки. Так, в первые годы работы в Пакистане Шебаршину довелось проехать по самым удалённым районам страны. Во время этого путешествия пришлось остановиться на отдых в городе Хайдарабад — административном центре провинции Синд. Перед Леонидом предстало типичное для Пакистана царство нищеты, грязи и уныния: «Мрачные, ободранные стены, изукрашенные лишь невообразимой пестроты вывесками и сохнущим прямо над улицей бельём. Канализации в городе нет. Проложены по улицам стоки для нечистот, но течь им некуда — всё высушат палящее солнце и ветер». На улицах совершенно не видно женщин. Сами улицы заплёваны, полны вонючих луж и лавок с древними ржавыми вывесками. Номер в отеле «Риц», в который поселили Шебаршина с водителем, — это пара плетённых из верёвок кроватей, серые, некогда бывшие белыми простыни, в полу — дыра, чтобы туда можно было опорожняться. Других удобств не было, если не считать медного крана в стене, в котором иногда появлялась вода.

В другой раз ночевали в почтовой гостинице, представлявшей собой бунгало без вентиляции и электричества, всё с теми же верёвочными кроватями. К услугам постояльцев была лишь панкха — деревянная рама, обтянутая материей и за один край привязанная к балке. К другому краю была прикреплена верёвка, с помощью которой панкха раскачивалась и создавала в комнате некую видимость ветерка.

Позднее Шебаршин так описывал царившую вокруг атмосферу. И днём и ночью отовсюду доносился тяжёлый тоскливый скрип. Это медлительные, могучие быки волокли под окнами гружёные повозки. Колёса для повозок были выточены из цельного дерева, из той части, что ближе к корню, кроме того, они были обиты медью. «Смазки они не знают, трётся сухая деревянная ось о деревянную же ступицу и издаёт звук, тянувшийся за обозами Тамерланова войска и арабских завоевателей и, пожалуй, самого Александра Македонского. Один из голосов вечности»…

Ну а первое своё утро за границей Леонид Владимирович встретил в марте 1958 года. Случилось это как раз в Пакистане, в Карачи, где он проходил практику на выпускном курсе. Солнце, голубое небо, горы, зелёная равнина, волшебная неосязаемость воздуха отпечатались в памяти, как писал Шебаршин, не отдельными образами, «а целостным, небывало радостным ощущением счастья». Ведь было ему тогда 23 года.

Снова в Пакистане, на этот раз вместе с женой, Шебаршин оказался через несколько месяцев, в конце 1958 года. Это была его первая длительная служебная командировка. Начиналась новая жизнь — ещё незнакомая и увлекательная, полная неожиданных поворотов и захватывающих событий. Впереди — новые города и страны, неизведанные дороги, сотни встреч и знакомств с новыми людьми. С одними предстояло подружиться, от других следовало держаться подальше — у дипломатической службы свои законы.

В общем, через многое предстояло пройти выпускнику МГИМО, чтобы в конце концов обрела реальность его пока ещё робкая мечта — облачиться когда-нибудь в мундир посла или, на худой конец, посланника, представлять Советский Союз в какой-нибудь крупной стране или в солидной международной организации…

Должность помощника посла, которую Леонид Владимирович занимал на первых порах (заодно он исполнял и обязанности переводчика), была не слишком приметной, но очень интересной. Она дала ему возможность познакомиться со многими крупными деятелями Пакистана, послами других государств, видными бизнесменами и, как отмечал сам Шебаршин, ещё и возможность «учиться искусству дипломатической беседы».

Особенно большое впечатление на молодого дипломатического работника произвело знакомство с Зульфикаром Али Бхутто — будущим президентом и премьер-министром Пакистана. Ну а в январе 1961 года, когда Бхутто пригласил посла СССР М. С. Капицу с супругой посетить его родовое имение в Ларкане, тот был ещё начинающим политиком и занимал пост министра природных ресурсов. Шебаршин выполнял на этой встрече обязанности переводчика.

Для советского посла Бхутто приготовил специальную развлекательно-познавательную программу. В неё входила и охота на уток, которой славилась Ларкана и за пределами Пакистана. Там даже специальный охотничий городок существовал — Шикарпур, где каждый охотник размещался в домике на отдельном небольшом озере, буквально забитом утиными стаями: стреляй — не хочу!

Но не охота, в которой практически начисто отсутствовали элементы спортивного азарта, столь значимые для настоящих ценителей этого увлечения, привлекла основное внимание Шебаршина. В первую очередь его интересовал хозяин имения, бывший тогда хотя и молодым, но уже влиятельным и популярным министром.

По описанию Шебаршина, Зульфикар Али Бхутто обладал привлекательной, живой внешностью: высокий умный лоб, зачёсанные назад, слегка вьющиеся волосы (тогда ещё лишь с редчайшими проблесками серебра), продолговатое, оливкового цвета лицо с крупным, пожалуй, немного длинноватым носом и выпуклыми, семитского типа, чётко очерченными губами, с чёрными, не очень большими глазами и чёрными бровями. Лицо жило — оно от души смеялось, улыбалось, хмурилось, негодовало. «Молод, жизнерадостен, умён и щедр был тогда Бхутто, — писал Шебаршин, — и, видимо, свод государственных пакистанских небес, который он готовился принять на свои плечи, казался ему в ту пору, издалека, легче пуха».

Леонид Владимирович сразу уловил, что Бхутто пригласил посла не только для того, чтобы поближе с ним познакомиться и поговорить в спокойной обстановке о политике. Рядом с советским послом возрастала его популярность среди простого населения. А ведь они вместе ездили по окрестным городкам и кишлакам, выступали перед народом и обменивались рукопожатиями, демонстрируя взаимную дружескую расположенность.

Выступили они и на большом митинге в Ларкане. Зульфикар Али — прекрасный оратор, все свои речи начинает с обращения «дорогие братья и сёстры!». Любит говорить о справедливости, об обязанности каждого человека жить и трудиться по предначертаниям Всевышнего. Подчёркивает свою преданность правительству фельдмаршала Айюб-хана, который по-отечески заботится о всех гражданах своей страны, не отдавая предпочтения богатому перед бедным и образованному перед неграмотным. Говорит министр и о необходимости борьбы с коррупцией. Естественно, было сказано немало добрых слов в адрес Советского Союза.

Выступления и министра, и советского посла часто прерывались аплодисментами. Митинг получился торжественным и тёплым. Люди расходились по своим домам и окрестным кишлакам, горя желанием поделиться с близкими и знакомыми впечатлениями от увиденного и услышанного, рассказать им о том, что в далёком Советском Союзе помнят о них и переживают за их судьбу…

Шебаршин — очевидец всех бесед между Бхутто и Капицей, проходивших в уютной и безукоризненно чистой гостиной богатого дома в Ларкане. Советский посол был выдержан, иногда спорил, но не переходил невидимую черту дозволенного, чувство которого присуще каждому настоящему дипломату, в какой бы обстановке он ни оказался. Министр же казался отчаянно смелым и даже безрассудным в высказываниях. Лишь позднее стало ясно, что он согласовал свою позицию с Айюб-ханом.

О действующем руководителе страны Зульфикар Али Бхутто упоминал часто и всегда — с глубоким уважением. Ведь Айюб-хан — личность легендарная, человек, искренне любящий свою страну и не желающий войны ни с Индией[1], ни с Афганистаном, ни с какой-либо другой страной. Не нужны ему и ссоры с Америкой, чьи платные агенты сидят на многих высоких постах в Пакистане и следят за каждым шагом Айюб-хана.

Америка… Именно она, держащая Пакистан мёртвой хваткой военной и продовольственной помощи, втянувшая его в агрессивные блоки СЕНТО и СЕАТО[2], создавшая здесь свои, нацеленные на Советский Союз, базы… Подкупающая пакистанскую бюрократию и военных, наглая, ненадёжная, своекорыстная, высокомерная… Америка — вот что больше всего тревожило министра. И как бы далеко ни уходила нить беседы, рано или поздно она возвращалась к тому, что Пакистану необходимо сбросить удушающее бремя союзнических отношений с США, обрести не фиктивную, а подлинную независимость.

Заметим, что именно из Пакистана, с американской базы Бадабера, за несколько месяцев до описываемой встречи, 1 мая 1960 года, вылетел печально знаменитый шпионский самолёт U-2, пилотируемый Пауэрсом. Как известно, самолёт был сбит над территорией Советского Союза, недалеко от Свердловска, и разразился крупный международный скандал.

По мнению Бхутто, СЕНТО и СЕАТО, ни на йоту не обеспечивая безопасности Пакистана, мешают наладить мирные добрососедские отношения с Индией. И только Советский Союз, считал он, может помочь Пакистану разорвать путы нового колониализма.

Не эти ли убеждения Зульфикара Али Бхутто, которые он пытался провести в жизнь, находясь на высших государственных постах, стали в конечном счёте главной причиной его трагического конца? С Америкой, в чём убеждают нас судьбы других лидеров Ближнего и Среднего Востока, чьи жизни оборвались на эшафоте, конфликтовать опасно.

Интересны для нас и другие наблюдения Шебаршина во время памятных встреч в Ларкане. Он увидел в Бхутто прежде всего политика с неукротимым стремлением к власти. По мнению Леонида Владимировича, для людей такого склада не существует дружбы, глубоких привязанностей, личных симпатий, увлечений, пожалуй, даже морали. Всё искусно имитируется во имя достижения главного — власти! И уже тогда ощущалось, что Зульфикар Али видел себя не министром природных ресурсов и не министром иностранных дел, которым он стал немного позднее, а главой пакистанского правительства и государства.

Отвлечёмся немного и напомним читателю, что мечты Бхутто осуществились в конце 1971 года. Тогда он стал президентом Пакистана, а после принятия новой конституции в 1973 году, в соответствии с которой должность президента превратилась в чисто церемониальную, возглавил правительство.

Сосредоточив в своих руках огромную власть, Зульфикар Али Бхутто приступил к осуществлению идей исламского социализма. Его программа экономических реформ включала национализацию частных банков и предприятий тяжёлой индустрии, учебных заведений, страховых компаний. А в результате аграрных преобразований значительная часть сельскохозяйственных площадей была передана безземельным крестьянам-арендаторам.

Внешнеполитический курс правительства Бхутто отличался не только миролюбием, но и был направлен на ликвидацию политической и экономической зависимости от США. В 1973 году Пакистан вышел из СЕАТО.

Не будем сейчас говорить о многочисленных причинах и поводах военного переворота 1977 года, осуществлённого под руководством Мохаммада Зия-уль-Хака. Отметим лишь, что недовольство определённых кругов внутри страны Зульфикаром Али Бхутто искусственно подогревалось извне. Бхутто был свергнут, арестован и помещён в тюрьму. Несмотря на обращённые к Зия-уль-Хаку просьбы крупнейших международных организаций и влиятельных лидеров мировой политики, в том числе Л. И. Брежнева, смягчить вынесенный суровый приговор, Бхутто был повешен.

…Далеко не все проблемы, обсуждавшиеся в Ларкане в 1961 году, были впоследствии решены. Тем не менее частные беседы между Бхутто и Капицей помогли, например, сдвинуть с места важные переговоры об оказании Советским Союзом содействия Пакистану в разведке нефти и газа, заключить соответствующее соглашение. Но, пожалуй, важнее всего было участие СССР в преодолении натянутых отношений между Пакистаном и Индией. Ведь в Ларкане Бхутто не раз подчёркивал (не только в беседах, но и на митингах), что только при помощи Советского Союза две эти страны могут стать добрыми соседями.

Люди старшего поколения хорошо помнят, какой резонанс в нашей стране и за рубежом в 1960-е годы вызывали посреднические усилия СССР в нормализации обстановки в регионе. В частности, в историю международных отношений вошла Ташкентская декларация 1966 года. Это соглашение, подписанное в результате инициированной Советским Союзом встречи в Ташкенте президента Пакистана Айюб-хана с премьер-министром Индии Л. Б. Шастри при участии председателя Совета министров СССР А. Н. Косыгина, способствовало преодолению последствий отгремевшей накануне войны между двумя странами. Эффективная посредническая роль СССР стала тогда возможной благодаря его огромному авторитету и влиянию в мире. Увы, авторитет этот в 1990-е новые российские «хозяева» пустили с молотка — заодно с материальными богатствами великой страны…

Заканчивая тему, несколько слов следует сказать об исламском социализме, с идеями которого Шебаршину приходилось сталкиваться. Немало известных мусульманских политиков (кроме Зульфикара Али Бхутто можно, например, упомянуть президента Египта Гамаля Абдель Насера, лидера Организации освобождения Палестины Ясира Арафата, руководителя Ливии Муамара Каддафи) полагали, что учение Корана и пророка Мухаммеда совместимо с принципами социальной справедливости, равенства и перераспределения богатства.

Леонид Владимирович рассказывал, как во время первой своей командировки он подружился с имамом одной из крупных мечетей в Карачи и был у него желанным гостем. Во время их встреч и бесед обоих удивляло то, что коммунизм (в изложении Шебаршина) и ислам (в толковании имама) были очень похожи. Но здесь, как догадывается читатель, вряд ли можно было чересчур обольщаться — ведь речь могла идти только о внешнем, поверхностном сходстве двух учений. По сущности своей исламский социализм ничего общего с марксистскими идеями конечно же не имеет.

В связи с этим стоит заметить, что, судя по опубликованным воспоминаниям нашего героя, отношения Шебаршина с марксизмом нельзя назвать слишком тёплыми, во всяком случае, над трудами его основоположников он не корпел. Например, рассказывая о своей учёбе в разведшколе, где марксистская теория преподавалась в довольно большом объёме, он писал, что «марксизм-ленинизм в тогдашней трактовке был предельно далёк от науки. Его клишированные формулы и понятия имели характер ритуальных заклинаний, что-то вроде ежедневного и ежечасного подтверждения лояльности. Каждое учебное пособие даже в нашем, весьма специальном, учебном заведении начиналось с благочестивого тезиса о классовом характере разведки… Лекции по марксизму и время, отводимое на подготовку к семинарам, давали, однако, прекрасную возможность читать в своё удовольствие то, что тебе нравится».

Подобные суждения, когда они были им обнародованы, восприняли далеко не все бывшие коллеги Шебаршина по КГБ и разведке. Но в этом вопросе мы не будем брать на себя роль третейских судей. Отметим только, что недооценка классовой борьбы, марксистской теории как науки и метода познания социальных процессов отражалась на взглядах Леонида Владимировича. Порой в них проявлялись непоследовательность и противоречивость.

Например, Шебаршину принадлежит очень верная мысль о том, что «историческая неизбежность реализуется не сама собой, а через политических лидеров и ведомые ими массы». С такой точки зрения он анализировал развитие событий в Восточном Пакистане, которые привели к его отделению от Западного и образованию на его территории самостоятельного государства Бангладеш, а также к усилению конфронтации между Пакистаном и Индией, очередной войне между ними.

Однако это суждение носит, конечно, универсальный, а не только конкретно-исторический характер, связанный с индо-пакистанскими отношениями. Именно такой подход даёт возможность понять и оценить трагические события, происходившие в нашей стране в конце 1980-х — начале 1990-х годов. Но вот в их анализе диалектическую связь исторической необходимости и субъективных факторов, всей совокупности сложившихся к тому времени социально-экономических и политических условий, международных факторов Леонид Владимирович усматривал не всегда. Например, к оценке причин распада СССР он подходил порой однобоко, полагая, что Советский Союз распался самопроизвольно, лишь в силу исторической, объективной неизбежности, в силу своих, в основном внутренних, социально-экономических обстоятельств, что социалистическая система сама по себе оказалась нежизнеспособной. То есть он оценивал произошедшую трагедию как результат одних лишь объективных закономерностей, считая побочными и малозначащими в развале СССР подрывную антисоветскую работу западных спецслужб, деятельность «пятой колонны» внутри страны, предательство партийно-государственной группировки во главе с Горбачёвым.

Впрочем, не будем забегать слишком далеко вперёд — у нас ещё будет возможность поговорить об этом более подробно…

…В книге «Рука Москвы» Шебаршин подчёркивает, что в самом начале дипломатической карьеры ему крупно повезло, так как у него были великолепные наставники — советские послы в Пакистане. Начинал он службу в посольстве под руководством И. Ф. Шпедько, затем работал с М. С. Капицей и сменившим его А. Е. Нестеренко. Всех троих объединяли преданность делу, профессионализм, ясный ум и глубокое уважение к коллегам независимо от их положения в посольской иерархии. Причём требовательная забота о подчинённых сочеталась у них со снисходительным отношением к промахам, допущенным, как правило, молодыми сотрудниками по неопытности.

Кроме того, каждому из послов, под руководством которых довелось трудиться Шебаршину, был присущ свой индивидуальный почерк в работе. Например, Иван Фадеевич Шпедько обладал к тому времени немалым житейским и профессиональным опытом (что, кстати, подтвердила и его дальнейшая дипломатическая карьера). А для начинающего дипломата это очень много значило. Неторопливость, осмотрительность, хладнокровие, разборчивость в деловых контактах и знакомствах — такие качества, крайне необходимые в дипломатической работе, можно перенять только у зрелого наставника. Как говорится, только на ус наматывай!

Шебаршин отмечает, что на его профессиональное становление оказал влияние и второй секретарь посольства Б. И. Клюев, проработавший в Пакистане много лет. Глубокий знаток языка урду, он пробудил у него интерес к серьёзной страноведческой литературе, устраивал познавательные прогулки по городу, знакомил с интересными людьми.

Мы помним, что начинал свою трудовую деятельность Леонид Владимирович с должности помощника посла. Спустя некоторое время он был назначен на место атташе. По сути, это была самая младшая должность в посольской иерархии, первый дипломатический ранг. Как вспоминал Шебаршин, «по этому случаю сшил костюм у лучшего пакистанского портного Хамида и почувствовал себя дипломатом». Конечно, он понимал тогда, что путь до настоящего дипломата ещё долог и тернист. Тем не менее за четыре года своей первой зарубежной командировки он вырос до третьего секретаря посольства. А незадолго до своего отъезда в Москву узнал, что посол направил в МИД представление о назначении его вторым секретарём. Это можно было считать, конечно, большим профессиональным ростом — ведь Шебаршину было тогда только 27 лет.

Нельзя не упомянуть ещё об одном важном событии, которое произошло во время той командировки Шебаршина: в семье Леонида Владимировича и Нины Васильевны появилось пополнение — родился сын Алёша.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.