Глава первая

Глава первая

Симферополь встретил нас как старый друг, тепло и празднично. Цветы здесь были ярче, а голоса намного громче московских. Улыбающиеся лица, загорелые женщины, визжащие дети… Наш Петька очень быстро вписался в окружающий суматошный фон. Бабушку он приветствовал уже как истый южанин, воплями и прыжками.

В Симферополе не задержались. Какие-нибудь два дня, и вот мы в санатории. У нас большие планы, связанные с отдыхом. Нужно хорошо отдохнуть. Однако московскую усталость не сбросишь вместе с одеждой. Она держит нас слабеющей хваткой, впрочем еще достаточно сильной, чтобы поднять в шесть утра, хотя есть возможность поспать до восьми.

Мне эта мысль пришла утром 22 июня 1941 года, когда, лежа на деревянном топчане, я рассматривал светлеющее предрассветное небо, думал о всякой всячине, в том числе об экскурсии на Ай-Петри, которая предполагалась днем. Затем я, кажется, прогулялся немножко, и галька шуршала, как шины на асфальте, когда тормозят легко и уверенно, и ветер был ласковый, знакомый старый соленый ветер. На душе было спокойно.

В то утро я почувствовал, что начинаю по-настоящему отдыхать, а мои заботы и волнения не то чтобы совсем ушли, но как-то отодвинулись вдаль и потеряли привычную тяжесть. Я понял, что усталость, нервное напряжение, разбудившие меня сегодня в три часа ночи, завтра совсем исчезнут и я смогу жить так, как этого хотелось мне там, в Москве.

До отъезда на Ай-Петри оставалось полчаса, я просматривал газеты. Заголовки и все виды шрифтов говорили о том, что планету лихорадит, что планета живет, торопясь и захлебываясь событиями. Глаза скользили по строчкам, которые сообщали: «…германский самолет подверг пулеметному обстрелу египетский пароход, шедший вблизи побережья Каира. Пароход получил повреждения». И еще речь шла о ливнях в Болгарии, уничтоживших посевы и разрушивших дома, о саранче в Египте, об американских безработных… Все привычно, все знакомо. И были привычными какие-то тревоги и ожидания.

Дверь открылась без стука — вошла дежурная по этажу.

— Я думала, никого нет, — смутилась она. — Хотела заняться уборкой. Зайду позже, извините.

И до и после я немало повидал дежурных. Но эту запомнил надолго.

Уходи, она сказала:

— Включите радио, говорят, интересное передают — где-то война началась.

Она закрыла дверь, а я включил радио.

Первые услышанные слова, как тисками, сжали сердце. Рита замерла у зеркала с гребенкой в поднятой руке.

Московский диктор, четко произнося слова, говорил о беде, нависшей над Родиной. Прошло всего несколько минут, и ничего не изменилось вокруг — солнце, небо и море были прежними, но мир стал другим, и все это сделало одно страшное слово — «война».

…Только через два дня мы с Ритой на попутном грузовике добрались до Симферополя. Забрав сына, оставленного у бабушки, мы направились на вокзал. Он был переполнен. Как изменились люди! Как изменилось все вокруг! Признаки войны порой неуловимы, но они понятны всем. Печать войны превращает яркий загар в серую пленку, спокойный взгляд становится суровым, энергичная походка — суетливой. Обычное кажется необычным, бесконечное будущее сжимается до коротенького «завтра», и это «завтра» странным, удивительным образом преобразуется в «сегодня», «сейчас». Как-то внезапно и неожиданно возрастает роль мгновения. Все понимают, что через войну не перешагнуть, ее нужно пройти…

Как только я увидел дежурного, я понял, как мне повезло. Несколько лет назад мы учились с ним в Симферопольском промышленно-экономическом техникуме. Он мне помог, и уже в тот же вечер мы тряслись в переполненном вагоне, считая минуты, когда появится Москва.

…В Москве была длинная очередь к начальнику второй части, был короткий малоприятный разговор, каких в ту пору, вероятно, происходило немало во всех военкоматах страны.

— У вас бронь, вы нужны в тылу. Когда надо будет, вызовем. И не возражайте, пожалуйста, — полковник сердито взглянул на меня, — мы все стремимся на фронт. Мне самому три рапорта с отказом вернули.

Что делать? Я ушел. Но по дороге домой мне пришла мысль посетить Куйбышевский райком партии. Там вторым секретарем Борис Григорьевич Каплан, он мне поможет. В мою бытность заместителем секретаря партбюро Главтекстильмаша мы часто с ним встречались.

— Все ясно. Коммунист Кулаков рвется на фронт, а его не отпускают. Бронь мешает. Верно?

— Верно. Неужели без меня не обойдутся в тылу? — Я старался упирать не на чувства, а на логику. В самом деле, имеет ли сейчас значение та техническая проблема, которой я посвятил многие годы своей жизни. Я доказывал, что не имеет.

Каплан молча слушал. Затем снял трубку и набрал номер.

— Говорит Каплан. Как Новиков? По-прежнему? Конечно, подумаем. Позвоню завтра. Хорошо, обязательно.

Из трубки раздались сигналы отбоя. Борис Григорьевич как-то очень внимательно посмотрел на меня.

— Пока тебе больше ничего не скажу. Иди и жди звонка…

Прошло несколько дней, и меня вызвали в ЦК партии. По-видимому, Каплан сдержал свое обещание. В кабинете работника военного отдела меня познакомили с высоким подтянутым черноволосым мужчиной. Кожа его лица, видно, давно не знала яркого солнца, взгляд умный, строгий, чуть печальный.

— Медведев, — коротко представился он.

Нас оставили вдвоем. Медведев сел напротив меня в кресло и сказал:

— Ну что ж, давайте потолкуем.

Так начался наш первый разговор. Он продолжался минут сорок. Я уже не помню точно, какие слова были произнесены, какие вопросы были заданы, какие ответы были получены. Помню только постепенно нарастающую волну доверия к этому человеку, и это доверие сделало меня предельно откровенным. Глядя в его зеленоватые серьезные глаза, я чувствовал себя удивительно спокойно, и говорил с ним, как со старым другом. Видимо, я ему тоже понравился, так как он неожиданно встал и положил свою крепкую руку мне на плечо.

— Ну что же, комиссар, значит, будем воевать вместе?

— Комиссар? — удивился я.

— А тебе разве ничего не сказали? — в свою очередь, удивился Медведев. — Мой комиссар Новиков тяжело заболел, и райком партии рекомендовал тебя вместо него в партизанский отряд, где я командир. Так что прошу любить да жаловать.

Так мы познакомились с Дмитрием Николаевичем Медведевым. С этого часа нам предстояло идти рядом по опасным дорогам войны, где прежде всего ценятся мужество, взаимовыручка, дружба, где каждый неверный шаг стоит жизни.

Здесь, в комнате на Старой площади, кончилась моя штатская жизнь!

Пока я звонил домой, Медведев стоял у окна. За его плечами через стекла я видел шторы на окнах соседних домов, серые неподвижные аэростаты в небе. Я разговаривал с женой по телефону, рассматривал Медведева. Он молча думал о чем-то. Я еще очень плохо знал этого человека. Его трудная судьба открылась мне позже. Тогда я еще не знал, что его мужество пришло к нему не по наследству, а воспитано суровой жизненной школой.

Дмитрий Николаевич родился в семье рабочего-сталевара в городе Бежице. С малых лет он познал нужду и труд. Семья Медведевых, в которой было одиннадцать детей, много лет находилась под надзором полиции. Часто устраивались ночные обыски, часто полиция арестовывала старшего брата Александра, члена партии с 1912 года, активного участника большевистского подполья…

В 1917 году Дмитрий Николаевич вместе с братом Александром принимает активное участие в революционных боях в Брянске. Затем фронт, с 1920 года работа в органах ВЧК. С этого же года Дмитрий Николаевич член партии. В напряженной многолетней борьбе и работе закалялся его характер, воспитывались качества человека-революционера, которые потом с недюжинной силой проявились на трудном и важном участке борьбы с врагом.

* * *

Шоссе петляло среди деревушек, узкой серой лентой убегало в темнеющий вдали лес. Наш крытый брезентом «газик» несся по ровной дороге, только мелькали пробегающие мимо домики, заборы, увертывались из-под колес выскакивающие невесть откуда собаки. Неожиданно «газик» резко повернул и, подпрыгивая, покатился по твердому проселку среди соснового леса. Еще один поворот, и перед нами выросла арка с надписью: «Стрельбище «Динамо». Часовой проверил наши документы и пропустил машину на территорию.

Я увидел палатки среди сосен, заваленный оружием длинный деревянный стол, за которым сидели люди и чистили винтовки. Один из них встал, подал команду, но Медведев прервал его и представил меня. Я познакомился с начальником штаба отряда. Его открытый смелый взгляд, сильное рукопожатие понравились мне. Он, оказывается, занимался боксом, ходил на лыжах и умел многое из того, что выпадает на долю геолога-разведчика. Мне иногда случалось ошибаться в людях, я склонен преувеличивать хорошее в них, но Дмитрий Староверов был цельным человеком, и ошибки быть не могло.

…Говорят, на новом месте не спится. Я могу это подтвердить на собственном опыте. Уже скоро начнет светать, а я все лежу в своей палатке и в который раз подвожу итоги моего первого прожитого в лагере дня.

Еще по дороге на стрельбище Медведев рассказал мне о соединении, в которое входит наш отряд.

На третий день войны комбриг Богданов, начальник отдела боевой подготовки Главного управления местной противовоздушной обороны при НКВД СССР, получил приказ сформировать специальные отряды, которые вскоре выросли в Отдельную мотострелковую бригаду особого назначения — ОМСБОН. Такие отряды должны были стать «центром», откуда будут перебрасываться на временно оккупированную противником территорию небольшие отряды, специально подготовленные для ведения разведывательно-диверсионной работы в тылу врага. Такова была в первые дни войны главная задача группы, и никто тогда не мог подумать, что нашим бойцам придется, кроме разведки и диверсий, заниматься целым рядом сложных военных задач. Пока же у начальника штаба Богданова и у его заместителя полковника Орлова не было ни бойцов, ни оружия, ни базы, а срок, отведенный на организацию, измерялся двумя неделями. Единственно, что было ясно, — в основу бригады должны войти чекисты, преподаватели и выпускники центральной школы НКВД и Высшей пограничной школы, а также как можно больше спортсменов. Под восточной трибуной стадиона «Динамо» разместили пункт формирования, и сюда приходили на «исповедь» вызванные Богдановым и его помощниками офицеры штаба, добровольцы. Совсем не просто было найти среди множества заявлений, поступивших от добровольцев в райвоенкоматы и ЦК ВЛКСМ, подходящих кандидатов. Конечно, в первую очередь шли люди, знающие подрывное и радиодело, спортсмены-парашютисты и, наконец, просто спортсмены, как наиболее физически подготовленные и тренированные. Но за всеми этими заявлениями стояли разные люди, и с каждым надо было поговорить, каждого узнать, узнать настолько, чтобы доверить ему самое святое — защищать свою Родину. Вот поэтому кандидаты проходили три комиссии: медицинскую, мандатную и специальную. Богданов пробыл начальником штаба специальной группы всего три недели. Потом был назначен начальником штаба Орлов. Ему поручили ответственное и сложное задание — отобрать добровольцев в бригаду.

На выбор Орлова можно положиться — у него большой опыт: он партизанил еще в первые годы революции в Сибири, много лет был кадровым командиром, а перед войной начальником Себежского училища погранвойск и умел разбираться в людях. Среди добровольцев только очень немногие могли стать партизанами, Но даже и среди тех, кто на первый взгляд казался годным, подходил далеко не каждый.

Навсегда запомнит Михаил Федорович Орлов одного человека. Однажды полковник вместе с работниками ЦК ВЛКСМ поехал в один из аэроклубов.

В просторном зале собралось больше полусотни молодых здоровых парней-спортсменов, каждый из них имел на своем счету сотни прыжков. С каждым из них Орлов говорил лично, подчеркивал, что быть бойцом в бригаде — дело сугубо добровольное. Орлов не осуждал колеблющихся, но записывал в бригаду только тех, кто сразу же говорил «согласен». И таких было большинство. Наверное, поэтому Орлову так врезался в память этот ладный, подтянутый человек с уверенными манерами и холодным взглядом. Он внимательно, не перебивая, выслушал Орлова и спокойно сказал:

— К сожалению, я не могу принять ваше предложение. Вам, наверное, известно, что у меня бронь, ведь я рекордсмен страны, и что я в ближайшее время улетаю из Москвы готовить десантников. А это, мне кажется, тоже важно.

Ничего на это не сказал ему Орлов, да что скажешь — формально все верно: и бронь есть и едет готовить десантников. Но как скверно стало на душе у полковника. Другие тоже имеют бронь, но они делают все, чтобы от нее избавиться и уйти на фронт, а этот…

Правда, подобных людей Орлову встречалось немного.

Все-таки, несмотря на все трудности, за две недели, к четвертому июля, бригада была в основном сформирована. В нее вошли 1800 человек, разделенные на 12 отрядов, 4 батальона. Каждый боец, пройдя все комиссии и получив приказ о зачислении, отправлялся за оружием и обмундированием, а потом автомашины доставляли бойцов на территорию бывшего стрельбища «Динамо», что расположено под Москвой, вблизи станции Строитель. Вот здесь-то бойцам и предстояло пройти сложную науку «войны без правил», умения наносить удар наверняка, все видеть и самому не быть замеченным, убивать врага и самому не быть убитым. Здесь они должны были стать опытными партизанами-диверсантами и все это за кратчайший срок — месяц.

И вот я, рядовой инженер-электрик, сугубо штатской профессии человек, комиссар партизанско-диверсионного отряда. Теперь я отвечаю за жизнь тридцати двух человек, да не только за жизнь, а за то, что иногда бывает намного дороже жизни: за их честь и совесть.

Передо мной четко, как в замедленной киносъемке, прошли «кадры» моего первого знакомства с отрядом.

Весь отряд выстроили перед палатками.

— Познакомьтесь, товарищи, это наш новый комиссар, Георгий Николаевич Кулаков. Прошу любить и жаловать, — представил меня Медведев.

На меня внимательно смотрели десятки глаз. Я оглядел строй: большинство бойцов мои ровесники — 28—30-летние. Пока я еще никого не знаю, вернее, почти никого — чуть-чуть улыбается мне Дмитрий Староверов, хитро прищурился Толя Шмаринов, с ними я уже знаком. Хорошие ребята, с такими не пропадешь.

Медведев словно прочитал мои мысли.

— Ну как, комиссар, какие у меня орлы? С ними и в огонь и в воду идти можно.

Я смотрел на его мужественное лицо, на значок почетного чекиста на груди и думал: здорово мне повезло, что я попал в отряд к этому человеку — вот с ним действительно и в огонь и в воду идти не страшно. И я не ошибся…

И вот сейчас, когда все кругом спят, уставшие после длинного трудового дня, я еще и еще раз подвожу для себя итоги: да, правильно решила партия, что направила меня сюда, в отряд. Здесь мое место, и я должен сделать все, чтобы оправдать оказанное мне, коммунисту, доверие.

* * *

Понеслись дни, до краев наполненные работой. Оказывается, чтобы быть партизаном, надо много знать и еще больше уметь, а время не ждет — враг рвется к Москве. И мы учились. Учились стрелять из всевозможных видов оружия, ходить по азимуту, ориентироваться на местности, быстро и бесшумно уничтожать врага. Дмитрий Николаевич Медведев сам руководил занятиями отряда. Он с бесконечным терпением обучал нас незаметно пробираться по лесу и пересеченной местности, устраивать засады, уметь маскироваться, замечать и запоминать все мелочи, учил всему, что необходимо для разведчика. Не все одинаково постигали эту науку, и это понятно: трудно сразу за такой короткий срок из мирного человека превратиться в опытного бойца. Но, несмотря на стертые в кровь локти и колени, никто не жаловался — все понимали: тяжело сейчас, зато потом будет легче. Вспоминали Суворова: трудно в учении — легко в бою, а он в этом неплохо разбирался. Особенно «отличался» наш доктор Саша Файнштейн. Веселый, остроумный и находчивый, он во время занятий совершенно преображался — становился медлительным, нерасторопным, а главное, умудрялся производить невероятный шум даже там, где, казалось, невозможно было это сделать. Не лучше его были и многие другие. Но мы не унывали — рядом с нами всегда был командир, который помогал не только советом, но и личным примером.

Вместе с нами учились в «партизанской школе» и другие отряды. Я как-то сразу подружился с бойцом взвода связи Львом Викторовичем Бахметковым. Меня привлек его ровный и хороший характер, веселость, то, что он лихо носился на мотоцикле, да еще то, что мы оба учились в энергетическом институте. Лев Викторович только что закончил эвакуацию завода, на котором он работал, и попросил направить его на самый опасный участок, лучше всего в партизанский отряд. И вот мы вместе с ним в «Строителе». Для нас стало необходимостью встречаться после трудового дня и вести долгие и откровенные беседы. Потом, во время переходов, я часто вспоминал о нем и даже не раз мысленно разговаривал с ним.

Среди бойцов обращала на себя внимание группа девушек санинструкторов. Одетые в гимнастерки, юбки и лыжные ботинки (им выдали сапоги слишком больших размеров), с огромными санитарными сумками и пистолетами ТТ, с противогазами и флягами, они представляли смешное и трогательное зрелище. Если еще учесть, что большинство из них были небольшого роста, тоненькие и хрупкие, то при виде их трудно было удержаться от улыбки. Они устраивали соревнования, кто лучше и быстрее перевяжет рану, наложит шину, перенесет пострадавшего. Все это им пригодилось в партизанских отрядах, и многим из нас спасло жизнь.

День в отряде начинался одинаково — все делали зарядку. Если бы в этот момент кто-нибудь со стороны посмотрел на стадион, то он мог бы подумать, что сейчас мирное время и идут обыкновенные повседневные занятия. По беговой дорожке бегали легкоатлеты, в стороне разминалась группа спортсменов — кипела спортивная жизнь. После зарядки начиналась основная учеба: шли на стрельбище, учились стрелять, бросать бутылки с горючей смесью и гранаты, закладывать мины. Как выяснилось, закладывать мины было не простым делом. Сначала мы как следует изучили теорию, потом перешли к практическим занятиям.

Недалеко от нашего лагеря проходила заброшенная железная дорога — вот тут-то мы и решили попрактиковаться во взрывном деле. Инструктором был сам Медведев. Отряд быстро собрался, взял все необходимое, и мы стали искать подходящее место для диверсии и, наконец, нашли. По всем правилам заложили взрывчатку, протянули шнур… Эффект от взрыва превзошел все наши ожидания… Во все стороны полетели куски рельсов, шпалы и комья земли, а из леса с криком выскочила перепуганная женщина. Буквально через несколько минут раздалось рычание мотора, и появился разъяренный полковник Орлов.

— Что здесь происходит? — с трудом сдерживаясь, спросил он.

— Проводим занятия по подрывному делу, товарищ полковник, — ответил Медведев.

Орлов обвел взглядом притихший отряд.

— Чтобы эта «самодеятельность» была в первый и в последний раз, — строго сказал он. — А с вами, товарищ Медведев, мы поговорим отдельно.

О чем они разговаривали, Дмитрий Николаевич нам не сообщил, видно, разговор был не из приятных, но мы потом долго вспоминали о нашей первой «боевой операции».

Учились мы также ходить в походы. Походы делали на десять километров с полной боевой выкладкой, а потом бегом — двухкилометровый бросок. Бежать приходилось и лесом и по пересеченной местности, несмотря ни на какую погоду — дождь, грязь или жару. Тут уже и появились стертые до волдырей ноги, вывихи и ушибы. Но все мужественно переносили испытания, и с каждым разом становилось все легче и легче, ведь человек ко всему привыкает. Но была одна «процедура», к которой не могли привыкнуть даже самые смелые. Для профилактики всем делали прививки поливакцины — от всех болезней, и одна мысль о предстоящем уколе у многих надолго портила настроение.

Я старался не отставать от товарищей. Так же как и все, бросал гранаты, чистил оружие, стрелял, преодолевал полосу препятствий, шел на уколы. Старался как можно лучше разобраться в хитрой механике минного дела, а также старался овладеть не менее хитрой наукой понимать человеческие характеры. А тут было над чем поломать голову: тридцать два человека — тридцать два характера, и все разные. Сначала я решил поближе познакомиться с двумя ребятами из отряда. Это были друзья — начальник штаба отряда Дмитрий Дмитриевич Староверов и радист Анатолий Шмаринов. Оба опытные полярники, товарищи по полярной зимовке. В самые первые дни войны они потребовали отправки их на фронт или в партизанский отряд.

Митя Староверов, любимец отряда, всегда веселый, добрый, общительный, был в то же время непреклонен, суров и требователен к себе и другим. Он всегда был таким, с самого детства, еще когда озорным мальчишкой бегал в школу по заснеженным улицам родного Томска. В Томске, как определяют географы, климат резко континентальный: лето жаркое, а зима суровая, с такими снегопадами, что сугробы закрывают первые этажи домов. Воспитание в семье Староверовых было трудовое. Детей, а их было четверо — Митя самый младший, — с самого раннего возраста приучали к работе: убирать снег, заготавливать дрова, топить печи, ухаживать за огородом. Отец Дмитрия, Дмитрий Степанович Староверов, работал кассиром на железной дороге, он все умел делать своими руками и приучал к этому детей. Поэтому все умел Дмитрий-младший: и сапожничать, и столярничать, не боялся ни работы, ни трудностей. Когда Дима учился в последних классах школы, он состоял в группе самозащиты и, естественно, имел врагов среди бандитов. Однажды он отбился от трех вооруженных ножами преступников, отделавшись только изрезанным полушубком, в другой раз хулиганы прострелили ему плечо из револьвера.

Дима увлекался плаванием, лыжами, коньками, стрельбой. В стрельбе из мелкокалиберной винтовки на соревнованиях в городе Кемерово он занял первое место. Позже успешно занимался боксом. Староверов окончил геологоразведочный институт и работал в полярной экспедиции на Чукотке. Тут-то он и встретился с Анатолием Шмариновым, и дальше их жизненные пути пошли рядом. И тот и другой добровольно ушли в Красную Армию, и тот и другой попали в особую бригаду, в отряд Медведева.

Конечно, все это я узнал не сразу, многое мне потом рассказывал о нем Толя Шмаринов, но уже с самых первых дней стало мне ясно, что Митя Староверов стоящий человек.

«Наш радист Толя Шмаринов», — так всегда его звали в отряде. У него длинное труднопроизносимое отчество Аристархович, оно как-то очень уж не шло к этому невысокому, смуглому, по-юношески подвижному человеку. По общему определению, он «радист, каких мало». Двадцатилетним парнишкой начал Толя свою трудовую жизнь на полярной станции мыса Желания, куда его послали старшим радиотехником. Работа была самостоятельная — все приходилось решать самому. Толя с честью выдержал этот экзамен. Потом работал на строительстве радиоцентра Главсевморпути, затем снова ставшая привычной Арктика — Медвежьи острова и, наконец, Чукотка — бухта Лаврентия. Сюда уже Анатолий приехал с женой. Здесь у него родился сын. Но вскоре семье Шмаринова пришлось уехать на Большую землю. Чукотка оказалась неподходящим местом для пятимесячного ребенка.

7 июля 1941 года Анатолий Шмаринов добровольно вступил в особую группу и попросил, чтобы его взяли в партизанский отряд. Его направили в специальную группу к Медведеву. Они сразу поняли друг друга, и в отряд пришел еще один хороший человек.

Толя был незаменимым человеком в отряде, он знал это, но всегда стремился принять непосредственное участие в бою.

— Пойми ты. Для меня потерять тебя все равно что потерять голову. Запомни это. Я не могу тобой рисковать. Меня заменят, а тебя некому, — терпеливо, в который уж раз, говорил ему Медведев.

Шмаринов тяжело вздыхал и соглашался, а потом опять все повторялось сначала.

Вот такой был «наш радист Толя Шмаринов».

Сразу подкупал своим спокойствием и обстоятельностью белорус Петр Лопатин, бригадир железнодорожных проводников курьерского поезда «Харбин — Негорелое». Этот поезд шел с Дальнего Востока, прибыл в Москву 25 июня и дальше не пошел — Минск и Орша были захвачены гитлеровцами. Бригада проводников — а их было около 20 человек — посоветовалась и решила идти добровольцами на фронт… Так они попали в отряд Медведева, и по старой памяти руководил ими Лопатин.

Петр Лопатин — исключительно хозяйственный и рассудительный человек, очень сильный физически, хладнокровный и спокойный. Его сразу назначили командиром отделения, и он прекрасно справлялся со своими обязанностями.

Об остальных я пока еще знал не очень много, но какие-то черты их характеров, склонности и привычки были мне более-менее ясны. Твердо я знал одно — все они настоящие патриоты, беззаветно любящие свою Родину, и любой из них, не задумываясь, отдаст за нее жизнь.

* * *

Месяц промелькнул незаметно. Заботы, большие и маленькие, наполняли наши дни. Нужно было все предусмотреть, все учесть и постараться многое предвидеть. Вооружение. Одежда. Питание. Возможные болезни. Настроение бойцов в сложной обстановке партизанской войны. И многое другое. Мы ломали голову над тысячью вопросов и знали, что на многие из них ответа быть не может. Ответ принесет действие. Только опыт покажет, как нужно сражаться во вражеском тылу. А пока оставалось главное — утверждение того боевого духа, который жил в каждом бойце.

У всех нас одно желание — скорей начать. Начать своими руками, телом и душою, всем большим и малым умением великое дело борьбы с врагом. Мы сдерживали себя. Мы молчали. Мы внимательно читали донесения с фронтов, слушали радиосводки Информбюро, но у всех в глазах таился невысказанный вопрос: когда же, когда?

И вот мы трое: Дмитрий Николаевич, Староверов Митя и я — входим в кабинет начальника особой группы. Начальник Главного управления встречает нас приветливо, приглашает сесть возле большого стола, на котором разостлана карта. Я вижу темно-зеленые пятна лесов, голубые вены рек, черные нити железных дорог.

Мои глаза ищут то место, главное место моей теперешней жизни, откуда должно все начаться. Мгновение мы молчим, мы спокойны, но чувствуется определенное, едва уловимое напряжение. Оно так понятно, так естественно…

Генерал говорит медленно, чуть буднично. И от этого слова его почему-то кажутся необыкновенно весомыми, полными глубокого смысла.

— Приказ о переброске вашего отряда на территорию, занятую врагом, подписан, — сказал он.

Я как-то сразу ощутил, что теперь мы уже не сами по себе, не отряд, который только и знает, что готовится и неизвестно когда будет использован в боевых операциях. Мы уже включены в великий механизм войны.

— Не буду говорить о том, — продолжает генерал, — какое доверие оказывают вам партия и правительство, направляя отряд во вражеский тыл. Вы это сами понимаете.

Прежде всего запомните одно: отряду придется действовать в чрезвычайно сложной обстановке.

Каковы ваши задачи?

Центральным направлением вашей деятельности должна стать разведывательная работа, а также, что чрезвычайно важно, активизация уже существующих сил сопротивления, создание новых партизанских отрядов. Надо организовать подпольные партийные и комсомольские ячейки, заблаговременно переведя часть коммунистов и комсомольцев на нелегальное положение. Против врага нужно поднять тыл. Поэтому необходим толчок извне. Существующее положение нельзя считать удовлетворительным. Подполье еще находится в стадии становления. Это понятно — необходимо время для контактов, прерванных фронтом, и для многого другого. А вокруг гитлеровцы… Этот процесс должен быть ускорен. И это в наших силах. Учтите, что в фашистском тылу действуют не только местные партизаны. Там бродят отдельные отщепенцы: уголовники, бандиты, мародеры. Эта накипь выдает себя за партизан и грабит население, их бесчинства у местных жителей вызывают недоверие и даже вражду к партизанам, а это на руку гитлеровцам. Фашисты не только их поддерживают, но и организуют. С ними нужно повести самую решительную борьбу!

И вторая задача вашей работы является дополнением к первой. Нельзя поднять массы без агитации. Вы должны правдиво и ответственно говорить с колхозниками, рабочими, представителями интеллигенции. Людям нужно рассказывать все о положении на фронтах, о том, что армия сохранена и готова идти в контрнаступление, что Советская власть по-прежнему крепка. Формы агитации могут быть различными. Выпуск листовок, информационные листки, беседы. Нужно призывать население бороться с врагом, саботировать его приказы.

Еще раз подчеркиваю: нам необходимы разнообразные и многочисленные разведданные. Нас интересует многое. О расположении частей можно узнавать от местных жителей. Местонахождение аэродромов раскроют подсобные рабочие. О численности гарнизона можно судить по множеству внешних признаков. Мы хотим знать все о противнике: его снаряжение, его боеспособность, его подготовленность к длительной обороне. Не следует забывать, что сами гитлеровцы являются важнейшим источником таких данных. При возможности нападайте на штабы, не упускайте пленных, не узнав у них все необходимые сведения.

И наконец, самое главное — берегите людей в отряде, это самое ценное, что у нас есть. Люди-то какие!

Генерал замолчал.

— Ну что же, кажется, все из того, что нужно было сказать, я сказал.

Он крепко пожал всем нам руки и пожелал удачи…